* * *

утро начинается неожиданно.

возле метро подросток

в грязном костюме страуса,

пританцовывая, завлекает ротозеев в секонд-хенд,

непринужденно чешет пах, стреляет сигарету,

а напротив, за стеклом кафетерия,

рыжая и прозрачная, как креветка, Ева

завтракает круассанами с яблочным пюре

(не забыть купить тест на беременность — крутится в ее голове).

утро начинается неожиданно,

напуганный мальчик-китаец плачет —

возле супермаркета украли велосипед,

жаль пацана —

так пальцем загибаешь шип на канцелярской кнопке:

я все еще человек-сочувствующий.

 

жара несусветная, но с запада надвигаются тучи

(похожи на чернослив), вязнут в глазах.

щелчки кондиционера — энцефалитный клещ:

присосался к стене, трубка торчит,

точно катетер мочеполовой системы

парализованного миллионера.

город — безумный, больной осетр —

нерестится недоразвитыми сюжетами.

вот фотогеничная, как копченая скумбрия, красотка

возле парковки, роется в сумочке, находит ключи,

садится в машину, вкладывает прокладку в трусики —

думает, что ее никто не видит.

но никто и ничто не скроется от всевидящего ока Саурона,

гноящегося, как у дворового кота.

троллейбус, выгнувшись, замер

у поворота, выпустил бедных людей —

так самка богомола откладывает яйца

на стебель травы. но спешат муравьи

событий, судьбы…

 

 

* * *

мои черновики — ржавые катамараны, —

я к вам никогда не вернусь.

уже не коснется ваших педалей уверенная ступня,

а речка обмелела — зеркальный обмылок волшебства.

остроконечное войско камыша душит течение,

медленное, как пульс кашалота. а помнишь?

извилистая замшелая тропа тянется к реке.

мы — муравьи в плавках,

и нас обвил длинный клейкий язык муравьеда.

втягивает нас со скоростью счастья, солнечного дня.

мы обрызганы бессмертием, как аэрозольной смесью

от укусов комаров.

будто карета мага въехала колесом в лужу

и обрызгала нас.

зачаровала важных сопляков

с надувным мячом и удочкой.

 

о беззаботное время черновиков!

лежишь в ночном поле, как на спине черного коня,

а над тобой дрожат звезды — сельдь в сетях,

или вспухает огнями безымянный вечер.

собор в закатных лучах — каменный одноухий заяц,

залитый морковным соком. сгущается темнота,

медленное скольжение фар на дороге — конькобежцы

разгоняются, увеличиваясь в размерах;

руки, сомкнутые за поясницами, пока не врезаются в твердую стену,

и, грациозно опрокинувшись, скользят уже по небу,

растворяясь в мошкаре фиолетовых зыбей…

черновики людей, черновики стихов.

ошибки, которые не горят. которые жаль сжечь.

и Брэдбери с огнеметом сидит на стуле в пустой квартире,

задумчиво листает пухлую пачку, формат А4…

 

 

* * *

это время магии. рассвет приходит тихо и обыденно,

как привидение с ночной смены.

и летят над гаражами два журавля,

тихие и величественные, будто влюбленные беспилотники.

розовая пантера зевает, сует нос розовый под двери.

мой мир, исполненный надежд и разочарований,

сероватый, сетчатый свет — черно-белые снимки морских крабов,

гигантские шершавые клешни, кухонные раковины.

и пролесок с заводской трубой за окном —

бурый бородач с прилипшей к губе сигаретой.

а сын еще спит, лопоухий верблюжонок…

одеяло сползает с сознания, клубящееся облаками, горячий шелк,

просыпайся, обреченный на жизнь, на счастье и разочарования.

гладиаторы разума уже просеивают песок в Колизее —

чтобы без камушков, без выбитых зубов

и какашек львов.

ну здравствуй, новый день…

 

рассвет, как выдохшийся кофе.

и пианист в черном костюме, присыпанном белой пылью, играет на рояле

на третьем этаже разрушенного после бомбардировки дома.

нет трех стен, из ванной хлещет вода — эмалированный кит с кирпичами,

и Брамс — круглоглазый ленивец — на трех когтях

висит на стволе из арматуры, испуганно смотрит в небо…

а бензоколонки сновидений еще парят в облаках,

неземная осень висит над старым мостом железнодорожным,

как пыльно-коричневое чучело рыси над старым камином.

октябрь, звеня тяжелым позвоночником,

щедро насыпает гудки паровозные в котелки

удирающих птиц.

дымчатое рагу осени с мазутной подливой…

кушать подано — садись жрать, землянин…