стихи
ЕВГЕНИЙ КАРАСЕВ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 1999
ЕВГЕНИЙ КАРАСЕВ
*
ОТДЕЛЬНЫЕ ФОТОГРАФИИНочью на темных улицах мчащиеся сквозь непроглядь запоздавшие водители на всякое могут напороться: и выскочившие на проезжую часть хулиганы, и грабители. Но самое страшное — открытые люки колодцев. Говорят, вскормленные химией и радиацией огромные крысы, гонимые голодом, сдвигают тяжеленные литые крышки. И выходят охотиться в город. Не отсюда ли так много тревожных объявлений, не слыханных в прошлые времена: ушли из дома и не вернулись — точно по-живому рашпилем. А потом в подземных лабиринтах находят то башмак, то пряжку от ремня, вроде принадлежавшие пропавшим. Все это, разумеется, страшилки — опасное отверстие забыли захлопнуть ремонтные работяги спьяна. А может, неподъемную чугунину вышиб прущий на тех же парах грузовик. Но есть версия дикая: обездоленные приватизацией мстители в виде капкана устраивают ловушку для разжиревших на народной крови. ...Я стою у разверзнутого колодца и благодарю Бога — отделался искореженным колесом и легкой травмой. Повиделось жуткое: беспросветная дорога и мы все несемся в оставленную расхлябанностью и злобой яму. В коммерческом магазине В коммерческом магазине ражие парни, огни и медные трубы прошедшие, с разбитными девчатами кавалерам в пару покупают коньяк по цене сумасшедшей. Веселые, шумные, не смущаясь убытком, запросто рассовывают по красивым сумкам драгоценный напиток. Пугаясь бедовой компании, какая-то бабуся, притулясь у стенки, вслух подсчитывает, сколько канальи могли хорошего сотворить на эти деньги... Одеть, обуть ребятенков ораву, купить школьные книжки, ранцы. Вернуть глаза слепой Клаве, оплатив необходимую операцию... Я молча кивком поддакиваю сердобольной старушке: выдули диковинное спиртное — и столько добрых дел похерили. И вдруг словно голый под ледяным оказываюсь душем: а я ведь тоже в жизни не обременял себя людской бухгалтерией. Один дома Устав на экран глаза пялить, я ложусь на видавшую виды кушетку и отворачиваюсь к стене. Но пуще телевизора меня угнетает память — нелегко с ней оставаться наедине. Накатывает не сплошной поток — отдельные фотографии, замутненные дымкой, как улица смогом. Кому не угодил я, не потрафил — черту или Богу? Во Всевышнего я слабо верил, нечистого считал силой реальной: он одерживал победы и на скачках, и на ралли. И всюду пользовались его единицами веса и меры. С отчетом к князю тьмы тянулась нескончаемая очередь, я сам торчал в том длиннущем хвосте. ...Чу! Снимок: как ни в чем не бывало я прошел мимо человека, лишенного мочи. А вот кадр: подбросил в огонь хворостину, что и пресловутая старушка в своей простоте. ...Я кручусь на дряхлом лежаке, пружинами скрипящем, как на нарах после тягостного допроса. И вновь со злостью врубаю телеящик — утешительней, чем всматриваться в прошлое. Посещение старинной усадьбы Уцелевший барский дом с примыкающим к нему полуциркулем колонн с высоты птичьего полета, наверное, похож на браслет, затерянный среди волнующихся листьев. Но вблизи все сыплется, рушится. Как к останкам на поклон, сюда возят безучастливых туристов. В этот уголок я приехал со своими новыми друзьями, воспитанными, образованными. Они беседуют об истории, архитектурных стилях. А мои университеты — следственные изоляторы, пересыльные тюрьмы, зоны. И мне рядом с ними чуточку стыдно. Я слушаю их умные речи, чуя, как обесцениваются оставленные про запас фишки. И мысленно противопоставляю им бывших корешей, ныне активно вторгшихся в экономику, в банковскую сферу, для которых эти эрудированные ребята — всего лишь фраеришки со всеми заковыристыми знаниями и манерами. Братва достигла успеха, не различая ионический и дорический ордер, не владея ученой магией. Один из спутников, видимо, прочел о моих смятениях по кислой морде. И, вежливо улыбнувшись, тихо сказал: — Не обольщайтесь. Они построят только лагерь. Дорожное происшествие ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЦАРЯ СОЛОМОНА Предисловие В лагерной одиночке, расположенной в обособленном строении, жутко солоно: ни покурить, ни выбриться. В надежде на поддержку я, как спирит, вызываю царя Соломона — может, пособит выбраться. Почему Соломона? Во-первых, мудрейший из мудрых, а тут покумекать надо: спецкорпус, БУР1. Во вторых, по отцовской линии мои предки росистым утром покинули когда-то многоплеменный и горластый Ур. Ни стола, ни блюдца, способствующих приглашению духов, в камере не водится. И я, пугаясь привлечь соглядатаев подозрительным звуком, вращаю в кружке обыкновенную воду. И тем не менее достославный государь является. Не молод уже, удручен — измена, потеря Дамаска. Его пришествие — материализовавшийся сон! Ожившая восточная сказка! Библейский герой явно смущен прикованной цепью к стене огромной парашей. Интересуется: — Ты не шпион? — Я уверяю: сижу за кражу! Мы беседуем с ним о превратностях судьбы — изгой и Божий помазанник. Ближе к поверке таинственный гость вдруг исчезает, превратившись в истаивающие дымные столбы. А я хватаю огрызок карандаша и втихую царапаю все им рассказанное. Так длилось с неделю. И в ходе нежданного шмона — силы служивые не зря тратили — записки о посиделках с царем Соломоном попали в улов надзирателей. Окосевшие разлепив зенки, они отложили в сторону простукивающие молотки, щупы и прочие шуровки. Это были первые литрецензенты, сделавшие заключенье: шифровка. Я угодил к оперу, от него — на психиатрическую экспертизу по этапу срочному, где прошел интенсивную терапию и новейшие тесты. И уже не вернулся в стылую одиночку — выручили Соломоновы тексты. Спустя несколько лет, тюремный никотин отхаркав и посчитав, что творчески вырос, я принялся восстанавливать изъятый захмелевшими архаровцами тот странный папирус. Я корпел над словом, как над лотком старатель; шел по тропке неимоверно узкой. И вот, дорогой читатель, представляю услышанное из первых уст в тошнотной лагерной кутузке. 1 Пропитанные балованным маслом светильники коптили, как подожженные хламиды, удлиняя тени стражей. Старейшины и начальники колен, сгрудившись у трона сына Давидова, нашептывали о приближении Суда страшного. Соломон не приклонял уха к карканью перепуганных вельмож — вслушивался в гул площади, возмущенной его указами, оглашенными с высочайшего листа. Царь думал: «Чернь пошлая не признает советчика, кроме своего живота». Он увеличил иго на одну ефу с каждого хомера пшеницы и на один бат с каждого хомера ячменя на содержание войска, воздвигнутого на пути честолюбивых помыслов вавилонского тирана. Иначе Израиль, как овна, расчленят, и его не спасут священные тирады. Но смутьяны распустили слух, что государь ради многих жен-чужестранок тратит деньги на построение мерзостных языческих капищ: Хамосу, богу Моавитскому, Молоху, богу Аммонитскому, Астарте, божеству Сидонскому. Эти толки, как капли, подтачивали умы верноподданных, воспитанных на страхе. Они хотя бы напрягли память: это он, Соломон, возвел в Иерусалиме Храм и перенес в него из Сиона ковчег завета Господа. Но разве помнит добро раб, мечтающий, как собака, о кости?.. В раздумьях о царском жребии Соломон мысленно обратился к скрученной в упругую трубку истории фараонов. Из смуты столетий, рукой придерживая складки хитона, перед ним прошли и могущественный Тутмос Третий, и мятежник, угодный Атону. В минуты сомнений царь нередко взывал к великим египетским владыкам, ушедшим в страну мертвых. И это была не праздная утеха: отвалив в воображении с забытых надгробий зализанные песками глыбы, он искал у повелителей мира не причины успеха — ошибок. Знающий прошлое — видит, незнающий — гадает. И Соломон разворачивал пружинистый свиток, постигал годами. Он досягнул до истины, сродни добытой пыточной плетью: о силе государя свидетельствуют не пирамиды, подпирающие выси, — дружелюбие соседей. И вот уже четыре десятка лет его страна не ведает войн, ему завидуют и враг, и друг. Но посочувствовать может только вол, тянущий тяжелый плуг. 2 ...А гул между тем за стенами дворца нарастал и походил на отзвук рухнувшей в горах каменоломни, похоронившей заживо тысячи каменосеков, тесавших соленые от пота камни для дома Господня. Вошел градоправитель, старый лис, освоивший и придворное лукавство, и базарное шельмовство. Пал лицем на землю и спросил: — Господин мой царь, как распознать пагубную мысль? — Соломон кивнул в сторону гудящей площади: — Если ее разделяет большинство. — Одно утешало царя: пророк Нафан предрекал ему счастливое царствование, а чутье у ясновидца отменное, зоркость остра, и мать Соломона, Вирсавия, не раз говорила, что он родился в рубашке. Но отчего так неспокойно пламя светильников, будто языки костра в ночь тревоги на сторожевой башне? А может, это его раб Иеровоам, сын Наватов, бежавший от царского гнева на Нил, возвратился и мутит воду, подбивая несмышленый народ супротив законного государя? Или подстрекатели Адера Идумеянина? Подговорщики коварного Разона?.. Соломон вспомнил привидившийся ему накануне сон: с его корабля, построенного в Ецион-Гавере, что при Елафе на берегу Чермного моря, бегут крысы; гонимые неизъяснимым ужасом стаи крыс с хищными, вздетыми вверх мордочками, как во время потопа, заполонили сходы, противно стукая торопливыми лапами по шатким доскам, точно копытами; лягали теснящихся сородичей, впивались в их бока; под дикий визг скопом пожирали ослабевших; и были пожираемы с еще застрявшим в зубах кровавым куском. Тогда по пробуждении этот кошмар — особенно стук лап по доскам и крысиный визг — вызвал у царя легкое содрогание, как от царапанья ногтями по железу, но и теперь, при воспоминании о том сновидении, Соломон пережил нервное подергивание. Откуда-то потянуло сквозняком, стало холодно ногам. Неприятное, зябкое ощущение поднималось по телу все выше и выше, словно он все глубже и глубже входил в ледяную воду. Выплыло из забытья: перед смертью его отец, царь Давид, постоянно стыл, и его укрывали одеждами. Потом решили для обогрева умирающего положить ему в постель молодую девицу. И искали по всей земле; и нашли; и не было ей равной по красоте во всех пределах Израилевых. И ходила она за царем, и прислуживала ему, но царь не касался ее — грелся душой, а не телом. Звали благолепную юницу Ависага Суманитянка. И вряд ли кто догадывался во дворце, что ее настоящее имя Суламита и что она несказанная любовь Соломона, встреченная им однажды в Енгедских виноградниках, где девушка стерегла солнечную ягоду от лисиц и лисенят. После смерти Давида престол по его повелению перешел не к старшему сыну Адонию, а к Соломону. Смирившийся вроде с этим Адония неожиданно попросил у новоиспеченного венценосца, казалось, немногого: отдать ему в наложницы Ависагу Суманитянку. Соломон вздрогнул нутром, но волнения своего не выдал, улыбнулся, обнял обойденного короной примирительно; а затем послал Ванею, сына Иодаева, убить брата: сегодня уступишь прекраснейшую из женщин, завтра — царство. 3 ...Все глубже, глубже уходит Соломон в ледяную воду. А в ушах не стихает грохот горного обвала, громоподобный, будто усиленный сводами построенного им Храма. И крик погребенных в карьере рабов, мстительно-живой, стукающий в перепонки; их ругань, проклятья. И вдруг в этом гудящем, враждебном хаосе он начинает различать знакомую песню: «Я сошла в ореховый сад посмотреть на зелень долины, поглядеть, распустилась ли виноградная лоза, расцвели ли гранатовые яблоки?» Песня ширится, растет, она побивает все гнетущие звуки, как аромат мирра — запах постоялого двора. Соломон слушает милый сердцу серебряный голос, и ему кажется: сквозь висящую над садом пыльцу цветущей смоквы он узнает лицо поющей. Ее губы — как алая лента. Ее волосы — как стадо коз, сходящих с горы Галаадской. Это она! Она! Суламита! А холодная вода уже у шеи; не слушаются пальцы ног, рук. «Иди ко мне, возлюбленный мой, — звучит и звучит манящий голос. — Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее...» Как последний камень, случившийся под ступней при сползании в бездну, твердь уходит из-под пят зачарованного слушателя, шурша осыпью дружного щебня. Течение подхватывает сорвавшегося царя и несет, несет в противоположную почему-то сторону от чудного зова. «Дай мне руку! Дай руку!» — тянется он из потока к волшебному видению. И вместо дорогих черт распознает язвительную усмешку загубленного им брата Адонии, но ход стремнины уже неодолим. 4 ...Соломон умер. Это произошло в Иерусалиме в двести шестьдесят девятом году по исшествии евреев из Египта, в месяц Зиф, десятого дня; глубокой ночью, когда водяные часы накапали семь неполных часов. Мы не ходили от зари до зари с тяжким плугом и не можем, как вол, разделить царской ноши, а потому скажем: царствовал он на зависть счастливо. Истину рек пророк Нафан. 1996. * * * Нынче в моде золотые цепи, перстни, особенно среди «новых русских», путан. А я открываю Песнь песней — жалок драгоценный металл.