ИЗ РЕДАКЦИОННОЙ ПОЧТЫ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 1999
“…У ВАС ЕСТЬ ЧИТАТЕЛЬ!..”
Уважаемый Виктор Петрович <Астафьев>!
Ваш “Веселый солдат” (1998, № 5 — 6), на мой взгляд, явление примечательное во всей нашей литературе о Великой Отечественной войне. Во всяком случае, он не может оставить равнодушным читателя, как оставляют горы написанного о ней, особенно воспоминания полководцев и руководителей государства, ответственных за так и не подсчитанные миллионы погибших и еще большие миллионы сирот и вдов.
В русской литературе описаны “лишние люди” — Онегин, Печорин. Это были люди с хорошими задатками, но общество их испортило, и они стали лишними. Так, по крайней мере, мы учили в школе, и таково наше представление о них.
Ваш Веселый солдат не стал лишним человеком. Он вместе со своей неунывающей женой борется за свое существование не рассуждая и не унывая, “принимает все как есть”, что-то вроде энергичного Платона Каратаева. Может быть, в нем разгадка загадочной русской души?
Впрочем, я высоко хватил и хочу ограничить себя войной, армией и своими сверстниками. На их примере я пытаюсь проследить, как этих хороших, наверное, многих талантливых юношей развращала и корежила наша гнусная советская действительность. Она корежила всех и не дала возможности проявиться многим Ломоносовым и Есениным. Но на нас с Вами наибольший отпечаток оставила война и армия. Этот короткий по сравнению со всей жизнью отрезок определил для многих из нас всю последующую жизнь, сформировал характер.
Когда мы с Вами начали осознавать мир, мы узнали, что “Буденный наш братишка… и сумеем кровь пролить за СССР”, а также “…пусть гром гремит, пускай пожар кругом, мы беззаветные герои все, и вся-то наша жизнь есть борьба, борьба”.
Когда в 1942 году моего товарища, учителя начальной сельской школы со зрением -13, не брали в армию, он говорил: “Я не могу ходить по деревне”. Он настоял, чтобы его взяли, и в августе 1943-го погиб под Дорогобужем.
Мальчиков нашего класса призвали в декабре 1942-го, было жутковато и интересно, но мысли избежать этой участи не было. “Если не я, то кто же кроме меня?”
Попав на “передок” и выглядывая утром из одиночного окопа, отрытого ночью, я говорил сам себе: ничего интересного и тем более геройского здесь нет и, если буду жив, никогда ничего про войну ни читать, ни смотреть не буду. Изловчившись, пригнув голову, мощной тогда еще струей пописал из окопа (потом научился, как справить и большую нужду в окопе), получил перекинутую из соседнего окопа на окропленную мною землю “буханку на троих” и банку с ключиком американских консервов — какие уж тут геройства.
Когда окопы соединили траншеями, вызвал какой-то капитан, отвел от передовой куда-то в рожь, огляделся, присел и предложил мне помогать ему выявлять шпионов. Спрашиваю: “Как?” — “Будешь сообщать, о чем говорят солдаты. Например: └У немцев лучше кормят”. Пиши: └От Воробья Скворцу””.
При подготовке к прорыву обороны собирали отдельно офицеров и сержантов и нам, сержантам, приказали: если во время атаки твой солдат струсит и побежит назад, стреляй. Если ты не восстановишь порядок, тебя — под трибунал. А у меня в отделении мои одноклассники, с которыми мы мечтали “о доблести, о подвигах, о славе”. Кроме того, всех предупредили, что сзади у нас заградотряд, так что пути назад у нас нет.
Это была не какая-нибудь “шарага” или штрафная рота, а прославленная 1-я Московская гвардейская стрелковая дивизия (говорили — бывшая Пролетарская или Кремлевская), а мы все — недоучившиеся курсанты, первыми надевшие курсантские погоны.
Старый, уже трижды раненный солдат — москвич Поликанов — говорил нам, глядя на немецкую колючую проволоку: “Вот там все и останемся”. Недавно посмотрел “Книгу памяти москвичей”. Там несколько Поликановых, но один из них “пропал без вести в августе 1943-го”. Без вести пропал там же и мой одноклассник Селиверстов.
Может быть, в атаке жестокость и оправдана. Но: 5 минут отсутствия без разрешения — самовольная отлучка, 20 минут — дезертирство. А приказ № 227, а БУП-42 — “не разрешается оставлять поле боя для сопровождения раненых”.
А еще ранее, в училище, рота курсантов отказалась принимать пищу: мала порция, повара воруют. Потребовали начальника училища. “Отец солдатам” приехал и пообещал вызвать на нас пулеметную роту.
Сейчас, слушая выступления некоторых наших с Вами сверстников (“Сталин и Жуков выиграли войну”), я задаюсь вопросом: где она, народная мудрость? Неужели нам нужно ждать, когда вымрет поколение, для которого наибольшая ценность колбаса по 2.20? Ведь оно же, это поколение, и выиграло войну. Недавно на деньги, сбереженные под подушкой и не доверенные государству, проехал на туристском автобусе по Европе. Я представил себе сытых и благополучных европейцев на месте Вашей неунывающей жены, с которой Вы вместе, победив, маялись по Сибири. Я спрашивал у местного экскурсовода в Брюсселе, как мы видимся с их стороны. Ответ таков: “Это ужасно. Как можно собрать у населения деньги и не отдать? Как вы это терпите?”
Недавно услышал по телевизору, как французские первоклашки отвечают на вопрос, что они знают о России. “Это очень большая и очень бедная страна”.
Я задаю себе вопрос: почему моя Родина такая несчастная, почему в ней все так нелепо? Почему так позорно ведет себя Дума? Неужели в России не найдутся люди, которые, получив доступ к общенародному пирогу, будут продолжать жить в скромной квартире, ходить на работу, как ходят их избиратели, получать в среднем, как их избиратели, и честно трудиться над деланием разумных законов. Как распознать их, этих честных людей, почему мы сами посылаем туда людей, у которых на лице не видно признаков мысли, чести, совести? Где наши Столыпины, Сперанские, Витте? Почему президент Клинтон пожимает руки вернувшимся из плена летчикам, а наших отправляли в лагеря? Знаете ли Вы, что главной заботой наших пленных, по крайней мере в 1944 году, было не как пережить плен, а как тебя встретят дома? Почему испанцы требуют судить Пиночета за то, что в Чили погиб их гражданин, а мы не запрещаем партию, которая загубила десятки миллионов наших граждан?
И еще о Победе и победителях.
Когда в 1945-м, после плена (я и там “погостил”), я, осчастливленный смершевцем, попал под Берлин и смотрел на увешанных медалями победителей, я вдруг обнаружил, что все эти победители ущербны, бесправны перед властями: почти все они были в оккупации, имели раскулаченных родителей, побывали в плену или их родители были в оккупации или в плену или “отдыхали” в окружении в 1941 году. То есть победитель-то кто-то другой, а народ, почти весь народ, в чем-то виноват перед властью.
Суметь так одурачить народ!
А может быть, мы, Россия, так еще младенчески наивны или даже глупы, что терпим все это?
После войны прочитал я и о своей трагедии — окружении и плене 27 апреля 1944 года. В сводке Информбюро — “бои местного значения, существенных изменений не произошло”. В воспоминаниях Рокоссовского, у которого были разногласия с соседним командующим фронтом: “Тут как раз в пользу нашего предложения сработал случай… произошла неприятность — противник нанес удар и овладел Ковелем”. А мы-то метались в окружении и ждали подмогу, а это, оказывается, была “неприятность”, которая работала в “пользу нашего предложения”.
Как говорили нам немцы, в плен было взято 15 тысяч, и примерно столько же мы, под охраной немцев, закопали на территории окружения.
И вот прочитал Вашего “Веселого солдата”. Спасибо Вам, впервые описано так, как это было. Дал почитать дочери-медику. Спрашивает: неужели так было? Рассказываю, как нас, эшелон раненых, везли из-под Брянска в Орел в “телячьих” вагонах из-под снарядов, с двумя санитарками, и те же самые успокоительные “черви очищают рану”, и как в Орле нас никто не встречал, и как раненые, кто мог, шли и ползли, растянувшись по всему городу, на другой конец города, где был госпиталь, — есть-то хочется, хотя и раненый, — все это Вам знакомо.
Зачем я это Вам пишу? Да еще так сбивчиво — начал с “лишних людей” и с Платона Каратаева, а кончаю червивыми ранами.
Пишу под впечатлением прочитанной и еще раз перечитанной Вашей повести, которая заставляет задумываться о судьбах нашей Родины.
Кроме того, думаю, что Вам, наверное, пишут многие и упрекают: “Вы принижаете нашу Победу”, — и мое письмо будет противовесом им.
Надеюсь читать Вас еще, живите подольше. Будьте здоровы и пишите больше, большой дар у Вас от Всевышнего, используйте его, не тратьте время на пустяки.
НИКОЛАЕВ Юрий Тимофеевич.
Дорогие новомирцы!
Заставила себя откликнуться на ваш зов, превозмогая чудовищную неприязнь к писанине, апатию и лень. Но и не сделать это крайне невежливо: вы мои кормильцы и за духовную пищу также надо говорить “спасибо”.
Итак, спасибо и во здравие всем авторам, которые не благодаря, а вопреки взбаламученному и взбесившемуся вконец времени продолжают (и еще отраднее — начинают) служить русской словесности, единственной и великой нашей надежде и опоре.
Поразительно, как уживаются друг с другом (вот уж где явлены единство и борьба противоположностей!) стенания по “концу” литературы и такой мощный выброс творческих потенций пишущей братии. В количественном, а может, и качественном отношении этот мощный поток превосходит все “золотые” и “серебряные” периоды расцвета культуры (правда, нельзя не заметить потери “бойца” — многоликого читателя). Усложнились способ мышления, язык, степень обобщения художественно-исторических процессов, их ассоциативные взаимосвязи, немыслимые еще в эпоху большого стиля.
По моему глубочайшему убеждению, в самого мощного и глубокого художника выпестовался Вл. Маканин (его и поставить рядом не с кем)…
А как сильны (каждый по-своему) Б. Екимов и А. Волос, старым дедовским способом достигающие заветной цели традиционной литературы — рассказать историю, слепить живых людей, достучавшись до сердца, вызвать сопереживание, сочувствие, обозначить явление, наконец. (Мучение возрастное либо специфическипостмодернистское: трудно подчас вспомнить, о чем же читал. А рассказы Екимова и Волоса запоминаются сразу и надолго.)
Прекрасны и “Прохождение тени”, и “Разновразие”. И вообще “бабий десант” на страницах “Нового мира” впечатляет: Улицкая, Щербакова, Полянская, Поволоцкая, Петрушевская и многие еще, которых сейчас пофамильно не вспомню, мощно задвинули почитаемых в недавнем прошлом авторов (Паустовского, например, с его одномерностью, однослойностью). С большим пиететом отношусь к А.Азольскому и М. Кураеву — талантливые люди, крупные литературные имена.
“Чернушечная” волна, кажется, к счастью, спадает (даже у той же Л. Петрушевской). Против этой лавины выстоять уже было не по человеческим силам (может, просвещенный читатель потому и “слинял”?).
Можете смеяться, но единственным противоядием для меня стал единственный наивный, но эффективный довод: ну вот вы, демиурги и убийцы, сами-то живы и как бы даже здоровы, коль скоро отписались, опубликовались, но подвергнув своих персонажей всем мыслимым и немыслимым казням, утопив в грязи и беспросвете. Для себя-то нашли исход? А свои творения и нас с ними не пощадили. Иной раз лишь такой “довод” ведет к мало-мальским надежде и утешению.
По-видимому, любая мысль изреченная не есть лишь ложь (да и то лишь на краткий миг ее проговорения), но она и проект, который как бы подается в некие высшие инстанции “на утверждение” и спустя энное количество лет (везде, как водится, бюрократия) спускается к исполнению, со всеми присущими вертикали искажениями и деформациями. Слово имеет мистическую силу и власть над людьми. Мы, народ, внушаемы, и, сказавши многажды “халва”, во рту становится слаще. А тиражируемое злодейство оборачивается исполнением его. Уж сколько говорено по этому поводу, но лучше С. Аверинцева протест против “текстов” подобного рода не выразил никто: “…но если мы в антиавторитарном задоре отменяем сам по себе императив воспитания, мы должны чувствовать, что крушим позвоночник культуры — ту вертикаль неравноправных ценностей, которою культура держится в состоянии прямохождения”. (И далее по Мандельштаму: и приходит — пся крев, всетерпимость.)
Огромный пласт публикаций, приватизированных религиозной тематикой, мне представляется излишеством, и зачастую глуповатым (в отличие от поэзии). Такое впечатление, что чем выше область духа, на которую тщится взобраться церковь, тем неадекватнее, примитивнее способ выражения веры, да еще и с неистребимым излучением векового фарисейства… Бряцание любовью к Б-гу — однокорневое с недавней обязательной молитвой единственно верному учению, что выглядит вопиющей эстетической безвкусицей, а значит, противоречит истине.
Выписывала “Новый мир” с незапамятных времен, читаю и теперь, но библиотечный. Ваш журнал, как и ряд других, близких по духу, — это и Библия, и наркотик, и средство общения, и окно в Россию, съеживающееся, как шагреневая кожа.
Возраст: 59, образование высшее гуманитарное, нынешняя специальность — читатель. (Пока живу, у Вас есть читатель, И. Роднянская!)
Зинаида ПОДОЛЬСКАЯ.
Ташкент.
P. S. С наслаждением читаю А. Гениса (в комплекте с П. Вайлем и в розницу). Спасибо за “Довлатова и его окрестности”.
Когда речь заходит о “Новом мире”, мне приятно сознавать, что я могу себя отнести к той немногочисленной группе рядовых читателей, которые выписывали журнал с 1948 года, то есть в течение 50 лет (полувека!). За это время журнал возглавляли такие видные наши писатели, личности, как Твардовский, Симонов, Наровчатов, Залыгин. Каждый из них внес, естественно, что-то свое, новое, но дух “Нового мира”, его смелость в борьбе за литературу высокой правды, честности, его требовательность к художественному уровню произведения сохранялись всегда. Скольких писателей я узнал именно благодаря “Новому миру”, всю нашу классику — Пастернак, Солженицын, Каверин, Катаев, Яшин, В. Некрасов, Трифонов, Айтматов, Гранин, Адамович, Быков, Битов и другие, поэты-фронтовики и шестидесятники — всех не перечесть. И новые открытия и потрясения — лагерная проза, эмигрантская литература, запрещенная в свое время, непечатавшиеся авторы. Современная проза, не лишенная, конечно, интереса, менее притягательна, читаешь больше “по обязанности”, с усилием (даже последнюю повесть Искандера). Всегда привлекал и привлекает отдел публицистики своей острой нацеленностью на существенные проблемы нашей жизни, разностью точек зрения на один и тот же вопрос. До сих пор помнятся давние уже теперь очерки Е. Дороша, статьи Черниченко, Н. Шмелева, Селюнина, замечательные выступления Д. С. Лихачева и, конечно, С. П. Залыгина по вопросам экологии. Всегда интересна мемуаристика, а в последние годы ценнейшие материалы, связанные с русской философской, общественной, духовной жизнью начала XX века, вообще с культурой. И критика — незабываемый И. Дедков, “исконно” новомирские авторы М. Чудакова, А. Марченко… Огромный интерес представляет сравнительно недавно заведенный в журнале отдел “Библиография” (“Книжная полка” и “Периодика”) — ему цены нет! И, конечно, “Русская книга за рубежом” и “Зарубежная книга о России”. Любыми способами продолжайте эти разделы — это для читателя окно в мир.
Много лет я проработал преподавателем литературы в музыкальных школе, училище и институте им. Гнесиных — толстые журналы оказывали мне неоценимую помощь в моей профессии. В частности, в 50-е годы я организовал своего рода литературный семинар, призванный знакомить учащихся с литературной жизнью, с произведениями, выходившими в журналах. “Новый мир” и здесь стоял на первом месте. Занятия пользовались большой популярностью, слушателей на них собиралось всегда много. Кстати, в подготовке к занятиям мне оказывал большую помощь народный университет литературы при Союзе писателей, в котором я прослушал полный курс лекций дважды (в разные годы). Именно там мне довелось слушать многих наших известных писателей и критиков, в том числе авторов и редакторов “Нового мира”.
Еще недавно в нашем доме выписывался не один журнал. Но “Новый мир” был всегда любимым и “главным”. А теперь, когда приходится отказываться и от газет, и от журналов, “Новый мир” остался единственным. Но, кажется, пришла пора и с ним расстаться (на 51-м году). Причина понятная: я пенсионер и хоть и участник Великой Отечественной войны (и стал инвалидом II группы), пенсия моя скромная. Подписка, к великому огорчению, становится непосильной.
А. ДОРОНИН,
ветеран ВОВ и труда,
заслуженный работник культуры.
Пишет Вам Балясникова Людмила Александровна. Не знаю, как Вам “глянется” мое письмо, Вам все больше доценты с кандидатами пишут, а я просто домохозяйка, как и большинство женщин моего возраста в России.
В советское время мы были подписчиками журнала “Новый мир”, а сейчас берем его в библиотеке, и не все номера удается прочитать. У меня есть предложение: если у вас в редакции остаются нереализованные номера, можно лотерею организовать для постоянных читателей, можно предложить годовую подписку по льготной цене или со скидкой. Как уж вы там придумаете. И ничего плохого в этом нет. Лишь бы журнал дошел до ваших читателей.
Я думаю, надо общаться с провинцией. Ведь мы тут в глубинке брошены всеми на произвол судьбы. Ни кинолент хороших, ни спектаклей. Экран телевизора хочется вообще черной тряпочкой закрыть. На книги денег нет.
Но мы все-таки как-то ухитряемся и почитываем, журнал-то жив еще, слава богу.
Одно время, когда хлынул весь этот поток “черной литературы”, мы настолько начитались, что потом года два не читали ничего. Но со временем решили: нет, надо возвращаться к своему родному чтиву и к журналу “Новый мир” в частности. Перечитали все старые номера. А в этом году следим за номерами. Правда, плохо в библиотеке: то одного номера нет, то другого, и если что-то идет с продолжением, то не всегда удается взять журнал…
Что мы любим в журнале: все, кроме переписки. Ничего не могу с собой поделать, не могу читать чужие письма, какие бы знаменитые люди их ни писали.
Нравится Фазиль Искандер, А. Мелихов, А. Найман и публицистика, да все хорошо. С удовольствием читаю деревенские рассказы. В этом году прочитали “Армию любовников” Г. Щербаковой. Написано с таким хорошим юмором. Хоть немного душой отдохнули, посмеялись.
Большая к вам просьба: не пускайте в журнал современных политиков, ни левых, ни правых. Иначе журнал потеряет себя сразу. Все интеллигентное лицо журнала будет испачкано дерьмом (прошу прощения).
Что бы хотелось прочитать:
Не знаю, может, покажется странным, но чем глубже кризис на Кавказе, тем больше хочется читать, но только о культуре, о самобытности народов, о реальной их жизни, а не о борьбе кого-то с кем-то. Я помню, в начале 70-х годов нам выпало судьбой жить и работать на Мангышлаке, а что можно было узнать о казахах из литературы, разве что “Путь Абая” Ауэзова.
И когда мы познакомились с реальным жизненным укладом этого народа, то мы поняли: мы зря сюда пришли, нас тут никто не ждал. Не нужны мы тут со своей разрушительной цивилизацией. У них свой путь, своя ментальность, как теперь говорят, своя культура.
Побывать у них в гостях, на их празднике жизни, — это одно, а вторгаться со своим уставом да в чужой дом — извините, опасно.
Чечня тому назидание. Уж хоть бы накануне Павлу Грачеву с Борисом Ельциным дали почитать “Кавказского пленника”. Ведь <мы> теперь с чеченцами враги навсегда, и так большими друзьями не были, а тут эта ужасающая война. Что теперь делать. Столько горя. Как его пережить?
Помоги нам Господи. Дай разум нашим политикам. Отверни их от неправедного. Вразуми любить людей, которые им хлеб дают, и не только.
Я с большим уважением отношусь ко всем национальностям.
Печатайте побольше о простом народе любой национальности, об их жизни, о национальном укладе, о культуре, обо всем. Ведь оттуда, из глубин народных, и течет жизнь. И чем образованнее и культурнее будет народ любой национальности, тем лучше будет жизнь на земле.
Дай вам Бог удачи во всех делах и начинаниях.
Храни вас Бог.
Л. А. БАЛЯСНИКОВА.
Углич.
P. S. Немного о себе:
Наш крестьянский род был перемолот колесом истории этого жестокого века, как и многие другие семьи России.
Мой прадед имел хутор с пасекой. Старшему своему сыну поставил мельницу на реке, а моей бабушке досталась пасека в приданое.
В 30-х годах все это отобрали.
Дядя, брат бабушки, сидел в лагере, а бабушку с семью детьми и стариками родителями выслали на север Вятской губернии, на лесоповал. Там она потеряла старшую дочь. Единственного сына из детей отняла война в 1942 году. У всех маминых сестер мужей убило на войне, одна из сестер пережила блокаду Ленинграда. Моему отцу сразу после войны дали 25 лет лагерей за антисоветскую деятельность. Матери дали 10 лет, мне в ту пору было 9 месяцев. Еще одна материна сестра тоже сидела 10 лет. Когда пришла похоронка на ее мужа, она в слезах сказала: “Сталин, будь ты проклят”.
Далее постепенно всех реабилитировали.
Но несмотря ни на что все, кто выжил, работают, имеют детей. У всех квартиры, дачи, машины или свои дома. Никто не стал ни жуликом, ни пьяницей.
Все мы дети России.
Спешу ответить на приглашение высказаться о “Новом мире”.
“Новый мир” читаю со студенческих лет. С начала 50-х (война и военная служба исключала “контакт” с журналом). Подписчиком журнала состоял около тридцати лет. Последние пять лет по финансовым мотивам от подписки отказался. Но регулярно читаю журнал, пользуясь услугами библиотек.
“Новый мир” для меня явился и продолжает оставаться одним из немногих оазисов высокой духовной культуры. Сегодня еще в большей мере, поскольку “Новый мир” — одна из тех немногих ценностей, которые образуют элитарную культуру и выступают вдохновляющей антитезой безудержному разгулу масскультуры и всеобщей культурной деформации.
“Новый мир” был очень важен для становления моего мировидения, особенно в 60-е годы, когда он был камертоном передовой общественной мысли, и, конечно, в последнее десятилетие. Немало материалов журнала были значимы для формирования моих лекционных курсов и особенно спецкурса по российской истории XIX — XX веков и в исследовательских разработках. Некоторые фрагменты журнальных публикаций вошли в фактическую ткань моих научных работ.
В силу профессиональной принадлежности для меня наибольший интерес в журнале представляли историко-художественный и публицистический разделы журнала. Среди публикаций прошедшего года я бы отметил работы А. Солженицына, Ю.Каграманова, М. Фейгина, П. Перцова, Е. Крашенинниковой (этюд о М.Юдиной), В. Шенталинского, дневники И. Дедкова.
Превосходен в журнале раздел рецензий, думается, он наилучший среди других “толстых” изданий. Новомировские рецензии имеют высокую самодостаточность. Но еще важнее для нас, читателей, то, что они позволяют в первом приближении познать книги, недоступные из-за цен, а в библиотеках ближнего зарубежья они могут вообще не появиться, в лучшем случае — с немалым запозданием.
Уникальна в журнале аннотированная библиография текущей периодики (иногда и книг). Она дает ориентир в калейдоскопе журнальных и даже (!) газетных публикаций и позволяет “держать руку” на пульсе современной литературной и в некоторой степени обществено-политической жизни России.
Почти всегда интересна редакционная почта — как по своему тематическому ракурсу, так и содержательностью.
Что касается литературно-художественного багажа журнала последних лет, то он, к сожалению, не очень выразителен. Этот итог вовсе не следует вменять журналу, он лежит за пределами его влияния, причины его в какой-то мере трансцендентны. Можно сказать о том, что отталкивает дурновкусие многих постмодернистских опусов (удачи есть — но редки), излишнее педалирование пресловутой чернухи и перебор реминисценций тоталитарного прошлого. Последняя тема, полагаю, в значительной мере себя исчерпала. Можно парировать: откуда черпать литературный материал, как не из семидесятилетней тоталитарной истории? Но драматургия постперестроечной жизни разве не дает коллизии, не уступающие “тоталитарной фактуре”? Дело здесь, видимо, в таланте.
Однако выделю повесть Ирины Полянской “Прохождение тени” (1997, №1,2), которую сразу же по прочтении отнес к кандидатам на “Букера”. Надеюсь, что “Новый мир” еще явит нам истинные литературные премьеры.
Теперь о пожеланиях. Полагаю, что внимание журнала к текущей политике должно сохраниться. Социальные метаморфозы последнего десятилетия в России взорвали политическое сознание нашего общества. И это не только следствие последних десяти лет. Россияне и по своей ментальности, и благодаря особенностям общественного развития страны в течение последних двух столетий достаточно “политизировались”, и это то, что отличает нас от Запада. Впрочем, значительная часть нашего общества еще остается во власти посттоталитарных иллюзий, в сущности — политического сна.
Было бы более современным практиковать в журнале такую форму литературного творчества, как краткие, но емкие эссе. В частности, хотелось бы видеть на страницах журнала произведения западной философской, социологической мысли (типа эссе Р. Фукиямы “Конец истории”).
Хотел бы пожелать журналу более тонкого интеллектуального шарма, какой заметен в петербургских журналах “Звезда” и “Нева”. Этот шарм — в частности, в деталях. И новомировцы могут его найти.
Полиграфию журнала, мне кажется, не следует менять. Здесь постоянство работает на связь времен, на традицию.
С лучшими пожеланиями
В. Л. ХАРИТОНОВ,
профессор, доктор исторических наук, 74 года.
Харьков.
P. S. И еще одно. Для нас, русских на Украине, “Новый мир”, как и другие именитые журналы, имеет особое значение. Это наш замечательный, родной русский язык, к тому же самого высокого качества. Это голос родины, судьбу которой мы здесь горячо переживаем…