Описание девяти безнаказанных преступлений, которые были тайно совершены в домах новых русских банкиров
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 1998
«Новый Мир», №5, 1998
С М Е Р Т Ь П Р И Х О Д И Т
П О И Н Т Е Р Н Е Т УОписание девяти безнаказанных преступлений, которые были тайно совершены в домах новых русских банкиров
Каждая несчастливая семья несчастлива
по–своему интересно.Предисловие
В августе 1997 года, в какой–то мере отдыхая в некогда древней Феодосии, я добросовестно скучал — на море и на суше, под лучами жаркого солнца и струями освежающего дождя, в затрапезных кафе и на кручах Кара–Дага, беспрестанно и с ожесточением повторяя строку любимого поэта: “И дольше века длится день!” Однако счастливый случай свел меня с преинтереснейшим человеком, который профессиональным чутьем угадал во мне писателя, а значит, и внимательного слушателя.
Мой новый знакомый оказался частным детективом, чьими услугами пользуются очень богатые люди, избегающие какой бы то ни было огласки не только результатов расследования, но и самого факта преступления, имевшего место в их доме. Эта секретность проистекает не из обывательского нежелания выносить сор из избы, но жизненно необходима, поскольку репутация людей, стоящих во главе крупных банков, инвестиционных компаний, транснациональных корпораций и международных фондов должна оставаться безупречной во имя всеобщего благополучия и процветания. Ведь от каждого из них зависят судьбы многих тысяч людей — компаньонов, сотрудников дочерних фирм, вкладчиков, государственных чиновников, активистов общественно–политических организаций и спонсируемых деятелей культуры. А малейшее упоминание имени хозяина в скандальной хронике подрывает доверие клиентов к возглавляемому им делу. Это чревато нарушением баланса и крахом некогда успешного предприятия.
Конечно, нам прекрасно известно о многочисленных убийствах банкиров. Но такого рода информация распространяется, когда, во–первых, скрыть преступление невозможно, поскольку оно происходит в публичном месте — в офисе, на улице, в подъезде. А во–вторых (и это главное!) — когда преступление совершается конкурентами, то есть чужими людьми. Но о том, что происходит в домах банкиров, не имеет представления ни один активный читатель рубрики “Криминальная хроника”.
Мой крымский знакомый, по вполне понятным мотивам не называя имен, поведал множество историй, в реальность которых было крайне трудно поверить. С одной стороны, сознание не находило в них никаких логических противоречий, вполне естественными выглядели и мотивировки всех чудовищных поступков. С другой стороны, испытываемые мной чувства были взаимоисключающими: одновременное омерзение к этому страшному миру и жалость к его обитателям. Однако наилучшим доказательством подлинности всего услышанного служит та искренность, то неподдельное волнение в голосе, которые звучали из уст моего собеседника.
Необходимо особо отметить, что практически все из рассказанных мне историй падений, предательств и неслыханной жестокости раскрыты не были, хоть детектив после скрупулезного изучения всех обстоятельств выяснял для себя всю подноготную, вплоть до мельчайших подробностей. Однако заказчику расследования предъявлялась совсем иная версия, как правило не разоблачающая никого из героев трагических событий. На то есть ряд причин. Одна из них, наиболее банальная и весомая, заключается в том, что подлинный преступник перекупает следователя, отчего тот получает сразу два гонорара.
Наши беседы обычно проходили в баре пансионата “Ай–Петри”, где по вечерам по–европейски ненавязчивая музыка органично сочетается с теперь уже украинским массандровским портвейном, потребление которого сопровождалось неизменным тостом: “За то, что богатые тоже плачут!” Данный цинизм можно лишь отчасти оправдать нравственно расслабляющей атмосферой крымского побережья. Формальным поводом наших умеренных застолий была какая–то экзотическая карточная игра на двоих, необычные правила которой я уже навряд ли вспомню. Однако каждое слово моего собеседника прочно отпечаталось в памяти.
Всеми этими историями с минимальными авторскими дополнениями в части наиболее вероятных диалогов и описаний чувств, которые действующие лица могли испытывать в тех или иных ситуациях, считаю своим долгом поделиться с тобой, уважаемый мой читатель.
Автор.
P. S. Обилие в тексте выделенных курсивом слов и оборотов речи объясняется рядом причин. Тут и затруднения, с которыми столкнулся автор при подыскивании терминов, отражающих смысл и дающих название еще не укоренившимся в русском языке новым социальным и нравственным явлениям. И удивление новому звучанию старых слов в контексте современной жизни. И акцентирование внимания на незначительных деталях, которые впоследствии играют самую решительную роль в развитии трагедии. Да и просто авторское тщеславие, которое настаивает на том, чтобы читатель смог порадоваться вместе с автором тому или иному удачному эпитету.
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
Ольга была на двадцать лет моложе Николая. Однако это ничуть не препятствовало их семейному счастью. В доме царили мир и согласие, опиравшиеся на взаимную привязанность, совместное богатство, сексуальную гармонию и обоюдное уважение личных интересов. Интересы Николая целиком сосредоточивались на самозабвенном управлении корпорацией, в которую входили банки, конторы, фирмы и прочие порождения русской истории последнего десятилетия ХХ века. И лишь малая толика оставалась на удовлетворение его тайной роковой страсти, речь о которой пойдет ниже.
Ольга же любила все яркое и эксцентричное. Поэтому она регулярно устраивала у себя пати, куда созывались все звезды отечественной эстрады. Это были шумные собрания, производившие ошеломляющее впечатление на горничных и официантов, у которых создавалось ощущение присутствия при великом таинстве схождения со страниц еженедельника “7 дней” оживших фотографий.
Были тут и только что слетевшиеся из провинции на яркие огни столичной рампы мальчики и девочки, уже научившиеся пользоваться кредитными карточками, но пока еще не усвоившие, как надлежит одновременно применять нож и вилку, уже прошедшие обряд гомосексуальной инициации, исполненный могущественными музыкальными обозревателями популярных периодических изданий, но пока еще не отработавшие вложенные в них акулами шоу–бизнеса средства. И вполне зрелые люди, чей творческий дебют состоялся в вокально–инструментальных ансамблях и ресторанных оркестрах, а затем, одобренные и поддерживаемые отделом культуры ЦК ВЛКСМ, они взошли на советский музыкальный олимп. И люди, о которых можно было бы сказать “пожилые”, если бы они не принадлежали к вечно юному племени эстрадных артистов. Иногда бывал даже увенчанный лаврами и полным комплектом орденов как советской, так и российской чеканки, уставший от славы и почестей неутомимый старейшина цеха, негласно курирующий все столичные казино и рестораны… Кого тут только не было!
Николай в тиши кабинета сосредоточенно предавался напряженному умственному труду, требующему полной отдачи интеллектуальных сил и максимальной концентрации внимания. На половине Ольги до утра звучала музыка, раздавались взрывы раскрепощенного смеха и выстрелы шампанского. Здесь было царство эмоций.
Навряд ли для кого бы то ни было представляет интерес описание кабинетного времяпровождения Николая, часы напролет сидевшего перед компьютером, просматривавшего сводки, балансы, индексы, специальные статьи, бегающего пальцами по клавиатуре, связывавшегося через Интернет с референтами, помощниками, партнерами и конкурентами.
И совсем другое дело — увлекательнейшие пати, которые могли бы насытить информацией многие газетно–журнальные полосы, отводимые под рубрику “Светская жизнь”, если бы, конечно, на них допускали жадную до скандалов и нечистоплотную пишущую братию.
Съезжались, как правило, к девяти. Оглашая окрестные перелески веселыми клаксонами, которые озорно выпевали то “Кукарачу”, то “Боже, царя храни”, то “Арлекино”, то что–нибудь блатное. Столь же разнообразны и причудливы были наряды, превращавшие эстрадных звезд в сказочных птиц с экзотическим тропическим оперением. Но случайного свидетеля, если бы таковой был допущен на эти элитарные вечеринки, более всего поразил бы тот шарм, та эксцентричность, которая сквозила в жестах, словах, интонациях гостей, — тщательно проработанная визажистами и имиджмейкерами утонченная вульгарность.
Пати у Ольги не имели каких бы то ни было четких программ, которые характерны для найт–клубовских мероприятий для быдла и на которых звезды бывают либо с целью заработать, либо отметиться в прессе. У Ольги отдыхали, а не работали. Поэтому незатейливая светская болтовня то и дело прерывалась блестящими импровизациями, на которые большие мастера способны лишь в раскованной дружеской обстановке. N с невесть откуда взявшейся мандолиной с блеском воспроизводила зажигательную песенку Мэрелин из фильма “В джазе только девушки”. O и P пародировали беседу Ельцина с молодым вице–премьером Немцовым, а R — телерекламу прокладок от “Джонсон и Джонсон”. S имитировал на ритм–гитаре мужской оргазм. T, прикинувшись простолюдинкой, со знанием дела материла всех присутствующих вместе и каждого в отдельности. U профессионально стриптизировала, прогуливаясь туда–сюда по длинному фуршетному столу… Фантазиям гостей не было предела.
Были они изобретательны и в самых невероятных сексуальных фантазиях, которыми по артистической традиции каждый делился со всем обществом. Это был своего рода конкурс — с непременным призом для победителя и регулярным составлением чартов.
Необходимо отметить, что эта великосветская тусовка отличалась большой свободой нравов и раскованностью в сфере интимных отношений. Ни одна связь, как правило, не продолжалась более двух дней. Партнеры выбирали друг друга с необычайным легкомыслием, руководствуясь зачастую такими несерьезными соображениями, как удобный покрой платья, позволяющий вступить в контакт не снимая его, или отсутствие колготок, или наличие галстука для связывания рук при садо–мазохистском сексе.
Причем все это считалось, в общем–то, не интимными отношениями, а товарищескими, поскольку все происходило между тысячу лет знакомыми друг с другом людьми. Интимными отношениями в этом богемном кругу квалифицировался секс без презерватива, которым занимаются один мужчина и одна женщина.
Знал ли Николай об этой своеобразной стороне Ольгиных вечеринок? Как умный человек, по–видимому, предполагал о возможности подобной эксцентричности, но не придавал этому большого значения. Все эти затейливые шалости с лихвой компенсировались легким комплексом вины, благодаря которому Ольга из кожи вон лезла как в постели с Николаем, так и на материнском поприще.
Однако эта размеренная жизнь была нарушена не предвиденным Николаем обстоятельством. У него внезапно появился, как ни нелепо это звучит, некий соперник.
Это был мужчина средних лет, с восточными чертами лица и, кажется, также восточной фамилией, которая безвкусно сочеталась с американским именем. Был он руководителем популярного вокально–танцевального ансамбля, в котором выступали пятеро подвижных, как ртуть, и выдрессированных, как машина, юношей. Злые языки поговаривали, что они состояли в обязательных гомосексуальных отношениях со своим руководителем. Однако это было невозможно, поскольку их патрон был человеком серьезным, основательным и настолько старомодным во взглядах на жизнь, что тяготел к изрядно состарившимся киноактрисам. Поэтому к своим питомцам он мог испытывать лишь отеческие чувства.
Довольно скоро после его первого появления в доме Ольга распознала в этом сдержанно–улыбчивом человеке мужскую основательность, глубокую порядочность, душевную щедрость и незаурядный — на фоне завсегдатаев вечеринок — ум. Ольга, которая так и не смогла до конца усвоить нормы богемной поверхностности, поняла, что это настоящее, и сломя голову бросилась в бурные волны нахлынувших чувств. Ее избранник был достаточно умен для того, чтобы с замиранием сердца пойти навстречу причуде жены одного из семи самых могущественных российских банкиров. Однако просчитать все возможные последствия этого шага он был не в состоянии.
На фоне богемной круговерти у них установились прочные отношения. По этому поводу за спинами обрекших себя на монотонный секс шутили: “Наш пострел пытается продолбить своим петушком броню банковского сейфа”.
В этой шутке была определенная доля правды. Довольно скоро Ольга настояла на том, чтобы для ее любовника открыли привилегированный счет, который был бы надежно защищен от налогового бремени.
Николай счет открыл. Но при этом его несколько насторожила странная избирательность жены по отношению к членам своего салона. Однако это не нарушало негласных семейных законов. В конце концов, и он сам порой чрезмерно увлекался какой–либо трастовой компанией, с излишней горячностью борясь с конкурентами за ее контрольный пакет, приобретая ее в конечном итоге, хоть это и являлось заведомо убыточным вложением капиталов. У страсти свои законы, и они зачастую противоречат здравому смыслу.
Но в одно прекрасное утро Николаю стало известно, что Ольга в его отсутствие вероломно, цинично и безрассудно встречается со своим бойфрендом в его кабинете. И что делается это до такой степени открыто и бесстыже, что его имя вот–вот начнут склонять и спрягать бульварные газетенки. “Только папарацци тут не хватало!” — свирепо подумал Николай. И, не откладывая дела в долгий ящик, решил действовать самым кардинальным образом, поручив преданным людям провести основательную подготовку.
Спустя два месяца Николай пригласил в кабинет нашкодивших любовников. И ровным, бесстрастным голосом сообщил о том, что возникшие между ними отношения не только возмутительны, но и преступны, поскольку ставят под угрозу мало что его доброе имя, но и репутацию банка. Поэтому весь этот блуд далее продолжаться не может. Однако ограничиться наложением вето на неконвенциальные отношения было бы против его правил. Виновные должны понести заслуженную кару. Наиболее виновным участником их безнравственного сговора Николай был склонен считать руководителя ансамбля, ибо именно он, как мужчина, в большей мере наделен способностью руководствоваться в своих поступках разумом, чем женщина, высшая нервная деятельность которой имеет преимущественно эмоциональную природу.
“Поэтому я вынужден лишить вас имени, отчества, фамилии и биографии”, — зачитал приговор Николай, твердо глядя в глаза бледного как мел нарушителя семейного спокойствия. Тот не понял не только от страха, но и из–за странности формулировки. По застывшему в его глазах недоумению Николай догадался, что необходимы пояснения. И они не замедлили прозвучать:
— Вас часто показывают по телевидению. Ваши портреты печатают в журналах. Вам рукоплещут залы. Поэтому вы, несомненно, считаете себя человеком уникальным и уж тем более незаменимым. Однако это глубочайшее заблуждение, основанное на незнании восточной философии, которая вам должна быть гораздо ближе и доступнее, чем мне, человеку русской культуры. Незаменимых людей не существует, с чем вы довольно скоро согласитесь. Отныне вами будет другой человек. А вы некоторое время проведете в моем доме на положении привилегированного узника. Уверяю вас, никаких материальных неудобств вы испытывать не будете. Что же касается душевного дискомфорта, то уж тут я вам ничего обещать не могу. Знаете ли, ведь это все же наказание…
Произнеся эти грозные слова бесстрастным тоном, Николай позвонил в валдайский колокольчик. И через боковую дверь вошел… руководитель вокально–танцевального ансамбля. Новый руководитель ансамбля внешне ничем не отличался от старого, проштрафившегося. Он имел абсолютно те же самые черты лица, цвет глаз и волос, прическу, форму носа и ушей. Эту полную идентичность дополняли точно такие же костюм, рубашка, галстук, ботинки, носки и перстень на том же самом пальце правой руки. Если бы кто–нибудь решил во что бы то ни стало найти хоть одно отличие и попросил одинаковых людей раздеться, то и тут не к чему было б придраться — не только нижнее белье было одинаковым, но и волосяные покровы груди и ног имели одинаковую густоту и структуру.
Когда лжеруководитель заговорил, то зазвучал абсолютно тот же самый голос, сопровождаемый той же самой мимикой и жестами. И даже лексика и построение фраз были теми же самыми.
Насладившись произведенным эффектом, Николай велел увести руководителя ансамбля, пока его не перепутали с двойником. А затем с полной определенностью заявил Ольге, что если она не желает преждевременной и мучительной смерти своего бывшего полюбовника, то должна держать язык за зубами и вести себя так, словно ничего не произошло.
Полуобморочная Ольга и руководитель ансамбля вернулись к гостям.
Разоблаченный любовник хоть и был крайне подавлен, все же питал абсолютно беспочвенную иллюзию относительно своей дальнейшей участи. По его расчетам, он должен был отсидеть месяца два взаперти, а потом его, искупившего вину, вернут в прежнюю жизнь, изъяв из нее двойника.
Однако Николай был гораздо изобретательнее и беспощаднее, чем это казалось узнику секса. Один из принципов, которым он руководствовался в жизни наиболее неукоснительно, был сформулирован следующим образом: “Не внемли молящим об искуплении и исправлении, ибо споткнувшийся единожды не замедлит споткнуться еще раз”.
Узника заточили в довольно комфортабельную подземную комнату, стены которой не пропускали звуков. Поставили телевизор, по которому порой показывали выступления его ансамбля. Регулярно снабжали свежими газетами и журналами, в которых он мог читать многочисленные интервью своего двойника.
Дни протекали довольно однообразно. Трижды в день появлялся охранник: утром — с завтраком, днем — с обедом, вечером — с ужином. Из всего многообразия столовых приборов давали только ложку. Вначале это раздражало, но вскоре выработалась привычка подцеплять кусок мяса ложкой и откусывать от него зубами. По телевизору шли бесконечной чередой боевики и “мыльные оперы”.
Спустя три недели одиночества в комнате стал ежедневно появляться некто необычайно плебейский, ограниченный и косноязычный. Из всего разнообразия форм коротания досуга, придуманных человечеством за тысячелетия своего существования, с ним можно было играть лишь в подкидного дурака да травить анекдоты. Однако он странным образом располагал к себе, отвлекая от одиночества и тягостных дум. Через некоторое время они подружились.
Единственное насилие, которое совершили по отношению к узнику, заключалось в удалении четырех передних верхних зубов. На их место установили мост из блестящей нержавеющей стали. Да и то это было сделано самым гуманным образом — под общим наркозом.
Спустя полгода, нарядив в кривобокий пиджачишко и мешковатые брюки, бывшего руководителя вокально–танцевального ансамбля отпустили на волю. Ольга в прощальной процедуре участия не приняла, так как сказалась мужу больной. Он понял ее смятение и проявил милосердие, которое было Николаю не чуждо по отношению к тем, в кого он вложил значительные средства.
Николай напутствовал беднягу, наконец–то понявшего весь ужас своего положения, следующими словами:
— Ну вот, наконец–то вы можете покинуть мой гостеприимный дом, где вы были непозволительно счастливы для своего бывшего социального положения, а затем прошли суровый, но справедливый курс лечения. Конечно, в вашей воле доказывать своим бывшим друзьям, а также представителям власти, что вы являетесь руководителем популярного вокально–танцевального ансамбля. И что судьба сыграла с вами злую шутку. Можете даже вместо безликой судьбы упоминать мое имя. Однако не советую вам тратить время попусту, ибо вы теперь господин Никто. Вам предоставляется прекрасная возможность начать жизнь сначала. И сделать ее именно такой, какой вы желаете ее видеть сейчас, в зрелом многоопытном возрасте, а не такой, какая она складывается у всех простых смертных в результате юношеских иллюзий, ошибок и случайных поступков. Я искренне завидую вам. И желаю всяческих успехов. Уверен, мир еще услышит о ваших блестящих достижениях в какой–либо серьезной области человеческой деятельности.
И дал в качестве стартового капитала стодолларовую банкноту.
В этом напутствии, хоть оно и было высказано с явной издевкой, была определенная доля правды. Бывший руководитель вокально–танцевального ансамбля действительно был энергичен, напорист и ловок в делах. Он вполне мог, начав с нуля, то есть с покупки новенького паспорта, сделать новую блестящую карьеру.
Но его погубила элементарная жадность — нежелание терять накопленное за долгие годы труда, унижений и постоянного хождения по лезвию бритвы во имя денег, славы и положения в обществе. Поэтому он начал упорно искать встречи со знакомыми артистами эстрады и выдавать себя за руководителя знаменитого ансамбля и их близкого друга. Как правило, двери перед ним захлопывались сразу же после того, как он обнажал свои рабоче–крестьянские железные зубы. Правда, в двух местах пригласили к столу, чтобы покуражиться над забавным чудаком, отчасти похожим на руководителя известного ансамбля. Однако, когда он начинал пожирать салат столовой ложкой, от него тут же избавлялись, поскольку улавливали в этой особенности поведения за столом манеры недавно освободившегося заключенного. Что, в общем–то, было правдой.
В конце концов эти неуклюжие домогательства изрядно надоели эстрадной тусовке, и в органы охраны правопорядка поступил ряд просьб об ограждении от приставаний этого городского дурачка.
В милиции наш несчастный герой рассказывал всякую небывальщину о своем блестящем прошлом и о том, как безжалостно с ним обошелся Николай. Свободные от дежурства милиционеры, собравшиеся поглазеть на придурка, более всего хохотали после фразы: “И тогда он меня подменил на другого человека”.
После того как каждый сотрудник муниципального отделения милиции насладился этой историей как минимум дважды, задержанного препроводили в психиатрическую больницу. Ну а там констатировали совершенно очевидный диагноз: мания величия.
СТЕПНОЙ БАРИН
Дмитрий был продуктом великой русской литературы. Именно она воспитывала его в детстве и отрочестве и вела по жизни в зрелые годы. Однако его характер сложился не как сумма духовных предписаний, которыми насыщен отечественный роман XIX века, а как противодействие им. Писатели старались разбудить в читателе, за которого они несли моральную ответственность, такие качества, как совестливость, примат чувства над рассудком, доброту, милость к падшим, презрение к богатству и отвращение к властолюбию, честность, духовную щедрость и широту натуры.
Дмитрий, любимым чтением которого были Федор Достоевский и Лев Толстой, заученные уже чуть ли не наизусть, с глумливым хохотом прочитывал возвышенные сцены и наслаждался низменными, где зло торжествовало победу над добром. Поэтому был он человеком на редкость бессовестным, расчетливым, злым, жестоким по отношению к стоящим ниже его на социальной лестнице, корыстолюбивым и властолюбивым, бесчестным, бездуховным и скупым.
Данные свойства характера способствовали стремительной карьере Дмитрия в финансовой сфере. Однако занятия делом потакали в основном лишь двум его страстям — корыстолюбию и властолюбию. Все остальные остро необходимые деятельной натуре Дмитрия ощущения и переживания приходилось добирать в быту.
Поэтому, как только представилась возможность, он сразу же купил в ста пятидесяти километрах от Москвы землю. Именно землю, а не какой–нибудь там участок, потому что той земли было около трехсот гектаров. Обнес свои обширные владения непреодолимым забором и начал строительство. Перво–наперво был возведен барский дом с флигелями для челяди. Вскоре к нему прибавилась псарня, амбар, конюшня. И затем, вместо того чтобы заняться планировкой парка с беседками, прудом и купальней, Дмитрий отдал распоряжение построить в отдаленном углу, близ болотца, двадцать пять ветхих изб. Именно ветхих, в связи с чем строители делали стены со щелями, печи кривыми, а окошки затягивали подслеповатой слюдой.
Когда все было устроено, Дмитрий при помощи начальника охраны начал нанимать в окрестных селах крепостных. С изъявившими желание заключался договор, отпечатанный на лазерном принтере в двух экземплярах. Суть договора сводилась к следующему. Крепостной крестьянин получает во временное пользование избу, надел земли, скотину, сельскохозяйственный инвентарь и необходимую одежду: косоворотки, сарафаны, зипуны, армяки и проч. И безотлучно живет в деревне, кормясь плодами своего труда и отчисляя барину половину урожая. За это крепостному на каждого члена его семьи, включая и его самого, ежегодно выплачивается по две тысячи долларов.
В свою очередь барину предоставляется право привлекать крепостных по своему усмотрению на хозяйственные работы по благоустройству и содержанию усадьбы, физически наказывать за нерадивость и допущенные оплошности, разрешать, запрещать либо назначать браки между крепостными, единолично вершить суд в случае возникновения между ними конфликтов… В последнем пункте говорилось о том, что крепостной имеет право расторгнуть договор лишь в Юрьев день.
В конце концов деревенька была укомплектована полностью. И жизнь за высоким забором приобрела чудовищные, антиэволюционные формы.
Барин, сжигаемый неутоленной страстью бесчинства, сразу же, на второй день новой эры, устроил для новобранцев кровавую баню. Собрав всех мужиков, включая неразумных детей и немощных стариков, он велел рыть пруд. Но вдруг раздались голоса, взывающие к благоразумию барина: мол, “здесь рытья недели на две, а мы еще не успели с хозяйством обосноваться, да и покос сейчас: упустишь время — зимой голодать придется”.
Дмитрий вкрадчиво и как будто бы с пониманием насущных крестьянских нужд спросил: “Кто еще так считает?” Так считали все. Поэтому, вооружившись арапником, при поддержке четырех дюжих охранников барин высек всех. По первоначальности это дело его так распалило, что, не рассчитав сил, последних уже не досекал, а скорее похлопывал по обнаженным спинам.
По мере приобретения опыта неограниченного барствования Дмитрий все более осознавал, что собственноручные побои — не самое упоительное дело. Поэтому частенько перепоручал порку охранникам, которые были в этом отношении попрофессиональнее.
Его дикие забавы во многом следовали исторической традиции, вычитанной из великой русской литературы, оказавшей пагубное воздействие на нестандартную психику Дмитрия. Вдвоем с пятнадцатилетним сыном Григорием носились они на горячих рысаках за зайцами, которые в необходимом количестве закупались в охотхозяйстве. И, оглашая округу улюлюканьем, которое вкупе с прерывистым лаем борзых повергало в ужас все живое и хоть сколько–нибудь мыслящее, норовили загонять косых на крестьянские наделы, дабы всласть потоптать злаки и огороды и уложить в азарте из двух стволов чью–нибудь худобокую буренку.
Чтобы потом, сидя в кабинете в засаленном халате, почесывая пятерней мохнатую грудь, можно было допрашивать дрожащих как осиновые листы людишек о недоимках, неторопливо сверяясь с записями в амбарной книге, путая имена, выслушивая жалобный лепет, перемежаемый словами “барин, барин, барин…”. И в конце концов назначать наказания по справедливости, то есть сообразно придуманной самим собой таблице соотношения недоданных пудов и ударов арапником.
Иногда выходил судить во двор — для усиления педагогического эффекта, обращаясь к народу без всяких обиняков: “Ну что, ворюги, собрались на суд праведный?!” Выбирал кого–нибудь пожилистей, чтобы можно было подвесить на дыбу и неторопливо расспрашивать на глазах у всех своих душ о том, на какую глубину запахивал, чем удобрял, сколько посеял ржи, сколько пшеницы, сколько раз дожди были, отгонял ли от поспевшего поля ворон.
Не менее плачевна была бабья доля. И хоть секли крестьянок пореже и помягче, но все недобранное у барина сторицей воздавали бедным русским женщинам озлобленные от унижений мужья. Еще хуже было тем, кто попал в дворовые, — кухаркам, горничным, ключницам, нянькам пятилетнего Василия и трехлетней Натальи. Половое насилие было наименее тяжелым в физическом отношении бременем. Однако этот недобор с лихвой компенсировался нравственными унижениями, потому что при сем мероприятии присутствовала барыня Людмила Сергеевна, развращенная мужем до крайней степени. В то время как барин удовлетворял свою похоть, она сладострастно стегала лежащую сверху дворовую девку.
Наилюбимейшим интеллектуальным занятием Дмитрия было устроение домашнего театра, где зрителями были: он сам, его жена, его старший сын и начальник охраны. А роли играли все те же дворовые женщины, раздетые догола. В репертуаре была лишь одна пьеса — “Горе от ума” Грибоедова. Причем мужчин изображали женщины с нарисованными печной сажей усами и бородами. Особенность режиссуры заключалась в том, что актрисы во время произнесения диалогов должны были лупить друг друга от души. Имитация не допускалась, за этим с особым пристрастием следил сам барин. Финальная сцена представляла собой отвратительнейшую коллективную женскую драку с царапанием до крови лиц, с выдиранием волос, с дикими воплями и матерщиной. Занавес опускался по звяканью колокольчика пресытившегося барина. Наиболее отличившуюся актрису ожидала барская любовь без порки и грошовый перстенек с цветным стеклышком.
Самым загадочным в этой истории является то, что, несмотря на прогрессирующий распад личности, в делах Дмитрий сохранял прежние позиции. Банк, куда он наведывался трижды в неделю, совершал удачные операции, росло число его вкладчиков, ссуды приносили отменные проценты, игра на бирже неизменно приводила к выигрышу. Дмитрий несмотря ни на что богател.
В остальные же четыре дня недели он творил невообразимое. Дело дошло до того, что однажды поздней осенью в безумной пьяной ярости он подпалил избу мужика, не снявшего перед ним шапку. Да и не мужик это был вовсе, а полуслепой старик. И изба была не его, а первая подвернувшаяся под горячую руку. День был ветреный, поэтому сгорела вся деревня. И крестьянам пришлось зимовать в спешно вырытых землянках. Однако не только все выжили, но и заново отстроились по весне.
По–видимому, суровые испытания закаляют русского человека до такой степени, что он способен перенести еще и не такие невзгоды, поистине нечеловеческие. Так было всегда: при татарах, при Иване Грозном, при Петре Первом, при Сталине. Дмитрий вполне подтвердил это правило.
Юрьева дня, который почему–то был назначен на середину лета, Дмитрий ждал с большим любопытством. И наконец он настал. На лужайке сколотили длинные столы из неструганых досок. На них поставили три ведра дешевой мужицкой водки — беленькой, как называют ее в народе. И два ведра портвейна для баб — красненькой.
Барин в нарядном сюртуке по амбарной книге выкликал мужиков и расплачивался с ними подушно. После этого каждый из его семейства почтительно прикладывался к ручкам барина и барыни и занимал место за столами с угощением. По мере опорожнения ведер народ веселел и разрумянивался. Образовался пестрый хоровод, зазвенели озорные частушки. Бдительная охрана пресекала стычки, которые намечались не столько по пьяному делу, сколько из зависти: мол, “меня больше разов пороли, а получили мы с тобой поровну”. Пьяных укладывали на заранее приготовленную солому. Барин в этот день был добр, весел и не привносил в народное гулянье дополнительного бесчинства.
На следующее утро все крепостные продлили договоры еще на год. Руководствовались они тем, что хоть барин и силен чудить, однако жить вполне можно. А лет через пять, глядишь, удастся и на покой уйти, потому что заработанных денег хватит аккурат до конца жизни.
Однако с уходом не все было так просто, как представляли себе забитые крестьяне. Года через три Дмитрий, ведя дело твердой и беспощадной рукой, сформировал в своих крепостных новое самосознание, новую мораль, новые ориентиры. К барину стали относиться уже не как к чудаковатому богачу, а как к отцу родному, строгому, но справедливому, беспрестанно пекущемуся об их благе. Каждый из них в глубине души осознавал, что без барина они бы ни пахать не стали, ни в церковь ходить и друг друга поубивали бы.
Кстати, Дмитрий им и церковь построил, и священника нашел, который совершенно справедливо разочаровался в современной цивилизации.
В конце концов дошло до того, что два убийства — одно по случайности, во время охоты, другое как наказание за драку с барчуком — крестьяне поняли, оправдали и приняли как неизбежность.
Поэтому крепостные, чья психика была столь серьезно перекроена, совершенно напрасно рассчитывали на возможность возвращения в современное общество. Не смогли бы они в нем жить, его законы показались бы им дикими и бесчеловечными.
Со временем Дмитрий несколько остепенился — то ли стали давать знать о себе годы, то ли начал пресыщаться игрой необузданных страстей. Он даже начал подумывать о реформе. Например, об уменьшении оброка с пятидесяти процентов до тридцати. Однако к тому моменту начал входить в силу его старший сын — Григорий, которому отцовские игры пришлись по душе. Жизнь в деревеньке укоренилась настолько, что крепостные начали рожать детей, имеющих точное портретное сходство с Григорием.
МОГИЛА НЕИЗВЕСТНОЙ МАТЕРИ
Жены вечно занятых деловых людей компенсируют свое тягостное одиночество, как правило, либо коллекционированием драгоценностей, антиквариата, живописи, либо изощренным истязанием прислуги, либо любовными интрижками, конспирацию которых обеспечивает начальник охраны, получающий за эту дополнительную обязанность гонорары от хозяйки. Иногда скучающие дамы всецело посвящают себя воспитанию детей. Но порой встречаются и совсем уж неожиданные женские причуды.
Татьяну неодолимо влекла к себе природа. В то время как Алексей вел важные переговоры, заключал выгодные контракты, проводил экстренные совещания, восседал в ложе почетных спонсоров на театральных премьерах, его жена, оставив за воротами личную охрану и мобильный телефон, почти всю светлую часть суток проводила в лесах, простиравшихся вокруг поместья на многие километры, возвращаясь под вечер то с лукошком земляники, то с охапкой осенней карнавальной листвы, то с пахнущими морозом сосновыми разлапистыми ветвями, то с пушистыми веточками вербы.
Лес неудержимо манил Татьяну всеми своими изумрудными полянами, говорливыми ручьями, веселыми березками, загадочным шумом ветра в верхушках елей, нечаянной встречей с зайцем или ежом. Лес был живым и добрым. Он разительно отличался от царившей в доме атмосферы ложных стремлений и поступков, надсадной гонки за иллюзорным счастьем, которое якобы приносят большие деньги и возможность раз в месяц общаться с вице–премьером. Лес был для Татьяны антиподом всего этого — безжизненного.
Вечно занятой Алексей относился к причуде жены снисходительно. В конце концов, это был не секс на стороне и не дорогостоящее шляние по антикварным аукционам. Душевная близость между супругами потухла уже давно. Но физическая сохранилась, и этого Алексею было вполне достаточно. “Пусть себе бродит в одиночестве по перелескам, здоровее будет”, — думал он о своеобразии своей семейной жизни.
Однако лес и одиночество с ним связанное были симптомами опасного психического заболевания, о чем Алексей, к сожалению, не подозревал. А между тем болезнь медленно, но неуклонно прогрессировала, уже перебравшись через ту грань, за которой выздоровление было еще возможно.
Поиски лесного счастья начались вскоре после трагической гибели ее матери в автокатастрофе. Татьяна и Алексей тогда были в круизе и узнали о случившемся лишь после возвращения в Москву. Когда уже миновал девятый день. И Алексей уговорил не находящую себе места жену, которая впервые в жизни столкнулась с потерей близкого человека, не лететь в Екатеринбург. Уговорил из самых лучших побуждений, потому что трудная дорога и косые взгляды родни — мол, на похороны матери не поспела, мол, нет у богатых ни стыда, ни совести — отнимут у нее последние душевные силы.
Но получилось наоборот. Эта незаконченность послужила причиной того, что рассудок Татьяны не выдержал перенапряжения и она стала считать себя главной причиной гибели матери. Возненавидела она и современную цивилизацию, которая не позволила проститься с навеки ушедшим дорогим человеком. А раз так, то стала вытравлять в себе эту самую цивилизацию, душой и телом отдавшись врачующей лесной стихии.
И вскоре начали происходить совсем уж странные вещи. Однажды, забредя на уединенное сельское кладбище, Татьяна в одной из заброшенных могил вдруг узнала могилу матери. О чем и рассказала взволнованно вечером совершенно опешившему мужу. И в конце концов настояла на сооружении памятника. Обескураженный Алексей уступил этой причуде, чего делать было нельзя ни в коем случае, поскольку этот псевдогуманный шаг еще глубже погружал несчастную в пучину болезни.
Дата смерти была выбита на массивном гранитном параллелепипеде, отшлифованном с лицевой стороны, верно. Однако число и месяц рождения — приблизительно, потому что Татьяна помнила лишь год. Это еще больше усугубило чувство вины.
Так в жизни Татьяны период освежающих прогулок сменился периодом лесных фантазий. Жалость к несчастным зверям и птицам, которым нелегко добывать пропитание, породила идею о создании кормушек, где четвероногим и пернатым друзьям всегда можно было бы найти сено, зерна и овощи. Алексей, внутренне сгорая от стыда, поручил это дело охране, в связи с чем пришлось не только повышать жалованье, но и пускаться в самооправдательные объяснения относительно актуальности экологического движения и несомненной выгоды проживания в условиях благополучной природы.
Затем последовало строительство запруды и создание озера. Оно понадобилось для того, чтобы перелетные водоплавающие птицы дважды в год, весной и осенью, могли бы с комфортом останавливаться на нем для отдыха.
В Алексее начало накапливаться уже бешенство, а не былая злость.
В тот роковой день Татьяна обнаружила на лесной тропинке наполовину съеденные останки ежа. Бережно завернув в кофту, она отнесла их на кладбище, попросила в соседней деревне лопату и сделала небольшую неумелую могилку. Как только мужа привезли домой, она тут же высказала ему идею о поисках по всему лесу трупиков зверей и птиц и достойном погребении их на кладбище.
День для Алексея выдался крайне неудачным. Он начался с предательства одного из компаньонов и закончился нелицеприятным разговором с вице–премьером, во время которого Алексей испытал унизительную трусость. А тут еще ЭТО!!! Поэтому, когда Татьяна заявила, что неплохо было бы на могилках устанавливать скромненькие крестики, Алексея прорвало, и он впервые в жизни начал грубо орать на жену, все больше и больше распаляясь и теряя самообладание. И вскоре не помня себя начал ее бить. Татьяна была настолько этим потрясена, что воспринимала все молча и ничуть не противясь, даже не загораживаясь руками от остервенелых ударов. Вполне возможно, что это нервное потрясение дало бы толчок к выздоровлению… Данные феномены психиатрии известны. Возможен был и противоположный результат — обострение болезни…
Но роковая судьба оставила этот вопрос без ответа. Падая, Татьяна со всего маху ударилась виском о выступающий угол камина. Алексей еще дважды ударил ногой распростертое на полу тело, прежде чем понял, что Татьяна мертва. Превозмогая ужас, он заглянул ей в лицо. Открытые глаза, уже безучастные ко всему земному, неподвижно смотрели в нездешнее бесконечное пространство.
Алексей автоматически запер дверь и лишь после этого испугался по–настоящему. Но испугался не вида внезапной смерти, а мысли — что же теперь будет? кому перейдет банк, кто примет участие в судьбе четырнадцатилетнего сына? Но это была лишь минутная слабость, от которой не застрахован никто. Неизбежная слабость воли, случившаяся от первого столкновения с роком, о существовании которого он прежде не подозревал. Именно это слово, сидя на стуле, упершись локтями в колени и охватив ладонями голову, он прошептал в ужасе побелевшими губами: рок.
Однако Алексей, будучи человеком сильным, быстро справился с собой. На смену не только бесполезным, но и губительным в данном случае эмоциям пришла способность к аналитическому мышлению.
Прежде всего необходимо было избавиться от тела, поскольку рассчитывать на оформление несчастного случая не приходилось. Вызвав двух охранников во главе с их шефом, Алексей выдержал двухминутную паузу. Реакция бравой троицы была абсолютно адекватной профессиональным требованиям. На их лицах не дрогнул ни один мускул, да они, пожалуй, даже ничего и не заметили. После этого, собрав в кулак все свое самообладание, ровным голосом Алексей сказал, что произошло ужасное несчастье, о котором не должна знать ни одна живая душа. Тело необходимо убрать незаметно и бесследно. Но без какого бы то ни было неуважения к покойной. А утром ненавязчиво сказать кому–нибудь из прислуги, что вчера отвезли хозяйку во Внуково и что она полетела в Екатеринбург в связи с внезапной болезнью отца.
Отдав распоряжение, Алексей отсчитал каждому по пять тысяч долларов. Затем, подумав, дал еще по три. Это был проверенный психологический ход, поскольку количество выплат радует человека больше, чем их размер.
Проведя бессонную ночь, Алексей так и не нашел безукоризненного выхода из создавшегося положения. Объявить о бесследном исчезновении жены было невозможно. Потому что если у банкира внезапно исчезает жена, то вполне могут исчезнуть и деньги вкладчиков. Версия с переездом жены на длительный срок в Екатеринбург также не выдерживала никакой критики. Правда, можно было вообще никому ничего не объявлять, благо Татьяна ни с кем не общалась и никто ею в целом мире не интересовался. Даже престарелый уральский отец, которого из всех возможных форм родственного общения волновали лишь ежемесячные московские переводы — за них он благодарил дочку, очевидно, мысленно.
Однако был четырнадцатилетний сын Гумберт. И хоть до родителей ему не было никакого дела, но наверняка он когда–нибудь поинтересуется длительным отсутствием матери. И если его любопытство и будет иметь характер недоумения по поводу длительного отсутствия намозолившей глаза крупной вещи, всегда стоявшей на видном месте, но все же что–то отвечать ему придется. А через полгода вопрос неизбежно повторится.
Утром, отменив совещание по подготовке к участию в залоговом аукционе и отдав надлежащие распоряжения, Алексей впервые за много лет остался дома. Воспоминания вчерашнего вечера вновь обрушились на него. Он видел все в мельчайших подробностях: странный взгляд Татьяны из небытия, тонкую струйку крови, терявшуюся в спутанных волосах, неестественно закинутую руку, словно она пыталась дотянуться до чего–то, видимого лишь ей одной… Может быть, она тянулась за ускользавшей душой…
Алексей, стряхнув наваждение, взял себя в руки. Надо было решать, как выйти из этой чудовищной ситуации. Но мысли путались, в голову лезла всякая чушь про колдунов, оживляющих мертвецов, про вампиров, про кукол для колдовства, в которые втыкают иголки… И тут, на куклах, Алексея подбросило в кресле словно ударом тока. Он начал мерить кабинет нервными шагами, ухватившись за ниточку, ведущую, как ему показалось, к верному решению. И начал разматывать ее, выстраивая строгую логическую цепочку:
1. Кукла для колдовства — это объект, на который воздействует колдун.
2. Тот, против кого колдун колдует, — субъект.
3. Между объектом и субъектом существует связь, которая проходит в сверхчувственной сфере.
4. Воздействуя на объект, через связь воздействуют и на субъект.
5. Татьянина погибшая мать является объектом.
6. Татьяна является субъектом.
7. Кто–то (не важно кто — шофер или колдун), убив мать, в конце концов убил и Татьяну.
8. Значит, я не виноват.
9. Надо найти истинного виновника и заставить его отменить воздействие…
Тут Алексей по–настоящему испугался. Уж не сходит ли он с ума? Отхлебнул виски, чтобы успокоиться, и снова начал раскручивать ускользающую нить:
1а. Главное в связи между куклой и субъектом — это их похожесть.
2а. Куклу делают по образу и подобию субъекта.
3а. Мы приняли, что Татьяна — субъект, а ее мать — объект, то есть кукла.
4а. Но Татьяна сделана по образу и подобию своей матери.
5а. Значит, тогда получается, что Татьяна — кукла, а мать — субъект, против которого кто–то колдовал.
6а. Значит, убийство Татьяны как–то повлияло на ее мать.
7а. Мать уже давно умерла, и на нее повлиять невозможно.
8а. Но, может быть, таким образом можно оживить мертвого человека?
9а. Значит, убийство Татьяны (куклы) оживило ее мать (субъект).
10а. Татьяна тоже может стать субъектом, если подобрать ей соответствующую куклу.
11а. Надо найти похожую на Татьяну женщину и убить ее.
12а. И тогда Татьяна оживет!..
Алексей в ужасе схватился за помутившуюся голову и застонал. Потом, не чувствуя ни крепости, ни запаха, выпил стакан виски и начал яростно бить кулаком по колену, повторяя: “Кретин! Кретин! Кретин!..”
И его осенило. Ответ был прост и прозрачен, как пустой стакан. Необходимо найти внешне неотличимую от Татьяны женщину и сделать ее Татьяной. Вне всякого сомнения, сын, занятый лишь своими подростковыми проблемами, не заметит перестановки. Тут же был вызван начальник охраны, с которым до мельчайших подробностей был разработан план рокировки.
Искать необходимо было среди проституток. Потому что никто, кроме ихней сестры, не наймется на такую пикантную работу. Ведь придется, пусть и за очень хорошую зарплату, навсегда отказаться от подруг, приятелей, родителей и просто знакомых. Новая Татьяна не должна иметь прошлого.
Неделю двое охранников колесили по злачным московским местам на джипе, придирчиво оценивая лица, комплекции, тембры голосов, рост, цвет глаз, жестикуляцию жриц любви. И наконец, когда все в доме уже спали, привезли подходящую. Девица, намеревавшаяся поскорее отбомбиться и получить свою сотню баксов, поначалу опешила, когда ее привели в чопорный кабинет, налили кофе и начали вести долгую абсолютно бессмысленную беседу. Мелькнуло опасение: не маньяк ли?
Когда Алексей убедился в очень большом сходстве, которое при помощи косметики и одежды можно довести до полной идентичности, то раскрыл карты. Девица оказалась понятливой, рисковой и с претензиями на шикарную жизнь. К тому же весь окружающий ее специфический мирок, включая и домашний бедлам, был ей противен. Да и с сутенером у нее были очень непростые взаимоотношения. Некогда обманутая вкрадчивой жизнью девушка не могла не откликнуться на столь заманчивое предложение. Однако зарплату попросила от души, но осталась довольна и половиной.
Неделю новая Татьяна входила в роль в гостиничном номере. Заучивала свою новую биографию, имена знакомых и слуг, расположение комнат в доме, привычки — свои, сына и мужа. Алексей даже составил словарик характерных оборотов речи. Ну и, конечно, вживалась в образ женщины–чудачки, любящей природу более всего на свете.
После вполне сносно сданного экзамена Татьяна вернулась из Екатеринбурга.
Конечно, Алексей понимал, что находящиеся в неведении горничные, повара, официанты, дворники рано или поздно почувствуют что–то неладное. Их следовало бы полностью заменить. Но времени на подбор и тщательную проверку нового преданного штата не было. А второпях можно принять какую–нибудь шпионку, подсунутую конкурентами. Поэтому решил не рисковать, а просто–напросто удвоить всем зарплату. За такие деньги они и под пытками молчать будут. Удвоил зарплату и все ведающей охране, чтобы обиду не затаили.
Не все вначале было гладко. Порой Татьяна забывалась и брякала официантке что–нибудь из своего прежнего репертуара. Но официантка ничего не замечала. Главное, сын по–прежнему считал Татьяну чокнутой мамашей, у которой, слава богу, хватает ума не соваться в его дела.
Шло время. Все было как и тогда. Разве что Татьяна заметно поостыла к природе. Ее прогулки в лес стали нерегулярны и непродолжительны. Было и еще одно отличие. У Алексея с Татьяной в постели ничего не получалось. Потому что она была для него покойницей. В конце концов всякие попытки были прекращены. Татьяна же, хоть и считала плотскую любовь постыдной работой, все–таки встречалась то с одним охранником, то с другим.
И как–то на третьем году работы, будучи под хмельком в постели с охранником, сказала в шутку: “Работа у меня ненадежная. Хозяин захочет — прогонит. А я ему от его сына ребеночка рожу, тогда хрен от меня избавится”.
Все это было передано Алексею дословно. Он, конечно, понял, что это шутка, крайне неудачная шутка. Но, как известно, береженого бог бережет: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Выгонять ее было нельзя, потому что могла по дурости продать всю историю какому–нибудь газетному борзописцу. Поэтому Татьяну убили во второй раз. Ну а потом нашли новую Татьяну. Причем сходства у нее было больше со второй Татьяной, чем с первой. Проститутские черты были более явными. И опять у Алексея ничего с ней не получилось.
ДВА БРАТА
За последние пять лет область применения поговорки “Дом — полная чаша”, как ни странно, сузилась, а не расширилась. Подобным образом можно характеризовать жилища людей с относительно невысоким уровнем доходов, когда наличие полного комплекта дешевой бытовой аппаратуры — от видеоплейера азиатской сборки до морозильника “Стинол” — является предметом гордости и тихого чванства. В случае же с действительно богатыми людьми речь идет не о количестве приобретений и даже не об их качестве, а о вкусе, с которым обустроено жилище. Баснословно богатый человек вполне может придерживаться аскетических бытовых принципов, окружая себя лишь минимальным набором предметов по–настоящему ему дорогих. Поэтому к полной чаше стремятся лишь люди ни на что большее, чем эта чаша, не претендующие.
Однако Юрий, входящий в первую полусотню наиболее влиятельных отечественных финансистов, без устали повторял: “Мой дом — полная чаша”. Но при этом он, конечно же, имел в виду не антикварную мебель и не установку “Chello”, собранную в Германии по индивидуальному заказу, а двоих сыновей, которых ему подарила Ирина. Старшего, одиннадцатилетнего, звали Робертом. Младшего, который был на год моложе, — Стивом. Это были наследники его уже оформившейся прочной империи, которая была задумана и построена на долгие годы. Так что двое сыновей — это было очень серьезно и очень приятно. И эти две стороны одного чувства постоянно вырабатывали в Юрии особый гормон, который тонизировал, позволял острее ощущать свое место в жизни и осмысленность собственного дела.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что один из важнейших пунктов семейной педагогики предполагал настойчивое внушение детям мысли о том, что они прямые наследники папиного дела. “Всех моих сотен миллионов долларов”, — конкретизировал отец в конце каждой воспитательной беседы.
В этом, на поверхностный взгляд, заключалась абсолютная педагогическая польза. Мальчики с малых лет уже готовились. Прекрасно учились, были отменными спортсменами (что ценно прежде всего с точки зрения развития здорового честолюбия), сочетали в себе сыновнее послушание и зарождавшиеся индивидуальные черты характера.
Однако младший брат, по уши загруженный жесткой программой формирования наследника, все же нашел время как следует подумать о своем месте в отцовской финансовой империи. И юридически не просвещенный детский ум спрогнозировал свое недалекое будущее, основываясь лишь на двух моментах — на классическом английском детективе, с его строгим алгоритмом вступления в права наследника, и на законе жесткой конкурентной борьбы, культивируемой Юрием в детях.
В сознании Стива возникла безрадостная картина. Роберт, как старший сын, со временем станет правой рукой отца, а после его смерти — единоличным хозяином империи. Стиву же в лучшем случае уготована жалкая роль консультанта, не обладающего правом голоса, и фиксированный оклад, не учитывающий процента с прибыли. А в дальнейшем, когда и у Роберта, и у Стива появятся семьи и, соответственно, дети, его детям в жизни будет отведено постыдное место бедных родственников при могущественном дядюшке.
И Стив решил во что бы то ни стало поломать эту родовую предначертанность.
Начал с того, что по детской наивности попытался посадить Роберта. Для этого он при помощи компьютера брата перекачал сто тысяч долларов со счета отцовской фирмы на счет радикальной исламистской организации. К сожалению, все это было проделано не дома, а в Америке — в престижной частной школе, где учились братья. У нас бы это дело, может быть, и не всплыло, но американские спецслужбы мгновенно отследили эту нелояльную банковскую пересылку, хоть она была и смехотворно мала по российским масштабам. В результате Юрий потратил массу нервов и сил для сохранения репутации фирмы. И в конце концов с помощью недешевого адвоката свел все к невинной детской шалости.
В первый же день каникул, чуть ли не у трапа “боинга”, состоялось выяснение обстоятельств, которое включало в себя все степени нажима, хитроумных уловок и перекрестного допроса. Психика отца, естественно, оказалась сильнее психики десятилетнего ребенка, и тайное стало явным. Однако Стиву удалось скрыть истинные мотивы своего поступка. Но даже и неполная правда заставила отца сильно разочароваться в младшем сыне и усомниться в его будущей жизненной роли.
Стив понял, что уже сейчас, в десять лет, проиграл всю свою будущую жизнь. И целый год его мозг, стремительно развивавшийся в экстремальной ситуации, судорожно искал очевидный для взрослого человека выход. В конце концов он был найден: даже находясь в немилости у отца, он сможет стать единственным наследником, если Роберт умрет. А значит, его необходимо убить.
Вначале была выбрана страна, где это должно произойти, — Россия: Стив рассчитывал на то, что русских сыщиков провести значительно проще, чем американских. Еще один год ушел на детальную проработку плана, на подготовку к его осуществлению. И, естественно, на то, чтобы накопить в душе побольше ненависти к Роберту, без чего убить человека непросто даже в дерзком подростковом возрасте, когда без должного душевного опыта чужая боль воспринимается как нечто нереальное и ненастоящее. А созерцание смерти столь же упоительно, как и игра “DOOM–2”.
Культивирование ненависти к брату включало в себя как примитивные приемы, например обнюхивание грязных носков и трусов, так и более изощренные. Стив умышленно проигрывал Роберту во всем, что награждалось доверительным отцовским похлопыванием по плечу: в теннисе, в учебе, в экономической и политической компетентности. Стив даже струсил прыгнуть в бассейне с пятиметровой вышки, струсил единственный из всех отпрысков отцовских компаньонов, когда были затеяны узкокорпоративные игрища типа “Папа, мама, я — спортивная семья”. В конце концов младший брат по–настоящему возненавидел старшего, ничего не подозревающего о том, какое яростное пламя пылает в груди его ближайшего товарища. Да, пожалуй, и единственного, поскольку дети из очень богатых семей в силу гипертрофированного самолюбия сходятся крайне редко.
Для того чтобы нанять киллера, Стив воспользовался следующим обстоятельством: его экзальтированная мать имела бойфренда из Щукинского училища. Об этом знали все в доме, включая прислугу. Знал и отец, мудро смотревший на это дело сквозь пальцы: ее одновалентная и его многовалентные шалости в конце концов работали на семью, укрепляя ее отсутствием разрушительной рутины.
При этом патлатый будущий актер совершенно беззастенчиво доил Ирину. Ее кредитная карточка была у них чем–то вроде переходящего приза, которым награждался наиболее сексуально раскрепощенный партнер. Поэтому количество денег на счету матери не могло быть определено даже приблизительно. И Стив без малейшего риска снял пятнадцать тысяч долларов, чтобы нанять киллера.
Сложнее было его найти. Но и это оказалось возможным благодаря тому, что угроза потерять работу висит не только над предпенсионными государственными служащими, но и над молодыми частными охранниками из фирм–однодневок. Поэтому эти прошедшие службу в элитных войсках люди, слабо ориентирующиеся в свободной жизни, с готовностью берутся за все, лишь бы побольше заработать на черный день.
Стив передал пятитысячный аванс и стал ждать. Спокойно. Потому что он уже сотни раз проиграл в уме это, включая похороны и свое поведение на них.
Однако неделя прошла безрезультатно. Когда он решил поинтересоваться возникшими у киллера проблемами, то услышал отборную матерщину и совершенно невнятное объяснение: “Когда я узнал, что это твой брат, то хотел сгоряча тебя, гада, замочить! Забирай свои поганые деньги, ублюдок, и проваливай, пока я тебя не уделал!”
Примерно такая же нравственная история, свидетельствующая о наличии у наемных убийц странных этических принципов, произошла еще дважды. После этого Стив понял, что придется все сделать собственными руками.
Подготовка была тщательной, но несложной. Смазал специально поскрипывающие на английский манер двери и оконные рамы. Дождался, когда встреча матери с бойфрендом совпадет с дежурством того охранника, который в отсутствие хозяев долго, как ишак, занимается в своей будке любовью с горничной. Сказал официанту, чтобы к обеду его не ждали. Вышел из дому, отказавшись от сопровождения охранника. Подождал в роще сорок минут, которые, как он неоднократно замерял, нужны для того, чтобы окна в охранницкой будке задернулись потайной занавеской. Подкрался и замкнул на заборе сигнализацию, после чего отбежал в соседние кусты. Посмотрел на то, как уже распаленный охранник тупо пробежался по периметру. Через десять минут повторил. И проглотил две таблетки фенозепама. Охранник опять, неохотно покинув возлюбленную, формально проверил забор. Еще через десять минут никакой реакции не последовало, поскольку мешающая спариваться сигнализация была отключена.
Перемахнул через забор, прошел в невидимой из кухни зоне к дому и влез в заранее приоткрытое окно. Неслышно прокрался к ванной брата, где он (по данным ежедневного хронометрирования) лежал по горло в нежной воде с комиксом в руке и наушниками в ушах. Лежал незапертый, поскольку прислуга была вышколена отцом до евростандартовских кондиций.
С минуту постоял, проиграв в уме уже многократно отрепетированное. Энергично сжал и разжал кулаки, включив в себе механизм автоматического убийцы. После этого выключил свет, что на несколько мгновений привело брата в замешательство. Но этого было достаточно для того, чтобы рывком распахнуть дверь и тут же без стука захлопнуть ее, отсекая свет. И в кромешной темноте Стив безошибочно сунул руку в воду, схватил лодыжку и изо всех сил дернул вверх и на себя. Раздался совсем негромкий всплеск. Нога дернулась в конвульсии и тут же затихла. Легкие были полны воды, мозг выключен. Навсегда.
Стив прислушался к себе — внутренний убийца честно продолжал работать. Поэтому спокойно, чуть приоткрыв дверь, включил свет, вытащил из–под рубашки припасенную тряпку, насухо вытер пол и снова спрятал тряпку за пазуху.
И посмотрел. Без малейшего страха. Слегка колеблющаяся вода покрывала брата. Его лицо уже расправило судорогу смерти и было умиротворенным. Блики от воды плясали вокруг него, словно стайка прозрачных мальков.
Стив тем же путем выбрался наружу, перемахнул через забор и через полчаса был уже на озере.
Вволю накупавшись и навалявшись на теплом песке, вернулся домой — в рыдания и причитания. И только тогда его словно молнией пронзило долгожданное чувство своей единственности. И, несмотря на свои двенадцать лет, Стив мудро подумал о том, что каждый человек, который стремится занять в жизни достойное место, должен когда–нибудь сделать это. Иначе нельзя. Иначе затопчут. Иначе не станешь таким, как отец. Ведь отец был первым, что гораздо труднее, чем быть достойным наследником.
А отец все это уж тем более знал. Именно поэтому он мудро и искусно разжигал в детях соперничество, чтобы остался сильнейший. Ведь его империя была задумана и построена на долгие годы.
ЖИЗНЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ С ПОСЛЕДНИМ УДАРОМ СЕРДЦА
Строго говоря, эта трагическая история не совсем соответствует избранной нами проблематике, потому что ее главный герой к моменту ниже описанных событий был уже бывшим банкиром. К тому же, по злому стечению обстоятельств, эта разыгравшаяся летом 1995 года трагедия скорее напоминает скверный анекдот, рассказанный пошляком в приличном обществе, а значит, способна вызвать вполне естественный протест у людей с обостренным чувством нравственной гармонии. Но тем не менее двумя этими обстоятельствами следует пренебречь, поскольку тут как в капле воды отразился механизм действия слепого и безжалостного рока, который разит наповал, не разбирая ни правых, ни виноватых, ни трусов, ни героев, ни праведников, ни святотатцев, ни детей, ни стариков, ни беззащитных, ни окруживших себя неприступными крепостными стенами, прочные камни которых скреплены глиной, предварительно размягченной потом и слезами многих бессловесных людей…
Банк, которым владел Константин, с треском лопнул. На его беду, среди испытавших глубокое разочарование вкладчиков был и некто N — человек богатый, могущественный и необычайно принципиальный, когда речь шла о его материальных интересах. Сумма его вклада, которая обеспечила бы безбедное существование как минимум пятидесяти непритязательным российским гражданам, была для N несущественна и навряд ли достигала одной десятой процента от всех его капиталов. Однако он считал, что во всем должен быть строгий порядок и, изменив сегодня своим принципам в малом, завтра наверняка будешь попустительствовать своему полному ограблению.
Поэтому N через секретаря передал Константину требование вернуть причитающиеся ему двести с чем–то тысяч долларов не позднее чем через две недели. В противном случае к нему будут применены самые строгие санкции. В случае каких–либо необдуманных поступков, на которые отважится должник, истец оставляет за собой право на адекватный ответ. Деньги должны быть переданы не позднее 22-х часов вышеуказанного дня.
Шанс быть обнаруженным с простреленной в двух местах головой был настолько велик, что Константин тут же кинулся исполнять приказание. Ведь в банковских кругах N был известен как человек слова и дела. И не было случая, чтобы данное им кому бы то ни было обещание осталось невыполненным.
Обзвонив всех более удачливых, чем он, в бизнесе друзей, Константин понял, что все без исключения относятся к нему как к покойнику. А одалживать деньги покойникам в их среде было не принято.
Тогда он срочно, по бросовым ценам, распродал все, что было возможно. Получилось сто с небольшим тысяч. Рассчитывать на что–либо еще было бессмысленно. Поэтому Константин решился на побег.
Через день появились двое посредников, которые решили поинтересоваться, каким образом и для каких целей в компьютер авиакомпании “Люфтганза” просочились имена Константина, его жены и сына, за которыми забронировано три места на завтрашний четырнадцатичасовой рейс Москва — Нью–Йорк. Посредники избили незадачливого беглеца так, чтобы последствия побоев не мешали ему заниматься добыванием денег для истца. И сообщили, что поскольку ответчик попытался нарушить установленные правила игры, то с завтрашнего дня его ставят на счетчик, то есть за каждый день к общей сумме долга будет приплюсовываться определенный процент.
Это был явный произвол, свойственный беспринципным, придерживающимся воровского обычая людям, для которых издевательство над беззащитной жертвой является своеобразной формой самоутверждения; им ничего не стоит убить невиновного человека, даже если этот человек из кожи вон лезет, лишь бы вернуть долг чести… Все это Константин хотел сказать по телефону господину N. Хотел объяснить ситуацию с тем, чтобы сразу отдать половину, а остальное потом — вскоре, как только снова встанет на ноги… Однако секретарь сухо ответил, что всеми имущественными вопросами относительно счета господина N в неплатежеспособном банке занимается посредник, с представителями которого и надлежит связаться Константину.
Константину стало по–настоящему страшно. Ему было всего лишь двадцать девять лет. Этого было явно недостаточно для того, чтобы относительно спокойно умереть в конце долгой и насыщенной жизни. Константину смертельно хотелось жить, любой ценой, во что бы то ни стало. Поэтому он вспомнил о том, что жена застрахована на сто тысяч. Этого должно было хватить.
Встретился с курировавшими его бандитами и спросил, сколько они возьмут за убийство жены, но такое, чтобы это выглядело как несчастный случай. Но те уже начали играть с ним в кошки–мышки, им уже не так–то и нужны были его деньги, им хотелось от души поглумиться над лохом, поиздеваться вволю. Поэтому, отгоготавшись как следует, назвали цену в восемьдесят тысяч.
Константин сломя голову бросился искать киллера, что не столь уж и простое дело даже в таком криминализированном городе, как Москва. Но ему повезло: нашелся человек, согласившийся выполнить работу за десять тысяч.
Думал ли в это время Константин о жене как о человеке? О том, что она прожила на этом свете еще меньше, чем он? Что она родила ему сына? Что всегда была ласкова, деликатна, пыталась, как могла, приободрить его в трудную минуту, взять на себя часть его хлопот и волнений? Думал ли он о том, что жена ему родная?
Навряд ли, иначе не решился бы на такой шаг. И это вполне естественно, поскольку в нем, еще не сформировавшемся как личность, еще не осознавшем всю меру своей ответственности в этом мире, еще не ставшем мужчиной, изо всех первобытных сил сработал безотчетный инстинкт самосохранения, который полностью выключил в сознании Константина все социальные функции. Ужас смерти гнал его по коридору, заставляя истерично дергать запертые двери и крушить все, что преграждает путь к ложному спасению. Если бы обстоятельства сложились так, что ради его жизни надо было бы пожертвовать жизнью матери, то он не остановился бы и перед этим. Вселенная для Константина разделилась на две разновеликие части: большей частью был сам Константин, меньшей — все остальное, которое было неважным и несущественным…
Киллер сработал чисто. Обезображенный труп жены со следами алкоголя в крови был обнаружен на железнодорожных путях недалеко от станции Реутово. Несмотря на полуистеричное состояние всех жизненных систем, Константин быстро собрал все необходимые справки и документы и передал их в страховую компанию. Произошло это в пятницу, накануне двух выходных дней, поэтому деньги новоявленный вдовец смог получить только во вторник.
Бандиты, поинтересовавшись, сильно ли мучилась дорогая женушка, начали пересчитывать принесенные деньги. Потом потыкали толстыми пальцами в калькулятор и заявили, что этой суммы хватило бы вчера, а сегодня ее недостаточно, потому что за сегодня набежало еще два процента. Не хватало пяти тысяч.
Но даже этой малости никто из бывших компаньонов Константину не дал. У живых и у мертвых разные деньги, они не пересекаются ни во времени, ни в пространстве…
Даже квартира была уже продана, и он ютился в однокомнатной квартире у брата, у безденежного брата. Точнее, он там только урывками ночевал, а все остальное время волчком вертелся по городу в поисках денег, оставляя днем одного в квартире шестилетнего сынишку…
Сын тоже был застрахован, и тоже на сто тысяч.
Довольно быстро в голове вызрела мысль о том, что “если меня убьют, то и Сережка, никому не нужный на этом свете, будет обречен на пожизненные мучения”. Эта спасительная мысль нужна была для того, чтобы собраться с духом и сделать так, чтобы сын сломал руку.
Через три дня Константин принес те, старые, пять тысяч и новые пятнадцать. Но бандиты уже вошли в такой кураж, который покруче любых наркотиков будет. Они с наслаждением следили за развитием трагедии. “Дело в том, уважаемый Костя, что проценты–то идут сложные, они берутся не от первоначальной суммы, а от текущей. Так что тут не хватает трех тысяч ста пяти долларов. Центы мы тебе, так уж и быть, прощаем”, — издевательски заявил один из них, тот, что был не в спортивных штанах, а в костюме.
Напрасно Константин ползал в ногах, выл, умолял, клялся. Хотя клясться ему было уже нечем, не было на земле ничего такого, что могло заставить сдержать слово. Ничего, кроме собственной жизни. В конце концов бандиты пресытились этим банальным зрелищем. Они с нетерпением ждали кульминации режиссируемой ими пьесы. “С тебя еще восемьдесят штук. И это будет все, потому что ты нам уже надоел”, — крикнули ему в спину, вышвыривая за дверь.
Константин поверил. Поверил, потому что иначе ему оставалось лишь броситься в метро на рельсы.
На киллера уже не хватало. И он сам стал киллером для своего сына. Сработал четко, автоматически, не думая о том, как сможет жить дальше. Да это сейчас было для него и не важно, не было для него сейчас вопроса о том, что будет потом, после избавления от смерти. Смертельный ужас загнал Константина в такой угол, где он, не раздумывая ни мгновения, начал бы стрелять во все живое, приближающееся к нему, нажимать на кнопки запуска ядерных ракет, взрывать плотины, смывая с лица земли города с многомиллионным населением…
Главное — жить, пусть навсегда запертым в железный ящик, пусть замурованным в стену, лишь бы только одно лицо было свободно — чтобы дышать. Жить во что бы то ни стало себе и окружающему миру…
Константин убил доверившегося ему сына. И принес все деньги. Бандиты выли от восторга, хлопали по плечу, заглядывали в глаза: “Да ты, Костя, просто гений злодейства, такой, как ты, терминатор скоро всю Россию под себя подомнет!”
Потом сказали, что и этих денег не хватает, “но больше тебе взять негде”. Ударили по затылку, заклеили рот лентой, руки сковали наручниками и потащили к джипу.
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПОЕДИНОК
У Евгения была прекрасная семья. Ровные отношения с Зинаидой, одаренный сын, крепкий дом, надежная прислуга, лучший в Москве повар и, конечно же, отменное здоровье, которым природа наградила Евгения, Зинаиду и сына Альберта. Все это создавало тот прочный фундамент, ощущение которого под ногами позволяет в нечастые минуты праздности признаться самому себе: “Да, я счастлив!” Собственно, и со стороны было видно, что Евгений души в семье не чаял.
Шло время. Сын переходил из класса в класс, с курса на курс, расширялся в плечах, рос и как личность, выказывая незаурядные успехи в финансовых дисциплинах. При этом Евгений с Зинаидой оставались все такими же — молодыми, спортивными, обаятельными и оптимистичными. С точки зрения человека завистливого, этот оптимизм и жизнелюбие проистекали из тех огромных средств, которыми владел Евгений. Однако такой взгляд крайне субъективен и поверхностен. Именно оптимизм, жизнелюбие, ну и, конечно, как теперь принято выражаться, трудоголизм — именно эти качества позволили Евгению занять подобающее место в кругах отечественной банковской элиты.
Шло время. Альберт из новоиспеченного бакалавра Чикагского университета превратился в заведующего внешнеэкономическим отделом отцовского банка. А вскоре и женился. По любви, а не на деньгах, поскольку своих денег было более чем достаточно. Невеста, то есть молодая жена, была красива, обаятельна, умна. Принадлежала к своему кругу, что снимало некоторые психологические нюансы, связанные с адаптацией в ином имущественном классе. Альбина — так звали жену Альберта — просто–напросто перешла из одной приличной семьи в другую приличную семью. Поэтому искусство управляться с горничными и прочей прислугой не было для нее тайной за семью печатями.
Родители как с одной, так и с другой стороны по новой русской традиции подарили молодым небольшой особнячок и сумму, необходимую для первоначального устроения хозяйства. И дети сразу же занялись этим самым устроением с упоением, свойственным юности, стремящейся к самостоятельности. Придирчиво выбирали дизайнера, капризно копались в предлагаемых им вариантах, скрупулезно нанимали прислугу, которая соответствовала бы интерьеру. Как говорили в старину, любовно вили свое гнездышко.
В доме Евгения царили иные эмоции. Супруги, оставшись в доме одни, то и дело заговаривали о том, как счастливо складывается сыновья судьба, подсмеивались над рвением, с которым молодые занялись домом, строили планы относительно своей скорой поездки в какую–нибудь экваториальную экзотическую страну, в шутку пугали себя будущими внуками, называя друг друга дедом и бабкой. В общем, нажимали на мажорные ноты, потому что в потаенных уголках их сердец появилась не то чтобы тревога, но некоторая грусть. Трудно однозначно назвать ее причину. Тут было и ощущение своей уже ненужности взрослому сыну, и нерастраченность родительского чувства, и осознание того, что в их доме, в их сердцах, в их обоюдном будущем уже никогда ничего не изменится радостно и мгновенно, а жизнь будет медленно сползать на нет. И предчувствие грядущей старости, которая будет мучительно медленно затягиваться над головой, словно полынья.
Все эти летучие тени на сердце, конечно, до поры до времени не представляли никакой опасности для психического здоровья Евгения и Зинаиды. У старых и опытных супругов было чем заняться в этой жизни, было чем поддержать свой душевный тонус и интерес к конкретности бытия. Евгений более, чем прежде, погрузился в банковские дела, разгребая успевшие поднакопиться за время предсвадебных хлопот авгиевы кучи, отыскивая в них за счет неординарного подхода жемчуга и изумруды. Зинаида посвятила себя спонсорству и меценатству, ощущая неподдельную материнскую радость, когда слабые мира сего получали необходимую для них, как глоток свежей ключевой воды, не только материальную, но и моральную поддержку. И при этом испытывала неловкость, когда вульгарные телевизионщики подавали любую акцию помощи обездоленным, страждущим и беззащитным молодым дарованиям не как нечто естественное, подобное дуновению ветерка или июльскому дождю, приносящему облегчение измученной жаждой траве, а как балаганное шоу, рассчитанное на самого непритязательного зрителя, очерствевшего до самого дна души, которая когда–то — в далеком детстве — была и отзывчивой, и звонкой, и естественной, как дуновение ветерка или июльский дождь, приносящий облегчение измученной жаждой траве. “Боже! — думала Зинаида. — Как же это так? Куда же в человеке девается все человеческое — правдивое и способное восхищаться величием Твоего творения?”
Конечно, в послесвадебной отъединенности сына от родителей было некоторое эмоциональное преувеличение. Ведь он переехал не на край земли. Наносились обоюдные визиты, как правило ежемесячные. Помимо этого отец и сын работали в одном банке. “В нашем банке”, как говорил Евгений.
Однако Альбина так не считала. Ее честолюбие было слишком велико даже по меркам возрастного эгоизма, присущего подавляющему большинству юных жен, склонных предаваться мечтаниям о собственной уникальности, которая должна быть вознаграждена здесь и сейчас по наивысшей тарифной сетке. Но если бы эта несимпатичная особенность характера была единственной, то никакой беды не случилось бы. В таких случаях дальше устных сожалений о никчемности мужа дело, как правило, не заходит. Но комплекс обнесенности блюдом соседствовал в характере Альбины с отменными практическими качествами, которые при отсутствии положительных нравственных ориентиров могут способствовать разрушению счастья не только близких людей, но и своего собственного.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что через полгода после венчания Альбина уже основательно, как говорят в низших слоях населения, пилила Альберта. Суть ее претензий заключалась в том, что место третьестепенного банковского клерка унизительно не только для него, но и для нее. Не о том она мечтала, не на то рассчитывала, когда с жертвенностью агнца отдавала руку и сердце человеку, обольстившему ее при помощи внешнего лоска.
Подобных разговоров в семье Евгения никогда не было, да и быть не могло, потому что он был банкиром первого поколения, самостоятельно пробившим себе дорогу наверх, закалившим себя до состояния этической неуязвимости в тяжелых боях и жарких схватках. Однако в России, живущей как бы на качелях, второе поколение банкиров вырастает, как правило, нежизнестойким, если не бесхребетным. Ну а третье поколение в силу принципиальной невозможности сделать окончательный выбор между псевдодуховным и псевдоматериальным начинает финансировать революционеров.
Альберт принадлежал ко второму поколению. Поэтому вместо того, чтобы самым решительным образом ввергнуть жену в осознание подобающего ей места, он, пытаясь снять семейное напряжение, задавал абсолютно безвольные вопросы: “Ну а чего бы ты от меня хотела?” — и: “А как это можно сделать?”
Альбина же прекрасно знала, чего и как. Формирование честолюбивых рефлексов мужа было лишь одним из пунктов ее программы, благодаря которой Альберт в конце концов стал вице–президентом правления. Но и этого было ей мало. Она видела себя лишь женой президента. Меньшее ею воспринималось как окончательное крушение жизни.
Поэтому вторым пунктом захватнической программы было устранение с пути главной помехи — президента правления. Или свекра. Или отца мужа. Поскольку победить его психологически было невозможно, оставался лишь один путь — физическое устранение. Нет, она не намеревалась самым вульгарным образом посылать к свекру киллеров. Альбина была все–таки женщиной, поэтому поединок в ее изощренном сознании интерпретировался не как примитивный ритм сшибающихся клинков под аккомпанемент литавр и большого барабана, а как нервный диалог скрипки и флейты.
Поэтому Альбина начала обольщать Евгения, что в мировой любовной культуре является не столь уж и большой редкостью, поскольку ни о каком кровосмешении тут не может идти и речи. Нельзя утверждать, что Евгений, знавший толк в женщинах и во множестве их любивший, был такой уж пассивной стороной этого, в дальнейшем именующегося совместным, предприятия. Однако Альбина была все–таки инициатором, то есть, как говорили в куртуазные времена, была загонщиком, а не дичью.
Как она добилась того, что в сердце свекра вспыхнула первая преступная искорка, от которой занялось снедающее пламя, нам судить сложно. Поскольку внешний наблюдатель всегда чего–нибудь да недосмотрит, в отличие от того, на кого направлены разящие женские чары. Ведь самые незначительные, с посторонней точки зрения, вещи могут достигать очень большого эффекта. А уж Альбина расстаралась от души, применив весь свой арсенал бабьих приемов, куда входили и игры с запахами, и случайные маленькие оплошности в костюме, и особый макияж для мужчин конкретного возраста и положения в обществе, и искусно приливающий к щекам стыдливый румянец, и томная, но отнюдь не вульгарная, протяжная медлительность жестов, и язычок, выразительно чуть облизывающий верхнюю губу, и интонации, и определенный тембр голоса, и позы во время разговора, и выгодный ракурс точно помещенной в пространстве фигуры, учитывающий особенности интерьера и освещение… Все это она обрушила на пока еще не подмороженную годами и делами голову свекра, обрушила тонко и искусно, поскольку была уже опытной молодой женщиной с пятью годами замужества за плечами. Немалую роль в ее сексуальной экспансии сыграло и то, что она владела фирмой, разрабатывающей имидж политиков, бизнесменов и просто состоятельных дам — любительниц острых ощущений.
Первое недвусмысленное телодвижение в сторону преступной связи сделал Евгений. Альбина страшно перепугалась, изобразила смятение, но не оскорбленность. И с трепетом слабой, боящейся своей эмоциональности женщины отбила первую атаку. Это был верный шаг, который отрезал Евгению путь к отступлению. Не предпринять новой попытки означало навсегда стать человеком, который приставал к жене своего сына. Трудно себе представить более унизительное положение.
Вопреки опасениям Евгения, Альбина не стала избегать общения со свекром. Однако стала более задумчивой и молчаливой. И Евгений, который, благодаря проницательности, свойственной людям его профессии, был очень чуток к глубинным душевным состояниям людей, вдруг начал улавливать исходящие от предмета страсти и вожделения волны женской взволнованности.
В конце концов грехопадение состоялось. Любовники, случайно оказавшиеся наедине в охотничьем домике, безмерно и сладостно познавали друг друга по–настоящему. И спустя пять часов в муках оборвали животные, в хорошем смысле этого слова, объятия.
С этого момента их тайные встречи стали регулярными. Но эта регулярность, способная со временем превратить живые чувства в механический бездушный ритуал, была неисчерпаемой и таила в себе бездны новизны и нескончаемого восторга и изумления. Евгений очень скоро понял, что до встречи с Альбиной он, можно сказать, и не жил. И в этом нет ничего удивительного, ибо ни любовь, ни плотская страсть, ни оплачиваемые долларами интимные услуги, ни благодарность, ни страх, ни милосердие не могут дать любовнику в постели то, на что способна плетущаяся против него интрига.
Параллельно с этим любовным неистовством вероломная невестка плела против Евгения деловые интриги, воплощая их в жизнь руками безвольного и недалекого в личных делах Альберта. В результате искусно замаскированных деяний молодого вице–президента банк постоянно лихорадило.
Знал ли Альберт о конечных целях своей жены? Отчасти знал. Так что его никак нельзя считать слепым орудием отвратительного женского вероломства. Во всей этой истории с трагичным финалом есть определенная доля и его — сыновней — подлости. Однако он был убежден Альбиной в том, что все эти подстроенные деловые неурядицы он же сам и выправляет. Мол, Евгений со временем поймет, что молодой сын, постоянно спасающий положение, умнее, одареннее, образованнее и энергичнее уже несколько подуставшего отца. И вскоре передаст бразды правления в руки Альберта, а сам займет спокойное и почетное место главного консультанта.
На самом деле Евгений никому и ничего отдать был не в состоянии, если бы даже вдруг того пожелал. Таковы были его природа, его положение основателя крупного дела, его нравственные устои. Евгений был запрограммирован природой и социальной ролью только на то, чтобы брать. Не знать этого Альбина не могла.
Знала она и то, что из–за беспрерывных деловых неурядиц Евгений постоянно пребывает в стрессовом состоянии. Испытывал он огромный дискомфорт и дома, поскольку связь с молодой пылкой возлюбленной делала его абсолютно несостоятельным на брачном ложе. И не потому, что он расходовал все свои пятидесятичетырехлетние силы на Альбину, а Зинаиде ничего не оставалось. Отнюдь нет, просто Зинаида в сравнении со своей невесткой не выдерживала никакой сексуальной критики. И центральная нервная система Евгения не могла отдать четкие и ясные распоряжения относительно насыщения горячей кровью соответствующего органа.
Знала Альбина и то, что люди с короткой шеей предрасположены к серьезным сердечно–сосудистым заболеваниям. А шея у Евгения была именно короткой.
И вот настал час самых решительных действий, которые должны были принести окончательную и бесповоротную победу. Альбина сделала так, что пакостничание Альберта против собственного банка стало известно отцу. Состоялся мучительный разговор с сыном с глазу на глаз. За звуконепроницаемыми дверьми звучали проклятья и текли иудины слезы. Однако принимать важное решение сгоряча было не в правилах Евгения. Немного придя в себя, с раскалывающейся от боли головой он поехал искать забвения у Альбины.
В этот вечер Альбина была в ударе. Оргазматические конвульсии ее ненасытного тела, ее исступленные стоны и вопли не прекращались ни на мгновение. Обезумевший Евгений со сладостным ужасом валился в какую–то бездонную пропасть, призывно сверкающую отвесными алмазными стенами. Вдруг в его глазах вспыхнул ослепительный свет, а изо рта пошла пена. Альбина закончила в последний раз и проворно соскочила с поверженной жертвы. Повернула безответного Евгения на бок, чтобы не захлебнулся. Вызвала “скорую”. Оделась. Накрасилась. И сдала горничной ключ от номера с соответствующими пояснениями.
У Евгения случился апоплексический удар, что в соответствии с современной медицинской терминологией называется инсультом. Он навсегда лишил несчастного возможности не только говорить и самостоятельно передвигаться, но и осмысленно думать. Евгений, не понимая своего печального положения, переместился в мир странных иллюзий и аномальных образов…
Самым загадочным в этой истории является то, как Зинаида — тоже до мозга костей женщина, чуткая, интуитивно мыслящая, в свое время способствовавшая возвышению Евгения, — как она не разглядела сгущавшиеся над головой тучи. И как уже потом, после всего случившегося, она не поняла, не распознала виновницу своего несчастья!
А впрочем, когда через три года пошли внуки, уже не было ни правых, ни виноватых. Жизнь зарастила старые раны и взамен былого благополучия дала надежду на то, что если не мы, то уж наши дети и внуки обязательно будут счастливы.
ДУРНОЙ ПЛЕМЯННИК
Судьба развела Игоря с младшим братом на заре кооперативного движения. Игорь сразу же понял, что не за горами час, когда можно будет не бомбить сберкассы в поселках городского типа, а открывать собственные банки. Брат не поверил и продолжил делать уголовную карьеру.
Через семь лет Игорь стал главой корпорации, годовой оборот которой равнялся полутора процентам российского бюджета. Брат за то же время отсидел, а потом стал бригадиром в одной из трех соперничающих группировок провинциального городишки с населением в пятьдесят тысяч человек.
Такое родство тяготило Игоря. Брат, в свою очередь, также отвечал ему нескрываемой неприязнью, которая объяснялась скорее не завистью бедного, а обидой. Ведь мог бы пристроить где–нибудь рядышком с собой, каким–нибудь референтом по криминалу. О чем, кстати, у них однажды был разговор. Но Игорь отдал бы половину доходов корпорации за то, чтобы рядом не было такого вот родственничка с блатными ужимками, с золотой фиксой во рту и татуировкой “Коля” на пальцах правой руки.
При этом Игорь как–то раз попытался дать непутевому брату двести тысяч долларов, чтобы тот открыл свое дело. Даже опытного консультанта для него нашел. Однако это благое начинание закончилось самым препаскуднейшим образом. Братец, одуревший от дармовых денег, устроил платную нелегальную школу высшего воровского искусства, куда набрал соответствующую профессуру. После этого Игорь стер в своем сердце всякие родственные чувства.
Но братец в конце концов подложил ему такую свинью, что жизнь превратилась в сущий ад. Кто–то из честолюбивых бандитов решил подняться на следующую воровскую ступеньку, которую занимал Колян. В результате в одно прекрасное утро машина, на которой Колян с женой возвращались из ночного кабака, была зажата с двух сторон джипами и превращена в дуршлаг шквальным автоматным огнем. Это известие старший брат воспринял с облегчением. Более того, на дне души шевельнулась даже радость, которую он тут же оправдал тем, что “наконец–то отмучился, бедолага”.
Однако через три дня, на похоронах, которые избежать было невозможно, выяснилось, что имеется сирота, четырнадцатилетний изрядно накачанный парень с крупными кулаками, покрытыми ссадинами, и короткой стрижкой, подчеркивающей происхождение и жизненные устремления. С именем, перелицованным на блатной лад, — Серый. И что самое неприятное, у сироты на этом свете был один–единственный близкий родственник — дядя Игорь. Дедушки и бабушки, которые обзавелись сыновьями в немолодом возрасте и которым хорошо было бы сбагрить этот подарочек, в живых уже не было.
Конечно, можно было бы послать его на все четыре стороны. Благо он, несомненно, уже ошивался в компании молодняка — бандитских приготовишек, тряся челноков и ларечников. На это и смог бы жить. Но по закону мальчику, не достигшему шестнадцатилетнего возраста, нужен опекун, который воспитывал бы его и нес ответственность за все его деяния. Конечно, можно было бы сдать племянника в детский дом, но тогда деловой мир наградил бы Игоря клеймом жестокосердного изверга, бросившего сироту на произвол судьбы. А с этим было бы крайне затруднительно расширять круг компаньонов.
Игорь лихорадочно перебирал в уме варианты достойного выхода из безвыходного положения, один нелепее другого. Европейский частный пансионат, где сирота, изнывая от скуки, изнасилует классную даму. Суворовское училище, где сирота изувечит двоих–троих однокашников. Школа–интернат олимпийского резерва по восточным единоборствам, учебная парусная шхуна “Товарищ”, школа для одаренных детей при Новосибирском академгородке, двухгодичный кругосветный круиз…
Пришлось остановиться на самом нежелательном варианте: терпеть его у себя дома два года — до получения паспорта, после чего можно будет выставить ублюдка на законном основании.
После въезда нового жильца жизнь в доме сразу же превратилась в сущий ад. Матерные слова были неотъемлемой частью речи племянника, без них она утрачивала всякий смысл. Позволить ему свободно материться было невозможно, поскольку в семье росли две дочери — Жанна и Полли. Но и запретить было нельзя, так как это было бы равносильно приказанию вообще ничего не говорить. Возникала и масса иных проблем. Например, урловатые друзья, которыми он довольно скоро обзавелся в местном поселке. Правда, после их второго визита, когда исчез видеоплейер младшей дочери, охране было дано указание не пускать их на порог. Племянник по этому поводу немного побушевал, разбив в знак протеста телевизор и антикварную вазу, но смирился. Хуже было с девками, с которыми охрана несколько раз отследила его в московских притонах. Не хватало, чтобы в дом какую–нибудь заразу притащил.
Создалась любопытная ситуация: присутствие в доме племянника было омерзительно, отсутствие — чревато каким–нибудь криминалом, о котором конкуренты, дрожа от удовольствия, раструбят на весь свет, засунут во все газеты, на все телеканалы: “Неопровержимые доказательства криминального происхождения капиталов Игоря N”. В принципе, враги вполне могли подтолкнуть племянника с гипертрофированной мускулатурой и недоразвитыми мозгами, например, к ограблению пункта обмена валюты. Ради этого удовольствия они, пожалуй, и откроют его в местном поселке, чтобы далеко не надо было ездить: прорежут в телефонной будке окошко, посадят туда ветхую старушку. И чтобы стол без ящиков, чтобы пачки долларов прямо на столе лежали…
Эта взрывоопасная ситуация навела Игоря на мысль о том, что племянника следует убить. Не самому, конечно, он и в давние годы, после двух отсидок, этим не занимался. Нанять основательного киллера, заплатить ему как следует… Но, спокойно взвесив все pro et contra, Игорь отказался от этого тривиального шага. В конце концов, репортеры разнюхают прошлое племянника, подробности гибели его родителей, прежние его прегрешения и нынешние шалости, о которых начальник охраны регулярно докладывал Игорю. И опять–таки на первой странице “Коммерсант–daily” будет напечатано аршинными буквами: “Неопровержимые доказательства криминального происхождения капиталов Игоря N”. Инсценированное самоубийство тоже не годилось, поскольку выставляло бы опекуна не в лучшем свете.
И вдруг Игоря осенило.
Как–то вечером, когда дочери уже спали, он вошел в мезонин к племяннику, куда тот был отселен из соображений здравого смысла. И, припомнив арго, которым он когда–то неплохо владел, повел с растерявшимся опекаемым разговор о романтике бандитской жизни. Рассказал пару гиперболизированных историй из своего давнего прошлого, теплым словом помянул брата. А потом ненавязчиво перешел на тему наркотиков, которые дают человеку новые необычные впечатления, возвышающие его над обыденностью, развивают остроту и парадоксальность мышления… И для большей доверительности после каждых трех слов вставлял междометие бля.
Племянник сказал, что да, анаша и кодеин — торчковый кайф. Дядя сказал, что эта туфта и лажа для ботаников. А торчковый кайф для крутых — это героин. И предложил попробовать, достав из надетых для пущей убедительности спортивных штанов бутылочного цвета коробочку. А из коробочки два шприца и две ампулы.
— Ну что, ширнемся?
— А ты что, ширяешься? — изумился племянник.
— Да уж лет двадцать.
— Так говорят, что через пять лет от героина дуба дают!
— А ты больше слушай. Так говорят потому, что тогда водку никто покупать не будет. А на водке у нас половину бюджета делают.
Сережиными мозгами никто никогда всерьез не занимался, поэтому он с готовностью поверил.
Игорь, который ради этого дела довольно основательно натренировался на охранниках, вколол племяннику в вену ампулу героина. А себе в локтевую мышцу — дистиллированной воды. Племянник заторчал со счастливым выражением лица.
На следующий вечер он уже ждал. И вновь укололись.
Спустя две недели племянник уже крепко сидел на игле. А дядя стремительно наращивал дозу.
Потом наступил следующий этап — изгнания бесов. После очередной дикой выходки — кажется, в тот раз он затащил к себе и попытался изнасиловать официантку — ему было отказано в ежевечерней дозе. Он крепился всю ночь, а утром просил пресмыкаясь. Но был оставлен до вечера, чтобы ломать стало. Перед вечерним уколом уже почти ползал в пыли, но следы пока не лобзал. И тут ему было сказано, что за малейшее прегрешение он будет наказан еще больше, то есть дольше, и получит меньше.
Но все–таки была еще пара дисциплинарных срывов. А потом пошло как по маслу, автоматически, по четкому алгоритму. Кололи охранники. Они же и не кололи, даже если племянник выходил к людям, то есть выползал куда–либо за пределы флигеля. Иногда разрешалось поваляться на лужайке в отдаленном уголке парка.
Потом Сергей научился колоться сам.
Через полгода племянник стал бессловесным растением (даже говорить ему запретили при людях), реагирующим на свет, температуру и, конечно же, на питательные соки, которые циркулировали в его венах, артериях, капиллярах. Дважды в день отпирали дверь и давали ему ампулы, еду и слегка прибирали в комнате. Перед сном выключали телевизор. Потом, когда вонь от непроизвольной мочи стала достигать жилых комнат, на его любимой лужайке выстроили домик и перевели его туда.
Нельзя сказать, что все то время, которое оставалось до совершеннолетия, племянник медленно угасал. Отнюдь нет, просто за счет бычьего здоровья, молодости и плебейской приспособляемости он превращался в иную форму организма. До фазы быстрого умирания ему оставалось не менее десяти лет. Но они должны были пройти уже вне дома, вне юридической и информационной ответственности Игоря.
Когда наконец–то настало долгожданное совершеннолетие, засунули племяннику в карман пиджака паспорт и отвезли на джипе на его прежнюю квартиру, где на стене висели фотографии отца и матери, сыном не узнанные. И наняли человека, чтобы он дважды в день приносил по ампуле и кое–какой еды. Потом, когда прошел год и племянник зажил самостоятельной жизнью и стал дядиным однофамильцем, человеку заплатили последние деньги, и он передал, для перестраховки, пятнадцать десятимиллилитровых ампул.
На этом все и завершилось. Правда, было еще расследование по факту летального исхода от передозировки с целью выявления канала поступления сильнодействующего наркотика. Однако нанятый человек давать свидетельские показания не смог, потому что его также уже не было в живых.
Для корпорации, чей ежегодный оборот равен полутора процентам национального дохода, все эти расходы были сущим пустяком. Но нервов было потрачено немало. А нервные клетки, как известно, не восстанавливаются.
ПОСЛЕДНЕЕ ИСПЫТАНИЕ
Дмитрий уже давно ненавидел жену. Марина отвечала мужу тем же. Однако о разводе не могло идти и речи. Дмитрий был связан по рукам и ногам сословными условностями, на которые окружающие подчас обращают больше внимания, чем, скажем, на происхождение капитала. Марина тем более не могла разорвать опостылевшие узы, поскольку, лишившись средств к существованию, не смогла бы дать должного воспитания и образования сыну. Но это в том случае, если на бракоразводном процессе Майкла оставят ей. Скорее всего, учитывая огромные средства Дмитрия и его общественное положение, она бы лишилась и средств к существованию, и сына.
Семейная дисгармония была для Марины тягостнее, чем для Дмитрия. Во–первых, у него было дело, которому он посвящал всего себя. Так что расходовать нервы на постылую жену не было ни сил, ни времени. Во–вторых, все в доме, включая Маринины тряпки и кредитную карточку, принадлежало ему. В–третьих, будучи гораздо умнее жены, он выбирал такие способы издевательства над ней, от которых получал определенное удовольствие. Поэтому избил жену всего лишь дважды. И то лишь потому, что был пьян. А у пьяных, как известно, наблюдается снижение интеллектуального уровня.
Марина пыталась мстить мужу. Но делала это столь неловко и неумело, что все попытки оборачивались для нее плачевно.
Например, Дмитрий в ответ на какую–либо неуклюжую дерзость ничуть не стесняясь вызывал охранника, который должен был держать Марину, а сам делал ей внутримышечную инъекцию чего–то такого, от чего ее через двадцать минут начинала терзать неутолимая жажда. Она выпивала пять — семь литров воды. А наутро вставала чудовищно отекшей и с поднявшимся давлением. И, наглотавшись таблеток, весь день лежала пластом. Но иногда муж проявлял гуманизм — после укола запирал Марину в спальне, и ей приходилось мучиться часа три, пока не проходило действие препарата.
Однако наиболее излюбленные издевательства Дмитрия были морального характера. Так, в присутствии горничной он порой начинал как бы по–дружески, как бы находясь в лирическом расположении духа вспоминать какие–то интимные подробности из их безвозвратно ушедшего прошлого. Скажем, как он брил ей лобок бритвой “Жиллетт”, намыливая перед бритьем помазком, который сохранился от ее рано умершего отца. Или как она делала ему минет, когда он вез ее из роддома, а сынишка в это время сладко спал на заднем сиденье. Рассказывал, мерзко подхихикивая, о негре в Неаполе, который, схватив Марину за руку, вопил на всю улицу: “Ту хандрид долларс!”, о менструации, которая выступила на белой юбке в театре, вспоминал слова, которые она выстанывала во время оргазма… И при этом не отпускал не знавшую куда девать глаза горничную, периодически обращаясь к ней: “Я надеюсь на вашу исключительную порядочность, милочка. Уверен, ничто из услышанного вами не дойдет ни до чьих ушей”.
Когда Марина забыла сказать мужу об одном телефонном звонке, не столь уж и важном, Дмитрий отказался в течение двух месяцев посылать деньги Марининой матери, которая, будучи по профессии инженером–химиком, сидела в Курске без средств к существованию. И при этом отправил жену зарабатывать деньги для матери. “Заодно узнаешь, как люди живут, чем кормятся”, — сказал Дмитрий со злорадной ухмылкой. И Марину ежедневно отвозили с сумой испеченных поваром пирожков на Курский вокзал, где она стояла в шеренге матерящихся и выпихивающих из калашного ряда заскорузлых баб и торговала, выкрикивая посиневшими от унижения губами: “Горячие пирожки с капустой, с картошкой. Две тыщи штука”, — откупалась от милиционеров с наглыми бараньими глазами, в ужасе отшатывалась от проходивших мимо зловонных бомжей…
Конечно, на всякий случай рядышком покуривал охранник — Дмитрий не хотел, чтобы приключилась какая–нибудь громкая история с выяснением личностей участников и регистрированием свидетелей.
За месяц наторговала на восемьсот тридцать тысяч. И получила завершающую пощечину: Дмитрий заявил, что двести тысяч надо отдать повару и еще двести — охраннику.
К счастью, ничего этого не видел сын. Он учился в Англии. А когда приезжал на каникулы, муж временно прекращал очевидные издевательства. Свидетелями ее унижений были в основном охранники, поскольку им поручалось обеспечивать ее безопасность в самых разнообразных испытаниях, которые придумывал муж. Он все больше и больше входил во вкус, и казалось, что нет предела для его изощренного садизма.
После пирожков была ночная палатка с сигаретами, дешевой водкой, спрайтом на запивку и сникерсами на закуску. Марина, опять–таки, зарабатывала деньги для матери. Торговала по ночам. И не в центре, а на задворках Казанского вокзала — чтобы побольше всякой мерзости насмотреться: поножовщины, блюющих мужиков, предлагающих потрахаться ублюдков, трахающихся бомжей, угрозы убить, если не даст бутылку…
Опекавшие ее охранники, люди, в общем–то, неплохие, но боящиеся потерять работу, сочувствовали Марине. Тайком помогали, хоть имели строжайшие инструкции действовать лишь в самых экстремальных ситуациях. Отгоняли подальше наиболее ублюдочных типов, приносили сосиски и кофе. Но эта жалость была для Марины куда больнее, чем бесстрастный нейтралитет.
По логике вещей, следующее хождение в народ должно было быть “челночной” поездкой куда–нибудь в Турцию или Польшу. Дмитрий в глубине своей нездоровой души уже вынашивал этот план. Ну а после возвращения из шоп–тура Марина должна была стоять на вещевом рынке и сбывать привезенную из дальних стран гору мужских трусов. Именно мужских трусов, как задумал Дмитрий.
Однако этот план остался неосуществленным.
Исстрадавшаяся Марина все–таки решилась разводиться. Она поняла, что уж если сейчас практически не видит пятнадцатилетнего Майкла, то скоро он закончит учебу и заживет своей жизнью. “Отцовской жизнью”, — с невольной неприязнью подумала Марина. Так что для нее нет никакой разницы, отберут ее ребенка продажные судьи или же будущая жизнь, которая для сына полностью определена на долгие годы. Сын банкира станет банкиром.
Когда Марина сообщила о своем намерении, Дмитрия ослепила ярость: это ничтожество захотело самостоятельности! Суверенитет ей подавай! Да знаешь ли ты, сука приблудная, сколько я в тебя денег вложил?! Да ты передо мной по гроб жизни в долгах как в шелках! Одно тряпье сколько стоит! А шубы?! А обувь по тыще баксов за пару?! А апартаменты в Ницце, в Лос–Анджелесе, в Монте–Карло?! А сколько ты, учительская дочь, в рулетку просадила?! Да ты моя рабыня, что захочу, то с тобой и сделаю!..
И заперся в кабинете пить и думать, не забыв распорядиться, чтобы эту блядь — именно так и сказал начальнику охраны — из дому ни на шаг не выпускали.
Спустя три часа решение было готово. Точнее, приговор, который был зачитан “вероломной рабыне, некогда делившей с господином брачное ложе без должного усердия и прилежания, что и послужило причиной всех ее последующих бед и несчастий”. При этой шутовской процедуре присутствовали все охранники, которым предстояло надзирать за исполнением приговора.
Дмитрий оценил долг своей жены в один миллион долларов. В случае его выплаты он намерен предоставить ей полную свободу. Если же через два года нужной суммы у Марины не окажется, она станет в доме бесправным существом, общественной вещью, которой всякий — от господина до последней посудомойки — волен распоряжаться по собственному усмотрению.
Был придуман и способ зарабатывания выкупа. Причем это было не пожелание, а неукоснительный приказ. Марина должна была продавать себя мужчинам, то есть заниматься проституцией. При этом всем было прекрасно понятно, что таким образом заработать миллион невозможно, а значит, торговля женой будет продолжаться до тех пор, пока это не надоест Дмитрию.
Марина ожидала всего, чего угодно, но не такой низости. Какая–то совсем новая — не прежняя — ненависть к бывшему мужу охватила все ее существо. Это чувство было тягостнее, чем омерзение, ей было противно даже плюнуть ему в лицо, то есть голова раскалывалась от одной мысли о том, что только что наполнявшая ее рот слюна вступит в соприкосновение с этой гадкой харей! Побледнев, она с нечеловеческой уверенностью в свои духовные силы сказала: “Этого не будет никогда. Ты понял меня, гнида?”
Однако сила была не на ее стороне. Пробудившиеся в Марине гордость и чувство собственного достоинства были подавлены грубой физической силой. После недельного заточения в плесневом подвале без воды и пищи воля Марины была сломлена. В конце концов она прошла и через это последнее испытание.
И вот, вколов ей чего–то отупляющего и затолкав в джип, муж с двумя охранниками повез продавать Марину к гостинице “Космос”.
Первого клиента придирчиво выбирал сам Дмитрий. Он же и торговался — со щеголеватым негром средних лет. На чем они сошлись, Марине было безразлично, она с трудом сдерживала приступы тошноты. От глотка джина из предложенной тайком охранником фляжки стало немного легче. Потом она пошла, обреченно, словно на собственные похороны…
Чувства вернулись, когда уже снова сидела в машине. Когда начались рвотные позывы, Дмитрий распахнул дверцу и как–то по–бандитски схватил ее сзади за волосы и наклонил над асфальтом: “Не здесь, сука, тут люди ездят”. Потом дал сто долларов. Марина машинально засунула бумажку в карман — какая теперь разница. В конце концов, эти деньги должны прежде всего его унизить.
С этого момента в жизни Марины наступил болезненный безотчетный автоматизм. Она спала, ела, листала журналы, переключала телеканалы, ехала на биржу, раздевалась, стискивала зубы и начинала про себя считать: “Один, два, три, четыре, пять… девяносто три, девяносто четыре, девяносто пять… шестьсот сорок один, шестьсот сорок два…” И так до тех пор, пока все не кончалось. Правда, некоторые клиенты высказывали вполне обоснованные претензии по поводу ее непрофессионализма. И не хотели платить. Или намеревались вдвое уменьшить размер гонорара. Но два дюжих охранника не повышая голоса убеждали клиента в том, что он не прав.
Кстати, Дмитрий участвовал в продаже только один раз, в дальнейшем перепоручив это дело охране. Трудно сказать, что думали эти внешне невозмутимые люди, какие чувства ими владели и как бы они себя повели, если бы хитрый Дмитрий не платил им за эти нестандартные услуги очень приличные деньги.
Однако как ни хитер был Дмитрий, как ни предусмотрителен и опытен в делах, но один нюанс он все же не учел. Да и не мог учесть, потому что не только сам никогда не сталкивался с подобным феноменом, но и от других ни разу не слыхал. Дело в том, что в одном случае из тысячи человеческие чувства слуги, как бы ему ни повезло с местом, как бы ему хорошо ни платили, как бы высоко ни ценили его профессиональные качества, оказываются сильнее соображений личной выгоды. И такой крайне редко встречающийся в жизни порядочный слуга способен навредить хозяину гораздо больше, чем слуга беспринципный, продажный, способный на любую подлость, если, конечно, она останется безнаказанной.
И такой человек, на беду Дмитрия, был в его окружении.
Принято считать, и на то существует немало оснований, что охранники — люди жестокие, бездушные, грубые и недалекие. Однако есть множество противоположных примеров. Именно из таких нетипичных охранников вырастают подлинные профессионалы. Ведь ими движет чувство человеческой привязанности и моральной ответственности сильного человека за жизнь, здоровье и судьбу слабого — опекаемого ими хозяина. Как правило, они принадлежат к высшему офицерскому сословию, имея за плечами высшую военную академию и опыт боевых действий в какой–либо горячей точке.
Один из таких людей верой и правдой служил Дмитрию. Издевательства хозяина над женой были ему неприятны. И по мере увеличения их изощренности они вызывали в честном и добром сердце все нарастающее чувство протеста. В конце концов, когда Дмитрий дошел до крайней степени мужской низости, охранник начал испытывать настоящие душевные страдания. Жалость к Марине он уже переживал как свою собственную боль, от которой невозможно спрятаться даже во сне.
И так уж устроен человек, особенно русский, что жалость к угнетенным и поруганным зачастую перерастает в любовь. Собственно, в этом нет ничего удивительного, поскольку во всех мировых религиях страстотерпцы удостаиваются любви и поклонения.
Этот естественный и старый как мир механизм сработал в душе охранника. И он беззаветно полюбил Марину. Чувство росло и ширилось, и однажды он ей открылся.
Марина была ошеломлена — как, ее, втоптанную в грязь, можно полюбить?! И кто ее полюбил — человек, являющийся свидетелем всех ее страшных унижений! И лишь слезы, стоявшие в глазах охранника в момент объяснения, убедили ее в искренности признания. Могла ли она не ответить ему взаимностью?
Так родилась их любовь — бедная и невозможная, словно после мировой атомной войны, когда все вокруг сожжено и покрыто серым ядовитым пеплом. Все, кроме их исстрадавшихся, кровоточащих, но живых душ. Это была жертвенная любовь…
Однако способность к любовно–религиозному экстазу охранник сочетал в себе с качествами настоящего мужчины, который способен защитить любимого человека.
Обладая еще и аналитическим умом, возлюбленный выбрал для акта возмездия очень удачный момент, когда интересы его хозяина и хозяина конкурирующего банка столкнулись не на жизнь, а на смерть. Именно в момент кульминации этого кризиса он заминировал автомобиль хозяина. Причем, будучи человеком глубоко порядочным, он не мог пойти на убийство ни в чем не виновного своего коллеги. Поэтому в тот роковой день повел автомобиль сам. Взрыв был узконаправленным, поэтому опытный минер отделался лишь легкой контузией и переломом левой руки, поскольку машина была с правосторонним управлением.
Был ли в убийстве Дмитрия какой–либо денежный расчет? Если даже его и не было, то результат освобождения тем не менее принес охраннику помимо моральной выгоды и материальную. Не претендуя ни на какие контрольные пакеты, а потому не выдержав траурного срока, Марина почти сразу же вышла замуж за своего избавителя. При этом и без всяких контрольных пакетов денег, которые по наследству перешли Марине со многих счетов Дмитрия во многих банках, вполне хватило бы для безбедного существования пятисот семей, аналогичных Марининой, состоящих из любящих друг друга мужа и жены и обучающегося в туманном Альбионе сына–подростка.
Перед свадьбой Марина рассчитала всю прислугу. А после свадьбы сразу же продала усадьбу. Правда, вначале она намеревалась спалить ее дотла, но чувство здравого материального смысла возобладало над эмоциями.
В заключение этой истории со счастливым до поры до времени концом необходимо отметить один очень пикантный момент. Самым богатым, самым пышным венком, возложенным на могилу Дмитрия, был венок, заказанный Мариной на те самые, на проститутские, доллары.
СЛУЧАЙ НА ОХОТЕ
Крупные бизнесмены при общении с представителями прессы и телевидения рассказывают о природе своих первоначальных капиталов, как правило, очень туманно и неконкретно. Их витиеватые воспоминания, не отличающиеся логической оригинальностью, вполне укладываются в одну фразу: “Был молодым, энергичным и очень много работал”. Такое объяснение может вполне удовлетворить людей, родившихся после 1980 года. Однако люди постарше начинают вспоминать и среднюю зарплату в период зарождения в стране кооперативного движения, которая равнялась двумстам рублям в месяц (около пятидесяти долларов по курсу черного рынка тех лет), и советское законодательство периода перестройки, которое связывало молодых предпринимателей по рукам и ногам, и отсутствие таких понятий, как недвижимость, биржа, заграничный паспорт, киллер, ваучер, залоговый аукцион, кредитная карта, налоговая полиция, казино, шоу–бизнес и маркетинг. Даже сотовых телефонов и факсов в ту пору не было. И, вспомнив все это, люди зрелые, читая подобные откровения, в недоумении пожимают плечами.
В качестве одного из примеров того, что стоит за словами был молодым и много работал, можно раскрыть тайну происхождения стартового капитала одного ныне процветающего банкира, приветливо улыбающегося со страниц газеты “Коммерсант–daily”. Правда, задача этой публикации состоит отнюдь не в каких бы то ни было обобщениях, которые, вне всякого сомнения, являются прерогативой такой серьезной науки, как социология. И уж тем более мы здесь не стремимся кого–нибудь разоблачить, схватить за руку, заклеймить позором. Как раз напротив: наша цель — составить некую живописную портретную галерею, в которую вошли бы уникальные типажи, яркие характеры, захватывающие судьбы, поражающие воображение читателя.
А история капиталов героя данного повествования, которого мы назовем Федором, тут очень кстати, потому что она в значительной мере объясняет его природный характер.
Федор родился и долгое время жил в областном российском городе, ничем не выделяясь из шести сотен тысяч его обитателей. Затем, когда началась перестройка и появилась возможность стать легальным богатым человеком, в нем, словно в былинном русском богатыре, проснулась доселе дремавшая сила, которая опиралась на оригинальность мышления, дерзость, циничность и безмерный эгоизм. Поэтому Федор не стал открывать платный туалет, кооперативную продажу пирожков, телеателье или перекупочную фирму. Он начал в промышленных масштабах продавать иностранным гражданам новорожденных детей. Для этой цели был арендован находившийся вдали от города пионерский лагерь и нанята группа уголовников старого типа, потому что нынешних бандитов тогда еще не было.
Уголовники довольно скоро заполнили лагерь похищенными женщинами репродуктивного возраста, которые спустя девять месяцев после регистрации кооператива “Демос” начали в массовом порядке рожать детей. Дело оказалось настолько выгодным, что уже спустя два года Федор распорядился ликвидировать производство и с новеньким паспортом и чемоданчиком долларов, на часть которых безосновательно претендовали подельщики, растворился в московской круговерти.
Ну а уж потом он действительно очень много работал, но уже в иной, более легальной, сфере. Эта работа в конце концов принесла долгожданные плоды, и Федор стал могущественным банкиром.
Однако личная жизнь у него все никак не складывалась, хоть он и привлекал внимание даже самых привередливых женщин. И дело было вовсе не в деньгах, которыми он владел без счета, а в мощном потоке энергии, излучаемой его черными глазами. Многие столичные красавицы, умницы и новые аристократки готовы были прийти к нему по первому же зову и смиренно связать свою жизнь с его победоносной судьбой.
Но ни к одной из них у Федора не лежала душа. А жениться по расчету или же с расчетом для него не имело никакого смысла. Он был достаточно богат, чтобы жениться по любви.
Но что такое любовь? Чувство глубоко индивидуальное. Одним нравятся нежные и голубоглазые, другим — озорные и задорные, третьим — умные и рассудительные, четвертым — жертвенные, пятым — чадолюбивые домоседки… Что ни человек, то какое–нибудь замысловатое пристрастие. Федор попытался разобраться в себе, в своих чувствах и потребностях. В результате мучительных раздумий во время долгих бессонных ночей он понял, что способен полюбить такую же, как он сам. То есть оригинально мыслящую, дерзкую, циничную… Но не эгоистичную, а до самозабвения преданную любимому человеку.
Опираясь на это прозрение, он по–новому проанализировал женский сектор круга своего общения и выделил из него семь кандидаток, которые в какой–то мере удовлетворяли предъявляемым к ним требованиям. Но как выбрать из них одну–единственную, с кем можно было бы счастливо прожить всю оставшуюся жизнь?
Он вызвал референта. Каждый раз, когда Федору на глаза попадался этот исполнительный, компетентный в любом деловом вопросе, безукоризненно одетый, подстриженный и выбритый, благоухающий каким–то особым ароматом, спортивного вида молодой человек, в душе рождались резко отрицательные эмоции. В мозгу Федора вихрем проносились самые неожиданные фантазии относительно этого ученого козла, не знавшего реальной жизни и за счет лишь университетского образования зарабатывающего бешеные деньги, которые можно было бы потратить на более насущные нужды.
Федор, прикрыв глаза, на пять минут перенесся в мир сладостных грез. Он отчетливо видел, как погружает коротко остриженную голову референта в забитый испражнениями унитаз пристанционного туалета и, уперев кончик ножа под лопатку, заставляет его есть фекалии. Или, взяв в правую руку молоток, а в левую — долото, приставляет острие к позвоночнику привязанного к неструганой деревянной скамье референта и изо всей силы бьет молотком по деревянной ручке долота. Или подводит референта к токарному станку, у которого Федор в его годы надрывался на машиностроительном заводе, и включает максимальные обороты. А потом, якобы для объяснения, склоняется вместе с референтом над вращающейся заготовкой, зажатой в патроне, и накидывает кончик его галстука на бешеную сталь. Галстук сделан из отличной ткани, поэтому он не рвется, а мгновенно наматывается на заготовку и душит референта. И затем честный и бесхитростный станок начинает крушить уже мертвую голову, разбрасывая по цеху, словно сливочный крем, такие умные, такие дорогие мозги господина референта…
Закончив свою ежедневную аутогенную пятиминутку, Федор открыл глаза и распорядился составить психологический тест на определение оригинальности мышления, циничности, дерзости в поступках и преданности хозяину. Но при этом он должен иметь такую неявную форму, чтобы тестируемый не подозревал о том, что подвергается проверке.
Спустя две недели Федору вручили результаты компьютерной обработки исследований. Выходило так, что из семи претенденток резко выделялись трое девушек — Жанна, Карина и Фира. Они шли с большим отрывом от конкуренток и имели практически одинаковую сумму баллов.
Необходима была новая проверка. И по возможности практическая, а не теоретическая. С теорией ни в постель не ляжешь, ни детей не вырастишь. Так рассуждал о ситуации Федор. Так что предстояло выяснить не потенциальные возможности каждой, а то, кто из них лучше справится с трудной и опасной задачей, требующей от человека необходимых Федору качеств.
И такая задача была придумана с той же фантастической дерзостью, цинизмом, эгоизмом и оригинальностью мышления, что и детский питомник. Федор приступил к делу самым естественным образом — начал ухаживать одновременно за Жанной, Кариной и Фирой. Конечно, слово ухаживать в нашем случае навряд ли правомочно, поскольку загруженность задумавшего жениться банкира не позволяла ему уделять объекту сердечных притязаний времени, достаточного для регулярных продолжительных встреч, в ходе которых вызревает взаимная привязанность и душевное благорасположение, то есть именно то, что людьми не столь ответственными за свои поступки именуется влюбленностью.
Федор оказывал знаки внимания, что в его положении было более чем достаточно. Согласно этикету, бытующему в кругах финансово–олигархической элиты, данные знаки свидетельствуют о самых серьезных намерениях человека, их оказывающего, а также о согласии человека, эти знаки принимающего, взять на себя любые жизненные обязательства перед человеком, оказывающим эти знаки внимания. Таким образом, Жанна, Карина и Фира потянулись к Федору со всем жаром своих пылких сердец.
И тут начинается самое интересное для читателя и самое сложное и невероятное для потенциальных невест, которые уже прикидывали в уме фасоны подвенечных платьев, программы свадебных торжеств и места проведения медового месяца.
Федор с отменными актерскими интонациями сообщил каждой из них, что две другие готовят на нее покушение. Что киллеры уже разрабатывают план. И что он страстно желает разрушить это злодеяние, но его служба безопасности связана по рукам и ногам, поскольку в нижней палате намечается заседание, посвященное якобы его связям с криминальными структурами, которое спровоцировано теми же самыми интриганками, что хотят разрушить нашу с тобой любовь. И что я не переживу, если с тобой что–нибудь случится. Уверен, что ты с ними справишься сама.
Кроме мотивировки задуманного злодеяния, которая преподносилась как ревность и зависть чужому счастью, Федор приводил и некоторые косвенные улики, вычитанные им в юности в книге “Классический английский детектив”. Он почти убедил каждую из девушек в реальности угрозы для жизни. Однако сомнения все же оставались. И, расставшись с Федором, с чарами его убедительных интонаций и тревожных глаз, они постепенно успокаивались, склоняясь к мысли, что все это является следствием перенапряжения возлюбленного, который, не щадя своего здоровья, самозабвенно возделывает банковскую ниву.
На следующий день они все вместе, за исключением Федора, встретились на рауте в честь прибытия в Россию нового чрезвычайного и полномочного посла Республики Бразилия. И тут начала работать инициированная Федором программа. Каждая из девушек стала пристально приглядываться к двум другим, стараясь все время держать их в поле зрения — прислушиваться к словам, присматриваться к выражениям глаз. Поэтому все они с ужасом обнаружили повышенный интерес к себе со стороны соперниц. Девичий треугольник еще больше напрягся, чувства обострились до предела, натянутые нервы стали издавать мелодию войны. При этом включилось такое грозное оружие, как женская интуиция, которая стала безошибочно улавливать флюиды злобы, исходящие от заговорщиц.
На следующий раут Карина пришла в сопровождении двоих вертящих во все стороны головами дюжих охранников. Утром следующего дня охранниками обзавелись и две другие охотницы.
Первой в этой тайной войне пала Карина. Второй — Фира. Федору досталась Жанна. Однако до счастливого конца было еще далеко.
Всем известно, что любой работающий в банковской сфере человек, даже самый незначительный клерк, осторожность в делах переносит на свою частную жизнь. Ни один поступок он не совершает без многократной и всесторонней проверки, которая в достаточной мере гарантирует успех запланированного шага. А уж Федор, который, как говорят в малообеспеченных слоях населения, ворочал миллиардами, был скрупулезен в каждой мелочи. Поэтому он придумал для будущей супруги еще одно испытание, которое оказалось настолько роковым, что его результаты выплеснулись в общественную сферу и привели к лавинообразному падению курса рубля, названному черным четвергом. Причем эпитет черный в данном случае не является синонимом слова плохой, а свидетельствует о том, что причиной финансовой катастрофы стало событие, происшедшее на черном континенте, то есть в Африке. Но не будем забегать вперед.
Федор оторвал от своего поистине драгоценного времени две недели и пригласил Жанну развлечься, а заодно и успокоить нервы в Сан–Сити — фантастическом городе–оазисе, построенном на юге Африки десятками тысяч бедных для тысяч богатых. Жанна с удовольствием приняла приглашение будущего мужа, и переполненные счастьем без пяти минут супруги отправились в довольно странное, с точки зрения национальной обрядовости, предсвадебное путешествие.
Феерические шоу с участием мировых звезд первой величины, умопомрачительные казино, где с небрежной улыбкой на устах проигрывают годовую прибыль дочерних предприятий, экскурсии к чернокожим колдунам, которые в сотни раз сильнее отечественных шарлатанов, бесконечные фейерверки, карнавалы, гладиаторские бои без правил и мартини по пятьсот долларов за порцию — все это ошеломило после слякотной Москвы и вскружило голову ничего не подозревавшей Жанне.
Федор же тем временем собрался на охоту на львов. Ну а поскольку данное развлечение является совершенно безопасным из–за того, что охотников опекают опытные егеря, то Жанне, как будущей спутнице жизни, предстояло разделить с Федором все прелести, но и некоторые трудности этой элитарной забавы.
После обстоятельной двухдневной подготовки Федор с Жанной сели в проседавший от снаряжения джип и в сопровождении двоих чернокожих отправились в таинственную саванну.
Неожиданности начались сразу же после того, как вылезли из машины, и аборигены стали объяснять, что в пяти часах ходьбы на северо–запад обитает семейство львов, в котором можно выбрать очень приличный экземпляр. И вдруг Федор дал каждому егерю по стодолларовой бумажке и сказал, что больше в их услугах не нуждается. Однако пусть поджидают с джипом на этом самом месте. Жанна выразила недоумение, граничащее с неодобрением такого легкомысленного поступка. Но ее избранник очень логично аргументировал свое решение идти на львов вдвоем. Во–первых, банковское дело гораздо труднее и опаснее, чем охота на каких–то там хвостатых кошек, которые в интеллектуальном отношении никак не могут соперничать с Федором. Во–вторых, его будущая жена должна на равных делить с мужем все тяготы и превратности семейной жизни. В–третьих, это совместное испытание еще больше укрепит их любовь. В–четвертых, когда у них появятся внуки, то они будут иметь все основания гордиться своими храбрыми дедушкой и бабушкой. И, взвалив на плечи тридцатикилограммовый рюкзак и два автоматических карабина армейского образца, Федор начал прокладывать путь в африканские дебри. Сзади, с рюкзаком поменьше и одним карабином, послушно пошла Жанна.
Путь был нелегким. Буйная растительность мешала продвижению, в воздухе звенящим облаком клубилось комарье и гнус, крепчайшие незнакомые запахи дурманили сознание, заставляя поминутно сверяться с часами и компасом. Трижды охотники на львов останавливались на привал, подкрепляясь натовскими сухими пайками. А когда в конце концов вышли к точке, обведенной на карте красным кружком, их силы были настолько истощены, что пришлось поставить палатку и как следует отоспаться, включив на ночь согласно инструкции маячок с сиреной, который отпугивал хищников.
Утром проснулись в прекрасном настроении, освеженные сном и взбодренные осознанием того, что все у них складывается самым наилучшим образом. Впору было настрелять десятка два львов, леопардов, носорогов… Их охватила такая чуть ли не юношеская эйфория, что, попадись им стадо слонов, они весело взяли бы в руки карабины и начали пальбу. К счастью для них, такой встречи не произошло.
Однако надо было ждать ночи, когда согласно инструкции львы, как следует отоспавшись, выходят на охоту. Жанна по этому поводу пошутила: “Прямо не львы, а богема какая–то”.
Вечером, когда все было готово к встрече с грозными хищниками, Федор с несвойственной ему вкрадчивостью сказал:
— Ты знаешь, Жанна, этой ночью нам с тобой может и не повезти. Просидим в засаде, а львы не придут. То же самое может повториться и завтра, и послезавтра. И будем мы тут торчать до скончания века. А в банке без меня может что–нибудь стрястись.
— Ну, тогда придется возвращаться без львиной шкуры, — ответила ни о чем еще не догадывающаяся Жанна.
— Так–то оно так, да после такой охоты у меня за спиной начнут гаденько посмеиваться. А я этого не терплю. Слишком дорого дался мне мой авторитет, чтобы с такой легкостью им разбрасываться налево и направо.
— Но что же делать, Федор?
— Есть один способ. Даже и не знаю, как тебе об этом сказать.
— Что–нибудь жутко неприличное, да? Как при охоте на крокодилов? — вспомнила Жанна ходивший в их кругу анекдот.
— Нет, этот самый надежный способ охоты на львов предполагает использование приманки.
— Ну и что? У тебя в рюкзаке наверняка что–нибудь такое есть. Подбрось им, они и сбегутся.
— Ты не понимаешь, Жанна, приманка должна быть живой. Только в этом случае успех гарантирован.
— Так где же мы ее сейчас найдем? Надо было раньше позаботиться.
— А я и позаботился.
Наступило тягостное молчание. Жанна с удивлением посмотрела на Федора и поняла, что все свои слова теперь надо тщательно взвешивать и обдумывать. А Федор между тем продолжал:
— Я позаботился. Еще в Москве прочел кучу материалов об охоте на львов. И узнал, что в здешних племенах, которые за счет этого кормятся, фигурально, конечно, выражаясь, охотники используют в качестве приманки кого–нибудь из своего круга. Они это делают по очереди. Способ абсолютно безопасный для приманки.
— И кто же у нас будет приманкой? — собрав всю свою волю, чтобы оставаться спокойной, спросила Жанна.
— Ты.
— Да ты соображаешь, что говоришь?! А сам не хочешь попробовать?!
— Так я же лучше тебя стреляю, дорогая. Если ты за карабин возьмешься, так они нас двоих сожрут.
— И что же я должна делать, голой по лесу, что ли, бегать?! А потом ихнему вожаку отдаться?! Тут ты его, милый, влет и снимешь?!
Жанну начала бить дрожь. Она даже хотела дать пощечину этой скотине. Федор понял, что все дальнейшие уговоры абсолютно бесполезны. Однако он предполагал и такую реакцию. И она отнюдь не означала того, что Жанна не выдержала испытания.
Федор сменил тактику. На глазах у застывшей от страха и омерзения Жанны достал из рюкзака веревку. А когда она попыталась спастись бегством, грубо ударил ее кулаком и потащил к дереву, не обращая внимания на вопли и глубокие царапины, которые приманка оставляла на его лице. Затем крепко привязал к стволу дерева неведомой породы. Рот заклеивать не стал, потому что она уже только негромко стонала — именно это от нее и требовалось. Потом оторвал правый рукав от рубашки защитного цвета и сделал на нежном девичьем предплечье неглубокий надрез острым как бритва охотничьим ножом из золингеновской стали. Тонким ручейком потекла кровь — пахучая и притягательная для хищников.
Затем Федор отошел на расстояние в двадцать шагов, обрызгал себя аэрозолем, убивающим всякие запахи, залег с карабином, положив рядом второй, и засыпал себя сверху листвой. Настроил прибор ночного видения, потому что уже сгущались сумерки, и затаился.
Настроение Жанны волнами менялось от полной обреченности до слабых проблесков надежды — и тогда она умоляла Федора освободить ее, употребляя самые сердечные, самые ласковые слова.
Но Федор был тверд. Такое изуверство в отношении будущей жены было абсолютно обоснованным. Пройдя это последнее испытание, Жанна должна понять, что Федор — ее мудрый и могущественный господин, который всегда знает, что нужно делать и как себя вести для достижения удачи. Жена, во всем послушная мужу и вместе с тем достаточно инициативная и дерзкая для творческого исполнения любой его просьбы, — что еще нужно для семейного счастья? Но если Жанна этого не поймет, значит, Федор ошибся в выборе.
Между тем наступила кромешная тьма. Ночь была наполнена тревожными шорохами, хлопаньем невидимых крыльев, отдаленным воем шакалов, безумным смехом обезьян. В этот хор ночных голосов вплетался тихий стон Жанны… И вдруг все смолкло. Значит, на охотничью тропу вышел лев — царь зверей. Федор предельно сосредоточился, весь обратившись в слух, напряженно вглядываясь в зеленоватую картинку прибора ночного видения. Счет пошел на минуты.
Львица, которую привлекли странные звуки, осторожно, чтобы не спугнуть загадочную добычу, начала приближаться к их источнику. Вскоре ее ноздри взволновались от запаха крови. Сделав еще несколько шагов, львица увидела затаившееся у дерева человеческое существо, которое испуганно озиралось, почуяв приближение своего страшного конца. Львица была прекрасной охотницей. Неизменная удача, которая постоянно сопутствовала ей в каждом поединке, была следствием не только чрезвычайно развитых органов чувств, ловкости, незаурядной силы прыжка и удара грозной всесокрушающей лапы. Она была наделена обостренной интуицией, которая ее еще ни разу не подводила.
Поэтому за шесть–семь шагов до того, чтобы собраться в упругий комок мускулов и распрямиться мощной пружиной прыжка, львица внезапно обнаружила еще чье–то присутствие. Это был враг, точнее, соперник, грозный соперник, который претендовал на ее добычу. Чувство гнева пронзило сердце честолюбивой охотницы, и она поняла, где он есть и где его голова, которую следует сокрушить прежде, чем метнуться невидимой тенью на сладостный запах крови. И бесшумная львица мощно ударила Федора своей страшной лапой по голове.
Федора спасло то, что удар пришелся о прибор ночного видения. Поэтому он всего лишь на несколько секунд потерял сознание. Придя в себя, Федор с ужасом различил страшные крики Жанны, полные нестерпимой физической боли, и грозный львиный рык. Прибора нигде не было, что делало положение отчаянным. Нашарив лежащий рядом карабин, Федор стал в ужасе стрелять в кромешную темноту наугад.
После того, как вся обойма была расстреляна, Федор понял, что больше не раздается ни единого звука.
На ощупь, спотыкаясь и падая, вытянув вперед беспомощные руки, он нашел то страшное дерево. Жанна по–прежнему была к нему привязана. Все ее тело было покрыто чем–то липким. “Кровь”, — потерянно понял Федор. Прильнул ухом к груди, искал пальцами пульс на шее — но тщетно, сердце Жанны больше не билось. “Жанна! — страшно закричал Федор. — Жанна!” Но Жанна была мертва.
Остаток ночи он провел без сна, упав к подножью дерева и проклиная беспощадный рок…
Потом наступил рассвет, и Федор наконец–то смог рассмотреть обезображенное львицей тело Жанны. Если и попала в него шальная пуля, то бедняжка уже ничего не почувствовала. “Хоть это–то на мне не лежит”, — обессиленно подумал Федор.
Далее события развивались по–будничному скучно. Егеря за молчание получили по тысяче долларов, что по африканским меркам считается очень хорошей платой за такого рода услуги. Ничего не узнали о трагедии, разыгравшейся в саванне, и в Москве, поскольку Жанна летала в Сан–Сити инкогнито, то есть по чужому, а точнее, по фальшивому паспорту. Все это устроил Федор, который не хотел компрометировать незамужнюю девушку, отправляющуюся в столь интимное путешествие.
Поэтому Жанна исчезла абсолютно бесследно, не оставив растерянным родителям даже короткой записки с уведомлением о своих намерениях. Такая эксцентричность не уникальна. Именно так, как известно, в истории человечества поступали многие. Например, писатель Сэлинджер, серьезно увлекшийся дзэн–буддизмом, или несостоявшийся антрополог Кастанеда, ушедший в неизвестность по тропе индейской магии. Именно поэтому в определенных столичных кругах имя Жанны приобрело романтический ореол.
Страдал ли Федор по приезде в Москву, мучили ли его угрызения совести? На этот счет какими–либо конкретными свидетельствами мы не располагаем. Однако доподлинно известно, что та роковая охота ожесточила его.
Кое у кого может возникнуть поверхностный эгоистичный вопрос: “А какое дело всем нам, пребывающим в постоянных волнениях и стрессах, до его эмоционального состояния?” На это следует категорически возразить. Такое безразличие было бы простительным по отношению к любому простому человеку. Но когда речь идет о сильных мира сего, то тут для нас не может быть мелочей, ибо дурное расположение духа человека, находящегося на олимпе, способно произвести обвал, плоды которого придется пожинать всем нам, находящимся у подножия уходящей в заоблачные дали горы.
Именно этот механизм, к несчастью, и сработал, когда прилетевший в среду в Москву Федор, сердце которого было крайне ожесточено, в четверг переступил порог банка. В результате этого курс рубля упал более чем на тысячу пунктов. Этот инфляционный обвал в финансовых кругах назвали черным четвергом. Как уже было сказано, слово черный подразумевает черный материк, а отнюдь не черный день. Для финансовых кругов этот день был как раз красным, очень красным.