СЕМЕН ГРИНБЕРГ. Я ПОСЕЛИЛСЯ ПОСРЕДИ ЗЕМЛИ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 1996
* * * Когда я поселился посреди земли,
Сосед меня приветствовал: «Хабиби*,
Я думал, что стекольщики пришли,
Я вне себя, гляди, окошко выбил,
И до сего дня вставить не могли!»
Я посочувствовал. Он выслушал. Вдвоем
Мы заглянули в выбитый проем.
Там догорал закат Иерусалима.
Он падал и дрожал, как стрекоза.
Сначала пламя, или нет, полымя,
А после золотая полоса.
Романс Зонты кружились в поисках такси
На разноцветном крае тротуара,
Вода плыла, лоснилась и мигала,
Сигнал полиции вращался на оси.
С коротким треском взмыли жалюзи,
И обнажились внутренности бара,
Мужик тянул из долгого бокала,
Закусывая сельдью иваси.
И в самом средоточии зимы,
Где не слышны солдатские подковки,
Два старые плаща заключены
В квадрате освещенной остановки.
Гора Герцля
И нынче Голде кто-то положил
Премного разных камушков печальных.
Мне путь указывал случайный старожил,
Я слушал невпопад и не могу буквально
Пересказать, что он мне говорил.
И не хочу.
Но перечни фамилий.
И эти перед ними имена,
А ниже каждого и мачеха-страна —
Читай-угадывай, в каком полку служили.
Большие мальчики, пока я в русской школе,
Держались неподатливой земли
И оставались навзничь поневоле,
Пока сюда их не перенесли.
Иерусалимский автобус
Есть в Эрец-Исраэль прохладные места —
Не так, как на Руси, когда в печи поленья
Расцвечивает вмиг тугая береста
И к чаю подают клубничное варенье,
А все наоборот. Еще без языка,
Сгибая пальчики, считают остановки
Две рыжие, две божие коровки,
Сошедшие с хасидского лубка.
Их шепоток почти неуловим
И холодок почти непримечаем,
И нынче как сказать «Иерусалим»,
Когда на самом деле он Ерушалаим.
* * * Чуть ниже Узиэль, повыше Бейт-Ваган,
А между ними садик Авраама.
На каменной скамье израильская мама,
Читающая кожаный роман.Сойдя с автобуса, я вижу двух собак.
На противоположной остановке —
Пакеты, ящики, картонные коробки…
Увенчивает этот кавардак
Огромный чемодан, немыслимый рюкзак
И полная рука татуировки.И ведь нельзя сказать, что отродясь
Такой не видывал — это, конечно, «наши».
Израильская мама, углубясь,
Легко читает комментарий Раши*.
Сынок ее меж тем в коляске тихо спал.
Старик и мальчик говорят на идиш,
Старик сказал почти по-русски: «Видишь?»
Тот посмотрел и вдруг захохотал.
* * * Что город? Он совсем не золотой —
Подъезды кошек, улочки крутые.
Быть может, все столицы золотые?
Идешь, бывалоче, на Сретенку Трубой,
А купола, красивые такие,
Полуразрушены. Ну, думаю, Россия!
Я полагал, что здесь пейзаж заведомо другой.Конечно, издали, с высокого холма,
Перенести на холст или бумагу,
Но где река? Должна же быть вода!
И с чем сравнить? Похож на Злату Прагу?Но я ее не видел никогда.
* * * Пешком от рынка Маханэ Иегуда,
А по-арабски рынок просто шук,
Так вот, от шука несколько минут
До Сретенки, где бормоту дают
И принимают винную посуду.
Там в переулке нужный человек,
Ларек ларьком, на пять копеек жиже,
Но дочиста, а можно даже ближе,
Где просят милость четверо калек.
Итак, набив стеклом авоську и рюкзак,
Я огибаю памятник Давидке*,
И Крупской тоже. Плавный поворот.
Ведут, ведут, постукивая, плитки
До Яффских или Сретенских ворот.
* * * Все дни похожие, а этот не такой,
Те будние, а этот был в апреле,
Квартирку мы снимали у Яэли,
Но это к слову, разговор иной.
В тот день я был везде, и ты была со мной
В Гило, Рехавии, потом в Кирьят-Иовеле
И в Старом городе, охваченном стеной,
Где, несмотря на нестерпимый зной,
С толпой зевак по сторонам глазели.
Что понял тогда, непобедимый лапоть,
Когда пошли мурашки по спине,
Про них, про земляков в широкополых шляпах,
Как стали кудри наклонять и плакать
И тени оставлять на Западной Стене?
Три пьесы из Книги Царств
Урия Как искажают наши имена —
Давид — Вирсавию? Да ни за что на свете!
Глаза воловие, чудовищные ноги эти…
Смотри внимательно — сейчас войдет она,
Нет, не Вирсавия, а козочка Бат-Шева*.
Из-за такой же дурочки была
Сто лет назад Троянская война.
Царица Азии, Европы королева,
Открыла дверь, и в комнату вошла
Вдова, наследница листа военкомата,
Где всем положены и камушек, и дата.
Запясть звякнули, присела у стола,
Мы помним, Господи, Давидовы дела,
Помянем нынче Урию-солдата.
Давид Упреки? Может быть. Зато ни тени страха.
Он мысли и дела не ведал наперед,
Но и не восседал в собраньях Маараха*
И был как дерево весной в потоках вод,И слушал согревавшую его,
Но так и не согревшую ни разу,
Хотя, сказать по правде, нелегко
Поверить ее странному рассказу:Из Ленинграда, с матушкой вдвоем,
После войны сначала через Польшу,
И вот теперь в Израиле живем
И слова русского не слыхивали больше.
Михаль*
Ну что, принцесса, стыдно за меня?
И муж, и царь, а скачет, словно нищий,
Халявную бутыль вина опустошивший.
Пред всем Израилем и посредине дня.Куда изящнее: «Полцарства за коня!»
И стать Щелкунчиком или того почище.
Но, милая, пастух совсем иного ищет,
Чужая ты и вся твоя родня.Нет, нет, Михаль, не закрывай окна,
И чашку эту вылакай до дна,
И шторы разведи, и стой, поджавши губки…
А ты свою провидела судьбу?
Или мою — у зева душегубки
И с кожаной коробочкой на лбу*?
ПРИМЕЧАНИЯ
Хабиби — пример языкового заимствования из арабского в иврит, анал. «дарагой».
Комментарий Раши. — Раши (1040 — 1105) — автор классических комментариев к Торе и Талмуду.
Памятник Давидке — миномет времен войны за независимость (1948), установленный на одной из центральных площадей Иерусалима.
Но и не восседал в собраньях Маараха… — Ср.: Пс. 1: 1. Маарах — блок левых партий, уже не существующий. Наследницей Маараха является партия Авода (в настоящее время — правящая).
И с кожаной коробочкой на лбу? — Тфилин (или филактерии) — фрагмент Торы в кожаной коробочке, который накладывается с помощью ремней на лоб и левую руку во время определенных молитв.