ЧЕЛОВЕК - ЭТО МЫ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 1997
ЗАГАДКИ ЗНАМЕНИТОГО ПРОЦЕССА
Суд над Сократом. Сборник исторических свидетельств. Составитель А. В. Кургатников. СПб. «Алетейя». 1997. 263 стр.
В летописи знаменитых судебных процессов этот — из самых древних: через несколько лет ему исполнится двадцать четыре столетия. Он состоялся в первый год 95-й олимпиады, в восьмой месяц по афинскому календарю, когда в самом разгаре был праздник цветов и опробования вина предыдущего урожая. В доносе, начертанном на восковой дощечке, поэт Мелет, ритор Ликон, политик и промышленник (кожевенные мастерские) Анит обвиняли философа Сократа в том, что он «не признает богов, признаваемых государством, а вводит другие, новые божества», а также своими беседами «развращает молодежь». Афинский суд в составе 501 присяжного (нечетное число во избежание «патовой» ситуации) сначала с незначительным перевесом — 281 голос против 220 — признал Сократа виновным, а затем более решительно — 360 против 141 — приговорил его к смерти. Отвергнув почти легальную возможность побега, философ исполнил приговор суда — выпил кубок цикуты, быстродействующего яда.
В «деле Сократа» много до сих пор не разгаданных загадок: каковы реальные, явные или скрытые, мотивы обвинения? чем вызвано разительное несоответствие двух вышеупомянутых стадий судебного процесса? действительно ли, как утверждалось в некоторых источниках, афиняне раскаялись вскоре после смерти мыслителя, прославленного его учениками, прежде всего великим Платоном?..
По традиции сколько-нибудь выдающиеся судебные процессы принято запечатлевать в изданиях, сохраняющих по возможности все документальные подробности. Таковы, скажем, французский «Процесс Э. Золя», отечественный трехтомник «Дело Бейлиса» и даже пресловутые советские сборники, протоколирующие политические процессы 1936 — 1938 годов. Но возможно ли реконструировать по сохранившимся литературным источникам процесс более чем двухтысячелетней давности? Рецензируемая книга показывает, что дело это по меньшей мере не безнадежное. Под одной обложкой собраны все или почти все исторические свидетельства, связанные с судом, — написанные, так сказать, по горячим следам «Апологии» (защитительные речи) учеников Сократа — Платона и Ксенофонта, воспоминания и размышления того же Ксенофонта, Диогена Лаэрция, Плутарха. Говорю «почти все», потому что к ним, вероятно, можно было добавить выдержки из двух диалогов Платона («Критон», «Федон»), проливающих свет на обстоятельства смерти и предсмертные мысли Сократа. Зато бесспорной заслугой составителя нужно признать впервые опубликованную на русском языке «Апологию» ритора эпохи позднего эллинизма Либания. Она была написана спустя много веков после смерти Сократа и представляет собой нечто вроде учебного упражнения на заданную тему. Казалось бы, вследствие этого она не может обладать достаточно большой доказательственной силой. Дело в том, однако, что Либаний был дружен с императором Юлианом Отступником и, по всей вероятности, располагал многими документами судебного дела, впоследствии бесследно утраченными. Может быть, именно поэтому в его «Апологии», выполненной на высочайшем профессиональном уровне, обстоятельно проанализированы те детали обвинения, которые отсутствуют или поверхностно затрагиваются в других документах.
Главная тайна суда над Сократом заключена в самом его факте: в какой степени был обоснованным центральный пункт собранного обвинителями «досье»? Утвердилось мнение, что обвинение Сократа в безбожии есть не более чем клевета, вызванная, с одной стороны, завистью доносчиков, с другой — независимым, подчас вызывающим поведением философа. Если говорить о явно неадекватной жестокости приговора, то она и в самом деле вряд ли объяснима чем-либо иным, кроме как независимой сверх всякой меры, временами почти издевательской позицией Сократа на суде. Что же касается «досудебного» его отношения к богу и богам, то, быть может, оно было не столь простым, как это представлено в литературных источниках.
Я не случайно сопоставил существительное «бог» в единственном и множественном числе. Как известно, платоновская «Апология» написана в форме защитительной речи, якобы произнесенной самим Сократом на суде, и в ней-то наряду с традиционными языческими «богами» содержится еще и загадочный «бог». По традиции, идущей от Плутарха, этот «бог», он же «демон», он же иногда «гений», толкуется как личное предвидение, предчувствие, как внутренний голос Сократа, подсказывающий ему развитие тех или иных событий. Событий подчас весьма незначительных — вроде того, например, по какой из афинских улиц пойти, чтобы не испачкаться грязью. Между тем в разных контекстах той же «Апологии» речь явно идет о некоем сверхличном начале. Особенно характерна и значительна в этом плане заключительная фраза. Обращаясь к судьям (уже после вынесения смертного приговора), Сократ говорит: «Но вот уже время идти отсюда, мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это ни для кого не ясно, кроме бога». Бог был последним словом сократовско-платоновской «Апологии», и это позволяет предположить, что здесь перед нами нечто очень важное. Самая интересная гипотеза состоит в том, что это — наметившийся переход от языческого антропоморфного политеизма к монотеистической идее, к идее единобожия — предвестнице новых монотеистических религий, прежде всего христианства. Всего несколько веков оставалось до рождества Сына, и не случайно же впоследствии автора «Апологии» — и тем самым косвенно его учителя — называли христианином до Христа.
Возможность такой трактовки обвинения Сократа в безбожии наметил А. Ф. Лосев, писавший: «Наряду с обычными богами употребляется малопонятное в устах Сократа и молодого Платона слово «бог» в единственном числе… историк философии здесь несомненно увидит какое-то отдаленное и туманное, пока еще очень абстрактное предчувствие позднейшего монотеизма».
Ясно, почему этот мотив, рожденный соответствующими историко-культурными реминисценциями, полностью отсутствует в документальных источниках, в частности в «Апологиях» Платона и Ксенофонта. (Любопытна, однако же, следующая деталь: живший в IV веке н. э. Либаний, убежденный приверженец язычества, в то же время был вполне толерантен к христианству — и не потому ли его «Апология» почти не затрагивает обвинения Сократа в безбожии?) К сожалению, А. В. Кургатников, автор очень интересных и содержательных вступительной («Суд современников») и заключительной («Суд потомков») статей, не придал значения упомянутой гипотезе Лосева. А между тем она позволяет по-иному подойти и к ходу суда над Сократом, и к трагическому финалу. Да, вероятно, подлость и зависть были главными пружинами обвинения. Да, в столкновении Анита и Сократа допустимо усматривать противостояние двух идеологий — этатизма и свободы личности. Все это так, но, быть может, в то же время обвинители были не столь далеки от истины, усматривая в мыслях и речах Сократа зачатки инакобожия, видя в нем религиозного диссидента.
Сегодня суд над Сократом интересен и тем, что провоцирует своего рода проекцию афинской демократии на современность, побуждает лишний раз задуматься над потенциями демократии как таковой, демократии вообще. Аналогии между античностью и современностью усматриваются легко: чего стоит хотя бы обвинение Сократа в недостаточном почтении к официально признанным поэтам — Гомеру, Гесиоду, Пиндару. Обращаясь к главному обвинителю и апеллируя к его здравому смыслу, Либаний писал: «Неужели не свободны мы в пристрастиях личных, Анит? Над тобою и мной, над афинянами и чужестранцами, стариками и юношами, словом, над всеми, кто поэзиею наслаждается, не законы властны, а настроение мгновенное волю диктует. Тот похвалит, другой промолчит… Не смешно ль за помощью идти к правосудию, если собеседник в оценке предмета искусства с тобою расходится?» Либаний, конечно, прав, но вот как быть, например, с «одной антипатриотической группой критиков»? Прав Либаний еще и в том, что все обвинение пустословно, состоит из общих мест, как сейчас мы сказали бы, неконкретно. Так-то оно так, однако спустя много-много лет по делу одного солдата сочтено было, что он «сдался в плен, желая изменить родине, а вернулся из плена потому, что выполнял задание немецкой разведки. Какое же задание — ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто — задание».
Э, скажут, куда тебя кинуло, корректно ли это — сравнивать афинскую хоть и древнюю, хоть и рабовладельческую, но все же демократию со сталинским безвременьем? Не сравнивал бы, если бы Сократа самым что ни на есть демократическим способом (напомню: тайным голосованием при 501 участвующем) не приговорили к смерти. Демократия — что афинская, что хоть бы и нынешняя родимая — всего лишь оболочка. Наполненная реальным, а не идеализированным демосом, она, увы, бывает беззащитна перед политической демагогией. Так же, как диалектика обречена идти рука об руку с софистикой, из которой она при изрядном участии самого Сократа, кстати сказать, и выросла.
Так что же, спросит в сердцах иной современник, зачем же тогда мы убивали государя императора и прогоняли господина Рябушинского? А несколько позднее развенчали культ личности и отменили исторические съезды, пленумы и пятилетки. И уж совсем недавно наставили нос Михаилу Горбачеву. Зачем все это?
На подобные вопросы есть лишь один ответ: каков демос — такова и демократия, опять же хоть древнегреческая, хоть российская. И не ты ли, вопрошатель, не твой ли сосед вчера стоял на митинге с невинным таким плакатиком: «Банде Икса (Игрека, Зета) — смерть!»? Не ты ли, не твой ли приятель выбрал в Думу (чуть было не написал: в Агору) косноязычного охранника или строителя хитроумных пирамидальных конструкций?
И вот я представляю, что ты — один из гелиастов (присяжных) афинского суда, решающего судьбу Сократа. Я не уверен, какую именно керамическую пластинку, с отверстием или без, ты кинешь в роковую урну.
Виталий СВИНЦОВ.