Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2015
ГОЛЫЕ БАБЫ ПО НЕБУ ЛЕТЯТ
Дождь моросил.
Тир был стилизован под избушку на курьих ножках. Бабу Ягу замещал бородатый
старик.
— Вы очень
похожи на Федора Михайловича, — сказал я ему.
— Я и есть Федор
Михайлович, — ответил он.
— На
Достоевского, — уточнил я и подумал, что он сейчас скажет: «Я и есть
Достоевский».
Но тут дверь
отворилась, и в тир вошел прапорщик. А вместе с ним — девушка.
— Желаете
пострелять? — спросил у них старик.
— Так точно! —
козырнул прапорщик и обратился к девушке: — Маша, а ты не желаешь?
Маша не желала.
— Сколько у вас
мишеней? — деловито поинтересовался прапорщик.
— Тридцать штук.
— А если я их
все собью?
— Тогда
полагается призовая игра.
— И что это
значит?
— Собьете —
узна̀ете.
— Послушайте, —
сказал прапорщик, — где-то я вас уже видел.
— Это же Федор
Михайлович Достоевский, — сказал я.
— Достоевский
умер, — сказала Маша.
— Это мы с вами
умрем, а Достоевский будет жить вечно, — сказал я.
Федор Михайлович
одобрительно хмыкнул.
— Где же я вас
все-таки видел? — не унимался прапорщик. — Вот теперь буду мучаться, пока не
вспомню.
Федор Михайлович
отсчитал ему три десятка пулек.
— А тебе
сколько? — обратился он ко мне.
— Нисколько, —
ответил я.
— А чего?
— Да настроения
нет. Я сегодня сразу две пары получил. Одну по физике, другую по математике.
— А, так ты,
значит, двоечник? — сказал мне прапорщик.
— Это ничего, —
рассудил Федор Михайлович. — Двоечник тоже человек.
И он отсчитал
мне десять пулек.
Мы с прапорщиком
принялись за мишени. Я очень скоро послал все свои заряды в «молоко». Прапорщик
же метко щелкал одну мишень за другой. И быстро добрался до последней — рыжей
лисички. Он уже собирался поразить и ее, но вдруг, перестав целиться, радостно
воскликнул:
— Вспомнил, где
я вас видел! В церкви! Вы поп!
— Так точно! —
козырнул Федор Михайлович.
— То-то я гляжу
— морда знакомая.
— Па-а-ша, —
укоризненно протянула Маша.
— Отставить! —
сам себе скомандовал прапорщик. — Извиняюсь, конечно, но это же вы были?
— Я, — признался
Федор Михайлович.
— Что, выгнали?
Небось, за пьянку?
— Нет, сам ушел.
На пенсию.
Прапорщик
недоверчиво смотрел.
— У вас в церкви
и пенсии дают?
— Как и у вас, в
армии. Отслужил двадцать пять лет — получай. Еще и ценным подарком наградили за
безупречную службу.
— А что за
подарок?.. Библия?
— Не угадали.
Сочинение Дарвина «О происхождении видов путем естественного отбора».
— Хе-хе-хе, —
посмеялся прапорщик и снова начал целиться в лисичку.
БАЦ!.. ЦЗИНЬ!..
— Есть! —
вскричал прапорщик.
В помещении тира
пахло порохом и кровью. Три десятка жестяных зверюшек: белочек, зайчиков,
ежиков и прочих наших меньших братьев и сестер — безжизненно висели вниз
головами.
— Призовая игра!
— торжественно произнес Федор Михайлович и сделал приглашающий жест в сторону
занавески.
…Раздалось бульканье.
Призовая игра началась.
— Мальчик, —
громко, чтобы услышал прапорщик за занавеской, сказала мне Маша, — не хочешь
прогуляться по парку?
И она взяла меня
под руку. До этого я еще ни с кем подобным образом не ходил.
Мы шли. Вначале
по одной дорожке парка, затем по другой.
Потом
остановились.
— Ты в каком
классе учишься? — спросила Маша.
— В седьмом.
— Молоденький
еще, — погладила она меня по щеке. — Замерз, бедняжка.
Я и вправду
дрожал… Почему мы остановились?.. А вдруг она меня сейчас поцелует?..
Но Маша
неожиданно спросила:
— Какое твое
самое заветное желание?
— Я хочу стать
великим поэтом! — выпалил я. — Как Пушкин!
— Да-а, —
протянула она. — Ты что же, стихи пишешь?
— Пишу.
— А о чем?
— Настоящий поэт
пишет только о себе, — произнес я вычитанную где-то фразу. — Он свою личную
боль делает общественной болью.
— Да-а, — снова
протянула Маша. — Ну, почитай чего-нибудь.
Я прочел
стихотворение Исикавы Такубоку. А что? Прекрасное не может быть чьим-то личным
достоянием. Оно принадлежит всем. А значит, и мне.
Я прочел:
Словно где-то
Тонко плачет
Цикада…
Так грустно
У меня на душе.
И замолчал. Маша
тоже молчала.
— Ну? — через
некоторое время спросила она.
— Что — ну? — не
понял я.
— А дальше?
— Все.
— Как — все?.. —
Маша округлила глаза. — Это что — стихи, что ли? Да я таких миллион могу
сочинить. Нескладуха какая-то.
— Дура ты! —
сказал я.
— Сам ты дурак!
Мы вернулись к
тиру. На крыльце нас поджидал прапорщик. В фуражке набекрень.
— Ты что,
пьяный? — спросила его Маша, хотя и так было видно.
— Спокойно,
Маша, — глупо ухмыльнулся прапорщик. — Я Дубровский.
— Ты не
Дубровский, ты — алкаш! — голос ее звенел.
— Ой, да ладно,
— кривился прапорщик. — Сама ушла куда-то…
— Да вон, —
кивнула на меня Маша, — стихи мне свои читал.
— Что еще за
стихи?.. — посмотрел на меня прапорщик и приказал: — А ну-ка, прочти.
Я с чувством
продекламировал:
Голые бабы по небу летят!
В баню попал реактивный снаряд!
— Сильно, —
похвалил меня прапорщик.
В дверях тира
появился Федор Михайлович.
— Товарищ
Достоевский, — пожал ему руку прапорщик. — Товарищ двоечник, — пожал он мне
руку, прибавив назидательно: — Учись хорошо, парень. России нужны грамотные
солдаты.
И они ушли.
Федор Михайлович
задумчиво посмотрел на затянутое тучами небо и сказал:
— Две загадки
будут постоянно волновать человечество: звездное небо над нами и нравственный
закон внутри нас.
ХОРЕК МИТРОФАНОВ
По дороге в
школу Митрофанова окликнул какой-то алкаш.
— Купи дитю
книжку. Всего за пять рублей.
Детей у
Митрофанова не было. Книгу он купил — «Сказки» Андерсена.
«Вот бы с
директрисой не встретиться», — мечтал Митрофанов, входя в школу.
Навстречу шла
директриса.
— Третьеклассник
Рогожкин плюется жеваной бумагой, — сообщила она Митрофанову. — Вчера Самохину
оплевал.
Величественно
удалялась…
В двух пятых
Митрофанов объяснил, кто такой Маяковский. В двух шестых — кто такая Ахматова.
Хотелось спать.
После уроков
Митрофанов зашел в пивную. Сел с кружкой. Напротив сидел мужик, тоже с кружкой.
Это был лучший митрофановский друг. Они никогда друг с другом не разговаривали.
— Ну, как оно? —
спросил вдруг лучший друг.
— Сердце
покалывает, — пожаловался Митрофанов.
— Ешь изюм, —
посоветовал лучший друг.
По дороге к
автобусной остановке Митрофанов купил пакетик изюма. В автобусе раскрыл купленного
у алкаша Андерсена. «Каждый бедный поэт, — прочел Митрофанов, — мечтает
жениться на прекрасной принцессе, но каждая прекрасная принцесса мечтает не о
бедном поэте, а о прекрасном принце».
Дома Митрофанов
застал жену с мужчиной.
— А вот и мой
Митрофанов, — сказала жена.
— Сергей
Тарновский, — представился мужчина, не вставая с кресла. — Кинорежиссер.
— Сережа, а ты
был на Каннском кинофестивале? — интересовалась жена.
— Пойду мусор
вынесу, — сказал Митрофанов.
У помойки он встретил
третьеклассника Рогожкина.
— Что ж ты,
брат, в Самохину плюешь? — спросил у него Митрофанов.
— А она дура.
— Ну да, — качал
головой Митрофанов. — Она дура, а учится на одни пятерки.
— А мой папа
говорит, что в школе можно быть круглым отличником, а в жизни — круглым
дураком.
«Прав папа», —
подумал Митрофанов.
— А вы знаете,
как мы вас прозвали?
Митрофанов не
знал.
— Хорек.
Жена после ухода
гостя вспоминала: «А ведь он ухаживал за мной в десятом классе. Сейчас бы жила
в Москве, ездила бы на кинофестивали».
Ужинали. Закипал
чайник. Из крана капало.
— Когда же
придет этот водопроводчик? — раздражалась жена.
— А меня в школе
прозвали хорьком, — старался говорить весело Митрофанов.
Весело не
получалось.
— Разве я похож
на хорька?
— Не знаю, —
ответила жена. — Я никогда не видела хорьков.
С телеэкрана
звучали крики и выстрелы.
«Вот и еще один
день», — уныло думал Митрофанов.
Он раскрыл
тетрадь. Каждый вечер Митрофанов делал в ней одну и ту же запись: «Пошли все в
жопу!»
Ночью приснилась
директриса.
Она плевала в
Митрофанова жеваной бумагой.