стихи
ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 3, 1999
ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ
*
ВОРОНИЙ ПРОРОК
Покой — в проплывающем облаке. Забыты мечи и орала. Малинник
Вовек не бывавшему в обмороке неведомо чувство астрала.
Безумцев забавы опасные. Околица тысячелетья.
А утро — стоячее, пасмурное… Неужто могу не стареть я?
Неужто дано попустительство мне, жалкой ликующей глине,
и эта стезя обольстительная в глухой раскаленной малине?
Неужто уволен до вечера от подлой и злой процедуры —
ветшания тела, привеченного всей прелестью местной натуры?
Прыщ, чирий я, черная оспина, но — как нам без разговора:
Ты всем нас пожаловал, Господи, но всех и разжалуешь скоро.
Иль, может, тому, кто влюбился так в Твое загляденье земное,
за это посмертно предписано совсем заведенье иное?
Так что ж я сияю, как гривенник, как глупый расхожий полтинник,
открыв этот горний молитвенник, молитвенник мой, Твой малинник…
На яру
Что-то все не начинается весна,
и под тяжестью нагрузки снеговой
все трясет горизонтальная сосна
над обрывом сумасшедшей головой.
Белоснежный неподтаявший покров
только чуть засеребрился на ветру.
Черен дуб. Закат внезапен и багров.
И судьба неудержима на яру.
Этот яр так упоителен и крут,
что любого завлечет на суицид.
Слушай, тело, не сочти за тяжкий труд —
пусть душа над этой бездной повисит.
Там, внизу, в неясной схватке плоскостей, —
камни серые в земном своем поту.
Кто упал, не соберет небось костей.
А зачем они в бесплотном-то быту,
в том грядущем, где в отсутствие-то тел
не мутируют ли души до цинги,
за которой беспредельность в беспредел
превратится?.. О, прости и помоги!..
Перелетные ангелы
Очнулась река, всю проспавшая зиму без просыпу.
И лед притонувший похож на гнилой поролон.
Какой-то вороний пророк по воде — аки посуху.
Похоже, что чуда взыскует и вера ворон.
Они барражируют в светлом и медленном воздухе.
Весенняя твердь раздвигает кирпичный проем.
И все это небо висит лишь на бронзовом гвоздике,
чья шляпка сейчас засветилась над монастырем.
Наверно, люблю. А не то бы навряд ли бездельничал.
Быть может, любим, а иначе зачем так открыт
я этим однажды предавшим прудам Новодевичьим,
где, стоя с сухими глазами, я плакал навзрыд.
Теперь вот не плачу — глаза же влажны. Отчего б это?
Небось оттого, что рассказы про возраст — вранье:
бесстрастная юность не лучше бесстрашного опыта.
А юность, ей-богу, бесстрастна — взгляни на нее:
как точно считает и как заседанья свиданиям
уверенно предпочитает. Но это пройдет.
Цель жизни — прийти к одиноким весенним скитаниям,
когда под мостом не вода, но уже и не лед.
Уж если мы что получаем, то, право же, — вскорости.
Всей жизни — на миг. Где уж тут позабыть о былом.
И нет ничего, что бы стоило мартовской новости
об ангелах, стаей вернувшихся с первым теплом.
Освоена, но не воспета,
грязна, прекрасна, глубока
за теплым камнем парапета,
как сон подростка, та река.
Состав воды давно опален,
давно остыл к ней рыболов.
И внятен плеск былых купален
тому лишь, кто седоголов.
Все это, в общем-то, нормально,
хотя и жалко той реки.
Судьба горланит: — Вира! Майна!.. —
и мы глядим из-под руки
на чудеса родного града,
все понимая и смеясь
тому, что нас ему не надо,
ну а у нас одна досада:
что, мол, времен прервалась связь.
Вот, Гамлет, в чем твоя ошибка:
та связь не рвется никогда…
Ловись, ловись, златая рыбка.
Теки, проклятая вода.
Вода стоит с гранитом вровень.
И май то светел, то свинцов,
плывет вдоль изумрудных кровель
екатерининских дворцов.
И клочья рыхлого тумана
возносятся под облака.
И город — вроде наркомана,
спасибо, “ломка” далека.
Чуть ветер небо прополощет
и глянет сверху медный диск,
как по-хозяйски тень на площадь
свою положит обелиск,
и в сквере ослабеет цветом
костер у нищих. Но взгляни:
он на стихи похож. При этом
растет из сора, как они.
Иною копотью заморен
решетки золотой узор.
Там — сад, который так намолен
любовью, что уже — собор.
Там тот, кто дал мне жизнь когда-то,
он и до свадебного дня,
молясь на стрелки циферблата,
уже молился за меня.
Молился! Хоть и рушил церкви
и в гневе правом, но слепом
все разные курочил цепи —
то молотом, а то серпом.
И мне давно пора Николе
поставить за него свечу:
Никола добр ко грешным. Боле
на эту тему не хочу.
Хочу смотреть, как он бескровен,
закат над серою водой.
Вода стоит с гранитом вровень —
стоит, молчит, как понятой.
Но непривычную свободу
порой дает седой висок —
казенную пощупать воду
иль даже просто на глазок
определить, что лето близко
и что оно — твое пока,
твое — как тень без обелиска,
твое — как дым без костерка.
Ты живешь под этим деревом столько лет,
так и не зная, осина это или ольха.
Между тем это ясень, несущий весь месяц бред,
что будто бы он — Микула. Но он — Вольга.
Здесь вообще князей поболее, чем крестьян.
Такова роковая действительность наших дней,
у которых, может быть, самый большой изъян —
поиск каждым стручком могучих своих корней.
Тот, кому корней своих мало, стучит ребром
маломощной ладони по древней доске стола,
полагая, что все может кончиться и добром
в неизбежном, как жизнь, столкновенье добра и зла.
А счастливые книги стоят в старинном шкафу,
равнодушные, как природа (со слов Певца),
совершенно не понимая, зачем кунг-фу
при такой вседоступности пороха и свинца.
Дай-ка чаю. Подвинь-ка кресло. Открой окно:
пусть вползет, профильтрован листвой, голубой бензин…
А гнездо, недоступное вроде, — разорено,
ибо нет недоступных гнезд у родных осин.
Опустевший террариум рая.
Безопасные фрукты цветут.
Предыюньская ясность сырая…
Как с тобой оказались мы тут?
Одержимые хворью познанья,
преступившие умный наказ,
беспощадные, словно пиранья, —
кто пустил нас сюда в этот раз?
Непонятно радушье Господне,
странен вохровский сон ключаря.
Мы не завтра — сегодня, сегодня
согрешим, никого не коря:
ни змеи, не прощенной доныне,
ни крылатой охраны слепой.
Там, внизу, в безысходной долине,
в нас грехом нашим тычет любой.
Там любой на запретах зациклен
и прищурен, как храбрый Вьетнам,
и один лишь Господь беспринципен
и опять улыбается нам.
Ряшенцев Юрий Евгеньевич родился в 1931 году в Ленинграде. Окончил Московский государственный педагогический институт, факультет русского языка и литературы. Автор шести книг стихов. Много работает для театра и кино, автор зонгов к спектаклям “История лошади”, “Бедная Лиза”, “Три мушкетера”. Живет в Москве.