КНИЖНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 11, 1996
Гайто Газданов. Собрание сочинений в трех томах. Составление, подготовка текста Л. Диенеша (США), С. С. Никоненко, Ф. Х. Хадоновой. Комментарии Л. В. Сыроватко, С. С. Никоненко, Л. Диенеша. Вступи-
тельная статья Ласло Диенеша и С. С. Никоненко. М. «Согласие». 1996.
Уже начинался рассвет, уже бледнели звезды;
и свет, и тьма стояли, не смешиваясь и не исчезая!
Г. Газданов, «Счастье».
Впервые за всю «издательскую историю» Гайто Газданова собранными «воедино» оказались девять его романов, документальная повесть об антифашистском Сопротивлении «На французской земле» и свыше трех десятков рассказов.
Заветная надежда на то, что выход трехтомника окажется переломным моментом в читательском восприятии этого до сих пор по-настоящему не разгаданного и не признанного адекватно его масштабу писателя, звучит в «странновато» (дл издания подобного типа) озаглавленном предисловии американского слависта, профессора Массачусетского университета в Амхерсте Ласло Диенеша — «Писатель со странным именем»1.
Помимо предисловия трехтомнику предпослана вступительная стать Ст. Никоненко «Загадка Газданова», «традиционно» деловитый тон которой являет собой известный контраст ностальгическим тонам предисловия. Так же контрастируют в издании комментарии и предваряющие их тексты «Газданов-романист» и «Газданов-новеллист», по своему характеру располагающиеся как бы между «Писателем со странным именем» и «Загадкой Газданова». По жанру труды эти можно определить как литературоведческую эссеистику: в отличие от статьи Никоненко, они при своей относительной пространности не снабжены сколько-нибудь обстоятельным научным аппаратом; стиль их отличает в меру «взволнованная» эмоциональность. Диенеш прав: «серьезный анализ» творчества Газданова еще впереди.
Эклектичность подхода к «материалу», по-видимому, обусловлена отсутствием у составителей концепции, котора отражала бы все этапы живой и сложной творческой эволюции писателя. Ведь дебютные рассказы Газданова — до «Товарища Брак» включительно, — представляющие собой некое единое художественное пространство, совсем не похожи на «великие работы 1930-х» (по определению Диенеша), а послевоенные романы «Призрак Александра Вольфа» и «Возвращение Будды» качественно отличаются как от «Вечера у Клэр» и «Ночных дорог», предшествовавших им, так и от более поздних «Пилигримов», «Пробуждения», «Эвелины и ее друзей». Рассказы 30-х годов (включая «Вечернего спутника», повторно при жизни Газданова опубликованного в 1959 году), внутренне также являющие собой определенное художественное единство, не однотипны с послевоенной новеллистикой, в свою очередь выделяющейся в особый пласт творчества писателя. Все эти хронологические периоды представляют собой достаточно различные планы и далеко не вполне «единообразно-соположные» уровни газдановской прозы. (Особенно очевидно эволюция его подходов и взглядов проявляется в критических выступлениях: достаточно, к примеру, сопоставить интерпретации творчества Гогол в «Записках об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане», опубликованных в пражской «Воле России» в 1929 году, и в эссе «О Гоголе», появившемся на страницах мюнхенских «Мостов» в 1960 году, чтобы убедиться в этом. Но литературно-критическая эссеистика в издании не уместилась, поэтому речь о ней — только в скобках.) При этом и романы и рассказы Газданова в трехтомнике даются как-то «внавал».
Вошедшие в собрание тексты подробно откомментированы. Хотя здесь и есть некоторые неточности — к примеру, роман «Призрак Александра Вольфа» впервые в России вышел в свет не в 1990-м, а в 1989 году («Литературная Осетия», No 73); первая в России публикация рассказа «Превращение» состоялась не в «Дружбе народов», а на страницах санкт-петербургского «Часа пик» (1995, 11 мая); «Повесть о трех неудачах» в России публиковалась («Владикавказ», 1995, No 2) и т. д., — важно, что результат достигнут, и результат достаточно серьезный.
Эта серьезность достойна «последнего романтика» великой русской литературы, и, может быть, особенно сегодня, когда из «звездных» уст столпов новой литературной номенклатуры, в одночасье поднявшихся «из андерграунда в истеблишмент», но, кажется, навсегда решивших остатьс в полюбившейся им исходной роли, сам термин «романтизм» порой звучит как глумливая брань.
Да, модернист Газданов был одним из ярчайших носителей художественного сознания романтического (в широком смысле) типа. В «Вечере у Клэр» читаем: «Я не помню такого времени, когда — в какой бы я обстановке ни был и среди каких бы людей ни находился — я не был бы уверен, что в дальнейшем я буду жить не здесь и не так. Я всегда был готов к переменам, хотя бы перемен и не предвиделось…» Почему он пошел сражаться на стороне тех, кого не любил его отец? Почему он уехал, несмотр на уговоры матери, боявшейся, что ей привезут его труп, — уверенный, что его не убьют? Как он принял это решение? «Помню, незадолго до моего отъезда, который тогда не был еще решен, я, сидя в парке, вдруг услыхал рядом с собой польскую речь; в ней часто повторялись слова «вшистко» и «бардзо». Я почувствовал холод в спине и ощутил твердую уверенность в том, что теперь я непременно уеду. Какое отношение эти слова могли иметь к ходу событий в моей жизни? Однако, услыхав их, я понял, что теперь сомнений не остается. Я не знал, появилась ли бы такая уверенность, если бы вместо этой польской речи рядом со мной раздался свист дрозда или меланхолический голос кукушки».
В модернистской форме потока сознания, в обостренной саморефлексии рассказчика, выражена — одна из центральных в романтической идеологии — идея движения, по метафизической сути своей понижающая значение категории вещи. Ожидание перемен, изменений — ориентированность на движение — «было чем-то врожденным и непременным и, пожалуй, таким же существенным, как зрение или слух». Адаптация к тому или иному устойчивому — тяготеющему к неподвижности — укладу, неизбежно означающая некий компромисс с вещным внешним миром, неприемлема для такого сознания. Мир этот для него — «всего лишь явление, Майя, бывание — по буддизму, представление — по Шопенгауэру» (Л. Силард). Главная его интенция — проникновение, прорыв к сокровенной подлинности сквозь внешнее. Глядя на человека, говорившего «вшистко» и «бардзо», он видит на его лице «выражение испуга и готовности тотчас же улыбнуться и еще, пожалуй, едва заметной, едва проступающей, но все же несомненной подлости: такие лица бывают у приживальщиков и альфонсов».
Романтическое сознание не может беспрепятственно адаптироваться к «классически-рациональному» укладу жизни большинства. Оно одиноко в любом времени и при любом политическом режиме. Отказавшись уехать, оставшись, примкнув к победительному большинству, он неизбежно утратил бы самоидентичность. Говор проще: погиб. И дело не в том, что Газданов в Советском Союзе мог быть репрессирован, хотя наверняка был бы. Речь не об истории, а о метафизике. Чтобы не погибнуть, не омертветь, чтобы жить, оставаясь собою, необходимо, освобождаясь от марева мнимостей, двигаться навстречу неизвестности, переживая — это тоже из «Вечера у Клэр» — все, что было до сих пор в твоей жизни, что осталось позади и продолжает существовать без тебя.
Соглашаясь с Диенешем, хочется верить, что Газданов переживет и это — первое в истории — издание собрания его сочинений, что имя его «прозвучит в стране чуть громче, чуть слышнее», что оно войдет все же по-настоящему в «литературный оборот» сквозь незримую завесу какого-то — растерянного? — молчания, чем-то похожего на затянувшуюся неловкую паузу, изредка прерываемую почтительно-деликатным покашливанием. Может быть, тогда появятся аналитические материалы, посвященные этой прозе, а те, что уже появились (включая почему-то упорно замалчиваемую работу Андрея Устинова из Калифорнии), будут напечатаны в российских изданиях. А там, глядишь, недалеко и появление первой изданной в России монографии о творчестве Гайто Газданова.
Сергей КАБАЛОТИ.
1 Ласло Диенеш — автор первой монографии, посвященной творчеству Газданова, известен российскому читателю послесловием к публикации газдановского романа «Полет», озаглавленным строкой из романа («Дружба народов», 1993, No 9). Алан Черчесов в своем эссе «Формула прозрачности» («Владикавказ», 1995, No 2) не так давно воздал дань умению этого литературоведа «столь долго, терпеливо, бережно и вдумчиво вникать в негромкую, трепетную и удивительную мелодию газдановского письма».