Стихотворения
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2017
1
Мы прятали женщин своих на себе,
да так, что при обысках их не могли обнаружить.
Мы проносили женщин своих в желудках
(путь к сердцу мужчины?).
А если контейнер оказывался негерметичным —
курьер умирал от любви.
2
По десять лет мы плавали на судах,
которые делали шпроты.
Полный цикл переработки.
Мы ели фотографии своих женщин.
Пережевывая тщательно, доводя
челюсти до оргазма.
3
А если случалось увидеть женщину,
приходилось лезвием делать надрез,
ибо веки мужские срослись
там, где взгляды подолгу не возвращались.
Кто-то рвал их крышкой от шпрот,
и тогда до ближайшего порта
мог смотреть на летучих рыб.
4
Когда пронзает желание,
мы просим капитана укрыть нас лучами звезд,
как еловыми ветками, засыпать креветками
и вывезти в трюме горящих глаз.
В порту эпидемия.
Но мы готовы ползать на брюхе в креветочной слизи,
скрипя песком любви на зубах,
лишь бы испытывать физическую близость
в телах морских черепах.
5
Было — снятый для отпевания
магазин на диване.
Было — плавленые сырки,
т.е. пелядь со дна реки.
Римские термы,
полные грифельной спермы.
Пепел взгляда
владельца мучного склада.
Было — город, разрушенный до основания.
дожди в целлофане.
Луч, болтающийся по городу в курточке из болоньи.
И живот ее теплый, как остывающий гиперболоид.
ОХОТА
Приду с охоты. Мною убиенных
глазами ощипаю глухарей.
Дробинки слез из глаз твоих летели
к ним сорок зим и все-таки попали.
Но знай — не я ответственен за падаль
деревьев и за чуткое старенье
затравленного зеркала в прихожей.
Предположу, что есть в моей природе
свет — ложный след хазарских псевдоподий
Рождественской звезды. И он ведет
прочь от пещеры, а точней, уводит
прочь от пещеры — хищника, и этим
все сказано.
Я наливаюсь беспокойным светом,
когда молчу. Я становлюсь плодом
светящимся — отравленным на этом
и зреющим на том.
И кто-то мной плюется через трубку
от спинки у кровати, без труда
сбивая финикийскую голубку.
Он попадает.
Уголками рта
без заед
улыбается для слова
прощального — и все-таки молчит.
Я — говорит — поэт. И уголками
коробится. Ты смотришь на него
и окаешь зелеными глазами.
И снова вспоминаешь Рождество
и пастухов и думаешь — для слова
еще не время. Потому — молчишь,
как Кибальчиш, и сетку птицелова
распутываешь пальцами на идиш.
А я перед тобою как Распутин,
стою — ужасный, черный, терпеливый,
молчащий на десятке языков.
Я жду гостей. Всего лишь жду гостей.
Но и теперь не соберу костей,
как требуется в той головоломке,
чтоб приравнять субботу к воскресенью.
Мне надо знать, что в этой перепелке
жила душа. Обгладывая кости,
испытывать иные угрызенья.
Так человек устроен: лопушок
любимых глаз — он знает — послюнявив,
приклеит Богородица на ранку.
За грязный рот, за рваные ботинки,
его простят и, выпоров, отмоют.
И он стоит весь в сперме и в слезах.
И ты меня прощаешь за неверье,
поскольку это — продолженье рода.
И скромное татарское надгробье
всего лишь груз, прижавший дыроколом
листочки, дабы склеились они.