Рассказ
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2016
Агата Петровна Кукушкина
заблудилась в лесу. Она кружилась в неподвластном ей
полете абсолютно голой между безлистыми стволами высоких деревьев, похожих на
резиновые пальцастые перчатки туго спертые воздухом. Ей было душно, весело и страшно в этом лесу, где
вместо неба простирался высокий серый потолок с одиноко висевшей лампочкой,
красной от накала и безысходности… Когда лампочка не
выдержала и лопнула — Агата Петровна проснулась.
Утро было безнадежно серым и
тихим. Выпростав влажное одеяло, зажатое между ног, голая женщина, позевывая,
подошла к окну, чтобы увидеть унылый двор, пожухлые метлы тополей, указующие в
набухшее дождем небо. Август млел. Внизу дворник равнодушно скреб пыльный
асфальт, подремывая на ходу. Голуби скопом возились у его ног, заставляя
дворника всякий раз вздрагивать и пугаться отвратительной воркотни. «А все же
чудный сегодня день…» — глядя в окно, подумала женщина.
Пока мама готовила на кухне
завтрак, традиционную яичницу с луком, Агата Петровна мылась в ванной. Это было
не скучное откисание, не быстрый душ, где все
движения доведены до автоматизма, а настоящий ритуал. Пустив горячую струю в
ванну, женщина долго разглядывала худое тридцатипятилетнее тело в зеркале. До
этого дня ее наблюдения ограничивались будничным анализом лица на наличие
морщинок, мешочков, прыщиков, да и то — весьма поверхностным и «субъективным».
После процедуры она вяло бросала зеркалу «нормально» или «пойдет», и шла на
работу. Теперь же свое наблюдение Агата Петровна начала с ног. Ноги были
бледные, покрытые светлыми волосками, уходившие в тайну женского естества —
тяжелые бедра. Она с достоинством провела ладонью по гладкому животу, как если
бы была беременна; что-то сладко защекотало внизу.
— Опять самолет разбился!
Слышишь, Агата?! Тебе бутерброды делать?! — вещала мама из кухни, любившая
слушать и комментировать старенькое радио.
— Не надо! На работе поем! —
крикнула дочь, смутившись.
Скользнув взглядом по дверной
щеколде, женщина продолжила наблюдение. В зеркале смутно отразились рано
повисшие маленькие груди с крупными коричневыми сосками. Агата Петровна
пошарила по ванной полочке и, нащупав, надела очки в модной оправе, какие носят
теперь университетские девушки. Картина обрела резкость, обнаружив
многочисленные родинки на белом теле и отчетливый горизонтальный шрам, в виде
улыбки, внизу живота.
Лезвие было приобретено загодя,
недели две назад, и пряталось от маминых глаз под толстым матрасом. Агата
Петровна сидела на краю ванной, широко расставив ноги, и стыдливо улыбалась
самой себе, не решаясь сделать первое движение. «Так все теперь делают, —
убеждала она себя. — Если хочешь, чтобы тебя любили — сделай, не трусь…»
Отъятые лезвием, на дне ванной появлялись светлые слипшиеся от мыла волоски с
капельками крови. Они кружились в водяной воронке и жадно сглатывались черной
канализационной дырой.
Щурясь от любопытства, Агата
Петровна провела пальцем по чистой немножко колючей коже. На пальце серела
пыль. «Пыль? Откуда ей взяться. Пыль…» — прошептала женщина.
Агата Петровна работала в
городской библиотеке. Она устроилась туда сразу же после окончания
университета. Учеба на филологическом факультете синела в ее памяти июльским
безоблачным небом, как время радости и покоя. Но это было давно. Так давно, что
она успела забыть имена преподавателей, лобастых голубоглазых подруг с длинными
косами, правила орфографии, памятники филологических святынь, вызубренные
когда-то до обмороков и нервных припадков. Юная выпускница не знала, куда
девать столько полезных знаний, «сокровищ разума», как говорили учителя, и все
благополучно забыла. Теперь она ложила маме на стол лекарства, чтобы та выздоровела, и одевала плащ в
дождливую погоду, чтобы не простудиться.
Библиотека серела на горизонте
кирпичной двухэтажной коробкой. Дорога тянулась в бесконечном лабиринте
безликих пятиэтажек, где, странное дело, — дремали, умывались, пили чай с
сахаром живые люди. «Разве так можно… — на ходу рассуждала Агата Петровна. — А
что, если бы люди жили под деревьями, в шалашах или хижинах». Она представила:
сухими ветками потрескивает огонь, вкусно пахнет дымком, дети, склонившись над
ароматным котлом, предвкушают завтрак перед походом в школу…
Агата Петровна улыбается и от странных мыслей, зачем-то пришедших в
голову, и от того, что у нее непривычно покалывает там, внизу. Серая библиотека
надвигается, вырастает молчаливой стеной с квадратными окнами, и без всякого
аппетита проглатывает худенькую женщину в летнем неброском плаще.
Внутри библиотеки тихо и пусто.
Здесь царит прелестная осень. На полу, на широких листьях растений, на каждом
голосе и шорохе лежит печать смерти. Сотрудники библиотеки — несколько одиноких
женщин — как духи неслышно перемещаются из комнаты в комнату, будто совершают
таинственный, только им понятный обряд. Посетители бывают редко. Точнее,
посетителей нет, но есть посвященные.
Глухие бородатые старички, сутулые юноши с лицами серафимов, печальные розововолосые дамы, — все в странной одежде, которую теперь
не носят, все молчаливые и бесшумные, как тени — они тоже служители
таинственного обряда. В холле пахнет кофе из автомата и книжной пылью.
Посвященные кофе пьют мало, но много читают. Хотя слово «читают» разорвалось бы
в этом Храме атомной бомбой — слишком грубо, пошло. Не читают — священнодействуют.
Пройдя длинный пустынный
коридор, Агата Петровна вошла в просторный зал с книжными стеллажами и заняла
рабочее место. Этим местом был старинный стол с инвентарным клеймом на боку, с
каталогами и компьютером, откуда она выдавала книги посвященным. Агата Петровна
достала из сумки мамины бутерброды, но завтракать не стала. Сегодня ей хотелось
нарушить обычную внутреннюю отстраненность от мира людей и поболтать с Машей —
студенткой, подрабатывающей в свободное от учебы время на полставки. В
библиотеке Маша имела должность «разнорабочего»: сметала вековую пыль с дальних
полок, расставляла книги, поливала цветы. Поводов для праздной беседы было как
минимум два: во-первых, не было посетителей, а во-вторых, в библиотеке завелись
крысы.
— Маша, угощайся бутербродами!
Ты совсем худенькая. Худее меня.
— Спасибо, не хочется, — с
выражением ужаса на симпатичном личике, ответила Маша, раздирая какую-то ветошь
на тряпки. — Пока тут крысы, я не буду ничего есть. К
тому же сторож рассыпал отраву по всем углам. Крысы, бе-е-е…
Милое личико изобразило гримасу
отвращения. Агата Петровна добродушно затряслась в неслышном смехе. Горевшие на
потолке через одну лампы тоже смеялись и потрескивали электричеством.
Маша была нелепой ошибкой,
смешливой ересью, бесенком в этом сумеречном святилище с вековой пылью и
сгоревшими лампами. Удивительно, почему местные «жрицы» до сих пор не изгнали
ее с проклятьями или, по крайней мере, не сократили на законных основаниях.
Мало того, что Маша, пропадая на ночных тусовках,
постоянно опаздывала на работу, чего никогда не позволяли себе старейшины, — она вдобавок терпеть не
могла классическую литературу. И вообще не любила читать. Когда однажды
заведующая библиотекой, почтенного возраста дама, поклонница Чехова и Толстого,
спросила, читала ли она «Анну Каренину», то Маша, с присущей ей простотой
ответила: «Нет, не читала. Я достаточно хороша собой, чтобы не читать книги».
Заведующую едва не хватил удар. Готовые фразы о «богатом внутреннем мире» и
«безднах мудрости, хранящихся в книгах, которыми автор бескорыстно делится…» и
прочее бла-бла — застряли у заведующей в горле. Маша
чудом не лишилась работы.
— Машенька, а знаешь, как
сторож объяснил появление крыс в библиотеке? — подогревала разговор
повеселевшая Агата Петровна.
— Да ну вас, — сердито буркнула
девушка.
— Он говорит, что всему виной
ресторан…
— Какой еще ресторан? —
оживилась Маша.
— Не знаю, откуда он взял, но
сторож уверен, что в здании библиотеки скоро откроют ресторан быстрого питания.
— А зачем этим дрищам с книжками целый ресторан? — задумчиво сказала Маша.
— Я думала, они книжной пылью питаются…
— Да нет же, — смеялась Агата
Петровна, — библиотеки не будет, а будет ресторан… ну или еще какое
увеселительное заведение.
— Кру-уто!
— воскликнула Маша. — Значит, если повезет, я устроюсь официанткой, и прощайте
скучные книжки и грязные тряпки!
— Размечталась! По-моему, это
всего лишь бредни старого алкоголика…
Зачарованные смутными
надеждами, женщины смеялись.
Смеялись Гоголь, Достоевский,
Чехов (придерживая пенсне пальцем), смеялись Лесков, Зощенко, Розанов (только
что отобедав щами), смеялся раскатистым пролетарским смехом забытый поэт
Курочкин, из бездн бытия грохотали Кант, Гегель, Хайдеггер, съезжая и падая с
полок; злобно похохатывали авторы советских передовиц, смеялись Пруст, Джойс,
Ремарк, от смеха всхлипывал Кафка, похихикивал в бороду многотомный Ленин… Только заведующая библиотекой не смеялась. Она знала
правду. Валентина Ивановна, налив рюмку коньяка и обведя глазами
пожелтевшие стены кабинета с пергаментами обоев, прощалась с библиотекой.
— Маша, перестань! —
отмахивалась Агата Петровна, не в силах сдержать смех, наблюдая, как девушка
танцует с тряпкой. — Нас уволят, Машенька, ну перестань…
— Обязательно уволят, Агата
Петровна, — вальсировала Маша по залу. — Раз-два-три, раз-два-три, мертвые
крысы, раз-два-три, раз-два-три, мертвые книги, раз-два-три, раз-два-три,
мертвые люди, раз-два-три, раз-два-три…
— Ну что за чепуха, Машенька,
перестань! Это слишком!
Маша дотанцевала до
читательского кресла, бухнулась в него и замерла в задумчивости.
— Агата Петровна, — сказала она
через минуту, — вы сегодня какая-то не такая.
— Ты о чем? — отвела глаза
женщина, делая вид, что перебирает каталог. — Со мной все хорошо. Опять ты
выдумываешь.
— Нет. Не выдумываю. У меня на
это нюх. Вы какая-то веселая сегодня.
— С тобой не соскучишься, —
усмехнулась Агата Петровна.
— Моя парадоксальная интуиция подсказывает… Я ведь правильно употребляю слова? Так вот.
Она мне подсказывает, что вы в кого-то влюбились.
Воздух замер.
— И что, сильно заметно? —
потупилась библиотекарша.
— Очень! Вас как будто
подменили. И эти очки, и прическа, и кофточка с вырезом… Все
дело в моей парадоксальной интуиции!
Полностью
текст можно прочитать на сайте журнала «Новая Юность»