БЕЛЫЙ КВАДРАТ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 10, 1996
Владимир Бурич. Тексты. Книга вторая. Стихи. Парафразы. Из записных книжек. М. 1995. 352 стр.
Вторая, посмертная книга Владимира Бурича (1932 — 1994) — практика и теоретика новой волны русского свободного стиха — издана Музой Павловой, женой поэта. Она дополняет первую, как подводная часть айсберга надводную. И не столько стихами, сколько личным, биографическим материалом, той реальностью мыслей и впечатлений, что сгущаются в сон творчества. Ее дополнительность, подчиненность первой и главной книге подчеркивается тем же названием и тем же оформлением.
На черном поле обложки — белый квадрат. Не только как символ вечного противостояния света и мрака, но и как полемика с черным квадратом — ведь в белом — для Бурича — «всегда тайна и возможность». Черно-белый контраст, вынесенный на обложку, — это еще и характеристика сознания поэта, романтически-поляризованного («или — или»), поэта, прожившего жизнь — прежде всего литературную — по принципу инакомыслия: «Я думаю иначе — следовательно, существую».
Инаковость становится экологической нишей, в которой личность с высоким уровнем самооценки может сохранить себя. И поэтому поэзия для Бурича — «не отражение действительности», но «одна из форм психологической адаптации, прикладная психология». И в качестве таковой она не нуждается, по Буричу (словами Пушкина), в «условных украшениях стихотворства».
Открывают книгу символы противостояния (в этом стиле и фотография поэта — «бодающий Бурич»), закрывают — взаимопроникновения: железная ограда, «ассимилированная» деревом. Четкая графика стихотворений, их «последовательный рационализм» нейтрализуется в итоге многозначительным образом-символом. Что это — светлый рацио расписывается в своей беспомощности или трезво осознает пределы, которые ему не доступны?
«Я не верующий, а думающий, / Сомневающийся я», — признается поэт. Вся гуманистическая культура выросла на таком фундаменте, правда вследствие этого постоянно колеблемом и проверяемом на прочность. «Гуманист-одиночка» (самохарактеристика), Владимир Бурич обходится без смысла жизни, но признает ее цель — биологическую адаптацию. И тогда, по Буричу, не существует литературы хорошей и плохой, а есть литература адаптирующая данного индивида или нет.
Поэтому поэт и писал о том, что в любом социуме и во все времена встает перед каждым человеком, о том, ради чего люди обращаются к искусству и религии, а если те не дают спасительных ответов — к алкоголю и наркотикам.
Стихи мои
профилактические прививки
от страха
отчаяния,
ужаса смерти.
В стихотворении, открывающем книгу, вечная тема неизбежного старения и убывания жизни воплощена в образах еще недавно современного ритуала. Жизнь проходит, как демонстрация трудящихся. Жизни перепадает казенного оптимизма, только оттеняющего трагизм бытия, а демонстрация приобретает характер тягостно-повторяющегося мифа. Личность оказывается под двойным гнетом социального и природного. Сознание фиксирует положение в дурной бесконечности, из которой выход только один — за пределы жизни. Но следующее стихотворение напоминает: ты не вправе распоряжаться собой, ты «на вершине стройплощадки, называемой родом», ты — «единственное, из-за чего они жили».
Сознанию поэта присуща жесткость познающего разума. И прежде всего по отношению к самому себе («и снова / желание заглянуть в себя / в дырочку от пули»). Бестеневое освещение операционной преобладает в стихах Бурича. Поражает сочетание в одном человеке инструмента и объекта исследования. В сущности, единственное, чего он по-настоящему боится, — это «умереть на самом интересном месте». Вероятно, это так и случилось: он умер в Македонии, во время Стружских вечеров поэзии, после яркого, взволнованного выступления.
Бесстрастно «любопытные глаза» — обязательный атрибут поэта, по Буричу, — компенсируются постоянным ощущением себя «внутри удара и боли», что и превращает его предельно лаконичные, холодновато-сдержанные стихи в сгустки целящей энергии. Метод Бурича, в сущности, акупунктура: легкие, отвлекающие поглаживания и — точный, всегда неожиданный укол с расходящимися волнами ассоциаций.
Дуешь в волосы своего ребенка
Читаешь названия речных пароходов
Помогаешь высвободиться пчеле из варенья
Каким предательством ты купил все это?
Он не покупал ни житейского, ни литературного благополучия. По его глубокому убеждению — «жить стыдно». Вообще жить. А не только хорошо или, скажем, за границей.
Даже соглашаясь с Буричем («Мы отстали на целую стихотворную систему, более точно отражающую психологию современного человека»), хочется заметить, что любой стих — это всего лишь методика. Она вовсе не гарантия успеха, скорее, веяние времени, предлагающего иные технологии. В поэзии, разумеется, все определяется уровнем личности. Ее технологические предпочтения — всего лишь добавочная информация о ней самой, так же как и ее современность — всего лишь радужная пленка на поверхности вечного источника. В сущности, совесть — единственная традиция русской поэзии. И в этом смысле Владимир Бурич — поэт вполне традиционный.
Валерий ЛИПНЕВИЧ.