стихи
АНДРЕЙ ФИЛОЗОВ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 9, 1995
АНДРЕЙ ФИЛОЗОВ
*
ДВЕ ТВЕРДЫНИ
И никто из ушедших не возвратится.
А. Э. Хаусман
“Шропширский парень”.Сказал ей: Тут же пристроились и кошки.
Дж. Хэрриот, “Собачьи истории”.
— Выключи газ. Она спросила:
— Да, да, разумеется, он уходит, — — Разве он уходит?
— Закрой кран, выключи газ, он уходит. сказал я ей.
Слышишь тонкое, как тетива,
Нежное, как сумерки,
Тонкое и нежное, как струйка белого пара
Из котелка с островов Восточных морей,
Как свист стрелы, поражающей беззащитную плоть,
Как дыхание
болотной гадюки — Бедной твари,
чей яд Поражает беззащитную плоть за десять секунд —
Помнишь, у старого толстого мистика —
Сыщика-неудачника и непризнанного поэта,
Рыцаря печального образа Темзы,
Помнишь —
в поместье убийцы-врача, задолго До времени белых халатов,
Помнишь — у доктора в комнате
Несгораемый шкаф,
Глухое железо, скрывавшее
Шепот в ночной тишине, — чуткую смерть —
Поражающую беззащитную плоть за десять секунд,
Вещь, в ночи приходящую,
Помнишь, слышишь — свист,
Тонкое и нежное дыхание несотворенной твари,
Грубо сработанной руками грубых людей,
Дитя плоской мысли и чутких пальцев, —
Закрой газ, он уходит,
Поверни кран в крайнее левое положение,
Распахни окно пошире —
Нет, не так: я сказал — пошире,
Это тебе не шутки — уходит газ;
Распахни окно, открой воду — так вот —
Пусть течет ломкой звенящей струей,
Бледное пламя в окне, — отражая
Уносит смерть в потаенные вода
Комнаты мироздания — оттуда ли нам закоулки миров, отдаленные
Ждать Света? Придет ли
Свет? Прекратится ли смерть —
Тонкая, неуловимая, проистекающая из кранов,
Уносящая жизнь, как песок сквозь пальцы,
Убегающее драгоценное время,
Только тем драгоценное, что, убегая,
Уносит с собой
частицы нашего времени в свой черед, Частицы любимого “я”, отпущенного попущением
Вечной Любви временной нашей гордыне;
Так вот —
Наши союзники —
Окно —
прозрачное око стены, Растворяющееся навстречу внешнему Свету
Света внутреннего; вода — по воле
Чистая, ломкая, уносящая тьму
Во тьму ржавых труб подсознания,
Куда внешний Свет волен сойти,
Как во ад,
Сойти в недра гроба,
Освободить чтобы
Темную воду от смерти, —
Темна вода в облаках, —
Так вот —
Свет, внешний Свет, призываемый
Внутренним, допускаемый им светом
В темные комнаты жизни; вода —
Чистая, ломкая, проливающаяся без меры
На праведных и неправедных, предаваемая
Нами неисчислимое множество раз,
Отпущенная на волю слепого ущерба
Слепой и ущербной волей, чья власть
Допущена попущением высшей власти, —
Вода, составляющая наше тело и свет,
Тело питающий, —
пусть наконец Послужат тому, для кого они созданы:
Свет прольется в окно, вода унесет смерть —
Вечная добрая магия дома.
— Но как, — ты спросила, — мне быть,
Когда непонятно, открыт он или закрыт?
В самом деле, непонятно —
Открыта или закрыта пасть смерти.
Эти старые плиты — сущая рухлядь.
Краны у них не помечены;
Отворена или закрыта дорога песку, непонятно,
Убегающему сквозь пальцы.
Смотришь — а кран не закрыт, хотя как бы
Закрыт — ничто не предвещало песок.
— Смотри, — сказал я, — это просто.
Влево — закрыт, жизнь цветет; вправо — открыт.
Проходя мимо, заглядывая на кухню, Проверяй,
Когда пьешь чай, гладишь кошку и смотришь в окно,
Повернут ли кран в крайнее левое положение;
Проверяй, — сказал ей, — проверяй,
Ведь это не газ — это жизнь твоя уходит,
Убегает, как песок сквозь пальцы;
Проверяй, — сказал я, — то и дело
Проверяй, если хочешь жить. Смотри, — сказал я, —
Чтобы в одно прекрасное утро мы не проснулись
Мертвыми…
А наутро — Прекрасное утро —
Я сидел за столом на кухне,
Ел хлеб и сыр — пастушеский завтрак,
Привет от того, кто сказал,
Когда еще никто не сказал:
— Мальчик, мать узнавай и ей начинай улыбаться, —
Так вот —
Хлеб, сыр, окно и вода;
Старую книгу в новом цветном переплете, я читал
И вдруг —
Просто так, невзначай —
Поднял глаза и увидел:
Кран на плите. Он был прочно закрыт.
Была повернута в крайнее правое положение. Ручка
— Боже мой, — подумалось мне, — я все спутал,
Перевернул, переставил правое с левым вчера,
Сено, солому; местами
Крайнее левое положение. переменил жизнь и смерть.
Ты спала, я сидел
У закрытого мною окна,
Перед краном, у молчащей воды,
Таившим в себе всю нелепость нашей тщеты,
Всю тщету
нашей предосторожности, немощь Нашей гордыни, в ней же
Таилась смерть, волею вечной Жизни
Дающая нам по временам
Так я понял закон жизнь временную.
Тщетной предосторожности, начертанный на сердцах
Каина и Иуды — старых, верных
Братоубийц и предателей — наших отцов,
Наших друзей, нас самих — закон жизни
И смерти, подобный тому, как мы открываем
По воле своей или случая и закрываем кран;
Закон левого — правого, согласия и отрицания,
Да и нет, рассекающий
Тело воли, чувства и чудом
Не проницающий тело
Разума, поражающий
Бедную сотворенную плоть за десять секунд.
И тому,
Кто понял этот закон и все же не хочет,
Не в силах себя умолить захотеть
Подняться над ним, выйти из-под его власти,
Освободиться от царства случайности и необходимости,
Лучше уж, как советует лучший
Или один из лучших поэтов
Последних лет прошедшего века, —
Если нет сил захотеть открыть путь воде —
Чистой, ломкой, открыть окно, распахнуть его,
Чтобы внутренний свет вышел в слезах,
Как в водяных брызгах, навстречу
Внешнему свету, —
Так вот —
Лучше ему повернуть черный кран,
Отворить кровь, открыть кингстоны, включить газ,
Предоставить времени течь, как песок сквозь пальцы,
Разом уже отказаться от выбора,
От двух царств — от царства
Любви и разума, воды и света,
Воли и чувства, случайности и необходимости, от царства
От их вечной борьбы —
И предоставить убийце в белом халате
Цепляться вместо него за его жалкую жизнь,
До крови проплакать его бедную сотворенную плоть,
Верный и вечный, сквозь хрустальные брызги и радугу слез когда разум,
Холодно отмечая верное, вечное сострадание,
Начинает обратный отсчет коротких минут:
— Шесть, пять, четыре, три, две, одна, —
Пока он не разогнется над телом, став старше
Еще на шесть минут сострадания жизни,
Что ушла, ее больше не будет уже, а глаза
Явят его взору из-под очков неподвижность зрачков
Расширенных, а чуткие стрелки приборов,
Созданных попущением вечной Любви
Любви временной и земной — стрелки на терминале застынут поддержанию
В крайнем левом положении.
Авторский комментарий
“Две твердыни” — название второй части эпоса Д. Р. Р. Толкиена “Властелин колец”, повествующей о противостоянии царства людей, наделенных правом свободного выбора, царству мирового зла.
Восточные моря — здесь: распространенное простонародное название Японской империи, бытующее в Китае. В ходе чайной церемонии — одной из принятых в Японии практик буддизма, символизирующего для автора торжество косной человеческой воли над провидением Господним, вода для заварки приготовляется в котелке.
Болотная гадюка, созданная воображением А. Конан Дойла и ставшая орудием убийства в рассказе “Пестрая лента”, никогда не существовала в природе. В стихотворении автор упоминает о ней наряду с газовой горелкой и кое-чем еще как о явлениях одного порядка, отсутствующих в первоначальном замысле Бога о людях и выступающих, следовательно, закономерно убийственным результатом самодостаточной человеческой деятельности.
…оттуда ли нам ждать Света? — Мф. 24: 26. Иисус предостерегает от поисков “частного” спасения в “пустыне” (здесь: аскетическом уходе от мира, нуждающегося в человеческой помощи) и в “потаенных комнатах” — внутренних помещениях Иерусалимского храма, открытых только священникам (здесь: формальном следовании Закону, оборачивающемуся в этом случае “законом жизни и смерти”, — см. ниже).
Придет ли… — здесь автор применяет иронию.
Привет от того, кто сказал… — Речь идет о знаменитой эклоге Вергилия, ставшей для христианского мира предметом бесчисленных споров и пререканий.
…по воле своей или случая… — Отказавшись от “внешнего Света”, отринув Бога, человек во многом утрачивает свободу выбора, переходя в мир, где всякое действие направляется лишь его собственной, поврежденной волей или становится проявлением темных иррациональных сил.
…один из лучших поэтов… — имеется в виду восьмистишие А. Э. Хаусмана “Если случится, что глаз твой соблазнит тебя…”, перефразирующее известные строки Писания. Проповеди Иисуса о спасении ценой самоотречения Хаусман противопоставляет призыв к окончательному утверждению личной воли, предписывая отчаявшемуся в борьбе со злом самоубийство. Стихотворение предвосхищает дальнейшую участь самого поэта.