Рассказ
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2018
Несколько дней спустя они вернулись.
Ладно, сказала я им, заходите. Что делать.
Оба вошли, но замялись в прихожей. Я
сообразила, что они должны быть голодными, кивнула в сторону кухни. Маленькие вервольфы тут же метнулись на кухню, но я, следуя за ними
медленным шагом, в своих слетающих со ступней мохнатых тапочках, в своем
толстом халате, вспомнила: «Не туда, не туда! В ванную марш! Сначала — руки…»
Маленькие вервольфы
подчинились, упрямо опустив темные, стриженные ежиком головы (прикинула: одному
должно быть девять, другому одиннадцать, хотя выглядят почти как близнецы).
Глаза старшего зло блеснули исподлобья, но я лишь усмехнулась — мысленно.
На кухне удобнее возиться без них.
Закричала, чтобы пробиться сквозь плеск воды: «С мы-ы-ы-лом!»
Предложить им разной еды на выбор я не могла, в конце концов, мы ни о чем не
договаривались, я была не в курсе, что они вернутся. Но
какой-никакой суп в холодильнике нашелся — разлила по мисочкам, подогрела в микроволновке. Наре́зала хлеб.
К хлебу маленькие вервольфы
не притронулись, зато суп хлебали жадно, сгорбившись над столом, нависая над
мисками, чтобы сократить путь ложки, — только белые зубы мелькали. Я стояла,
опираясь на столешницу встроенной кухни. Не умею как-то специально говорить с
детьми, спросила, как взрослых:
— Что там в лесу?
Младший вообще не обратил внимания на
вопрос, а старший с полным ртом проворчал нечто невразумительное, я и не
разобрала: «хорошо» или «плохо». Может, так лучше. Взрослые начали бы детально пересказывать,
настаивая на преимуществах леса перед городом — бросая многозначительные
взгляды и неумелые, оттого грубые намеки. Провела рукой по лбу — волосы лезут в
глаза. Собрала пустые миски, зная, что маленькие вервольфы
по-прежнему голодны: мои супы с горошком, кукурузой и картофелем, с морковью и
луком, но без мяса — они не насытят вервольфа.
Мальчики медленно вышли из кухни, а я задержалась у окна. Шел дождь. Лес чернел
вдалеке.
Сполоснула за ними посуду. Происходящее
немного нервировало. Мне нужно работать. Когда работаешь дома, никто не хочет
понимать, что ты не отдыхаешь, и — нет, у тебя не целый день свободного
времени. Никто не принимает всерьез твои мертвые линии — приставленные к шее дедлайны, «ну ты же можешь», «ну что тебе стоит», «ты все равно
дома». Нервировало? Бесило до глубины тела — так, что захотелось (однако лишь
на секунду), держа маленьких тварей за шиворот, надавать им оплеух.
Нужно попросить, чтобы мне выделили
офис. Но тогда — никакого толстого халата, никаких мохнатых тапочек. С семи до
пяти. Вся зарплата будет уходить на клятый офис. И холодный туалет в конце
коридора.
Просто я не буду заниматься маленькими вервольфами, вот и все. Пусть развлекают себя сами, пусть
сидят, пока не кончится дождь, пока не уйдут.
Перешла в кабинет, раздвинула шторы — окно
прямо за моим столом. Ливень хлестал и стекал, лес больше не был виден — едва
угадывался (если знаешь, что он там). Не выгонять же их в такую погоду.
Включила компьютер. Выстраивала линии развития событий. Погрузилась. Звон и стук.
Капли размером с горох разбивались о подоконник.
Маленькие вервольфы
последовали в кабинет за мной. Поначалу стеснялись, старались оставаться тихими
и не отвлекали меня — даже наоборот, сливавшиеся с шумом дождя их ворчание и шепот
помогали работать. Потом разыгрались за моей спиной: бились лапами, скалили
клыки, опрокидывали друг друга, глухо рычали и тявкали. Кружились, гонялись
друг за другом, ловили за хвост.
Я не заметила, как старший, мальчиком,
подошел ко мне, и вздрогнула, когда он нерешительно похлопал меня по плечу.
Обернулась.
Маленький вервольф
стоял опустив голову, наставив на меня свой упрямый ежик,
пряча прозрачно-зеленые глаза.
— Бабушка передавала тебе что-то… — проворчал
он.
— А?
— Что тебя ждут в лесу. Тебе давно пора…
Снизу, от живота, во мне поднимался
гнев. Но я смолчала. Сглотнула.
— Скажи бабушке…
что мой дом в городе. Я. Живу. В. Городе. — Добавила
спокойнее: — Загляну, когда будет время.
Он кивнул и с облегчением вернулся к
брату. Сел на пол. Второй взмахнул хвостом и весело прыгнул толстыми передними
лапами ему на плечи. Но старший не хотел снова волком, а так — один в шерсти,
другой в кофте — игры́ не получалось, и
младший, какое-то время поупрямившись, сдался. Теперь они забавлялись
маленькими, бог знает где добытыми машинками, урчали и
рычали все громче и, нужно признать, потихоньку начинали мешать мне. Раз уж
отвлеклась, я заварила себе чая, намазала тосты джемом — естественно, и
маленьких вервольфов пришлось угостить. Они насорили,
запачкали ковер. За чаем вернулась к четвертому справа каузальному ответвлению.
Волчата, дети — теперь они визжали и подвывали, гоняясь друг за другом, каждую
секунду меняя природу, на мои замечания сначала сыпали — ненужными мне — оправданиями
и взаимными обвинениями («А что я? Это он!»), потом вообще перестали
реагировать.
В общем, вышли из-под контроля. Но на
самом деле это не моя обязанность — приводить их в чувство. Я пыталась
продолжать с четвертым ответвлением, хотя в таком гаме дело продвигалось
черепашьим шагом — постоянно допускала ошибки, возвращалась, исправляла и в
итоге не была уверена в схемах и выводах.
Закончилось все тем, что в своем раже
маленькие вервольфы опрокинули трубу новостей, она
треснула, и новости полетели все сразу — мне в рот, забили хвостами в моем горле.
Из зон военных действий, из запертых квартир, из лабораторий, из подвалов, из темных
скверов. Я схватилась за шею. Из-под бомбардировок, из-под химатак.
Вырвать из себя живот.
Едва успев заткнуть трубу мохнатыми
тапками, я ринулась в туалет. Меня рвало новостями. Маленькие вервольфы испугались, затихли. Снова застенчивые,
робко жались к стене в коридоре. Перешептывались. Прятали хвосты между ног. Меня
рвало девять часов подряд. Сначала полная жесть была — выворачивало, и
казалось, что все уже вышло, и меня рвет мной самой. Желчь и все такое. Но часа
через полтора, как ни странно, полегчало, рвотный
рефлекс повторял сам себя, я успевала вдохнуть, выдохнуть и хлебнуть воды между
позывами, в общем, освоилась с ситуацией.
Рвота прекратилась ночью. Ливень прошел,
было очень тихо. Прополоскав рот и скинув запачкавшийся халат, обессиленная, голяком протащилась в спальню. Ноги дрожали.
Посмотрела в зеркало: до чего я худа без халата — ребра торчат. Впалый живот — еще
бы, внутри не осталось ничего живого. Впалые щеки. А ведь в халате была такая
объемная, защищенная и настоящая. Серьезная. Но мне больше не плохо, мне стало
все равно, на все и всех плевать, и я чувствовала себя в каком-то смысле
очищенной и в каком-то смысле мертвой.
Все бы нормально, однако еще один день
прошел, а я ничего не сделала. Работа стоит. Дедлайн —
смертельная линия — приближается. Надо было рассчитывать, изменять планы и
подгонять их под ситуацию — но я и не пыталась: когда голова так гулко-пуста… Не успею, зайду за мертвую линию — меня
умертвят (инъекция, веревка?). Но сейчас и это все равно. Кровать, кровать.
Одеяло манило, словно рай. Я укуталась, закрылась, защитилась, вцепилась,
влилась в подушку. Сон втянул меня, как пылесос перышко, и темнота оказалась
мохнатой.
Проснулась я от боли. Скинула их с себя
с криком, одного успела ударить — так, что ладонь запекло. Маленькие вервольфы — совсем забыла о них. Конечно, ни мой суп, ни
мои тосты с джемом не могут утолить их голода. Включила лампу на тумбочке и
увидела, что кровь стекает от локтей к запястьям. Маленькие твари! Они
отпрянули, сгорбились и смотрели жалобно, со страхом. Моя кровь капала с их
клыков.
Возможно ли отказать детям? Ладно. Я
молча протянула руки вперед. Маленькие вервольфы
радостно оскалились.
Утром опять пошел дождь. Техник,
починивший трубу, рекомендовал быть осторожнее и ушел. С чашкой кофе в
перебинтованных руках я долго стояла у кухонного окна и смотрела вдаль.
Растягивала эту чашку, чтобы формально как можно дольше не заканчивать завтрак
и не приступать к работе. Куталась в чистый — из шкафа — толстый халат. Стопы в теплых (гладких, мохнатые выстирала, еще мокрые) тапочках.
Лес, в котором скрылись сытые вервольфы, неподвижно темнел
вершинами, пропадал и появлялся за миллиардами капель. Думают, мне не хочется
туда? Под сень, под черные ветви, где запах и звук сливаются: мое дыхание, дух
хвои, дух зверя, соль, воля, прелая кора, вода… Думают,
не каждое утро мне хочется броситься, бросить все — и в дверь или в окно?
Думают, моя кровь не чернеет, когда я смотрю в ту сторону? Чашка вздрагивала в
такт мыслям.
Пустая. Поставила ее на мойку, сдернула
ненужные бинты: на мне заживает как на собаке — я из леса. Только розоватые
пятна новой кожи на новой плоти пугают свежестью. Надо идти работать, пока
никто не мешает. Мертвая линия, дедлайн. Переступившие линию остаются без работы и без жизни. Но
время есть: маленькие вервольфы не вернутся раньше,
чем через несколько дней.