Дмитрий Добродеев.
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 5, 1997
«ХОРОШО БЫТЬ БЕГЛОЙ ГЛАСНОЙ…»
Лариса Миллер. Стихи и о стихах. М. «Глас», 1996. 128 стр.
Новая изящно изданная книга. На обложке — рисунок Мондриана. Тираж красноречиво не указан. Новые стихотворения 1993 — 1996 годов. Стихотворения прежних лет. Уже печатавшиеся в периодике статьи о поэзии, творчестве — «Несовпадение», «Его величество пустяк», «Сиянье им руководит» и др. Ранее не печатавшиеся статьи — «Смутный опыт», «Терзай меня — не изменюсь в лице» (последняя — о поэзии Ходасевича и Арсения Тарковского). Раскрывая книгу, невольно отмечаешь следы нового (по сравнению, скажем, с книгой десятилетней давности1) опыта — частного и исторического. Впрочем, такого ли уж нового? Опять — «минуты роковые»… «Стоит История сама / И сводит смертного с ума. / И гнет деревья вековые…»
А что до жизни до самой,
То до нее ли, милый мой?
И думать не моги об этом:
Мятеж весной, реформы — летом
И перевыборы зимой.
Между тем такие наугад выхваченные строфы способны ввести читателя в заблуждение. Слова типа «перевыборы» и «реформы» в книге вряд ли еще хоть раз встретятся. Политический темперамент у поэта (именно как поэта), по-моему, нулевой. Когда она пишет: «А я мечтаю только об одном, / Чтоб не ходила больше ходуном / Земля, вернее, почва под ногами, / Чтоб не пришлось «другими берегами» / Назвать края, где жизнь моя и дом», — это не столько политические, сколько экзистенциальные упования. Отношения с жизнью у нее амбивалентные: очарованность и страх. Реакция на угрозу — исчезнуть, ускользнуть, раствориться… Иногда суть лучше понимаешь «от противного». Читая Ларису Миллер, почему-то вспоминал выразительные строки другого современного автора — Инны Кабыш, датированные 1991 годом: «Я знала, если баррикады / и рухнут, я не упаду — / я буду жить во тьме распада / и сыновей рожать в аду…»2. Вот строки, которых Миллер написать бы не могла ни при какой погоде. Любовь к жизни — да, но витальная энергия — этого нет как нет. Хорошо быть беглой гласной. Неприсутствием блеснуть…
Обладать чудесным даром
Беглой «Е» (ловец — ловца):
Постояла под ударом
И исчезла из словца.
Стихи, созданные как бы «без слов». Невесомые. Держащиеся только на интонации. Слова простые до банальности. Затертые. Оборачивающиеся (если оборачивающиеся) чудом поэзии. Вот ее творческий идеал. В статье «О если б без слова…» она в противовес плотным, мускулистым цитатам из Пастернака, Цветаевой, Бродского приводит «воздушные», «сквозные» — из Блока, из Фета, из Сергея Клычкова. В статье «Его величество пустяк» настаивает: «Слово никому ничего не должно. Его назначение — в одном: быть └блаженным и бессмысленным”».
Пахнет мятой и душицей.
Так обидно чувств лишиться,
Так обидно не успеть
Все подробности воспеть.
Эти травы не увидеть
Все равно, что их обидеть.
………………….
Жизнь, лишенную брони,
Милосердный, сохрани.
Но перебирание банально-поэтичного словаря — дело весьма рискованное. Стоит оступиться — и сразу банальность намеренная оборачивается банальностью невольной. «Кажущаяся эфемерность» (выражение Александра Зорина из его давней новомирской рецензии на давнюю книгу Миллер3) — эфемерностью не кажущейся. Ключом к ее поэтике является (во всяком случае, для меня) ее стать «И другое, другое, другое» — сравнительный разбор стихотворений Владимира Набокова и Георгия Иванова (так сказать, в пользу Георгия Иванова). Сначала о поэзии Набокова. «Романтический словарь, помноженный на столь же романтически приподнятую интонацию, — вот в чем корень зла, вот что делает стихи «несъедобными»…»4. Не то у Георгия Иванова. «…И «лунный пейзаж», и «замученное сердце», и «синее царство эфира» — все эти красивости, абстракции и штампы произносятся разговорным, будничным, устало-безразличным тоном, снижающим, а иногда и отрицающим сказанное… За банальным словарем и небрежной интонацией угадывается НЕЧТО — боль, горечь, отчаянье, страсть, — дающее стихам особую глубину и силу». Последние фразы в немалой степени относятся к ее собственным стихам, по крайней мере они объясняют, чего автор хочет добиться, обозначают направление движения. Возьмем, например, такое выражение — «душа алкала». И еще одно: «не нашла душа спасенья». Что может быть возвышеннее, высокопарнее и т. д.? Вот в каком интонационном контексте они возникают у Ларисы Миллер:
Дни текли. Душа алкала.
Кошка с блюдечка лакала.
В небе плыли облака
Далеко, издалека.
Ни в четверг, ни в воскресенье
Не нашла душа спасенья.
Кошка с блюдечка пила.
Тучка по небу плыла…
И снова о Георгии Иванове. Понимая всю двусмысленность сравнения, скажу: в книге Миллер есть места, которые, если бы не были заведомо написаны ею, а встретились мне, скажем, в недавнем трехтомнике Георгия Иванова, читались бы как не худшие его строки. Скажем, такие:
Когда мы будем глухи, немы
И знать не будем, кто мы, где мы
И день какой бежит за днем,
Тогда-то мы и отдохнем
И даже небеса в алмазах
Увидим. Впрочем, в этих фразах
Нужды не будет никакой,
Когда наступит ТОТ покой.И напротив, вот Миллер в одной из статей приводит известные строки Георгия Иванова:
Я хотел бы улыбнуться,
Отдохнуть, домой вернуться…
Я хотел бы так немного,
То, что есть почти у всех,
Но чего просить у Бога
И бессмыслица и грех.Кажется, что стоит изменить род на женский («я хотела б улыбнуться…», «я хотела б так немного…») — и мы увидим стихи, будто взятые из рецензируемого сборника Миллер. Вряд ли это можно принять за комплимент, но и упрека тут нет никакого. Это не подражание, не стилизация, а — словами Гёте — «избирательное сродство».
В одной из статей Н. Лейдермана и М. Липовецкого5 цитировались два стихотворения Миллер 1989 года как иллюстрация к размышлениям о современном состоянии духа. Своего рода диалогическая сцепка: одно — о богооставленности, другое — о поиске опор для человеческой души, о том, что и в хаосе надо за что-то держаться, хот бы за руку ребенка. И далее авторы утверждали: «…нельзя не увидеть связи этого мироощущения с принципами релятивной эстетики, в которой в буквальном смысле все зависит от точек отсчета. А в мироздании рухнувших и скомпрометировавших себ всеобщих систем отсчета… единственной реальной точкой отсчета, вернее, бесчисленным множеством равноправных точек отсчета оказываются частные локусы человеческих особей…» Вроде бы и похоже на правду (и в нынешней книге можно найти подобные иллюстрации). Да, весьма близко к поэзии Миллер, почти рядом. Но почти.
А между тем, а между тем,
А между воспаленных тем
И жарких слов о том, об этом
Струится свет. И вечным светом
Озарены и ты и я,
Пропитанные злобой дня.Реальный творческий и человеческий опыт богаче критических схем. Как хорошо кто-то сказал: я не обязан быть последовательнее самой жизни. Да и «песнопенье» (коль скоро оно присутствует) зачастую оказывается сильнее и важнее «содержания». К тому же, что интересно, как раз хаоса (как бы его ни понимать) в ее поэтическом мире я не приметил. Картинка, напротив, весьма четкая и яркая. Контрастная. Есть, образно говоря, цветущая поляна, вдруг обрывающаяся в бездну. Но и там — не пресловутый хаос. Там — или ничто, или неизвестно что. Не смотри туда, не надо, говорит поэт. Пройди по краю. Ведь «если есть там что-нибудь, / Узнаешь. А пока — забудь». Сюда лучше смотри, на полянку. Полянка — настоящая, не эфемерная. Хорошая. Тут можно жить. Живи. Согласитесь: это скорее kosmos, чем сhaos. Кажется, что с годами стихи Миллер становятся суше и строже, а может быть, это иллюзия. Краткость (как и отсутствие названий у стихов) была присуща ей и раньше. Иногда стихотворения в шесть, в восемь строк запоминаются сразу и накрепко. Становятся частью твоего «я». Об отдельных строчках уж не говорю.
…А пока мы ждали рая,
Нас ждала земля сырая.И вздрагиваешь там, где другой пролистнет небрежно и равнодушно. Ничего не поделаешь — избирательное сродство.
Андрей ВАСИЛЕВСКИЙ.