Рассказ
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2019
Перед Аркашей было бледное, болезненное тело. Узкие плечи, втянутая шея, слегка выступавший живот. Сальные каштановые волосы, падающие на брови. Первые признаки варикоза на кривых волосатых ногах. Плохая, землистого цвета кожа.
Смерив отражение равнодушным взглядом, Аркаша отвернулся от зеркала и, запустив руку в ящик комода, достал из кучи три черных футболки. Прищурившись, приложил поочередно к телу, обнюхав перед этим каждую, и, приняв решение, кинул обратно две забракованные.
К выбору одежды Аркаша подходил, руководствуясь практическими соображениями: из двух пар джинсов он, подпрыгнув на одной ноге, натянул на себя более рваные. Все для того, чтобы с первым гитарным рифом броситься в круг, затеряться на несколько часов, с угрожающей скоростью разбиваясь о летящие навстречу тела. И для этого требовалась свободная одежда, которую не жалко пустить на тряпки.
Еще раз посмотрев в зеркало, он бережно поднял десятый «айфон» с незаправленной кровати. Разблокировал. Открыл почту. Выбрал последнее письмо. Только за этот день он проделывал этот ритуал уже десятый раз, вновь и вновь любуясь заветным билетом. Каждый раз по коже пробегали мурашки. С невольной улыбкой он заблокировал телефон и, аккуратно положив его в карман, поднял с письменного стола заранее налитую рюмку, мысленно пожелал себе удачного концерта и немедленно выпил.
Вагон качнулся на повороте, запустив Аркашу в плотный выпяченный живот. Его владелец, мужчина лет пятидесяти, недовольно задвигал усами:
— По сторонам смотрите.
В нос ударил запах пота и дешевого одеколона. Кривясь и стараясь не поднимать глаз с пола, Аркаша резко отпрянул, схватился за ручку и чуть ли не повис на ней в попытке не касаться тел вокруг.
Поезд гремел, срываясь на визг на слишком крутых поворотах, но музыка в наушниках гремела еще громче — и это было единственным Аркашиным спасением. Подземный мир с его бесцельно идущими толпами, удушающим жаром под завязку набитых вагонов и бесконечными пересадками на кольцо был ему еще более неприятен, чем мир земной. И все равно от него было не сбежать: учеба, работа, знакомые — каждый день находилась новая причина часами трястись в поезде. Были бы деньги, и он бы никогда больше не спустился в метро.
Но денег не было.
Вагон со скрежетом затормозил, и из открывшихся дверей на Аркашу навалилась тяжесть дюжины спешащих туш. С трудом высвободив руку из сжавших ее сумок, он прибавил громкость в наушниках. Пронзительный хриплый крик в ушах стал заглушать мысли.
Сейчас, вспоминая прошлую неделю, он не мог поверить, что пережил ее. Не мог понять, как справился без телефона, без музыки в этом аду: трение тел, тяжесть спертого воздуха, перекрикивающие свист вагона голоса — еще немного, и он, казалось, сошел бы с ума. Но раньше этого Аркаша, не в силах больше выдержать звуки подземной суеты, потратил все накопленные за год деньги на новый «айфон» и спасся от безумия.
Некоторое время у Аркаши ушло на то, чтобы привыкнуть к корпусу, из-за которого держащая его кисть руки казалось несуразно маленькой, к лавине уведомлений, заполняющей яркий экран, к постоянной вибрации в его кармане. Но, проходив с десяток лет с дешевыми китайскими телефонами, не желавшими потакать Аркашиным пальцам, он почувствовал, что наконец наверстывает упущенное за голодные годы, и с утроенной силой взялся за дело. Уже через несколько дней он не представлял себе дня без бескрайнего экрана в руке.
Жить стало легче.
Двери открылись в очередной раз, выпустив на мороз клубы горячего пара. Аркаша, подталкиваемый толпой, влетел внутрь. Мантра то и дело проплывавших мимо людей о лишнем билетике сменилась мерным, давящим говором, заполнившим все помещение.
Не вынимая наушников, Аркаша пренебрежительно осмотрелся вокруг. Последнее (тут же одернул себя — нет, не последнее; впереди гардероб) испытание терпения — быстрые, грубые руки охраны в его личном пространстве. Уже подходя к рамкам, Аркаша еще раз открыл на телефоне письмо с билетом и, убедившись, что оно никуда не пропало, с облегчением выдохнул.
Не важно, что все эти люди последовали за громким заголовком, яркой рекламой, попавшей в их пошлую ленту новостей. Что они не понимают, не чувствуют и сотой части того, что чувствует в этой музыке Аркаша. Важно другое.
Он, наконец, вновь услышит их.
Спустя семь лет ожидания, семь долгих лет, на которые пришлись пубертатные переживания, студенческая суета и первые шаги во взрослую жизнь, он опять встретится с кумирами своего детства. И даже если бы никто, кроме него, не пришел на эту встречу, то Аркаша и один бы пустился в слэм, как в последний раз. Это его праздник. Его, и ничей другой.
За этими мыслями Аркаша перетерпел досмотр и спустился к гардеробу. Отдав куртку и освободив ноющие плечи от потрепанного рюкзака, он потянулся за телефоном, но осекся: хотел ли он отдавать его? Помедлив, он отдернул руку и сдал полупустой рюкзак. Слишком важен был момент, и Аркаша не простил бы себе, если бы тот прошел незамеченным.
Вжимая голову в плечи и так лавируя в гудящем потоке людей, он спустился в большой, но уже заполненный публикой зал. Впереди, освещенная золотом софитов, возвышалась над головами сцена. Напротив, над барными стойками, выступали балконы VIP-ложи, и у их края то и дело появлялась чья-то рука, нога или любая другая часть тела, но никогда не сам человек.
Аркаша презрительно фыркнул. Люди наверху ему были в лучшем случае непонятны, в худшем — противны. Как, спрашивал он себя каждый раз, оказываясь в душном концертном зале, ну как можно спокойно стоять в стороне, наблюдать через экраны телефонов за происходящим на сцене и не отдавать себя музыке — этой бешеной, неудержимой силе, так и норовящей схватить тебя за горло и поглотить целиком? В чем смысл? Вновь задав себе этот вопрос, он почувствовал, как все чаще начинает биться в тихом возмущении сердце. Решив для себя не поднимать больше глаз и смотреть только вперед, на сцену, он сфотографировал на память толпу и отправился под балконы создавать себе настроение.
Настроение обожгло горло. Аркаша поставил пластиковую рюмку на барную стойку и подумал о том, что, конечно, лучше бы он поберег эти триста рублей, но тут же отогнал эту мысль: музыка требовала горячего сердца.
Погас свет.
Взревела толпа.
Тысяча телефонов устремилась вверх на вскинутых руках.
Позабыв про все, Аркаша бросился к сцене. Барабанный бой призвал к хаосу, и толпа послушалась, задвигавшись единым организмом. Завибрировали струны, утонув в оглушающем вое. Замигали софиты, озарив светом появившихся музыкантов.
В этих нескольких секундах было столько эмоций, что Аркаша, казалось, вот-вот и покинул бы собственное тело, воспарил и слился с музыкой. Но нет; сцена, скрытая от взгляда тысячью экранов, оставалась в них навечно. Сам того не желая, Аркаша поддался толпе и тоже поднял телефон: он не доверял глазам запомнить происходящее.
«Ты слышишь меня, Москва?!»
Москва услышала, восторженным ревом откликнувшись на гитарный проигрыш. Со спины навалились, желая пробиться ближе к сцене; Аркаша вышел из транса и, поняв, куда с горящими глазами стремятся души, убрал телефон в карман и рванул к центру, торопясь успеть до начала брейкдауна.
Оглушающе зазвучала бас-гитара. Только Аркаша вбежал в круг, как в него влетела чья-то спина, прошлась по плечу нога и ударили, а потом обняли чужие руки. Люди нещадно бились друг о друга, бились, на последнем издыхании подпевая гремящей песне, и Аркаша больше всех надрывал свои ждавшие этого семь лет связки.
Вечность была минутой.
Повизгивая, затихла последняя струна. Толпа разразилась аплодисментами. Тяжело дыша, Аркаша вытирал пот с лица, широко раскрытыми глазами преданно смотря на сцену.
«Ты готова еще, Москва?!»
Москва была готова. Под восторженный гул вышел вперед басист, и с первых тяжелых нот Аркаша узнал забытые звуки своего детства. Сердце застучало быстрее. Аркаша вдруг почувствовал себя тем самым мальчишкой, впервые попавшим на концерт и всем существом своим впитывающим этот новый непостижимый мир. Тот день остался лишь воспоминанием, с каждым годом становясь все более призрачным отпечатком некогда абсолютного счастья, и сегодня Аркаша не доверял голове: рука вновь потянулась к карману.
В нем телефона не было.
Толпа начала раскачиваться в ожидании бойни. Аркаша проверил другой карман.
Он тоже был пуст. Сердце бешено заколотилось; дыхание перехватило. С надрывом выкрикнув что-то нечленораздельное, похожее на «Разойдитесь!», потонувшее в какофонии тысячи голосов, Аркаша бросился на пол в поисках знакомого корпуса. Кто-то упал, споткнувшись об него; чья-то подошва ударила по глазам. Не замечая ничего, он ползал по полу, выискивая телефон. Песня детства, до того гипнотически-захватывающая, заиграла новыми, грязными звуками. Ну, почему он купил именно черный «айфон»? Почему, почему не белый?! Аркаша проклинал себя, пытаясь найти черное на черном.
Тщетно.
Мысли в голове метались возбужденно и беспорядочно, как люди вокруг. Не в силах больше дышать пылью, Аркаша поднялся, подталкиваемый со всех сторон, и попытался собраться с мыслями.
Динамики стали затихать под одобрительный гул толпы; движение начало сходить на нет. Именно тогда Аркаша лихорадочно забегал по всему залу: постоянно нагибаясь, расталкивая всех вокруг и наступая на ноги, он маневрировал между стоящими стеной телами, пробивался к сцене и с пустыми руками убегал от нее, покрываемый матом. Уже начиналась четвертая песня, зал вновь начал трястись в своем безумном, непонятном постороннему танце, а Аркаша все искал, искал…
Опомнился он только у барной стойки, пережеванный и выплюнутый толпой. Непонимающе посмотрев на не в такт качающую головами влюбленную пару и тарабанившего пальцами по стойке скучающего бармена, Аркаша обернулся и, окинув взглядом тысячи извивающихся туловищ, осознал внезапно весь ужас своего положения. В этот безумный лес ему уже было не вернуться. И даже если телефон просто выпал из кармана, а не был вероломно вытащен недобросовестной рукой, то он уже точно был безвозвратно потерян или разбит. И неизвестно, что хуже.
Обессиленный, Аркаша опустился на табурет, как вдруг, пораженный вторым дыханием, последней надеждой найти телефон, резко вскочил, побежал сломя голову к лестнице, преодолел ее за несколько прыжков, уворачиваясь от спешащих навстречу людей, и подскочил к широкоплечей синей униформе.
— Извините, — Заговорил Аркаша и тут же замолчал, переводя дыхание. Квадратное лицо охранника повернулось к нему и смерило красную, потную физиономию перед собой ленивым взглядом. — Что мне делать, если у меня украли телефон?
— Пишите заявление, — равнодушно ответил охранник и, посчитав свой ответ исчерпывающим, повернулся к Аркаше бритым затылком.
Тот, застыв на секунду в нерешительности, вновь попробовал заговорить.
— Извините, — Аркаша пытался четко, с расстановкой произносить каждое слово, боясь заплетающегося от алкоголя языка. — А вы не можете ничего сделать?
Униформа опять повернулась к нему лицом. Равнодушие сменилось усталым раздражением.
— Как что, например?
— Досматривать людей на выходе…
— Нет, — отрезал охранник и отвернулся к запищавшим металлическим рамкам.
Аркаша почувствовал, как тяжелеет его голова, как вздулась вена на левом виске и начинает покачиваться мир вокруг. Где-то на задворках горящего сознания появилась мысль, что телефона он больше не увидит.
— А зачем… Зачем вы вообще тут тогда стоите?! — Начав неуверенно, но к концу фразы набравшись сил, с вызовом спросил Аркаша подойдя на полшага ближе к широкой спине.
Охранник повернулся и, посмотрев на него сверху вниз, понизил голос:
— У тебя проблемы какие-то?
Аркаша почувствовал, как затряслись его ноги, но, вспомнив про то, что с хищниками надо поддерживать зрительный контакт, всей своей волей смотрел в глубоко посаженные глаза охранника. На секунду он подумал, что еще не поздно отступить, признать провал и написать заявление, но, чуть ли не впервые в жизни, он обнаружил, что не готов был сдаться без боя.
— Я не понимаю, зачем вы тут вообще стоите, если помочь не можете, — как можно более серьезным, но все же дрожащим голосом повторил Аркаша. — Вся ваша работа что, бутылки у людей отнимать да по карманам лазить? За это вам платят? А как вора поймать, то все, не ваше дело?!
Выцветшие брови напротив нахмурились, глаза опасно прищурились, и недоумение сменилось плохо скрываемым презрением.
— Вылететь хочешь? — сделал над собой последнее усилие охранник. — Потому что если продолжишь мешать, то прямиком на улице окажешься. Чтобы я со всеми дураками, по пьяни телефон теряющими, нянчился.
Но Аркашу было уже не остановить.
— Да вы сами сейчас вылетите, только менеджер узнает, как вы работу свою выполняете! — разбушевался он.
— Петь, угомони пассажира, а? — встрял другой охранник, до того исподлобья наблюдавший за происходящим. — Буйный больно.
Растерявшись от его слов, Аркаша хотел опять потребовать менеджера, как, пискнув от боли и скорее от неожиданности, почувствовал, как заламывают его руку.
— Пора на выход, — спокойно прозвучал приговор за спиной. — Оттанцевал ты свое.
Аркашу бросило в жар.
— Вы не можете!.. — попытался сопротивляться он, крича на все фойе. — У меня в гардеробе вещи! Пальто!..
— Дебоширить не надо было, — невозмутимо отвечал голос, толкая его к дверям.
Губы Аркаши задрожали, лицо налилось краской. Последняя надежда была растоптана и разрушена.
— За вещами завтра придешь, — напоследок сказал охранник и, харкнув в мутную лужу, захлопнул перед Аркашей дверь.
Окинув Аркашу беглым незаинтересованным взглядом, редкие люди у входа вернулись к своим разговорам, а он так и продолжал стоять, ссутулившись, влажными глазами смотря на грязь под ногами и пытаясь понять, что только что произошло. Ноябрьский холод пробирался под потную футболку, проникал через дырки его поношенных джинсов, но Аркаша не ощущал погоды: все чувства, казалось, остались где-то за дверьми, на танцполе, а может, уже и в чьем-то кармане.
— Билет не нужен? Билет не нужен? — повторяя присказку, пролетел мимо него знакомый мужчина средних лет со стершейся татуировкой льва на шее.
Аркаша медленно выпрямился, потирая коченевшие руки, и, повернувшись, посмотрел на исполинские тосканские колонны и три баннера, развевающихся между ними. На морозе хмельные мысли стали еще тяжелее, и лишь теперь начало приходить понимание: пальто, рюкзак и все, что в нем находится, — все осталось за дверью. По счастливой случайности в заднем кармане джинсов у него лежали ключи и номерок, теперь бесполезный. Телефон канул в лету, и позвонить кому-либо из немногих друзей было невозможно. Он был один.
Аркаша, спасаясь от холода, машинально заправил футболку в джинсы и посмотрел вдоль проспекта. Метрах в шести от него, у тротуара, стояли две машины такси, и их заросшие водители, всем своим весом навалившись на двери, говорили друг с другом, время от времени поглядывая на прохожих. Дальше, метрах в пятистах по проспекту имени пропавшего города, находился вход в метро. Но одно дело — покрыть это расстояние, укутавшись в крепкое, хоть и начавшее местами стираться пальто, думая о концерте, другое — теперь, в легкой футболке и с отчаянием наперевес. Обняв себя за плечи, Аркаша побежал к машинам.
— Сколько до улицы N? — сдавленным голосом спросил он.
— Полторы, — не задумываясь, ответил один из мужчин.
Аркаша вытаращил глаза, не поверив услышанному: сумма была в несколько раз выше обычной. Таких денег у него дома не было. А если даже и были, то он бы просто не позволил себе отдать их этой ленивой, наглой, примитивной роже… Аркаша почувствовал, как закипает от несправедливости кровь, как задергались непроизвольно его бледные промерзающие пальцы…
Вспомнив про свою попытку сцепиться с охранником, Аркаша, с трудом удержавшись от обжигавших язык слов, промолчал и пошел прочь.
Ноги засеменили по грязному неровному асфальту, неся неподвижное туловище и закрывающие его от ветра руки в сторону метро. Холод, закравшись в легкие, начал сковывать тело и душу изнутри. Он шел, а безумные догадки, рождаясь в сознании, терзали нервы своим страшным содержанием и исчезали вновь. Что если охранник на проценте? Оценивает каждого человека на входе, выбирает жертву и подсказывает сообщнику… Гардеробщицы, получив рюкзаки, сумки, обыскав карманы сданных курток, присваивают себе чужое богатство. Таксисты, дожидаясь отчаявшихся обокраденных душ, высасывают из них последние деньги…
Резкие порыв ветра выбил шальные мысли из головы. Аркаша охнул и ускорил шаг.
По тротуару, год назад зачищенному от всего живого, по тротуару, слишком широкому для пешеходов, шли одинокие старухи, закутанные в выцветшие шарфы, дети в пестрых комбинезонах и их легко одетые родители с непокрытыми головами. Все они оглядывались на странную сгорбившуюся фигуру, проносившуюся мимо них.
Аркаша старался не поднимать слезившиеся глаза, чтобы не подставлять их под порывы ветра, которые, казалось, становились все сильнее. Но временами, незаметно для самого себя, бросал свой холодный взгляд на очередную оставленную позади душу: тогда злобные, надменные мысли вновь овладевали им.
Эти люди — самодовольные и понурые, худые и обрюзгшие, глядящие вдаль и нервно смотрящие по сторонам люди не могли и помыслить о том, что испытывал Аркаша. Не могли представить себе радостное предвкушение долгожданной встречи и величие живой музыки. Не могли вообразить боль утраты себя и позор изгнания. Что они знали? Лишь шли, куда глаза глядят, в сгущающейся вечерней мгле.
За болезненными рассуждениями Аркаша, тяжело дыша и дрожа от холода, дошел до заляпанных дверей метро. Уже собравшись толкнуть вперед дверь и потревожить покой лежащего на полу тела, он замер, пораженный очередным запоздалым прозрением.
Проездной и деньги были в кошельке. Кошелек остался в рюкзаке.
Чаша отчаяния переполнилась, и по шершавым щекам потекли три скупые капли. Аркаша отступил посмотрел вокруг, надеясь, что вот-вот и из-за угла появится кто-то, кто поможет, выручит, протянет столь необходимую ему сейчас руку помощи и вернет потерянный телефон…
Люди шли мимо; со стороны стадиона издевательски мерцал огромный электронный билборд в форме самсунговского телефона. Ждать помощи было не от кого.
Не выдерживая стужи, Аркаша, поскуливая, вбежал на деревянных ногах в помещение. Дышать стало легче; запылало, размякая в тепле, тело. Аркаша забился в угол у кассы и принялся думать.
Варианта была два, и оба вызывали у Аркаши тихий, сосущий под ложечкой страх. Он мог, уподобившись тем, кого всегда обходил стороной, по копейкам собирать сумму на проезд, прося помощи у проплывающих мимо людей; или, вложив свои последние силы, разбежаться, зажмурить глаза (с открытыми он бы не решился на такое) и перепрыгнуть турникет.
Аркаша посмотрел на уходящие под землю эскалаторы. На пути к ним, у турникетов, стояла и косо поглядывала на него грузная женщина с бульдожьей челюстью. Конечно, Аркаша ездил безбилетником — один раз, еще будучи первоклассником, последовав за своими новыми друзьями. Тут же его схватили, но, посмотрев на раскрасневшееся лицо, сопли и слезы, потекшие по нему, сжалились и отпустили мальчика. Больше он такие авантюры не решался.
Стеклянная дверь отворилась, и в зал вошла закутанная в белый платок женщина. Еще раз посмотрев в сторону эскалаторов, Аркаша поднял тоскливый взгляд на потолок и, убедившись, что третий вариант не появится, пошел навстречу человеку.
Сколько времени прошло, пока он уничижительно подбегал к прохожим, молодым и старым, взывая о помощи? Время давно остановилось, и изгнание из клуба казалось воспоминанием из прошлой жизни. С каждым человеком его заготовленная речь про обстоятельства, тяжелую ситуацию и необходимость попасть домой становилась все неразборчивее, теряя отдельные гласные, согласные и, наконец, целые слова, превращаясь в невразумительное бормотание. Но все же каким-то чудом, спустя вечность, Аркаша обнаружил в своей руке необходимые пятьдесят пять рублей, и даже немного больше.
Тень улыбки показалась на его изможденном лице. Алкоголь покидал его утомленное тело, оставляя за собой неловкость движений и пустеющую голову. Он все не мог смириться с потерей, но появившаяся, после всех злоключений, возможность попасть домой вернула к жизни призрачную, иррациональную надежду, что все еще можно исправить. Или, по крайней мере, пережить этот день.
Аркаша оплатил проездной и, миновав неодобрительно постукивающую металлоискателем по коленке женщину, спустился в пустеющее метро.
Близилось время закрытия, и на перроне практически не было людей. Встав у самого туннеля и опершись на стенку в попытке быть незаметным для посторонних глаз, Аркаша тупо переводил взгляд с одного серого лица на другое. Мысли, уже совсем странные и им не контролируемые, то и дело всплывали в голове: теперь ему начало казаться, что всех этих людей он уже видел — сначала в толпе на концерте, потом на улице и теперь с ним под землей. Лица, будто размноженные с одной кальки, преследовали его. На Аркашу вновь нахлынул страх, но страх не такой, как прежде, не страх перед неизвестностью — оглушающий поначалу, но быстро скрывающийся в подсознании, а страх перед реальностью, обволакивающий все твое существо, сковывающий тело и разум, словно сухой ноябрьский мороз. Аркаша уставился в пол и попытался сконцентрироваться на мыслях о доме.
Приехал и приглашающе открыл свои двери поезд. Вагон был практически пуст, и, кроме Аркаши, в него зашли только парень с девушкой, увлеченно ворковавшие друг с другом. С недоверием посмотрев на влюбленных, Аркаша забился в противоположный угол.
«Осторожно, двери закрываются».
Поезд тронулся, и Аркаша, наконец, ощутил всю накопившуюся за день усталость. Ноги болели; шея не справлялась с грузом ответственности. Душа стонала. Чувствуя, как уходит из-под контроля собственное тело, Аркаша откинул голову назад, беззвучно шевеля губами. «Осталось недолго», — повторял он про себя. «Осталось недолго». И, мерно покачиваясь из стороны в сторону, Аркаша закрыл глаза и заснул.
Сны Аркаше виделись тревожные, фантасмагорические — такие, что захватывают в начале болезни, бросают тело в жар, заражают сознание дикими образами. Аркаша бегал по темному лесу, деревья которого, похожие на исполинские руки, застилали ночное небо; бегал и искал свой потерянный телефон. Так он и метался по нему, пока не выбежал на бескрайнюю поляну, и, как только раскачивающиеся руки оказались за его спиной, небо скрылось за причудливыми кольцеобразными облаками. Налетела вьюга.
Не видя ни зги, Аркаша пустился бегом, пока вдали не показался слабо мерцающий в странной, покосившейся будке огонек. Аркаша побежал еще быстрее, и, чем ближе был свет, тем громче звучала музыка, которая, казалось, доносилась не откуда-то издали, а из самого сердца Аркаши. И когда он, наконец, добежал до будки и распахнул резким движением дверь, то был ослеплен столь ярким светом, что сразу, всем своим существом понял, что перед ним ангелы; тогда Аркаша упал на колени и, всхлипывая, залепетал про свои злоключения.
— За что?! — взвыл он, подняв голову.
Свет лишь пожал своими неосязаемыми плечами и исчез. Совсем запутавшись, Аркаша посмотрел вокруг и обнаружил, что находится в абсолютной пустоте. Тут же она начала содрогаться, и Аркаша вдруг понял, что кто-то бьет по ней снаружи. И, как только ему это стало ясно, он проснулся.
— Молодой человек, конечная! — прогремел басистый женский голос.
Аркаша с испугом поднял свои сонные глаза наверх и вздрогнул, обнаружив лицо той же бульдожьей породы, что и на входе в метро. Он резко вскочил, непроизвольно толкнув женщину перед собой, и, взглянув на перрон, чуть не упал обратно на сидение и повис на поручне.
Он проехал свою остановку.
— Метро закрывается, мужчина, не задерживайтесь! — смотрело на него с усталым раздражением бульдожье лицо.
Аркаша медленно осмотрел вагон. Кроме синей униформы напротив, самого Аркаши и его кривого, грязного отражения в исцарапанном окне не было никого. Замигала и погасла лампочка.
Аркаша молча отпустил поручень и вышел из вагона. Равнодушно, как для протокола, он отметил, что больше не чувствует страха; а прислушавшись к себе повнимательнее, понял, что не чувствует вообще ничего. Аркаша поднялся по ближайшему эскалатору и вышел на улицу.
Рыжий свет фонарей освещал раскинутый между серыми коробками спального района парк. Утомленные днем жители крепко спали, и лишь немногие несчастные, так и не сумевшие сомкнуть глаз к этому позднему часу, прокручивали радиочастоты в поисках убаюкивающего голоса. Москва молчала; Аркаша стоял, потерянный, и смотрел на низкое чернильное небо, покоившееся на крышах обшарпанных зданий, и которое, казалось, протыкал тонкий шпиль церквушки на краю света.
Хрустнула наледь, нарушив гробовую тишину ночи; Аркаша вздрогнул. Из ниоткуда на дорожке, прорезавший парк, появилась худая мужская фигура и, прихрамывая на одну ногу, зашагала в его сторону. Аркаша замер, силясь разглядеть что-то в тусклом свете фонарей.
Фигура приближалась, и, прищурив глаза, Аркаша уже мог разглядеть отдельные ее черты. Это был средних лет мужчина, в одной руке державший полупустую пластиковую бутылку, а другой опиравшейся на старую желтую трость. Одежда его была стара, грязна и изношена: куртка, кое-как натянутая на плечи, была на несколько размеров ему мала; под ней были рваный бежевый свитер и кожаный ремень, удерживавший нелепые, обрывавшиеся на уровне голени штаны. Его худое лицо столь заросло, что за густой бородой и длинными, спадающими на лоб волосами нельзя было заметить глаз. То и дело прикладываясь к бутылке, он продолжал не спеша идти к метро.
Бомж, заключил Аркаша. Невольно усмехнулся: невесть где, в ночи, без гроша в кармане и телефона в руке, он оказался брошен на произвол судьбы, и единственный, кто оказался на его пути, — бездомный алкаш.
Не дойдя до Аркаши и нескольких шагов, бомж остановился, оперся на свою трость и внимательно посмотрел на него. Пошел, тихо ложась на плечи и тут же бесследно растаивая, первый снег — такой, что не достигает земли, предвещая появление снега настоящего, мягкого и пушистого.
— Будешь? — простояв так несколько секунд, спросил алкаш и протянул бутылку.
Где-то в глубине души Аркаша ужаснулся: вот, с кем он теперь общается на равных. Вот единственный, кто протягивает ему руку. Но эта мысль промелькнула так далеко и быстро, что он ее почти и не заметил; только покачал головой.
— А зря. Хорошая медовуха, — заметил алкаш и, будто в доказательство своим словам, приложился к горлышку. — Что-то ты не по погоде одет, малой.
Аркаша, все не решаясь открыть рот, кивнул.
— Может, малой, тебе куртка нужна, а? — Бомж начал снимать ее с себя, поставив бутылку на землю. — Мне не убудет.
Аркашу словно током ударило. Вновь пробудились притупленные, пережитые эмоции, стекая по щекам горькими слезами. Он, оглушенный музыкой и ослепленный светом, стоит единым тысячеголовым организмом перед сценой, забыв про все на свете… Воспоминания далекого детства, пускающие его в танец. Абсолютное счастье… Теперь, лишенный всего, вынужден был брать одежду из рук бездомного, чтобы не замерзнуть на улице.
— Нет, — тихо, но твердо сказал Аркаша. До этого уровня он не опустится.
На секунду бездомный замер и, пожав плечами, натянул куртку обратно и поднял медовуху.
— Как знаешь, малой.
Неспешно, все так же прихрамывая, он обошел Аркашу и толкнул двери метро.
— Оно закрыто уже, — сказал ему Аркаша.
— Не беда, — ответил тот, не оборачиваясь. — Скоро откроется.
Аркаша остался один.
Мигнув напоследок пару раз, погас один из фонарей. Парк вновь погрузился в тишину. На секунду Аркаше показалось, что его кошмар не закончился, что он продолжается и будет продолжаться вечность, обрастая все новыми зловещими деталями; что он все еще спит, свернувшись калачиком в полупустом вагоне. Но, распознав ростки безумия в этих мыслях, Аркаша тряхнул головой, заправил сильнее футболку и пошел в сторону одного из дворов.
Двигался он чуть ли не автоматически, не задумываясь, куда и зачем. Инстинкты взяли контроль над телом, стремясь спасти его от холода и ветра: потирая дрожащие плечи, Аркаша шел вперед на негнущихся ногах.
Во дворе, казалось, не было ни души — а если кто и был, то надежно скрывался от постороннего взгляда и слуха. Аркаша, вспомнив о вычитанном им некогда трюке, стал подходить к каждой двери и, дрожащими пальцами набирая случайный номер, просить голос на другом конце позвать Марину. Простояв так у первого подъезда и выслушав сонную брань в свой адрес, он побежал ко второму; проведя и у него около десяти минут, Аркаша попытал счастья у третьего. Ответ был один.
Движение уже почти не давалось Аркаше; с трудом шевеля ногами, он вышел к четвертому подъезду и стал не глядя нажимать на кнопки. Еще несколько звонков, думал он. Еще немного.
Внезапно дверь распахнулась, выпустив клубы пара. Сердце Аркаши заколотилось, разгоняя заледеневшую кровь по суженным венам. В мерцающем желтом свете подъезда появилась надежда.
— Так, а это что за чмошник? — произнесла выросшая перед Аркашей глыба.
За спиной глыбы выросла вторая, третья, четвертая… Все говорило Аркаше о том, что нужно бежать, но тело не слушалось: он застыл, не в силах сказать ни слова.
— Подъезды, значит, обходим? — угрожающе спросил второй, подходя ближе.
— Обходит, зуб даю, обходит и квартиры чистит, падла, — соглашался третий.
— Послушайте… — На глазах Аркаши проступили слезы. Он, окруженный и беспомощный, боялся поднять взгляд и смотрел на свои мокрые, измазанные в грязи кроссовки, на рваные джинсы и мятую футболку, думая о том унижении, что ему довелось испытать, о свалившихся на него разом несчастьях, и его охватила такая всепоглощающая, жгучая жалость к себе, что он не мог вымолвить не слова; лишь стоял, дрожал да плакал.
— Ну, говори, чепушила, — разрешил четвертый. — Что, не обходишь подъезды?
— Не обхожу… — жалобным, плаксивым голосом ответил Аркаша. — Пустите меня, пожалуйста… Я ничего не сделал… Просто пошел на концерт… Послушать музыку… И пока слушал, телефон украли… Потом охранник на улицу выкинул… А вещи там остались… Пустите…
— Чего спектакль ломаешь, а? — Один размахнулся и с силой влепил Аркаше оплеуху — и он, сложившись, как карточный домик, послушно упал на землю.
Остальные тут же накинулись на него, начали пинать — в живот, под ребра, голову…
— Зачем? Зачем, зачем, зачем?… — еле шевеля губами, бессознательно бормотал Аркаша. — За что?..
И если бы он поднял свой помутневший взгляд, то увидел бы, как один из четверых достал из кармана шило, как занес руку — но Аркаша смотрел на грязь под собой и, когда шею пронзила нечеловеческая боль, лишь вскрикнул тихонько и остался лежать, прильнув ухом к ледяной земле. И казалось Аркаше, что слышит он течение вод по канализационным трубам, как закипает она под землей и как поет кто-то рядом колыбельную проснувшемуся посреди ночи ребенку. Веки отяжелели, и, с грустью подумав о том, что за рюкзаком он уже не вернется, Аркаша закрыл глаза в последний раз.