II. Иеромонах Роман. Земля Святая. Записки паломника.
КОРОТКО О КНИГАХ
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 12, 1993
I. Н. В. ДАВЫДОВА. Евангелие и древнерусская литература. Учебное пособие для учащихся среднего возраста. М. Московский институт развития образовательных систем. 1992. 255 стр.
К сожалению, древнерусская литература является terra incognita не только для учащихся среднего возраста (как указано в выходных данных рецензируемой книги), но и для многих вполне образованных современников. Н. В. Давыдова подготовила курс древнерусской литературы для школьников, который должен лечь в основу специальной книжной серии. Первое из этих учебных пособий перед нами. Предполагается, что каждая из последующих книг (коль скоро они последуют) задуманной серии будет посвящена одному произведению, будет содержать его текст на древнерусском языке, перевод на современный русский язык, а также историко-культурный очерк об этом произведении, о культуре того времени.
“Евангелие и древнерусская литература” — первая книга серии, посвященная истокам русской книжности, значению Нового завета не только для литературы Древней Руси, но и для всей русской литературы нового времени, — открывается Евангелием от Марка как самым кратким и простым по изложению. Тут мне вспоминается место из автобиографических заметок Антония Блума, митрополита Сурожского (“Новый мир”, 1991, № 1), о том, как в юности он взял у матери Евангелие и, поскольку, по его выражению, “ничего хорошего не ожидал ни от одного из четырех”, выбрал самое короткое — от Марка. Результат был неожиданный: “…прочти я другое Евангелие, у меня были бы трудности; за каждым Евангелием есть какая-то культурная база; Марк же писал и м е н н о для таких молодых дикарей, как я, — для римского молодняка”. Чтение именно этого Евангелия впервые дало Антонию ощущение живого Христа; его свидетельство многого стоит, так что выбор Евангелия от Марка для нашего российского посткоммунистического “молодняка” вполне оправдан.
Евангелие от Марка дано на старославянском языке и параллельно в современном русском (синодальном) переводе, а для наглядности дан небольшой отрывок на древнегреческом языке, на котором, как известно, оно и было написано. Затем следует необходимое для школьников толкование слов и выражений, помогающее лучше понять текст. В следующей главе Н. В. Давыдова кратко рассказывает о Новом завете как части Библии, о Евангелии как части Нового завета, о жанре притчи и образе времени в Евангелии, о пространстве и времени православного богослужения. Еще две главы посвящены Евангелию и житиям святых, Евангелию и древнерусским “хождениям”. В книге используются русские летописи, тексты житий игумена Даниила, преподобного Амвросия Оптинского, преподобного Феодосия Печерского, отрывки из книг Л. Успенского и Г. Круга о православной иконе, фрагменты из произведений Гоголя, Карамзина, Радищева, стихотворения Сумарокова, Пушкина, Бунина, Пастернака. Книга иллюстрирована “репродукциями” икон и европейской религиозной живописи — беру это слово в кавычки, поскольку качество печати удручающе низкое.
Немалое место отводится в о п р о с а м и з а д а н и я м (не забудем, что это учебное пособие). Вопросы эти можно разделить на три группы. Первая — чисто учебные, их больше всего. Например, предлагается прочесть приведенные в книге фрагменты из “Повести временных лет”, из П. Чаадаева (“Отрывок из исторического рассуждения о России”), из работ Г. Флоровского и С. Аверинцева — о крещении Руси. Вопросы звучат так: “В чем авторы… дополняют друг друга, в чем противоречат? Какая точка зрения тебе кажется интереснее? Какие причины принятия Русью христианства здесь не упомянуты? Что, на твой взгляд, было решающим?” На эти вопросы школьник, пожалуй, может добросовестно ответить, не принимая все это близко к сердцу, чего от него в данном случае и не требуется.
Другие вопросы непосредственно затрагивают нравственную проблематику: какие евангельские заповеди нарушают герои “Маленьких трагедий” Пушкина, герои “Преступления и наказания”? И более того: “Подумай и ответь сам себе, каким заповедям следуешь, какие преступаешь?” Тут все спасает оговорка “сам
себе”, ведь не только в обычной светской школе, но и в школе православной никакой учитель (именно как учитель) не может ждать от ученика признаний, на которые имеет право только священник на исповеди (признание в нарушении заповедей — это и есть исповедь).
И третий, самый редкий тип вопроса:
“Как доказать, что Христос не только Сын Человеческий, но и Бог Всемогущий?” — в т а к о й формулировке малоуместный, особенно в учебном пособии для светской школы. Если бы это можно было вообще доказать, как доказывают теорему, то и речи бы уже не было о христианской в е р е. Этого никто еще рационалистически не доказал, потому что — недоказуемо. И не нужно. Есть с в и д е т е л ь с т в о, б л а г а я в е с т ь, для христиан достаточные, а для атеистов и иноверцев неубедительные. И тут перед автором учебника возникает самая сложная проблема, а именно: на какого школьника рассчитана книга — если на верующего, то ему не надо объяснять самые а з ы христианства, если на неверующего, то можно ли ставить перед ним вопрос, ответ на который предполагает веру в Христа? Имеет ли вообще подобное пособие целью, кроме очевидных образовательных задач, еще и подтолкнуть школьника к вере?
Перед автором книги были две опасности: одна — впасть в миссионерство, что могло бы оказаться неприемлемым для неверующих педагогов и родителей, и другая — подать Евангелие как п р о с т о книгу, одну из многих книг, что могло бы оскорбить верующих педагогов, родителей, да и верующих учеников. Ведь Евангелие — книга о с о б а я уже потому, что миллионы людей считают ее таковой. Конечно же, предметом изучения в данном пособии является не само христианство, а древнерусская литература, или точнее — христианство как фактор возникновения и развития русской литературы. Знать о существовании этого фактора, понимать его может и должен всякий образованный человек, и верующий и неверующий. В этом смысле книга Н. В. Давыдовой достаточно т а к т и ч н а.
По словам Н. В. Давыдовой, она собиралась написать учебник, не похожий на другие, такой, “где вопросов больше, чем ответов”. Не желая придираться по мелочам, скажу, что книга сделана настолько хорошо, насколько вообще может быть удачным п е р в о е подобное пособие в нашей стране после 1917 года, тем более написанное не специалистом (специалист сегодня за это, вероятно, и не взялся бы). Даст Бог, напишутся и следующие. Было бы обидно, если бы хорошее дело погибло в самом начале по финансовым или иным причинам.
II. ИЕРОМОНАХ РОМАН. Земля Святая. Записки паломника. “Москва”, 1993, № 4.
По жанру это путевые заметки о поездке автора в Израиль. Исходить босыми ногами иерусалимские улочки, которые помнят стопы пророков и апостолов, как мечталось ему в полете, иеромонаху Роману не довелось; некогда, все в спешке, бегом, бегом, успеть поклониться Святым местам, а там и обратно в дорогу. Столь же беглы и отрывочны его записки. Но пафос их вполне отчетлив и пугающе прост. Земля действительно Святая. Но все портят иудеи. Зачем они там? Пейсатые. Непонятно. Хуже евреев только арабы. Берут плату за проход к христианским святыням. Кроме того, арабы — жулики и вымогатели, вроде попавшегося автору таксиста. Хуже арабов только западные туристы с фотоаппаратами. Хуже туристов только католики. Хуже католиков только униаты. Хуже униатов только карловчане… Может показаться, что я утрирую, недопустимо огрубляю мысли и чувства паломника. Судите сами.
Вот наш паломник идет через арабские кварталы — играют и кричат дети, естественно, “грязные”, естественно, “смуглолицые”. “Такими арабами у нас в России кишат все вокзалы”, — философски резюмирует паломник. Что сие значит? Я не понял. Проще с иудеями. Их там много. На языке автора это называется “скопище иудеев”. Они противные:
“Есть просто вырожденческие лица. (Зрачки сливаются с радужной оболочкой)”. Но деваться от них некуда. Вот паломник, не подумавши, перекрестил какие-то решетчатые ворота, но тут же почуял неладное:
“ — Это Гефсимания?
— Нет, дорога к Стене Плача.
Я остановился.
— Что ж сразу не сказали?!
…У Стены быстро-быстро, кивая-дергаясь, молились иудеи… Тяжелое, мрачное чувство подступало ко мне…
— Никакой благодати! — громко, словно отгоняя от себя наваждение, проговорил отец Андрей. Молчаливое согласие. О благодати тут приходится молчать”.
Вот и у гробницы царя Давида — “очередь иудеев”. “Наиболее ревностный, в шляпе, голосит по книге, мелко-мелко дергает телом — кланяется”. Какая уж тут благодать. Да и в России встречал наш паломник “лиц еврейской национальности (!), идущих за Христом, но так, чтобы ничем не ущемить безбедное свое житие, более ноющих о своих гонениях, чем на деле испытывающих гонения, говорящих о боли и не имеющих боли. Что говорить, нация непростая”. Последнее выражение просто превосходно. Лучше о них не скажешь. Впрочем, как ни странно, именно в Израиле паломник встретил хорошего еврея. Тот не смог прижиться на земле предков и поделился с автором желанием вернуться в Россию. Хороший еврей. Один.
Кто там на очереди? Католики? Если поют, то оглушительно. Если празднуют Пасху, то — “орган, толчея, давка. Господи, помоги!”. Ну, это понятно, особенно про орган. Если идут армяне-католики (семинаристы, монахи), то паломник сразу определяет по их лицам — “все чужое, внешнее, только поверху”. “Горлопаня, небрежно крестясь, с лицами, напоминающими застольных людей с зубочистками, куда-то повалили. Скрылись”. Туда им и дорога. Но — “с лицами, напоминающими… людей…” — каков слог!
Вообще у паломника на Святой Земле сплошные огорчения. “Вышел монах, кланяется, улыбается”. Нет чтобы сразу догадаться, чего он так улыбается. “Протянул руку, облобызались. Игумен монастыря — отец Самуил, француз.
— Ортодокс? — спрашиваю.
— Греко-католик.
(Только этого мне еще не хватало — с униатом лобызаться! Немного расстроился.)”. Знать бы, где споткнешься…
Вот с карловчанами куда проще. Подходит к автору монахиня-карловчанка. Ее сразу видно: “Взгляд тяжелый, металл в глазах, скрепя сердце кивнула (поклонилась). И с напором:
— Вашей Церкви надо каяться.
Смотрю.
— Церковь ваша безблагодатная.
(Бабенция! Ты-то куда?!) Вслух же говорю, помягче, но с намеком:
— Чтоб рассуждать о благодати, нужно ее иметь. Давайте лучше помолчим”. Срезал. Но слишком уж мягко. Лучше бы в лоб, без намеков: “Бабенция!..” — и так далее. Ей бы и крыть нечем. Картинка!
Казалось бы, ясно — мы имеем дело с человеком, для которого все, что не русское, не православное, то греховно, тлетворно, опасно, просто физиологически противно. Что тут поделаешь, таких немало. Но вот что любопытно. Закончилась служба, крестный ход, священники, епископы… Вдруг паломник видит в давке белый клобук, фиолетовые камилавки — гости из России. Казалось бы, радость. Но не все так просто. “Митрополит и с ним плотненькие (очень смягчаю) бати. Я понимаю, сахарный диабет, больное сердце; не о полноте здесь речь. На физиях (!!!), кроме спеси, самодовольства, трудно что-то прочесть… А ведь приедут в свои ставропольские края, заблаговествуют красивыми словами о паломничестве, и даже в головы ораторствующим не придет, что такое паломничество не прибавило чести Святой Русской Православной Церкви”. Вот ведь, и свои нехороши.
И получается — так расставлены в тексте акценты, что хорош оказывается один только автор, несмотря на его многочисленные вздохи о своем несовершенстве, впрочем, тоже свидетельствующие о его добродетелях. То есть речь идет не собственно о ксенофобии и религиозной нетерпимости, а о личном безмерно гипертрофированном самолюбии. “Я обрел свое место на Голгофе…” Ведь бог знает что можно подумать. А имеется в виду посещение горы Голгофы. “Люди, люди, люди. Негры, японцы, немцы, американцы, итальянцы, французы, греки, арабы, евреи! И только один я был из России. Россиюшка-Русь! Мне досталась великая честь представлять тебя на Голгофе”. Не слабо. И дальше: “Германия ослепляла вспышками (фотоаппаратов. — А В.), Италия жестикулировала наманикюренными пальцами, Япония совала видеоаппаратуру под Престол. Россия запечатлела Голгофу сердцем. Россия плакала…” Последняя фраза означает — паломник прослезился, что само по себе никак не повод для иронии, но каково самомнение: я = Россия, мои слезы = слезы России и т. д.
Образ автора, каким он встает из этих записок, просто не может не вызвать к себе неприязни, а ведь он претендует выражать дух истинного Православия, да и записки его напечатаны в журнале православной ориентации. Мысль, что эта неприязнь может быть невольно перенесена читателями и на само Православие, для меня, человека и русского и православного (хотя и не клерикала), признаюсь, просто нестерпима. И ведь по этим запискам кто-то будет судить о нашей Церкви, тыкать злорадно пальцем:
мол, читайте, вот они какие… “Киббуцы. Трудовой лагерь, типа колхозов. Производят продукты”. Уж не пародия ли он?.. Не хватало еще прочесть, что Иерусалим — город контрастов. Но ведь без шуток, так и написал: Израиль — “страна контрастов”!!! Добавил: “…и противоречий”.
Андрей Василевский.