Стихотворения
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2014
* * *
Снегопад настроил виселиц
на воздушных площадях,
чтобы дух из тела выселить,
вздернув грубую действительность,
чувств пугливых не щадя.
Ибо в воздухе — поветрие:
оберегом от беды
служит строгая симметрия
всех кристалликов воды…
От количества повешенных
сделалось темно в глазах.
Их встречает в зонах смешанных
равновесье на весах.
Только тень больного сторожа
где-то кашляет впотьмах
охраняя по ту сторону
этой акции размах.
* * *
Закончились. Закончились давно.
Дверные петли, как катушки нитей,
уходят на дверное полотно,
разматывая череду убытий.
Все колобки, все — мятое зерно,
оставившие совесть в черном жите.
Уходят ловко, как заведено.
И я уйду, и вы меня простите.
* * *
Среднерусская возвышенность
непременно раз в году
тонет в яблочном и вишенном
удушающем чаду.
Коли сад наружу вывернут,
непременно, быть беде.
Помнишь, Варенька, про выварку,
что стояла на плите?
Так и ходишь между чанами.
А по воздуху парит
примененный англичанами
веком ранее иприт.
* * *
И вместо, чем от глаз
людских укрыться,
сознательно выходим из-под кровли
«К музею-заповеднику Царицыно
и к станции переливания крови».
Лесные птицы, бледные цикады,
разведшиеся в Хлебном Доме мыши
сольют в прудов царицынских
каскады
дневную кровь всего, что было выше.
И резус положительный и группа
совпавшие сулят переливанью
природы в туристические группы
надежду на простое выживание.
И только время — этот вечный донор —
незримый поставщик гемоглобина —
воспринимает вечер как бездонный
сосуд глубинный
соус голубиный.
А тот бледнеет.
* * *
на улицах города — высохших руслах
небесной реки — мы встречаем обрюзглых
речных капитанов — и кажется старой
посудиной угол ближайшего бара.
На улицах женщины носят во чреве
морскую болезнь. И когда при нагреве
тела расширяются, лучше бы рядом
не находиться.
Голодные птицы
питаются стенами наукограда.
И служат ему парусами
раздувшиеся порносайты.
А свет поднимается — соком древесным
по всем капиллярам вселенной — отвесным
лучам, разветвленной системе рунета —
за счет натяженья поверхности света.
И люди садятся (поскольку привычней
рассвет наблюдать, когда к полу привинчен)
и ждут, когда дно отводного канала
заполнится солнечным днем до отвала.
* * *
Нам тела даны
Вместо ладана.
Им лежать на углях
И окуривать мутными взглядами
паутину в углах.
Все, в теории,
лучше горя и
неизбывной тоски,
эти темные — цвета цикория —
фимиама куски.
* * *
Собирать непогоду руками,
оживлять мертвецов,
по домам расходиться кругами
от упрятанных в воду концов.
Ценовую политику ветра
обдираловкой листьев считать.
И пол-литра за каждых полметра
извлеченной земли вычитать.
* * *
Эти ветки — советники
корневого ствола
по вопросам угла
установки подсветки.
На повестке — подача тепла
в коммунальные клетки.
Только мир не изменится,
если выключить свет.
Темнота — современница
даром прожитых лет.
Это ей мы обязаны,
что рекламой тщеты
повсеместно обвязаны
городские щиты.
Ее сборы стекаются
в городскую казну,
чем и предполагается
обеспечить весну.
* * *
Галька пахнет церковной папертью.
Попираемая с утра
ветром моря, в который заперты
разом милостыни всех стран
черноморских, она в открытую
подставляет больной хребет
под турецкий османский бритвенный
становой нестерпимый свет.
— И откуда ты, отче,
в дождевой ненадежности ночи?
— Говорят, что из пекла,
где упорные варятся стекла.
— Что в удолиях, старче?
— Тем прозрачнее шихта, чем жарче.
Свет глаза мои выел
до огарков еще в нулевые.
А блуждаю я в звездах,
почитай, что с конца 90-х.
— И зачем тебе это,
если веком не чувствуешь света?
— Как в глазу установится тишь,
по-другому глядишь:
не поверхность снимаешь, а пробу
забираешь шурфа.
Выбирать изо рва
можно жизнь дармовую до гроба.
— Но ведь свет не рудник?
— Коли внутрь проник,
он заместо тебя смотрит в оба…
— Непонятно, старик.
— Да ведь я не старался особо.