ДЕМОКРАТИЯ И ДЕМОС
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 1994
ДЕМОКРАТИЯ И ДЕМОС
В июньской книжке “Нового мира” за этот год было напечатано эссе Юлии Латыниной “Демократия и свобода”, в котором на широком историческом материале рассматривались сложные проблемы взаимодействия, взаимопроникновения, а порой и противостояния, взаимоотталкивания этих двух стержневых для нашего времени и нашей страны категорий.
Материал В. Гурвича поступил в редакцию в то время, когда статья “Демократия и свобода” находилась в наборе. И хотя г-н Гурвич не был знаком с ее содержанием, он тем не менее, по сути дела, развил, дополнил и расширил наблюдения и выводы Юлии Латыниной. Таким образом, работа В. Гурвича может быть воспринята как своеобразный упреждающий отклик на предшествующую публикацию.
Сам факт появления двух тематически близких и, однако же, написанных совершенно независимо друг от друга статей лишний раз подтверждает то обстоятельство, что вопросы строительства демократической государственности и сохранения и укоренения свободы и либеральных ценностей на отечественной почве по-прежнему остаюся одними из наиболее фундаментальных для нынешней России.
Несмотря на отсутствие в нашей стране после 1917 года и до самого последнего момента классического образования, практически всем россиянам известно, что в переводе с древнегреческого слово “демократия” означает власть демоса, то есть народа. Но насколько существующие в мире системы, называющие себя демократическими, соответствуют этому названию? Если подходить к ситуации с формальной точки зрения, то следует признать, что в основном так оно и есть: в государствах с развитым демократическим устройством власть находится в руках народа или, вернее, тех людей, которых народ сам избирает. В этих странах регулярно проводятся всеобщие выборы, пресса и телевидение беспрепятственно реализуют свои права на свободу информации, что позволяет им без устали ругать правительство; парламент, политические партии действуют без всяких ограничений и достаточно честно борются за голоса избирателей.
Нынешний вариант демократической системы — результат долгого эволюционного развития, в ней сконденсировалась человеческая мудрость и терпимость, накопленные за прошедшие столетия, сконцентрировался многовековой исторический опыт. В демократии обрел свое выражение инстинкт самосохранения общества, нашедший после долгого поиска цивилизованную форму для своей реализации. Так что демократия без сомнения является великим достижением политического строительства. Ее преимущества перед другими формами политических систем заключаются в том, что, с одной стороны, она способна обеспечить неуклонное эволюционное развитие общества, а с другой — поддержание и сохранение общественной стабильности. Таким уникальным сочетанием не обладает ни один из деспотических режимов. Но и у демократии есть свои ахиллесовы пяты.
Прежде всего следует указать на опасность, которую представляют собой чрезмерные демократические иллюзии. Непонимание сути демократии, фетишизация ее идеалов приводят нередко к печальным последствиям. Во многих случаях демократию воспринимают как высшую ценность, которую необходимо оберегать и защищать при любых обстоятельствах. В действительности дело обстоит несколько иначе — сама по себе демократия не обладает какой-либо сверхценностью, она не более чем инструмент для достижения определенных целей, для стоящих перед обществом задач. Ее можно сравнить с рамой, в которой висит ценная картина. И если полотну нанесен урон, то никакое обрамление не способно его восполнить.
Абсолютной ценностью обладает не демократия, но свобода. Демократия — только способ ее наиболее полной реализации, конкретная форма, в которой она существует в современном мире. Поэтому когда люди стремятся защитить отвлеченные демократические принципы, не соотносясь с тем, способствует ли это сохранению или укреплению свободы, то нередко возникает ситуация, когда слишком широкая демократия начинает угрожать самому существованию свободы. Такие примеры хорошо известны: свержение большевиками Временного правительства, которое пыталось удержаться в рамках демократии и закона и не сумело вовремя нейтрализовать их противников пусть даже недемократическими методами; приход нацистов к власти в Германии через демократические парламентские выборы… Такие странные на первый взгляд коллизии происходят из-за наличия так называемой демократической ловушки, механизм которой мы только что описали: общество отстаивает не цель, но средство, не свободу, а демократию. Этой ситуацией ловко пользуются противники и свободы и демократии. Исходя из тактических соображений, они вдруг начинают заявлять о себе как о горячих поборниках демократических принципов, которые они будто бы готовы отстаивать до последней капли крови. (Так зачастую и происходит — только кровь обычно не их, а либо настоящих защитников демократии, либо обманутых ими людей.) Антидемократические силы давно уже осознали, что при определенных условиях демократические институты становятся весьма удобными для подъема на вершины власти. Такая ситуация ставит подлинных демократов перед сложным выбором: для того чтобы спасти демократию в целом, им приходится жертвовать отдельными ее частями, а в критической ситуации и всей демократической системой. Но подобная вынужденная мера дает основания противоположному лагерю прибегать к безудержной демагогии, обвиняя своих противников в нарушении священных принципов демократии, в стремлении к диктатуре и т. д. В этой связи уместно привести слова немецкого философа К. Ясперса:
“В решительные моменты всегда остаются выборы, в которых участвует все население данной страны. Однако форма демократии, то есть право на свободное, равное и тайное голосование как таковое, отнюдь не является гарантией свободы… Свобода, особенно если она предоставляется народу, не подготовленному к этому самовоспитанием, внезапно может не только привести к охлократии и в конечном итоге к тирании, но уже до этого способствовать тому, что власть окажется в руках случайно поднявшейся клики, поскольку население, по существу, не знает, за что отдает голоса…
То, как подлинную демократию защищают от охлократии и тирании, от случайной клики и духовно зависимых людей, является жизненно важным вопросом свободы. Необходимо создать сдерживающие инстанции, способные противодействовать самоубийственным тенденциям формальной демократии. Абсолютный суверенитет случайно оказавшегося в данный момент у власти большинства должен быть ограничен чем-то стабильным”.
Если обратить особое внимание на окончание этой длинной цитаты, то возникает ощущение незавершенности мысли. В чем же заключается это самое “стабильное”, которое должно каким-то образом ограничивать суверенитет случайно оказавшихся у власти людей? Ответа Ясперс не дает. Между тем он очень важен и нужен, ибо от того, как решается в тот или иной исторический момент данная дилемма, нередко зависят судьбы государств и даже всего мира. Найти решение этой проблемы непросто, ибо в ней нашла отражение уже обозначенная нами коллизия свободы и демократии. Отношения, которые возникают между ними, это не только отношения сотрудничества и партнерства, их также разделяет сильное энергетическое поле противоречий.
1
По традиции, родиной демократии считается Греция. Но почему она возникла именно там, почему именно в этой стране она получила такое мощное развитие и звучание? Откроем одну из страниц греческой истории. С 725 по 325 год до нашей эры Эллада испытывала серьезную нехватку продовольствия. Как она попыталась выйти из кризиса? Города Коринф и Халкида стали направлять свое избыточное население для колонизации других территорий, где воспроизводились порядки метрополий. В присущем ей стиле повела себя Спарта: для удовлетворения земельного голода она захватила соседние греческие земли. Это стало одной из причин глобальной милитаризации Спарты.
Иначе отреагировали на ситуацию Афины. Там попытались переориентировать экономику на экспорт, одновременно стало поощряться развитие ремесел и торговли. Это дало толчок к изменению политической системы: назревавшая социальная революция была предотвращена благодаря использованию политических и экономических регуляторов и демократизации общественной жизни. Позднее эти преобразования дали основание Периклу охарактеризовать данный период школой для Эллады.
(Отметим, что подобная ситуация повторялась затем в истории бесконечное количество раз. И всегда при ее разрешении возникала, условно говоря, афино-спартанская дилемма: идти по пути внешней экспансии и внутренней реакции или совершать глубокие социальные и демократические преобразования?)
О чем свидетельствует эта историческая реминисценция? Потребность в установлении демократического режима появляется там, где на тот момент существует наивысший уровень свободы. В свободе же нуждались прежде всего те общества, где серьезное развитие получили торговля, ремесленное производство, то есть там, где уже существовало достаточно глубокое разделение труда. Потребность в свободе в подобных общественных системах возникает еще и потому, что и занятие торговлей и ремеслом требует инициативы и личной заинтересованности в результатах своей деятельности. Это приводит к появлению относительно независимого и самостоятельного слоя людей, не терпящих над собой грубого принуждения. Такие тенденции особенно явственно проявлялись в морских цивилизациях, ибо заниматься мореплаванием, морской коммерцией могли только свободные члены общества. В свою очередь свобода, чтобы не обратиться в анархию, потребовала определенной общественной организации, которая и вылилась в систему, получившую название демократия.
Конечно, наличие развитой торговли, пусть даже морской, вовсе не означает автоматической победы демократии: общество пребывает в состоянии перманентного колебания между свободой и деспотией. Даже страны, где, казалось бы, демократические институты укоренились глубоко и на первый взгляд бесповоротно, потенциально находятся в том же состоянии. Случай же с Афинами один из немногих, где народ отдал предпочтение свободе. Это судьбоносное решение привело к тому, что в этом малюсеньком государстве оказались выработаны те принципы, впервые прошли апробацию те идеи, которые затем в значительной степени определили путь и характер развития европейской и мировой цивилизации. При этом речь вовсе не идет об идеализации Афинского государства: демократия, которая там существовала, была крайне несовершенна и нестабильна — то она обращалась в форму охлократии, то власть переходила к аристократии. Эта демократия преследовала свободомыслие (вспомним казнь Сократа), проводила имперскую политику (Пелопоннесские войны за первенство Афин в Греции). И все же тот уровень свободы, который был тогда достигнут, позволил сделать такой шаг вперед в развитии социальной мысли, что даже и теперь мы постоянно обращаемся к этому наследию.
Древняя Греция оказалась первой страной, которая попыталась осуществить идею свободы на государственном уровне. Между тем проблема свободы личности возникла едва ли не сразу, как только человек осознал себя самостоятельной, уникальной сущностью. Однако свобода долгое время не воспринималась архаическими обществами как самостоятельная ценность. Так стали возникать различного рода деспотии. Другой путь был несравненно труднее и длительней, его выбрали лишь немногие нации и государства: он проходил через создание политической системы, которая не отнимала бы у народа свободу, а находила способ включить ее в государственный политический механизм. Так появилась демократия.
Как уже говорилось, демократия есть только форма, в которой выступает свобода, так сказать, ее вицмундир. Покрой же мундира определяется уровнем развития общества, той степенью свободы, какую оно в состоянии себе позволить, дабы не вызвать разрушительных тенденций. Речь идет о канализации свободы, о направлении ее по тем руслам, когда она способна стать влагой для орошения социальной почвы, а не селевым все затопляющим потоком.
Н. Бердяев писал: “Принудительное добро не есть уже добро, оно перерождается в зло. Свободное же добро, которое есть единственное добро, предполагает свободу зла”.
Демократия пытается найти компромисс, некое промежуточное состояние между той абсолютной свободой, которая одинаково распахивает двери добру и злу, и той принудительной свободой, которая уже есть не безграничное добро, но которая хоть как-то ограничивает распространение зла. В этой непростой антиномии и заключается основной вопрос демократии.
2
Отношения, которые складываются между свободой и демократией, неизбежно подводят нас к другой теме — о взаимоотношении народа и свободы, народа и демократии.
Мы привыкли видеть в свободе величайшую ценность, которая дана человеку. Это безусловно так, ибо все его развитие и есть обретение свободы, ее реализация, высвобождение себя из плена необходимости. Но это, так сказать, основной вектор движения. В реальности же отношения между свободой и человеком складываются более драматически. То, что свобода необходима для развития, вовсе не означает, что выбор всегда и непременно происходит в пользу свободы. Более того, гораздо чаще люди выбирают именно несвободу.
Почему так происходит?
Чтобы приблизиться к пониманию этого феномена, рассмотрим характер взаимоотношений двух понятий — свободы и справедливости. В массовом сознании они обычно стоят рядом, если вообще не сливаются. И это верно: свобода и есть высшее проявление справедливости, а справедливость возможна только на основе свободы. Вопрос в том, что понимать под справедливостью. Имено в различной трактовке этого понятия и находится нервный узел многих исторических противоречий и коллизий.
Справедливость в народном сознании ассоциируется обычно с уравниловкой. Такая ее интерпретация становится особенно очевидной, когда народная стихия выходит из берегов и становится неуправляемой. Нетерпимость ко всему, что выше среднего уровня, ко всему, что выше понимания массового сознания, ненависть к богатству — вот основной лейтмотив подобных движений. (В Англии в период революции даже существовало политическое течение, именовавшее себя уравнителями.)
“Списки отняты, писцы уничтожены, каждый может брать зерна сколько захочет… Страна вращается как гончарный круг: высокие сановники голодают, а горожане вынуждены сидеть у мельницы, знатные дамы ходят в лохмотьях, они голодают и не смеют говорить. Рабыням дозволено разглагольствовать, в стране грабежи и убийства. Никто больше не решается возделывать поля… людей становится все меньше, рождаемость сокращается. И в конце концов остается лишь желание, чтобы все это скорей кончилось. Нет ни одного должностного лица на месте, и страну грабят несколько безрассудных людей царства. Начинается эра господства черни, она возвышается над всеми, радуется этому по-своему… В то время как те, кто не имел ничего, стали богаты, прежние богатые люди лежат беззащитными на ветру, не имея постели. Даже сановники старого государства вынуждены в своем несчастье льстить поднявшимся выскочкам”. Так повествует древнеегипетский папирус о том, что получается, когда чернь добирается до власти. То, что случилось на берегах Нила более четырех тысяч лет назад, не напоминает ли происшедшее в 1917 году на берегах Невы и Волги?
Справедливость — это глубоко творческое, а следовательно, иерархическое понятие. Истинная справедливость противостоит всему уравнивающему, нивелирующему. Чем больше в обществе неравенства, тем оно справедливее. Но только в том случае, если это неравенство вырастает из свободы. В этом значении неравенство — бесчисленное количество вариантов, когда каждый человек самостоятельно творит свою судьбу, исходя из своих способностей, возможностей, желаний. Такое неравенство не имеет ничего общего с тем неравенством, которое существует в деспотических или сословно-кастовых режимах, где оно является принудительным, а потому нетворческим, несправедливым и неэффективным.
Многие, очень многие люди изначально враждебны такой справедливости, в основе которой лежит неравенство. И эта ситуация приводит к тому, что подобный порядок приходится удерживать посредством принуждения. Первоначально это принуждение опиралось преимущественно на прямое государственное насилие, подавление. Однако постепенная эволюция социальной мысли, а вслед за ней и государственных институтов позволила заменить его иными, более гибкими и мягкими методами: появилась политическая система, сумевшая мирно интегрировать в свои структуры основные слои общества, благодаря разумному социальному курсу примирить основные общественные страты с существующим положением. Но это не меняет саму суть проблемы: неприятие частью народа неуравнительной справедливости сохраняется, продолжает жить в его коллективном подсознании и всякий раз выходит наружу, едва нарушается статус-кво, рушится достигнутая стабильность.
В этой связи важно понять, как воспринимается человеком свобода. Это восприятие зависит от творческого уровня личности, ее нацеленности на высшие духовные ценности. Поэтому если народ в массе своей необразован, то в таком случае свобода понимается им как ничем не ограниченная вольница. У Достоевского есть такая мысль: говорят о свободе, а имеют в виду бунт. Речь идет о том желании вседозволенности, которое спит в подсознании человека и которое по большому счету не является свободой. По сути дела, это свобода зверя, выпущенного из клетки.
Несколько иная ситуация в цивилизованном обществе, тут народ уже приучен к высоким жизненным стандартам и рассматривает свободу как средство для удовлетворения своих потребностей. Истинный смысл свободы здесь во многом остается невостребованным, она приобретает односторонний утилитарный крен, создает так называемое общество потребления. И если, как это чаще всего случается, при переходе от тоталитаризма к демократии дерево свободы на первых порах не приносит сочных плодов, более того, уровень жизни резко снижается, то народ отворачивается от свободы и в лучшем случае равнодушно наблюдает, как ее топчут ее противники, а в худшем — сам охотно участвует в этом действе.
3
Как известно, в основу современной демократической системы легли идеи Монтескье о разделении ветвей власти. Необходимость такого раздела связана с тем, что любая власть стремится к своей абсолютизации. Чтобы воспрепятствовать этому, необходимы ограничители. Их роль и выполняют различные ветви власти, которые, контролируя друг друга, препятствуют доминированию какой-либо одной из них. Еще одним шлагбаумом на пути неограниченного всевластия становится закон; это тот гранит, в который как бы заковывается свобода. С одной стороны, это ведет к определенному ограничению гражданских свобод, но с другой — создает условия для того, чтобы максимальное число людей без опасений могли бы пользоваться такой законодательно ограниченной свободой. В данном случае человек как бы признается себе, что хотя для развития ему потребна свобода, однако для того, чтобы он мог без ущерба для себя пользоваться ею, он должен стремиться не нанести вреда другим членам общества.
Задача, которую пытается решить современная демократия, заключается в том, чтобы создать такие условия, когда в обществе сохраняется и всячески поддерживается принцип народовластия, в то же время сам народ устраняется, или, если быть точнее, отдаляется на почтительное расстояние от власти. Речь идет не о каком-то особом цинизме властвующих элит, а об объективной необходимости. Государство всегда отдается для управления элитарным группам, но если раньше они осуществляли свое господство, исходя исключительно из собственных интересов, не особенно считаясь с мнением своих подданных, то в эпоху всеобщего избирательного права им необходимо заручаться поддержкой избирателей.
В свое время правящие круги потратили немало усилий, дабы привить гражданам социальные идеи и навыки, которые, собственно, и составили основу современной демократии. Правда, следует отметить, что на самом деле это обучение было обоюдным. Правящие элиты от методов прямого подавления перешли к более гибкой тактике с использованием способов социального маневрирования. Предпринимательский класс хотя и с немалым трудом, но осваивал идеологию своих главных оппонентов — наемных рабочих, правда в приемлемом для себя варианте: был заключен исторический компромисс — социалистические и коммунистические идеи, которыми были сильно “заражены” народные массы, путем эволюции превратились в социал-демократические, которые уже не только не угрожали интересам буржуазии, но и во многом оказались полезны ей, так как давали возможность, с одной стороны, канализировать недовольных в цивилизованные безопасные рамки, с другой — накапливать опыт социального регулирования общественных процессов.
Такая ситуация находит свое воплощение в системе политических партий и организаций, главная задача которых — устранить народ от непосредственного влияния и прямого давления на власть и в то же время сохранить это влияние, сделав его более опосредованным. Реальные рычаги управления государством находятся в руках политических элит, но право на обладание этими рычагами та или иная элита получает с согласия всего общества. Это вполне работающая модель, поскольку в отличие от прежних времен нынешние правящие элиты имеют не закрытый, а открытый характер. Перемещение людей по социальным стратам, появление новых членов в элитных слоях происходит весьма интенсивно: практически любой человек обладает реальными возможностями попасть в привилегированные сословия, подняться на самую высокую общественную вершину. А задачи, которые ставят сегодня правящие группы, существенно отличаются от тех целей, которых они добивались раньше: они действительно озабочены не только своими клановыми интересами, но и интересами самых широких слоев социума и в целом пытаются в меру сил и способностей служить ему.
Да и в принципе полное отстранение народа от власти невыгодно политическим элитам. Самостоятельно они не способны справиться со все усложняющимися задачами по руководству обществом (хотя на разных ступенях власти уровень допуска народа к пульту управления государством сильно колеблется). Так, на Западе сейчас интенсивно происходит развитие системы самоуправления: в каком-то смысле здесь можно говорить об использовании методов прямой демократии, когда народ без посредничества политических элит решает свои дела. (Однако чем выше мы поднимаемся по лестнице власти, тем меньше влияние народа, тем больше значения приобретают политические лидеры и функционеры.)
Нынешняя парламентская демократия, в общем, доказала свою способность к успешному функционированию. Но такая возможность возникает в том случае, когда в обществе существует гражданское согласие. Сейчас очень популярна идея правового государства, под которым понимается верховенство закона. Однако суть правового государства не в этом. Условия для его строительства возникают тогда, когда основные слои общества приходят к согласию по вопросу, что существующая экономическая и политическая модель отвечает интересам большинства граждан. И лишь после того как прекращается сословно-классовая война, складывается реальная ситуация, когда закон становится на страже общечеловеческих ценностей, прав человека, а не эгоистических устремлений привилегированных групп.
4
Путь России к демократии по своим магистральным направлениям в целом совпадает с той дорогой, по которой двигались к ней другие страны. Однако по ряду причин он оказался более извилистым и долгим. Понять его особенности — это понять особенности самой России. Необходимо сразу отметить одно обстоятельство: демократия для России вовсе не чуждый институт, она нуждается в ней не меньше, чем любое другое государство. Из этого положения и следует исходить, размышляя о судьбах демократии в России.
Одним из исторических периодов, наиболее сильно повлиявшим на формирование современного облика России, было, как уже давно и хорошо известно, время царствования Петра I. Двойственный характер петровских реформ оказал самое серьезное влияние на последующее развитие государства.
Петр как бы разорвал душу России на две части. С одной стороны, им была проделана огромная работа по высвобождению страны из плена обскурантизма, невежества, экономической отсталости. Именно в его царствование в Россию стал проникать сперва тоненький, а потом все более мощный поток западных либеральных идей, которые затем заразили русское образованное общество. Под их влиянием это общество демократизировалось, постепенно менялся не только его образ мыслей, но и образ жизни, совершался постепенный переход от патриархального барства к более цивилизованным формам жизни. Но беда состояла в том, что новые идеалы вступали в острое и глубокое противоречие с реальной действительностью — усилением крепостной зависимости крестьян, отсутствием элементарных гражданских свобод большей части россиян. Такое сочетание несочетаемого приводило к появлению самых причудливых, фантасмагорических картин, проклятых Радищевым и высмеянных Салтыковым-Щедриным. Для человека, воспитанного на книгах французских энциклопедистов или на образцах британской политической системы, отечественные реалии становились источником постоянных терзаний, толкали на поиск крайне радикальных путей по преодолению внутреннего кризиса. Именно это и обусловило зарождение и становление революционных партий и те трагедии, которые предстояло пережить стране.
Разрыв между верхами и низами в той или иной мере характерен для любого общества. Однако в России он оказался катастрофически велик: в то время как образованное меньшинство развивалось весьма интенсивно и в каких-то областях даже перегнало своих западных коллег (наиболее яркое подтверждение этой мысли — появление великой русской литературы), сознание народных масс в целом менялось довольно медленно. Идеи, которыми жило просвещенное сословие, не доходили до нижних ступеней общественной пирамиды. Различные слои общества двигались как бы в разных направлениях. Если общественные сословия разделяет пропасть, такой противоход всегда несет серьезную угрозу гражданскому миру в государстве и в итоге ведет к гражданской войне, которая и случилась в России в 1918 году.
Суть трагедии, пережитой (и все еще переживаемой) Россией в XX столетии, заключается еще и в том, что те процессы, формирование новой социокультурной, цивилизационной и государственной модели, которые происходили в западных странах, идут у нас с большим историческим запозданием.
Становление демократии на Западе шло преимущественно в XIX веке и знаменовалось ожесточенными классовыми боями. И жестокими подавлениями власть предержащими выступлений низов. В качестве наиболее яркого примера можно привести расправу над парижскими коммунарами. Конечно, можно по-разному относиться к тьерам и ковеньякам, взять сторону их бескомпромиссного осуждения, но если отойти от моральных оценок и стать на почву объективного исторического подхода, то становится ясно, что насильственные меры тогдашних европейских правителей были в целом неизбежны и даже необходимы. Та враждебность низших слоев населения по отношению к молодым демократическим государствам, о которой выше уже говорилось, требовала во многих случаях жестких форм подавления смут и мятежей. Успешный исход этой борьбы оказался возможным в немалой мере еще и потому, что реальный уровень гуманности общества был тогда весьма далек от нынешних, уже ставших привычными стандартов. Западу удалось проделать основную “грязную” (и кровавую) работу по становлению современного демократического государства вовремя. Иными словами, там оказалось достаточно времени для того, чтобы обществу удалось закончить школу демократии, прежде чем там воцарилась настоящая демократия. Причем это в равной мере относится не только к пролетариату, но и к буржуазии, и к правящему чиновничеству.
По-иному складывалась ситуация в России. Так как движение к демократии здесь началось значительно позже, то оно совпало с периодом, когда власть уже не могла безоглядно использовать репрессии. Высшие слои общества были уже, как ни парадоксально это звучит, слишком цивилизованными, а мировое общественное мнение уже чутко относилось к использованию жестких методов в противостоянии правителей и народа. И хотя царский министр внутренних дел при обсуждении в Государственной думе вопроса о ленском расстреле ответил: “Так было и так будет”, он скорей говорил о желаемом, чем о действительном. Либерализм к тому времени уже прочно укоренился как в общественном сознании, так и в сознании правящей элиты Российской империи. Можно утверждать, что этот либерализм был не западным, а российским, то есть весьма непоследовательным, но он уже не позволял переходить определенную черту, связывал руки репрессивным органам. В этом плане очень показательно признание первого, и неудачливого, премьера Временного правительства князя Львова. После своей отставки в одной из частных бесед он говорил: “В сущности, я ушел потому, что мне ничего не оставалось делать. Для того чтобы спасти положение, надо было разогнать Советы, стрелять в народ. Я не мог этого делать”. Российские демократы не могли запросто стрелять в народ, однако наиболее активная и радикальная часть народа оказалась вполне способной убивать российских либералов.
Победа большевизма явилась результатом равнодушия большей части народа к индивидуальной свободе и его веры в свободу общую, в то, что несвобода всех дает на выходе свободу для всех. Этот странный силлогизм укоренился в сознании не только русской нации. Однако в России его влияние ощущается особенно остро.
…И вот уже несколько лет в России предпринимается очередная попытка по выращиванию в стране древа демократии. Нынешняя ситуация в целом укладывается в нарисованную нами схему, хотя и обладает целым набором своеобразных черт. Спущенная сверху “установка на демократию”, по сути дела, оказалась ненужной большинству населения. Первоначально возникший демократический порыв россиян был связан не столько с осознанным неприятием коммунистической системы, сколько с надеждой на быстрое улучшение экономического положения в стране, на скорый рост жизненных стандартов простых тружеников и, наконец, на упразднение ненавистных народу привилегий советской партократии. Однако после того как надежды на поднятие жизненного уровня не оправдались (более того, он начал быстро ухудшаться), после того как полученная из чужих рук свобода принесла с собой многие негативные явления, такие, как коррупция, резкий рост преступности, стремительное расслоение общества на богатых и бедных, миллионы людей отшатнулись от демократии. Выборы в Федеральное собрание, успех антидемократического блока (либерал-демократов, коммунистов, взявших на вооружение, по сути, лишь одно средство — безудержную демагогию) свидетельствуют о том, что по-прежнему ни демократия, ни свобода не воспринимаются народом как высшие ценности.
Скажу еще раз: главная наша беда в том, что мы постоянно запаздывали и запаздываем со становлением в стране демократической системы. Это ведет к тому, что у президента и правительства остается крайне узкое поле для маневра.
Демократическая система не может прорасти глубоко корнями в общество и в условиях тотального социально-экономического кризиса. События в октябре 1993 года в Москве — это отчаянная попытка либерального правительства и президента выбраться из демократической ловушки, в которую попало руководство государства, когда антидемократическое большинство Верховного Совета, используя демократические процедуры парламентской деятельности, вело отчаянную борьбу против демократии. Этот конфликт был абсолютно неизбежен, поскольку в основании его было противостояние неустойчивой слабой демократии и значительной обскурантистски настроенной части посткоммунистического общества — демократии и охлократии. (Избранная вместо ВС Государственная Дума оказалась не менее антидемократической, что, по всей видимости, предвещает новые политические бури.)
Конечно, есть факторы, которые работают на укрепление демократического режима в стране. Прежде всего это достаточно высокий образовательный уровень населения, который до определенной меры сдерживает антидемократические тенденции: разочарование многих россиян в прежних социалистических идеалах, понимание большинством народа, что возвращение в прошлое не принесет ничего хорошего. Но если ситуация в стране будет ухудшаться, влияние этих факторов будет ослабевать, ибо человек, которого жизненные обстоятельства постоянно вынуждают бороться за свое физическое выживание, постепенно теряет способность к трезвой оценке реального положения вещей. Он готов схватиться за любую соломинку, даже если разум подсказывает ему, что ничего хорошего из этого не выйдет. Эмоции и чувства в такой ситуации берут верх над голосом рассудка. Этим как раз объясняется успех деятелей типа Жириновского и Зюганова, чьи разглагольствования не отвечают никаким требованиям даже самой примитивной логики, но обладают большим эмоциональным и иррациональным зарядом, являются почти идеальными вербальными выражениями тех эмоциальных стрессов, в плену которых находятся миллионы людей. И все-таки, как бы ни закончилась нынешняя попытка укоренения на российской почве древа свободы, России без демократии в современном мире не выжить. И потому попытка эта будет повторяться снова и снова. По крайней мере до тех пор, пока существует на географической карте наша страна.
Владимир ГУРВИЧ.