(окончание)
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2015
Начало см. в № 6’2014,
№1 и 2’2015
15. История
{
{Леон Цвасман, философ} Я не историк и у
меня нет основания ставить под сомнение, например,
твой тезис о том, что Германия экспортировала коммунизм в Россию и т.д.
Развивая тему, замечу лишь, что склонность к перераспределению результатов
труда, т.е. к социализму, и в самом деле одна из знаменательных черт немецкого
характера, ибо зависть здесь до сих пор является движущим мотивом отношений, а
социализм как бы освобождает от нее (как, например, христианство освобождало от
бытовой магии). От магии европейцев окончательно освободила только Инквизиция.
От зависти же некоторое время спасал системный (государственный) капитализм (а
не «коммунизм», как его называют с подачи прагматичных американцев). Оба
механизма — насильственные, это действенный «эрзац» идеалов, некогда созданных
субъектами духа. Однако к ХХ веку в Германии победил подход «эффициентности», суть которого в том, как определил Петер Друкер, чтобы «делать правильно» (doing
things right) — не путать с
эффективностью, принцип которой «делать правильное» (doing
the right things). Эффициентность — это
когда до совершенства доводят сам процесс (ремесло, работу, любое действие, то
есть то, что отвечает на вопрос «как»), во многом игнорируя смысл (то есть
«зачем»). Это принцип «машины» — то самое, что я чувствовал все свое советское
детство. И он был явно не отечественного происхождения. Он был чужеродным, и он
выражался в эстетическом конфликте. Это была прежде
всего форма: всеобщая дисциплина, заменяемость любого
человека на другого и так далее. Но зачем? Смысл? Ни я, ни те, кто меня окружал
— не понимали значения этого бытового милитаризма. Он существовал внутри
«производственных» отношений «человек — организация», при том,
что на личном уровне все оставалось почти по-человечески. В этом и заключался
конфликт. Люди оставались собой и страдали от этой насильственной, навязываемой
тождественности себя — машине. Они не являлись носителями этого смысла. Этот
смысл был чужой, заимствованный.
Только переехав в
Германию, я обнаружил эпицентр этого смысла. Однако здесь его проявление не
приносит человеку страданий. Его бытовая эффективность просто не предполагает в
человеке тех личных пространств, которые культивировала русская и вообще
восточная культуры. Она «чиста» от них, здесь это родное. Здесь почти все
отношения так или иначе тяготеют к «эффициентности»,
как личные, так и системные. В эту немецкую «гармонию» не вписываются только
эмигранты первого (редко второго) поколения. Дальше идет как по маслу.
Один мой знакомый
восточный немец исполняет песни Высоцкого на немецком языке в собственных
переводах. Поет, что называется, «с надрывом», от души. Но для носителя русской
культуры все равно выходит неубедительно. Даже искренне проживаемые элементы
саморазрушения выглядят кукольным театром. Ведь когда «неотформатированная»
душа рвется на волю, «формат» песни есть такое же досадное и безысходное иго,
как и формат Системы, где эта душа заточена. Вот почему в оригинале все это
совсем по-другому «выглядит». А мой знакомый, хоть познавший «машину», хоть и
видящий красоту надрыва, остается как тот «голубой»,
который видит красоту женщины, но она для него всего лишь осмысленная красота,
а не разрушающая изнутри тоска и страсть.
Германия
подтвердила мое наблюдение, что исторический эпицентр любого ига может
оказаться самым свободным местом на Земле при условии, что лежащий в его основе
принцип — не экспортная модель; что потомственные носители (т.е. потомки
«разработчиков») этого ига изжили его в себе; и что исторически
дискредитирована его главная форма (в случае с Германией это фашизм в его
радикальнейшем проявлении «нацизма»). Ибо именно в эпицентре менее всего
искажена суть ига, а значит, и чище дискуссия, и действеннее протест. Все эти
окончательно освободившиеся от «ига-в-себе» маргиналы
и подвижники, если их объединить, могли бы стать носителями другой Истории — не
школьной, то есть облагороженной принципом «реальности» хроники организованного
насилия, а Истории многовариантной, творческой, созидательной. Именно здесь, в
Германии, таких экологически ориентированных маргиналов много, и они мне
симпатичнее любых упертых борцов, где бы они ни боролись против «машины».
Принцип «машины» —
это один из подходов или Порядков, которые определяют для меня состоятельность
народов, то есть реальное выражение тех путей развития человечества, которые
одновременно определяют его направление. Такие принципы —
будь то «карма» ведических культур или «рынок» в его современном
англосаксонском преломлении, еврейская по духу этика жизни, выраженная в
«коммунизме» израильских кибуцев, или оформленная христианством «любовь к
ближнему», или «гедонизм» древних греков — все это по-разному успешные попытки
связать смысл отдельного человека со смыслом мира так, чтобы люди могли
организовать свою жизнь посредством совместного действия на отдельно взятом
историческом пространстве.
Когда «машина» стала
«немецкой»? Наследие ли это римлян или дух Лесного Шамана? Так или иначе, она
укоренилась именно на этой земле и именно с началом ХХ века. Ее принцип не
менее конкретен, чем английский рынок и не менее фундаментален, чем ведическая
карма. Он оформился здесь и не мог не повлиять на общество и время, какими
застал их в самом начале ХХ века. Принципов такой плотности, способных к
конкуренции, здесь просто не было. И любовь, и этика жизни предполагали поиск
смысла. Принцип же «машины» характерен тем, что он исключает сомнение. Иными
словами, ты не можешь идеально отполировать линзу, если сомневаешься, нужна ли
она тебе. Вся индустриальная история Европы пронизана отстранением производства
от его смысла, но только немцы преуспели в этом лучше других. Это принесло им
временное преимущество, которое кончилось унижением и стыдом полного духовного
краха. Конечно, многие современные немцы хотят избавиться от этого груза, от
бремени этой печальной истории. Пересмотреть ее. Между тем надо не
пересматривать ее, а принять ее как данность и развиваться дальше, вглубь,
восстанавливая утраченную связь со смыслом. И в этом современные немцы тоже
преуспевают. Скажи мне, как ты думаешь, есть ли у истории России в ее
современном состоянии какой-то «свой» принцип — «духовности», например?
{Поэт} Принцип русской истории, то, что ею движет и на чем она
держится — это несомненное пренебрежение жизнью и достоинством отдельной
личностью в пользу общего дела, если такая дилемма вдруг возникает. Поскольку
из таких «дилемм» История в основном и состоит, насилие над личностью со времен
монгольского нашествия полагается в России в основу ее существования. Это
архаический принцип сохранения ее огромных территорий. А духовность, таким
образом, есть побочный продукт этой системы. Реакция частного человека на
тотальное многовековое даже не унижение — ведь унизить можно того, кто возвышен
— а на пренебрежение человеком, отрицание человека как мыслящей единицы или
хотя бы носителя божественной истины. Грубо говоря, люди уходили в монастыри,
поскольку Чингисхан, а потом и русские цари предписывали своим «нукерам» не
трогать их. То есть только так и там, добровольно приняв на себя оковы аскезы,
ты мог остаться хотя бы внутренне свободным; только там и тогда, когда с тебя
уже нечего было взять, тебя могли оставить в покое. Вся
история русского человека — это история цепей, в которых он пребывал, меняя
одни на другие, от насильственных до добровольных — так что тезис о том, что
русскому нечего терять, кроме своих оков, в этом смысле бесспорен.
Символ России для меня — это не Красная площадь, не Лобное место и т.д. — а
вериги Василия Блаженного, которые хранятся в его соборе, что на рву. Не
поленись, посмотри — если доберешься в наши края. Это самые настоящие доспехи. История России
всегда колебалась на этих двух чашах. Духовность не позволяла полностью
победить, то есть духовно уничтожить народ, государственной машине. А машина,
истребляя и подавляя людей, производила на свет не только рабов и пушечное
мясо, но и святых подвижников. Однако в 1917 году баланс был нарушен. Именно с
этого момента начинается то фатальное противоречие, о котором ты говорил:
человека и системы. С этого момента головы двуглавого орла зажили отдельно
каждая своей жизнью. Когда закончились первые советские десятилетия и
общественный договор между «головами» уже не надо было скреплять кровью и
террором, возник договор новый, вегетарианский: вы не трогаете систему, система
позволяет вам жить и даже кое-как обеспечивает вас. Ностальгия
по совку происходит именно отсюда, когда можно было ничего не делать и
получать за это скудные, но стабильные деньги. Тысячи контор работали именно по
этому принципу — отчуждения работы от ее результата. Никто его попросту не
видел, этот результат. От него не зависела ни твоя жизнь, ни твоя зарплата, ни
пятьдесят оттенков серого на пустых прилавках в магазине. Для миллионов
советских людей это был самый настоящий рай. Цена этому раю была назначена, это
были те самые пустые полки, единомыслие и железный занавес, тотальный эрзац
всего и во всем. Ну, так что ж? За ничегонеделание надо же как-то платить. Для
тех же миллионов людей, которые за двадцать несоветских лет не сумели даже
выбраться за границу, это по-прежнему нормальное агрегатное состояние и предел
мечтаний. А все остальное можно заменить водкой, и духовность, и заграницу, и
подвижничество и т.д. Именно эта модель сейчас утверждается новой советской
властью в качестве базовой. В ее основе я чувствую некую религиозную архаику.
Когда в преддверии царства небесного человек совершенно перестает заботиться о земном. Но что тут первично? Восточный фатализм, суть
которого заключается в том, что уйдут эти, придут другие — и все равно разорят
и отнимут? Или аскетизм и духовность как личный выбор? Не знаю. К тому же то,
что прекрасно в области духовного, применительно к экономике и вообще
отношениям между людьми и странами в ХХI веке может
оказаться катастрофой. Все у нас в кучу, все у нас каша. Но, как говорится в
анекдоте, «русский человек будет жить плохо, но недолго».
16. Будущее
{Поэт} Одним из итогов нацизма в Германии стало самоуничтожение
немецкой нации как носителя великого германского духа, выраженного в высокой
немецкой культуре XIX столетия. Нет
культуры — нет нации, немцы это доказали. После Второй
мировой войны это были руины, раздробленные части. Даже сейчас ни о каком
единстве страны нет речи. Подобная катастрофа произошла и в России, которая
собственными руками уничтожила и старый уклад, и религию, и культуру, сотворив
взамен языческого кумира. Результат был тем же, полное фиаско, негативные
последствия которого до сих пор мешают нам жить по-человечески. Почему великая
немецкая культура не спасла нацию от позора и уничтожения? Неужели произвол
сумасшедшего параноика способен перевернуть и уничтожить то, что накапливалось
веками?
{Философ}
Для
меня эти культурно-исторические глыбы — и русская, и немецкая — суть прежде всего сгустки событий, которые состоят из
движущего начала, инертной массы и направляющих импульсов. При этом движущее
начало — это живой конфликт, некая контролируемая цепочка обменных процессов —
как в живом организме — или микровзрывов (как в двигателе внутреннего
сгорания). А когда ты определяешь историко-культурное явление эпитетом
«великий», имея в виду «значимый», ты выделяешь его из потока истории. Это уже
не реальность, а музейный экспонат.
В любой «великой культуре» есть
потенциал саморазрушения и связанный с ним жизненный цикл — рождение, апогей и
кончина. Иначе до сих пор существовали бы древние ведические цивилизации,
ацтеки и викинги. В твоем вопросе присутствует одна характерная для «нашего» (в
европейском культурном пространстве сейчас доминирующего) Странного Духа
Времени черта. Это ностальгия по принадлежности к
«великой культуре». Посмотри, даже мейнстрим сейчас полон геральдики и пафоса «гордых народов» с их «мудрыми
вождями» и «великими достижениями».
Расцвет «великой культуры» это симбиоз,
а закат — распад, разложение на составляющие. При этом распад — лишь отчасти
энтропия, то есть естественная старость народа. Чаще всего это очередная
манифестация принципа «разделяй и властвуй», который и в немецкой, и в русской
истории сыграл решающую роль. Суть расцвета «немецкой нации» заключалась в
симбиозе лесного шамана с его магической склонностью прозревать сквозь
действительность, римского размаха с его глобальной трезвой архитектоникой и
еврейской творческой легкости с ее этически осмысленным уважением к отдельной
личности. Вот три духовные пружины, три флюида истории, три гаранта ее
«величия». Шаман в этом симбиозе имел связь с первичными тайнами среды
обитания, с мистериями природы, ее силовыми полями и магией «здесь и сейчас».
Это именно то, чего не хватает современной русской духовности, мне кажется.
Римлянин боготворил идею воплощения и претворения в жизнь воли, чего во многом
не хватает современным культурам Азии. Еврейская же духовная грация
культивировала то особое достоинство отдельной личности, дающее ей право на гениальность,
на искры божественного. Именно она не позволяла римской «эффициентности»
свернуться в матрицу фашизма, а шаману — окончательно слиться с духами лесов.
Это то, что отчасти спасает северную Америку и чего не хватает Америке южной.
Распад был неизбежен, но в Германии он
произошел самым трагическим из возможных способов. Речь идет о беспрецедентном
суициде. Беспрецедентном, ибо редко какому самоубийце придет
голову вырезать и уничтожить часть собственных жизненно важных органов.
Такой процесс не мог обойтись без сильнейшей наркотической анестезии, каковой и
был нацизм. Это плакатные метафоры, но достаточно точные, на мой взгляд, чтобы
не брезговать ими. Так или иначе, сегодня Германия — это реанимированный
пациент, которому пересадили сердце, а мозг подключили к компьютеру. А все
остальное вообще заменили высокотехнологичными протезами. В такой ситуации нам
ничего не остается, кроме того, чтобы принять то неизбежное упрощение
комплексности, которое сопровождает любую человеческую цивилизацию на пути выживания.
И где человеку отведена роль клетки в сверхорганизме,
а народам — отдельных органов.
Этот общий набросок будущего можно
назвать «под знаком Киборга» — с его коллективным «миротворчеством» (мир в
западном значении world, die Welt), питаемым энергией
рыночных отношений в их строго математическом ускорении, с его искусственным
миром техники и системного смыслообразования. То есть
нечто противоположное идее «прогресса». Альтернативный вариант мне видится во
вторичном единстве с природой. В восстановлении человеческого и природного
потенциала. Над этим работают экологические и эзотерические движения. Первично
этот путь был заложен в «консервативных» (то есть консервирующих, сохраняющих)
идеях, и музей под открытым небом — несомненно, лучшее из его сегодняшних
проявлений.
Есть, конечно, и другие варианты, с
разной метафорической плотностью просвечивающие во многих религиях. Помимо
разнообразных «концов света», это и концепт обратной эволюции. Мы живем —
согласно древнейшим ведическим писаниям — в «черную эпоху», на протяжении
которой современный человек медленно деградирует. Это будет происходить до той
поры, пока человек не превратится, например, в свинью. Вот тогда-то и
возродятся былинные титаны. Тогда начнется Золотой Век. Имеется в виду
круговорот Истории, состоящий из четырех эпох, связанный с вращением Солнца
вокруг центра галактики…
То скорбное ощущение потери в твоем вопросе скорее всего связано с твоими поездками по Германии.
Ты, наверное, уже сыт всеми этими опустевшими формами — хранилищами былого духа
— в их резком контрасте с удушающей пустотой реальности. Действительно, как это
странно — ежедневно лицезреть прекрасные рейнские
ландшафты, которые когда-то дышали сами и вдохновляли на озарения. А сейчас
обладают разве что энергетикой бассейна, застроенного голливудскими макетами по
принципу Тетриса. Иногда, гуляя среди боннских модернистских вилл начала
прошлого века, ты ощущаешь восторг от той легкой, почти природной гениальности
каждого фасада. И тут же с болью ударяешься взглядом о вставки послевоенных
коробок — эдакое воплощение угрюмой узколобой
озабоченности. Ты не перестаешь гадать, отчего по-настоящему одухотворенные
лица чаще всего встречаются в среде спивающихся маргиналов, а «уважаемые»
деятели культуры напоминают рабочих и колхозниц, почему-то облаченных в костюмы
банковских клерков. Форма без содержания, музей под открытым небом. Остается
протирать пыль в этом музее, рассказывая детям его смотрителей о формах
пустоты, которая составляет их сущность. Или ты в современной России страдаешь
от другой напасти?
{Поэт} По части рабочих и
колхозниц — этих людей сейчас все больше и в нашей культуре. Что меня как раз
не удивляет, поскольку ни один настоящий художник в «культуру» не пойдет,
останется на своей любимой обочине. Я хочу начать с другого.
Я каждый день в метро спускаюсь мимо билборда, на
котором нарисованы березки и написано «Бог хранит Россию». Это не самая
замысловатая пропагандистская штука, направленная на то, чтобы воспитывать в
людях чувство собственной уникальности. Речь о другом.
В этом плакате мне виден второй и главный смысл. Если сами жители страны не
делают этого, больше хранить ее просто некому, назови это «бог», «история» или
«провидение». Я имею в виду прошлое, а не армию с ее танками и ракетами. Никем
не охраняемое, ничуть (как в Германии) не музеифицированное,
то есть не зафиксированное, это прошлое превращает Россию в пространство
эксперимента, в огромный исторический полигон. Ведь если нет отношения к
прошлому, нет и расчетной ориентации на будущее, а значит, «все позволено».
Ошметки культурного
прошлого, кишки и печенки, которые разметало после коммунистического
эксперимента, все еще не погребены и гниют под открытым небом. Да простит мне
наш читатель метафоры из мясной лавки. Речь не столько о памятниках, сколько о культурном,
этническом и бытовом укладе жизни. Ни старого, ни тем более нового — нет,
взятый за эталон образец советской жизни я не беру в счет, поскольку тот
экономический и культурный упадок, ложь и моральное разложение, которые царили
при «совке», укладом и культурой я называть отказываюсь. А те фантастические по
красоте дворцы, усадьбы и храмы с росписями (говорю о первом, что приходит в
голову) — все это как будто следы инопланетной цивилизации. Я не испытываю
особой ностальгии по этой цивилизации, скорее
изумление — что она была здесь. К тому же каждый человек, если захочет, сможет
нащупать свою собственную связь с этим прошлым, это я и называю «родиной». Это
личное, почти интимное и, главное, свободное дело каждого. Но это единственный
путь в будущее — из тех, что нам оставило государство. Искать связь элементарно
через предков. Через места, где они жили. Чем они занимались, кто были. Это
прошлое и есть будущее, а не тот эрзац, который нам предлагает государство по
телевизору. Поскольку, по моему глубокому убеждению, никакого будущего не
существует, а есть только прошлое, которое его отчасти моделирует. Кто ты —
этой утраченной цивилизации? Наследник? Тогда почему наследство в таком виде?
Если варвар — как те, советские — тогда почему не до конца уничтожил
или не приспособил? Этот полуразложившийся труп и есть «Великая Россия»,
которую, кроме Бога, хранить, разумеется, просто некому. Мы живем в ее
посмертных сумерках. Ни осветить ее (как музейный экспонат), ни погасить полностью ни у кого нет ни воли, ни желания. Бесконечное
время «между собакой и волком», ведь так удобно. Значит, что у тебя всегда есть
пространство для маневра. Вчера православные ценности, завтра совок и
«мир-труд-май», послезавтра Евразия, потом мы снова в Европе и так далее.
Каким-то диким образом эти несовместимые вещи умещаются в головах моих
соотечественников. Кто-то называет это смешение «загадочной русской душой». Не
знаю. Наше определение (Странный Дух Времени) мне нравится больше. Оно —
нейтральное.