РУССКАЯ КНИГА ЗА РУБЕЖОМ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 1996
ЕЛЕНА АКСЕЛЬРОД. В другом окне. Стихи. Иерусалим. «Солус». 1994. 93 стр.
Книга Елены Аксельрод посвящена памяти Аллы Беляковой. Совсем недавно я случайно просматривал сборник стихов Беляковой — и обнаружил в нем предисловие Аксельрод. В предисловии говорилось о прямой, без особых поэтических приемов, поэтической речи поэта на основе чистого переживания.
Определение это подходит к самой Аксельрод с точностью «до наоборот». «Непосредственное чувство» в ее стихах чисто профессионально оформлено, скрыто. В зависимости от его характера стихотворение может быть построено на скачкообразном ритме и сбоях в размере — или на плавном течении идеального анапеста. На мужских рифмах — или на дактилических рифмовках. Часто строка «теряет» слог, как бы распадаясь на две части, что вполне символично, если вспомнить о судьбе поэта.
Судьбу, как известно, делают книги. Два сборника Елены Аксельрод вышли у нас в 70 — 80-х годах, третий и четвертый — о котором и речь — после переезда автора в Израиль. Традиционно жизнь и стихи поэта, который оказывается в подобной ситуации, распадаются на «до» и «после», «здесь» и «там»… То, что представлено в книге «В другом окне», — ни «до», ни «после». Между. Собственно, свойство поэтических текстов — а, видимо, не географические перемещения — и составляет это понятие.
В смысловом и метрическом плане самые яркие стихи Елены Аксельрод — это некий палимпсест: сквозь московские воспоминания свободно проплывают соляные льдины Мертвого моря, и наоборот: песчаная буря напоминает метель. Правильный ямб перебивает анапест; четыре жизни — две метрические и две географические — смешиваются.
Лифт, часто упоминаемый в стихах, приобретает символическое значение, как метафора «подвешенного состояния»: в сущности, автор ни здесь и ни там. Где-то, как лифт, между этажами. Лифтер, соответственно, может легко олицетворять рок, или судьбу, или случай. Вся прелесть этих стихов в том, что отбор образов происходит как бы бессознательно. На месте Елены Аксельрод «какой-нибудь» Элиот развернул бы «лифтерскую» космогонию на тысячи строк. Наш автор обходится сорока восемью.
Судьба надломилась —
В душе тишина —
Как в доме усталом,
Где ночью лифтер
С бездонным провалом
Ведет разговор,
Где, Храма не зная,
Он Бога зовет,
Где клетка сквозная
Плывет в небосвод.
(«Лифтер»)
«Я возвращенка, я изгнанница», — твердит о себе автор; подобный оксюморон дополняют и «душная вьюга», и «Арабская Аленушка», и «В мертвом море жизнь ловлю…». Ситуация никак не разрешается; если стихотворение («Канун субботы в Маале-Адумим», «После Пасхи») привязано к чему-либо одному, оно, как правило, превращается лишь в поэтическую зарисовку; иногда, впрочем, очень отчетливую, как, например, следующие строки:
Где юный Яакув — рубашка цвета хаки —
С Рахелью обнялся — их караулят маки,
И черный автомат, как пес, лежит у ног.
Библейский подтекст практически не ощутим — зато маки, как синий цвет неба в других стихах, передают зарисовочный колорит Святой Земли. Все же основной ее лейтмотив — это песок, соль и зной: белый цвет. Даже в воспоминаниях детства память поэта выбирает песочницу, куличи, песчаные дворцы. Но белый цвет — также и цвет чистого листа бумаги, на который ложатся новые строки. Черным по белому. Вот еще несколько замечательных строк на эту тему:
В скалу вмурована кровать
Над белой мглою.
И так подушки высоки,
Так душно, так горбато,
Что Божьей воле вопреки
Четыре мерзлые доски
В четыре черные строки
Вбиваю виновато.
«Восток или Запад — лишь билось бы слово в садке». Эта строчка из финального стихотворения сколь банальна, столько же и неоспорима — особенно когда ее произносит человек с «географическим» опытом. В данном случае именно география освобождает поэта от своей «модальности», предлагая взамен «подножье неба», «земную черту» и жизнь с тем самым «словом в садке». В самом деле, находясь «между» — между «больной далью» и «раем больным», между Востряковым и Мертвым морем, между прошлым и будущим, — слово начинает жить за свой собственный счет.
Глеб ШУЛЬПЯКОВ.