«КРАСНО-КОРИЧНЕВЫЕ» — ЯРЛЫК
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 10, 1994
“КРАСНО-КОРИЧНЕВЫЕ” — ЯРЛЫК
ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?
Сейчас уже не вспомнишь, когда и кем был впервые употреблен термин “красно-коричневые” — в то время на него не обратили особого внимания. Он воспринимался сперва как специально придуманное ругательство, имеющее целью посильнее оскорбить, как пропагандистский ярлык, и думалось, что его судьба — оставаться в лексиконе эстрадных сатириков. Но он перерос эти рамки и стал полноправным элементом нынешнего русского языка. Поскольку язык наш умнее нас, к его подсказкам нужно прислушиваться. Если слово так быстро прижилось, не значит ли это, что за ним стоит нечто реальное?
* * *
Когда говорят о “красно-коричневых”, имеют в виду союз коммунистов с национал-патриотами. Но вот вопрос: возможен ли такой союз? Рассуждая теоретически, невозможен. Коммунисты исповедуют интернационализм — патриоты его отвергают; коммунисты ставят во главу угла классовую борьбу — патриоты призывают к социальной гармонии во имя процветания отечества; коммунисты называют религию опиумом для народа и сводят бытие к материи — патриоты поднимают на щит веру и считают материализм опасной заразой, принесенной к нам с Запада. Как же тут получится альянс?
Тем не менее он существует, и не просто существует, а является важнейшим политическим фактором сегодняшней России. Значит, теория чего-то недоучитывает и ее надо подправить. Следует осмыслить явление в его живом виде, поинтересоваться у представителей каждой стороны, как они могут сотрудничать вопреки тому, что должны были бы быть заклятыми врагами. Спрашивая об этом людей, называющих себя патриотами, всегда получаешь один и тот же ответ: сегодня коммунисты уже не те, Россия их переплавила, переварила, они стали нормальными русскими людьми. То же самое говорят о себе и сами коммунисты. Один депутат бывшего Верховного Совета рассказывал мне о своей беседе с местным начальником Ярославской губернии, убежденным коммунистом. Тот сказал, что надо всячески укреплять Православную Церковь. “Так что же, ты веришь в Бога?” — спросил депутат. “Да, верю”. — “Какой же ты тогда коммунист?” — “А что, одно другому не мешает”. — “А может, ты и с пролетариями всех стран не хочешь соединяться?” — “Не хочу. Конечно, надо со своими соединяться”. — “И продолжаешь утверждать, что ты коммунист?” — “Конечно, коммунист, что такого, что я против интернационализма?”
В общем, объяснения сводятся к тому, что коммунисты переродились и стали близки по духу патриотам. Но если они переродились, то почему не назовут себя как-то иначе? Скажем, если шофер начнет водить не грузовики, а локомотивы, то он станет именоваться уже не шофером, а машинистом, а здесь переименования почему-то не делается. Возникает подозрение, что определение коммуниста как приверженца коммунизма слишком прямолинейно, что существует какой-то иной, более существенный его признак. Подозрение усиливается, когда вспоминаешь слова Ленина: “мы буквально выстрадали марксизм”. Оказывается, будущие большевики долго искали подходящее учение, пока не наткнулись на устраивающий их вариант. Выходит, не потому они стали большевиками, что взяли на вооружение теорию Маркса, а потому, что, изначально имея большевистскую природу, искали и нашли подходящую теорию как нечто очень нужное. Так чем же пленил их марксизм? Сами коммунисты объясняют: предельно простой (если не утилитарной) картиной мира, созданной марксистской теорией. Марксизм утверждает, что окружающий мир есть вечный и неизменный по своему устройству автомат, в котором нет ничего, кроме движущейся материи и законов ее движения, так что философия фактически сводится к физике. Что же касается человеческого общества, то согласно марксизму оно всегда развивалось в одном-единственном направлении: повышало эффективность производства, достигая этого сменой формаций, так что все секреты истории открываются этим волшебным ключиком.
Это было для большевиков самым ценным в марксизме. Он дал им возможность разложить все по полочкам и без особого напряжения мысли дать ответ на любой вопрос. Они любили повторять, что “учение Маркса всесильно, потому что оно верно”, но на самом деле для них была важна лишь “всесильность”, которую они понимали как “всеприложимость”, а “верность” была делом второстепенным. Еще в начале нашего века серьезным политологам, историкам и экономистам стало ясно, что марксизм неверен во всех своих компонентах, а уж после того, как блистательно провалились его прогнозы относительно мировой революции и выигрыша экономического соревнования социалистической системой у капиталистической, это сделалось очевидным для всех. Тем не менее марксизм оставался у нас “всесильным” до самого недавнего времени и ушел вовсе не потому, что его лживость сделалась слишком явной, а потому, что наши коммунисты начали склоняться к другому учению, тоже “выстраданному” ими.
Эта их новая всепобеждающая теория состоит в следующем. Основными субъектами исторического процесса являются нации, а также их группы, называемые этносами. Каждая нация и каждый этнос несут в себе исходное божественное начало, наполняющее их созидательной энергией. Когда эта энергия беспрепятственно реализуется, общество процветает и составляющие его люди живут счастливо. Но дело в том, что реализоваться этой энергии будто бы постоянно препятствуют некие с древнейших времен существующие тайные общества, образующие подчиненную единому центру злую силу, преемственно реализующую тщательно продуманный план захвата власти над всем миром. Поскольку жизненная сила наций и этносов, естественно, противится этой силе, своей первейшей задачей заговорщики якобы ставят разрушение национальных организмов, особенно самых крепких и здоровых. В последние века бельмом у них на глазу была “богоносная русская нация”, наиболее чутко распознававшая происки служителей зла и восстававшая против них. По этой причине главные усилия конспираторов направлены сегодня на то, чтобы заставить русских уйти с исторической сцены: расчленить их территорию, сделать их экономику сырьевым придатком Запада, молодежь развратить порнографией и наркотиками, взрослых споить водкой и т. п. Соответственно основной задачей всякого истинно русского человека является противодействие этим усилиям.
Когда сравниваешь теорию мирового заговора с теорией Маркса, сразу бросаются в глаза их существенные различия. Одна провозглашает приоритет национального притяжения, другая — классового. Одна стоит на позициях традиционализма, другая предельно революционна. Тем не менее большинство коммунистов безболезненно поменяли прежнее кредо на новое, даже не заметив этой перемены. Неужели символ собственной веры не имеет для коммунистов ни малейшего значения? Это не совсем так. Если вдуматься, можно найти общий содержательный элемент обоих учений — отрицание частной собственности и вообще всякого свободного самоустроения человека. Но, пожалуй, еще важнее два внешних признака нового любезного коммунистам учения: его простота и всеохватность. Теории мирового заговора эти признаки присущи еще в большей степени, чем марксизму, что в значительной мере и обусловило ее тихую, но очевидную победу над прежними коммунистическими догмами. В марксизме все же присутствовали какие-никакие общественно-экономические формации и классы, а здесь — только этносы и стремящиеся их разрушить конспираторы. Что же до широты охвата, то в этом отношении новая теория вне конкуренции. Любое негативное явление, где бы оно ни произошло, объявляется результатом злокозненных происков тайных сил и тем самым получает объяснение. Замечательно, что это объяснение заключает максимально возможный объем доказательности в самом себе, ибо из него вытекает невозможность отыскать внешние доказательства — силы-то тайные, к тому же столетиями совершенствовавшие искусство конспиралогии.
* * *
Коммунисты не принадлежат к людям, которых Евангелие именует алчущими и жаждущими правды, им нужна не правда, а правдоподобие. Зачем? Затем же, зачем им нужны простота и универсальность “единственно верного учения”. Простое, универсальное и правдоподобное учение дает им ощущение собственной правоты, без которого нельзя вмешиваться в жизнь других людей и перекореживать ее на свой лад якобы для того, чтобы она стала счастливой. Такое вмешательство составляет цель и смысл существования коммунистов, когда они получают возможность распоряжаться судьбами тысяч людей и двигать их, как фигурки на шахматной доске, по своим простеньким схемам, они расцветают и испытывают ту степень удовлетворения, которая ближе всего передается туманным словом “счастье”. (Поэтому понятно, что минимальным обязательным содержательным моментом коммунистической теории должно быть отвержение частной собственности: человек, опирающийся на собственность, делается независимым и может просто игнорировать всякие попытки организовать его жизнь извне.)
Люди коммунистического склада рождались во все времена, составляя какой-то небольшой процент населения — вероятно, не больший, чем процент левшей или альбиносов. В изобилующем разными человеческими типами обществе они находили свое специфическое место, становясь естественными лидерами локального масштаба. Ограниченность не давала подняться им слишком высоко, но апломб и самоуверенность, присущие им от природы, могли увлечь тех, кто был поблизости, на какие-то общие дела. Наверное, их-то и выбирали деревенскими старостами и ставили распорядителями на массовых мероприятиях вроде крестных ходов или празднования интронизации королевских особ. Это был не ахти какой вклад в социальную жизнь, но польза от него все же имелась.
Но на рубеже прошлого и нынешнего веков все резко изменилось. Пословица “бодливой корове Бог рогов не дает” перестала быть верной в отношении коммунистов. Эти люди начали представлять собой смертельную угрозу для человечества. Особенно опасными стали они в России.
В это время стремительно набирал силу давно (еще с эпохи Ренессанса) начавшийся в Европе процесс апостасии — отпадения человека от Бога, — в частности, нашедший свое выражение в общеевропейском, а затем уже и в общемировом культе атеистической науки как монопольной носительницы истины и средства разрешения всех стоящих перед людьми проблем. Сюжет апостасии весьма банален. Ветхий Завет повествует нам о неоднократных попытках возгордившегося человека обойтись без Бога, руководствуясь лишь собственным разумом. Первую из них предприняли Адам и Ева, пожелавшие “стать как боги”, а из других можно указать на затею построить Вавилонскую башню, чтобы разогнать с нее небесные силы. Библия сообщает, что эти попытки кончались очень плачевно, но причину не объясняет. Теперь, после нашего собственного апостасийного опыта, она достаточно очевидна. Дело в том, что при распространении в обществе безбожия оно, общество, лишается того единственного рода управления, который только и может быть по-настоящему эффективным, — религиозно детерминированной этики. Религия есть животворящая сила общества прежде всего потому, что она говорит с человеком о непреходящем — о вечности.
В своей вероучительной части религия дает целокупную и всеобъемлющую картину мироустройства, помогающую человеку понять свое место в мире и жизни, а в обрядовой части создает мистические предпосылки соединения человека с живым Богом. В результате религия делает человеческое бытие равновесным и гармоничным. Из этого равновесия как отдельного человека, так и целую нацию может вырвать только апостасия, так как она приводит к отказу пользоваться невидимой системой духовного питания, делающей нас жизнеспособными. В апостасийном обществе религиозные откровения сначала заменяются философскими рассуждениями, в которых универсальные категории уже не выступают эманациями Бога, а предоставляются своей собственной логике, и это выпадение скрепляющего их высшего понятия открывает возможность произвольного их толкования, что ведет к появлению множества спорящих между собою философских систем. Слово с большой буквы, Которое есть Путь, Истина и Жизнь, заменяется словом с маленькой буквы, человеческим учением, текстом. Идеи отождествляются с формулировками, и определенная совокупность формулируемых в словах идей может занять в шкале ценностей то наивысшее место, которое раньше принадлежало Богу. Это означает замену религии идеологией.
Учение, призванное организовать “правильную” жизнь, может выдвинуть теперь каждый желающий — от него уже не требуется ни чудодейственного, ни пророческого дара. Однако далеко не всякое учение превращается в идеологию — для этого необходимо, чтобы оно соответствовало общественному сознанию. А сознание это в ходе апостасии становится все более примитивным и рационализированным. И в какой-то момент у людей коммунистического склада появляется головокружительный шанс. Это тот момент, когда основная часть населения спустится на такой низкий уровень духовности, что будет готова принять в качестве идеологии наиболее примитивное и закабаляющее его учение. До того апломб новоявленных пророков завораживал лишь простодушных односельчан, теперь он начинает завораживать целые нации, и это позволяет самозванцам взять в свои руки власть. Теперь их поведение резко меняется. Для того чтобы провозгласить некое учение абсолютной истиной и пленить им заметное число людей, нужно, чтобы оно было лишь правдоподобным; но чтобы надолго сохранить его в качестве идеологии, необходима и некоторая правдивость, поскольку натяжки обнаруживаются со временем все более ясно. Правдивым же то элементарное учение, которое по плечу коммунисту, быть никак не может, между ним и реальностью непременно возникнет несоответствие. Как же быть? Нормальный способ устранить такое несоответствие состоит в переделке учения с целью приблизить его к реальности, но тот, кто располагает властью, может прибегнуть и к другому способу: переделывать реальность, подгоняя ее под учение. Коммунисты после прихода к власти так и поступают. Мы хорошо помним, как они делали это, став в России правящей партией. В 20-х годах они поселяли людей в коммунальных квартирах, чтобы подтвердить верность предсказаниям марксизма, что после свержения старого мира трудящиеся будут жить вместе, как братья. В 30-х они стали разрушать храмы и ссылать священников, поскольку Маркс не допускал наличия в социалистическом государстве такого опиума, как религия. Понятно, что когда жизнь насильственно организуется по теории, теория становится более “верной”, что прибавляет коммунистам ощущения своей правоты, а значит, дает им моральное право усилить давление на общество и еще больше укрепить свою власть. Это в свою очередь увеличивает возможности переделки жизни с целью вогнать ее в рамки учения — и так далее. Начинается лавинный процесс, ведущий к предельной идеологизации и к предельному же тоталитаризму. Те из россиян, кому, как и автору этих строк, около шестидесяти, могли воочию наблюдать этот процесс от начала и до конца. Сейчас цикл как будто завершился и марксисты потеряли свою власть, но радоваться еще очень рано. Вспоминая сегодня как ночной кошмар то время, когда их учение было действительно всесильным и втягивало нас всех в отвратительную ложь, мы не должны забывать и того, что коммунисты по-прежнему существуют в России и мечтают снова стать нашими хозяевами. И тут не утешишься мыслью, что их сравнительно немного, что сама природа не предусмотрела их массовости. Они остаются страшными людьми, так как имеют нынче в России не менее широкую поддержку, чем имели их предшественники перед революцией.
* * *
Теперь, после разговора о “красных”, поговорим немного о “коричневых”. Кто они такие? Это личности того же психологического склада, что и люди, которые содействовали приходу к власти большевиков в начале нашего столетия. Правда, те деятели поносили государственность и монархию, смеялись над религией и боролись за “народовластие”, а эти почитают царя, ходят в церковь и ругают демократию. Но это для них такие же малосущественные детали, какими для коммунистов являются догмы марксизма. Поэтому нужно задаться тем же вопросом, какой мы ставили в отношении коммунистов: в чем состоит не формальная, а подлинная суть этой группы деятелей? Семь известных мыслителей и публицистов начала века уже пытались ответить на интересующий нас вопрос, обозначив эту группу термином “интеллигенция”. Сразу надо сказать, что название это условно, ибо среди интеллигентов были и противники революции, а поддерживали революционеров не только интеллигенты. Но сборник “Вехи”, о котором мы ведем речь, уже не перепишешь, поэтому пусть в данном контексте термин прозвучит так же, как он звучал в 1909 году, когда сборник был опубликован. Посмотрим, что писали о революционерах и сочувствующем им общественном слое веховцы.
Петр Струве: “В облике интеллигенции как идейно-политической силы в русском историческом развитии можно различить постоянный элемент, как бы твердую форму, и элемент более изменчивый, текучий — содержание. Идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему”. (Разрядка здесь и далее моя. — В. Т.)
Об оторванности интеллигенции от почвы и ее изолированном положении в стране писал в “Вехах” и Сергей Булгаков, но он обратил внимание и на другую ее черту: “Интеллигенция стала по отношению к русской истории и современности в положение героического вызова и героической борьбы, опираясь при этом на свою самооценку. Героизм — вот то слово, которое выражает, по моему мнению, основную сущность интеллигентского мировоззрения и идеала, притом героизм самообужения. Вся экономия ее душевных сил основана на этом самочувствии”.
Бердяев, чьей статьей открывается сборник, отметил еще одно качество русской интеллигенции того времени — народнически-утилитарную установку. Он писал, что в ней “любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине”.
А вот что писал еще один веховец, Семен Франк: “Если можно было бы одним словом охарактеризовать умонастроение нашей интеллигенции, нужно было бы назвать его морализмом. Русский интеллигент не знает… никаких критериев, никакой ориентировки в жизни, кроме морального разграничения людей, поступков, состояний на хорошие и дурные, добрые и злые”.
Многое было подмечено в сборнике с большой зоркостью. Но с тех пор прошли десятилетия, и сегодня можно сделать подсказанные временем уточнения. Некоторые из свойств социальной группы, тяготеющей к коммунистам и оказывающей им поддержку, отнесенные в “Вехах” к постоянной форме, оказались относящимися к переменчивому содержанию — например, антирелигиозность. Устойчивость обнаружили только два признака, и надо отдать должное авторам сборника, как раз на них они останавливались подробнее всего. Прежде всего это внерелигиозный, не укорененный в Боге морализм, выражающийся в постоянном осуждении социальной несправедливости. Вторая черта, впрочем вытекающая из первой, — поза “героического вызова” по отношению к любой власти, проще говоря, фрондирование. Эти признаки, как и свойства коммунистов, вырастают из общего корня, определяются тайной потребностью души. Но это иная потребность. Коммунисту необходимо чувствовать себя правым, его верному помощнику необходимо чувствовать себя праведным. Может показаться, что это почти одно и то же, в действительности же различие тут очень существенно. Коммунисту надо быть правым, чтобы действовать, чтобы организовывать поведение людских масс, а действовать в этой области он должен по самой своей природе. Его союзнику, моралисту, надо чувствовать себя праведным не ради чего-то, а ради самого этого чувства, в котором он испытывает внутреннюю потребность. Чувство это является дальним отзвуком эсхатологических ожиданий, присущих его христианским предкам.
Нужно констатировать, что и марксизм, и теория мирового заговора имеют свои истоки в христианстве. Правда, истоки эти сущностно повреждены и извращены. Обе теории сложились в результате механического и потому порочного вычленения из органичного и гармоничного христианского вероучения одного и того же элемента: признания невидимого слоя бытия материально достижимым и даже существующим. Отвергая Небо, марксизм и конспиралогия как бы экстраполируют небесную метафизику в земную эмпирическую жизнь. Марксизм самонадеянно и кощунственно принимает на себя роль устроителя на земле Царствия Небесного — социального коммунизма. Новое учение, базирующееся на ксенофобии, помещает на землю самое отталкивающее, о чем повествует Священное писание, — сатану с его легионом бесов, и так формулируется теория всемирного заговора, все нити которого сходятся в едином центре. Место бесов занимают “плохие люди”, упорно стремящиеся не созидать, а разрушать, — срабатывает принцип моралистов делить все на свете на “плохое” и “хорошее”, о котором писал Франк. Деформация истины в обоих случаях имеет столь принципиальный характер, что образующиеся ереси не могут дать даже приблизительного ориентира для правильного жизнеустроения и годятся только для обмана. “Красные” с их помощью профанируют разум, “коричневые” — чувство. Сегодня этот обман зашел особенно далеко, так как коммуношовинисты объявляют себя верующими, а это неправда. По определению апостола Павла, вера есть “обличение вещей невидимых”, а наши коммунисты и квазипатриоты к таким вещам слепы. Апостол говорит: “Оружия воинствования нашего не плотские, но сильные Богом на разрушение твердынь: ими ниспровергаем замыслы” (2 Кор. 10, 4), — а они хотят ниспровергнуть замыслы митингами протеста. Такое чисто вещественное понимание проблемы мирового зла требует и вещественного же признака, отличающего носителей зла от “хороших” людей, и им чаще всего становится признак крови — принадлежность к определенной нации.
* * *
До сих пор мы рассматривали “красных” и “коричневых” по отдельности. Теперь попытаемся уяснить причины их союза.
Обозревая нашу недавнюю историю, можно сразу же отметить, что союз этот не случаен и порождается неким хотя и болезненным, но довольно прочным влечением, так что после разрыва он всякий раз возобновлялся. Причем восстанавливался по инициативе вторых, тогда как первые отвечали на эту инициативу не сразу и только тогда, когда видели в этом свою выгоду. В общем, со стороны “красных” это брак по расчету, а со стороны “коричневых” — по любви.
Самый крупный разрыв произошел после большевистской революции, когда победившие коммунисты перестали нуждаться в поддержке либеральной интеллигенции и начали ее третировать. Вознесенный ее руками на вершину власти Ленин отплатил ей тем, что обозвал непечатным словом. Это отношение пошло и в нижние слои: народ употреблял в 20-х слово “интеллигенция” не иначе как с эпитетом “гнилая”. Иллюстрацией к тому презрению, коим с подачи властей массы награждали тогда интеллигентов, служит образ Васисуалия Лоханкина, созданный ревностными апологетами социализма Ильфом и Петровым. А когда прочно обосновавшиеся в Кремле большевики начали репрессии, один из первых ударов пришелся по интеллигенции. Он был так силен, что та ее часть, которая смогла, бежала за границу. Из оставшейся части одни погибли в лагерях, другие перековались и утратили свое самое главное характерное качество — фрондирование на основе отвлеченного морализма.
Первые годы эмигрантского бытия были, пожалуй, единственным периодом, когда об альянсе не могло быть и речи. Но уже в 20-х все стало возвращаться на круги своя. В среде русской эмиграции оформилось движение “Смена вех”. Оно сочло, что девиз “хоть с чертом, только против большевиков” устарел, и в качестве новой вехи выдвинуло лозунг “хоть с большевиками, только против врагов России”. Ясно, что подобная формула подразумевала безусловное прощение большевиков, ибо, противопоставляясь врагам России, сами большевики как бы уже и не числились таковыми.
На раскидистом древе русского рассеяния сменовеховцы вовсе не были чужеродным одиноким побегом, на такой же платформе стояли, например, и младороссы и во многом евразийцы. Еще раньше с красными комиссарами примирились Максим Горький, Алексей Толстой и Александр Куприн, а сталинского идеологического агента Эренбурга встречали в русских кругах Парижа с такой же теплотой, с какой встречал его французский коммунист Пикассо. О масштабе же тайного сотрудничества эмигрантов с большевиками и говорить нечего — европейские столицы были буквально напичканы чекистскими агентами из числа эмигрантов, и такие разоблаченные фигуры, как генерал Скоблин или муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон, были лишь надводной частью айсберга. Дух компромисса в той или иной степени проник во все слои русского зарубежья, так что внушаемое нам с детства представление, будто вся “белогвардейщина” плела интриги против советской власти, мечтая вернуть в Россию царя, помещиков и капиталистов, не соответствует исторической правде: в ее среде шли бесконечные споры и размежевания вплоть до церковных расколов. И все же сменовеховцев надо выделить особо, поскольку они первыми обратились к большевикам с предложением оставить марксизм и встать на позиции русского патриотизма, обещая при этом им союз и поддержку. Поэтому именно их нужно считать предшественниками современных “коричневых”. Однако у них ничего не вышло. Тогда подобная инициатива была обречена на провал. Большевики попали в плен к собственной неистовой пропаганде мирового коммунизма и не могли сменить свои вехи так же быстро, как от них ожидали их “коричневые” доброжелатели.
Вторая попытка альянса “красно-коричневых” пришлась на годы второй мировой войны, когда многие патриотически настроенные эмигранты (как, впрочем, и многие граждане СССР) провозгласили Сталина и его банду спасителями отечества от германской агрессии. Из тактических соображений коммунисты были вынуждены на время согласиться с отведенной им ролью патриотов и даже приняли некоторые атрибуты и символы дореволюционной России и распустили в 1943 году Коминтерн (что помогло им безжалостно, бездарно и бессчетно губить россиян на полях сражений и тем сохранить и укрепить собственную власть). В благодарность многие эмигранты и их потомки ринулись в советские посольства выпрашивать себе советское гражданство, а вместе с ним, как впоследствии оказалось, и будущие сроки в сталинских лагерях.
Третья по счету, и более успешная, нежели все предыдущие, попытка сближения национал-моралистов и коммунистической власти случилась уже после смерти Сталина и отстранения от власти Хрущева, на рубеже 60 — 70-х годов, когда народившееся в оттепельные времена диссидентское антисоветское движение в целом оказалось рассеяно и разгромлено. Именно тогда группа традиционалистов-обновленцев провозгласила и сделала своим символом веры примерно следующий постулат: мы не против властей, мы только не вполне довольны их политикой в национальной сфере и будем убеждать их изменить эту политику в сторону поддержки русского патриотизма.
В чем видели основатели этого течения свой шанс? Они же должны были знать, что до сих пор никому еще не удавалось уговорить коммунистов отойти хотя бы на йоту от марксистской идеологии, а следовательно, от интернационализма. Думается, они не столько этот шанс вычислили, сколько его угадали. Новые сменовеховцы были людьми достаточно чуткими к социокультурному состоянию общества, и интуиция подсказала им, что в стране возникла новая ситуация, позволяющая поставить на национальную карту. Интуиция не обманула их. Надо сказать, что они выбрали лукавую и мудрую тактику, делая вид, будто коммунистическое учение вполне совместимо с русской идеей: эта ложная презумпция усыпляла партийную совесть коммунистов и давала им моральное право хотя бы выслушать то, что им говорят. Старые сменовеховцы не считались с этой совестью, не учитывали психологического фактора, не понимали, что идеология для большевиков священна и неприкосновенна. Новые нравоучители строго воздерживались от выпадов против идеологических основ Марксова вероучения.
Второе преимущество новых сменовеховцев перед старыми давали им, так сказать, обстоятельства времени, сам момент, выбранный ими для выступления. За протекшие десятилетия учение о светлом будущем оказалось сильно дискредитированным по той простой причине, что это будущее никак не наступало и не было ровным счетом никаких признаков того, что оно когда-нибудь вообще наступит. Что создавало в стране очевидный идейный вакуум, который весьма опасен для власть предержащих. Номенклатура не могла не сознавать этого, и вопрос о том, чем заполнить вакуум, становился для нее все более актуальным. Поэтому она начала проявлять интерес к возможным вариантам некоторого обновления господствующей идеологии. Инстинкт самосохранения стал излечивать ее от глухоты.
Третьим достоинством “патриотического” течения явилось то, что многие из его зачинателей были для партийного начальства своими людьми, так что их модернизация идеологии шла как бы изнутри партии. Первыми зачинателями были, пожалуй, поэт Куняев, прозаики М. Алексеев, А. Иванов и еще некоторые писатели — активные члены КПСС, вхожие в ЦК и имевшие там друзей. Понятно, что отношение к ним верхов было совсем не таким, как к белоэмигрантскому профессору Устрялову. Ни на один день они не лишались доступа к прессе, к массовой аудитории своих читателей и слушателей. Так капля начала долбить камень.
Отцы основатели нового сменовеховства подготовили благоприятную почву, а дальше к ним начали подключаться все новые и новые единомышленники, главным образом из числа творческой интеллигенции, и пропаганда альянса с коммунистами стала распространяться по всей России. Чуть позже абсурдная идея о национальном возрождении страны, находящейся под большевистским игом, была дополнена не менее абсурдной идеей антироссийского мирового заговора, таковому возрождению будто бы мешающего. Никто персонально ее не придумывал, она как бы сама собой начала составляться из шатких гипотез, вольных толкований священных текстов и вовсе уж фантастических домыслов и предположений. Это был ксенофобский фольклор, который в конечном счете оформился в новую “универсальную” историософию, отвечающую запросам русских шовинистов. Национальная идея как таковая не удовлетворяла их запросы, поскольку она вызывает лишь положительные эмоции, а у человека, далекого от Бога, они обыкновенно много слабее отрицательных. Внерелигиозный “патриот”, которому необходимы интенсивные внутренние переживания, не может черпать их в размышлении о традиционных русских ценностях. Зато мысль о “планетарных мерзавцах”, которые, дескать, хотят эти ценности разрушить, заставляет его сердце учащенно биться. И со временем он настолько сосредоточивает внимание на “мерзавцах-заговорщиках”, что сами ценности уходят куда-то на задний план, и он с трудом может ответить на вопрос, в чем же, собственно, они заключаются.
Во второй половине 80-х такого рода фольклор стал распространяться в многочисленных газетах, брошюрах и журналах, которые в совокупности можно назвать новым самиздатом, так как все они печатаются внутри страны в очень дешевом типографском варианте, часто просто на ксероксе. Тиражи этих изданий скромные, так как бумага стоит дорого. Их мало кто читает, тем более что в них перепечатываются одни и те же уже наскучившие материалы о масонах, ритуальных убийствах, сатанинской символике и т. п. Однако главный интерес для нас представляют не те, кто читает подобные сочинения, а те, кто их публикует и распространяет. Обличители мирового зла хотя и думают, что пишут для народа, в действительности же делают это для себя, для собственного самоубеждения и самоутверждения. Но самонакачки им недостаточно, им необходимы волевые организаторы, без которых они никогда не смогут пойти дальше разговоров в прокуренных комнатах о гнусности демократов и жарких споров за бутылкой водки о путях возрождения России. Осуществить свои программы национал-патриоты не способны хотя бы потому, что постоянно ругаются друг с другом, поскольку каждый из них только собственные идеи считает по-настоящему стоящими. (Пример такой ругани — недавняя статья Глушковой в одной из малотиражных оппозиционных газет, в которой она буквально “размазывает по стенке” своего бывшего единомышленника Шафаревича.)
Другое дело — коммунисты, обладающие умением сплачиваться в крепкую, дисциплинированную и целеустремленную организацию. И вот именно коммунисты в итоге согласились стать собирателями и оформителями обличительно-“патриотического” движения. Очевидно, что на их решение более всего повлияло то обстоятельство, что теория мирового заговора построена исключительно на ненависти. Большевики лучше, чем кто-либо другой, знают, что рычагом ненависти можно свернуть горы. Ленинскую революцию вдохновляло не что иное, как ненависть к царю, помещикам и капиталистам, гражданскую войну — ненависть к белым, коллективизацию — ненависть к кулакам, и даже трудовой энтузиазм первых пятилеток подогревался не столько стремлением дать народу больше продукции, сколько решимостью сорвать коварные планы “вредителей”, пытающихся развалить наше социалистическое хозяйство. Теперь, когда в результате перестройки коммунисты лишились власти, им нужен для ее возвращения еще один подобный рычаг, а именно его и создали шовинисты. Ознакомившись с писаниями ксенофобов, коммунисты подумали: а что, с этими людьми стоит подружиться. И союз наконец состоялся.
* * *
Большевистский переворот в России в 1917 году называют главным событием ХХ века. И это правильно, ибо он вызвал цепную реакцию революций и смут по всему свету, в результате которых почти половина населения земного шара очутилась под игом тоталитарных режимов, противостоящих остальному миру и держащих его в постоянном страхе. Только к концу столетия марксизм начал терять свою, так сказать, вирулентность и пораженные этой инфекцией страны начали медленно выздоравливать. Неизбежную после такого тяжкого недуга слабость испытывают практически все, кто его перенес, а больше всех, наверное, мы, россияне. Если бы можно было с уверенностью сказать, что скоро мы окончательно поправимся, потерпеть было бы нетрудно, но, к несчастью, такой уверенности нет. Страшно подумать, но в ближайшее время коммунисты могут вернуться к власти в России, хотя уже и не под флагом чистого марксизма. Условия сейчас для них, быть может, даже более благоприятны, чем накануне революции 1917 года. Отметим важнейшие из этих условий.
1. Готовность самих коммунистов взять в свои руки власть. Ныне она, эта готовность, намного выше, чем в начале века. Тогда большевики просто отчаянно отважились рискнуть, даже не представляя, что у них получится, а сегодня они жаждут вернуть то, что имели и к чему привыкли и считают принадлежащим себе по праву.
2. Наличие нового общедоступного “универсального” идеологического учения, наполняющего их чувством правоты. Как мы уже видели, новая идеология гораздо проще предыдущей и лишена ряда существенных недостатков своей предшественницы — например, заведомо неисполнимых обещаний, — а это значит, что такая идеология способна овладеть сознанием куда большего числа людей, нежели собственно марксизм-ленинизм. Марксизм давал своим исповедникам возможность почувствовать свою правоту и непогрешимость не непосредственно, но только через служение некоему абстрактному пролетариату, который представал единственным истинно элитарным классом. Учение же о мировом заговоре дает возможность ощутить себя элитой всякому, кто в этом нуждается: ему надо лишь заподозрить побольше народу в участии в этом заговоре — и тогда по контрасту он автоматически станет едва ли не апостолом. Поскольку же заговор тайный, то подобное подозрение нельзя ни доказать, ни опровергнуть, так что его можно отнести к кому угодно. Это очень удобно. Так можно “научно” обосновать свои личные антипатии и к тому же самому установить ту меру “схваченности” современного человечества силами зла, которая тебя больше всего устраивает. Есть где разгуляться нынешним идеократам.
3. Существование симпатизирующего коммунистам социального слоя, способного в решающий момент стать той реальной силой, на которую они смогут опереться в масштабе всей России. Эта сила — все те же “героические моралисты”, которые стали многочисленнее и влиятельнее и более горячо исповедуют нынешнее учение о мировом заговоре, чем их предшественники, русские интеллигенты, исповедовали марксизм. Это означает, что союз “красных” и “коричневых” более крепок, чем союз большевиков и либеральной интеллигенции начала столетия. Люди, желающие быть правыми, и люди, желающие быть праведными, нашли друг друга во второй раз, и теперь их уж водой не разольешь.
4. Отсутствие твердого чувства правоты у нынешних российских властей. Причина этого в том, что у многих из них нет вообще никаких серьезных убеждений. Правда, они не согласятся с этим и скажут, что у них имеются твердые убеждения, которыми они руководствуются. Однако при внимательном взгляде оказывается, что эти “убеждения” часто сводятся только к набору избитых прогрессистских сентенций. Например, смысл человеческой истории заключается для них в линейном прогрессе, а национальные проблемы являются пережитком “темного прошлого”, который в результате прогресса будто бы отомрет. Понятно, что на таком песке не построишь ничего прочного, отсюда и постоянное ощущение неуверенности в действиях нашей сегодняшней власти. Иногда она взрывается желчными выпадами в адрес оппонентов, выставляя их для самоуспокоения больше смешными, чем опасными, но противостоять им в жесткой и длительной борьбе она вряд ли сможет, поскольку ее противостояние кому-либо, как и все поведение, направляется не идейными, а прагматическими соображениями, а это куда более слабая мотивация для волевых решений и поступков. У коммунистов же есть “железная” теория, позволяющая им чувствовать себя борцами не за власть, но за идею.
5. Падение авторитета нынешних правителей в глазах населения. Безыдейность руководства делает его таким же беспечным как в отношении народа, так и в отношении политических противников. И быть может, самым роковым для правительства является его неспособность навести в стране порядок. Недоедание наш народ выдержит, ему это не впервой, но вседозволенность и разгул преступности — вряд ли. А они достигли у нас сегодня небывалого уровня. Все видят это и этим возмущаются. Так в нашем обществе вызревает фактор пассивной поддержки любой силы, которая решится настоящую власть свергнуть. А кроме “красно-коричневых” такой силы сегодня нет.
* * *
Делать прогнозы — занятие неблагодарное, однако те, кто собирается решать нашу судьбу, абсолютно в себе уверены. Их настроенность можно охарактеризовать строкой из песни Высоцкого: “Дважды пытались, но Бог любит Троицу, рано еще поворачивать вспять”. Третья попытка имеет гораздо больше шансов на успех, чем первые две. Путч — это что-то легкомысленное, карикатурное. Мятеж — вещь более серьезная, в этом слове присутствует уже грозная интонация. Следующей будет вещь совсем серьезная — бунт, переворот.
Ожидать открытого и мужественного противления злу силою можно и нужно было бы прежде всего от тех, кто находится у кормила власти. Но у кормила находятся прагматики, а они умеют вовремя понять бесполезность сопротивления и найти те компромиссы, которые, по их мнению, помогут им уцелеть после “дня икс”. Они уже начали такие компромиссы искать — например, спокойно проглотили вердикт Думы об амнистии устроителей путча 1991 и мятежа октября 1993 года. Вердикт был абсурден, ибо как минимум нельзя амнистировать тех, кто еще не осужден, но его надо рассматривать не как амнистию, а как отмену законного преследования организаторов кровавых погромов, а это равносильно постановлению о правомочности подобных вылазок и впредь. Если можно так выразиться, это был пробный плевок в лицо правящим “демократам”: как они себя поведут? И что же — утерлись. Это значит, что следующий вызов со стороны “красно-коричневых” будет еще более наглым, и “демократы” опять стерпят (а самые “дальновидные”, может быть, и выразят молчаливое одобрение). После этого пойдет все убыстряющийся процесс перебегания кадров из “лагеря соломы” в “лагерь силы”, и через короткое время безвольная и беспринципная власть даже не рухнет, а просто растает, освобождая место для “железобетонных”, непоколебимо уверенных в своей правоте людей, которые подадут свою революцию как падение недееспособного и дискредитировавшего себя режима.
Революционеры “освободят” нас от “антинародной власти” и установят власть античеловеческую. И даже не потому, что обладают такими качествами, как неразборчивость в средствах, коварство, фанатизм и беспощадность, а потому, что такое развитие событий заложено в самой их концепции “спасения” и дальше будет просто переходить из скрытой формы в явную. Сегодня это еще мировоззрение, завтра оно станет уже мироустроением, а то, что в мировоззрении есть ложь, в мироустроении становится человекоубийством. Отменить эту евангельскую истину не дано никому.
Коммуно-националистическое учение о спасении человечества ложно во всех трех своих основных пунктах: как спасать, кого спасать и от кого спасать. Метод спасения в нем коллективный — спасаются не личности, не малое стадо, даже не духовно близкие люди, а сразу целая ватага, собранная и организованная по кровяному, этническому признаку. Спасают же ее коммунисты от злокозненных людей, различаемых опять же по национальному, то есть кровяному, признаку. Истинное же спасение есть только одно — то, которое указано Христом, и оно, во-первых, индивидуально, во-вторых, критерий, по которому отбираются спасаемые, духовный, а в-третьих, это есть спасение от диавола, от вечной погибели души. Подлинное спасение не только не имеет ничего общего с коммунистическим, но во всех пунктах прямо ему противоположно. Нынешние же национал-моралисты этого совершенно не замечают, поскольку из-за своей безрелигиозности потеряли дар различения духов. Они трактуют коммунистическую концепцию спасения как якобы современное (а в действительности кощунственное) прочтение Евангелия, содействуя тем самым ее популяризации, а следовательно, и победе коммунистов.
Подмена духовного критерия качества кровяным приведет к гораздо более быстрому вырождению русских, чем сегодняшняя их американизация, ибо они приучатся думать, будто национальность изначальна и сама по себе гарантирует им статус людей высшего сорта и никакая внутренняя духовная работа над собой не нужна. Но самым чудовищным будет то, во что воплотится ложь о возможности спасти всю нацию скопом. Для того, кто обладает властью, возможность эта равносильна необходимости, поэтому победившие коммунисты будут спасать нас, не спрашивая, хотим мы того или нет. Это принудительное массовое спасение от мирового зла будет ничем не лучше того принудительного массового единодушия, с которым мы недавно строили светлое будущее.
Все вернется назад, все вернется! Нам опять станут предписывать, как нужно думать, в каком свете видеть происходящие события, какие вопросы ставить перед собой и как на них отвечать. Нас будут уверять, что только выполнение этих предписаний может сделать человека полноценной личностью, но ими-то личность как раз будет убита, так как они отнимут самый главный ее признак — свободу вырабатывать свое собственное мировосприятие. Возвращение под новым знаменем идеи приоритета, главенства коллектива над личностью вызовет процесс, аналогичный образованию в космосе черной дыры. Когда гравитационные силы звезды переходят некоторый предел, она “схлопывается” и перестает быть астрономическим объектом, так как взаимное притяжение ее частей уже не выпускает из нее ни материю, ни излучение. С нами произойдет то же самое: наши спасатели собьют нас в такое дружное стадо, что оно выпадет из истории, — продолжая физически существовать, мы не будем играть в ней никакой творческой роли. Такое уже случалось с нами, и мы знаем, чем это обернулось…
Так вот, и сейчас мы все еще близки к тому, чтобы снова погрузиться в очередной кошмар, когда нынешнее во многом пусть и бестолковое время вспомнится нам как удивительное и свободное. Рост цен забудется, разгул преступности забудется, порнография забудется, а ни с чем не сравнимое ощущение личной свободы еще долго будет волновать нас как ушедшее счастье. Страшно, страшно за Россию! Неужели нас опять будет мучить не только обязаловка, но постоянное присутствие вокруг нас лжи, в которую каждого из нас так или иначе вовлекут! Вернется политический изоляционизм, оправдываемый необходимостью не впускать в страну лазутчиков тайных обществ, которому будет сопутствовать изоляционизм экономический. Страна с такими ресурсами полезных ископаемых и рабочей силы, как наша, могла бы, наверное, прожить припеваючи и “за чертополохом”, но жить мы все-таки будем бедно, так как труд вновь станет подневольным и частная собственность, которая и сейчас-то существует больше на бумаге, исчезнет и с нее. Идеология противостояния мировому злу выведет нас из союза с Западом и заставит искать дружбы со странами-смутьянами вроде Ирака и Ливии, а затем вынудит сделать заявку на то, чтобы возглавить сопротивление “новому мировому порядку” во всепланетном масштабе, то есть создать некий “четвертый интернационал”. Если подобное удастся, мир опять расколется на два враждующих лагеря, что как раз и станет слепым и бездумным следованием заветной мечте диавола — уничтожения людского рода людскими же руками.
Обо всем этом можно было бы сказать подробнее, но тема нашего разговора все-таки “красно-коричневые”. С них мы начали, ими и закончим. Бесспорно, что тяжелые последствия новой революции выпадут и на долю самих наиболее активных пропагандистов новой “русской идеи”. Доморощенные специалисты по жидомасонству, вооружающие коммунистов необходимой для них идеологией, пострадают если и не первыми, то вторыми наверняка! Но их-то не жалко. Яму, в которую они свалятся, они роют себе сами. Самозабвенно увлекаясь делом “спасения” нации, они не желают задуматься над тем, каких людей берут себе в компаньоны. Победив в блоке с “коричневыми”, “красные” и не подумают делить с ними власть, а поскольку “коричневые” будут иметь очень веские основания претендовать на такой дележ, их просто придется скрутить в бараний рог, как победивший Ленин сделал это когда-то с помогавшей ему интеллигенцией. Так феномен “красно-коричневых” закончит свой очередной круг существования.
Сегодня шовинисты не осознают, что имеют возможность изощрять свою писательскую мысль только потому, что существует свобода, и действуют как безумцы, направляя эту мысль на то, чтобы лишить себя всякой свободы. Увы, по ходу дела они лишат ее и остальных. А вот остальных (то есть всех нас) очень жалко.
В. Н. Тростников.