Стихотворения
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2014
ВЕСЫ
Слежу, как в забытьи, бесцельные часы
Смотрю, как предо мной колеблются весы,
Как стрелка движется, медлительно склоняясь,
От средней линии размерно отклоняясь.
Вот на одной из чаш блик ясный промелькнет,
И кто-то снова вдруг коромысло толкнет,
И вновь начнется чаш спокойное качанье,
И теней перебег, и медных чаш звучанье.
О, полно, говорят: сквозняк всему виной.
Бес недоверия всегда владеет мной,
И любопытства бес в моем мозгу лукавит:
Сквозняк ли уж один на эти чаши давит?
Лишь круглым дуракам мир безупречно прост.
Стоит такой болван пред миром во весь рост
И мнит, что он постиг планетное движенье
Или таинственное мысли зарожденье!
1941, Москва; 1943, Челябинск
MELANCHOLIA
Albrecht Dürer
Черное небо простерлось над нами.
Звезды-алмазы исходят огнями.
Гул бесконечности реет кругом.
Ловят людей утомленные взоры
Темной гармонии смутные хоры
В узком и душном пределе земном.
Страшны вселенной сады и чертоги:
Нет в них следа ни труда, ни тревоги,
Движет их некий бездушный закон.
Бродят под ними по лону земному
Звери да люди с тоской по былому,
Горько внимая полету времен.
Тщетны попытки проникнуть в природу,
Нет ее безднам ни мер, ни исходу:
Все неприступней, упорнее мгла.
И чем бесстрашней наш ум проникает,
Цепь неизвестных миров возникает:
Этим мирам нет конца и числа.
Все свершено, что свершиться здесь должно,
Дальше ни шагу ступить невозможно:
Там — лишь забвение, тление, прах.
Роды приходят и роды уходят,
Травы и стебли, как призраки всходят:
Мир пребывает в язвящих слезах.
Видно, что тайнам здесь нет разрешенья.
Горьки страданья и терпки сомненья.
Мысли бессильны и воля слаба.
Нет ни отрады, ни вечного блага,
Каждому сладка дурманная брага,
Каждый в себе познает лишь раба.
Рвутся из душ одинокие клики,
Никнет рассудок с тоскою великой
В хаосе вечном пространств и времен.
Роды приходят и роды уходят,
Стебли и травы как призраки всходят:
Все покрывает таинственный тлен.
1921, Калуга; 1953, Караганда
ВИХРЬ
Тревожный ветер буйствует в ночи,
Дрожат дома. Поют железом крыши,
И оживают демоны в печи,
И шаркают смелее мыши.
Но чу!.. Окно звенит и
дребезжит,
Стекло вот-вот на части разлетится.
На дом стихия ринулась, бежит.
Труба завыла. Что-то в дверь стучится.
Еще порыв — и настежь дверь моя
Открылась вдруг, и быстрыми шагами
Вбежал невидимый и, власть тая,
Все разбросал проворными руками.
Огонь свечи колеблемый потух,
И в тьме наставшей страстно зарождалась
Система стройных сил: но грубый слух
Их принимал за беззаконный хаос.
1919, Калуга; 1952, Караганда
ВЕЩЕСТВО (БЛАГОСЛОВЕНИЕ)
В земную грудь, где тихо и темно,
А не в эфирные просторы
Проникнешь ты — последнее звено, —
Судеб свершая приговоры.
О, присмотрись внимательней к Земле,
И грудью к ней прильни всецело,
Чтоб снова в зеленеющем стебле
Исторгнуть к Солнцу дух и тело!
В тревожных человеческих сердцах
И в нежной немоте растений
Восходит к жизни придорожный прах,
Сверкая в бездне воплощений.
Благословим же дальнюю звезду
И горсть своей земли печальной!
Родители, я вечно к вам иду,
Как к истине первоначальной.
1921, Калуга; 1953, Караганда
РАСТЕНИЯ
Какой порыв неукротимый
Из праха вас подъемлет в высь?
Какой предел неодолимый
Преодолеть вы задались?
В пустынях экваториальных,
В полярных стужах и снегах,
Сквозь пыток строй
первоначальных,
Одолеваете вы прах.
Кому здесь не дано покоя,
А лишь волнение дано, —
Тот знает истину: живое
Затем, чтоб мыслить рождено.
И в шепоте листов неясном
Тому слышна живая речь,
Кто в мире злобном и пристрастном
Сумел свой слух предостеречь.
О, этот слух мы возлелеем,
Чтоб ваш ответ дошел живым:
«Мы чувствовать, страдать умеем,
Мы мыслить — сознавать хотим!»
1935, подмосковный санаторий «Узкое»
ИЮЛЬ
Уж клонит вниз полет Кассиопеи
Строй ясных звезд, свершивших оборот,
Уж меньше день, а ночь длинней, слепее
И гуще мрак в ночи бегущих вод.
Уж россыпь звезд с парящим Альтаиром
Играет ярче в черноте ручья,
И отошли, провеяли над миром
Цветы весны и песни соловья.
Покой мимоз сменили ароматы
Китайских роз и пурпурных гвоздик
И зной любви, приманками богатый,
Зажег над ними огненный язык.
Лист юный, клейкий в лист темно-зеленый
Преображен: окреп он, возмужал;
Он с бурями играет, упоенный,
И люб ему остервенелый шквал.
И целый мир как бы живет сознаньем,
Что в эти дни достиг расцвета сил,
И принимает с равным упованьем
И солнце дня, и бег ночных светил.
1920, Калуга
ПРОЩАНИЕ
Прости, прощай, родимый дом, —
Мои наследные пенаты.
И вы, на берегу крутом
Во тьму вползающие хаты;
И вы, родные соловьи,
В листве поющие душистой
О светлых радостях любви
Неопороченной и чистой;
И вы, портреты на стенах,
Черты родных и сердцу милых,
Всему — забвение и прах,
И боль мгновений сиротливых;
А ты, домам присущий дух,
Во мгле витающий прозрачной,
Благослови, как старый друг,
Мой путь томительный и мрачный.
Слеза горит в моих глазах,
В последний раз поклон прощальный —
И в потускневших образах
Как будто дрогнул лик печальный.
Крадется сумрак на окно,
И по углам мигают тени,
И конь копытами давно
Бьет полусгнившие ступени.
1918, Калуга; 1943, Челябинск
НОЧНОЕ ЭХО В ГОРАХ ПЕЛОПОННЕСА
Весь мир в блаженном сне: вершины снежных гор,
Провалы, пропасти, обвалы вековые…
Спит черных змей клубок и пчел медвяных хор,
Нагорное зверье, громадины морские…
И на ветвях дерев, где сонмы резвых птиц,
Сковал дремучий сон виденья всех зарниц…
1923, Москва; 1952, Караганда
* * *
Мне чужд и труден день, а ночь, как мир, длинна:
С надземной высоты так зрима глубина.
Творимое в ночи в пустынный день уходит,
Толчется, мечется и места не находит,
И снова ночи ждет, и снова ночь тяжка:
Не размотать души упорного клубка,
И воспаленный мозг уснуть никак не может
И ночи черноту сверлит, пытает, гложет.
1941, Щелыково
ДВЕ БУКВЫ
Над старым, позабытым уж стихом
Стоят две буквы — милой девы имя,
И сердцу говорят они тайком:
Ее уста сливалися с моими.
Давно в могиле превратились в прах
И тела шелк и синих глаз сиянье,
И только лишь в одних моих стихах, —
В моих стихах — ее существованье.
Еще продлиться может краткий срок:
Всему предел стоит несправедливый!
О, этих букв я вычеркнуть не мог,
Окаменев в кощунственном порыве!
1943, Челябинск
МЕРА ЖИЗНИ (РОПОТ)
Часами я сижу за препаратом
И наблюдаю жизни зарожденье:
Тревожно бьется под живым субстратом
Комочек мышц — о, вечное движенье!
Движенье — жизнь. Сложнейший из вопросов.
Но все догадки — всуе, бесполезны.
Возникло где? Во глубине хаоса?
Пришло откуда? Из предвечной бездны?
Бессилен мозг перед деяньем скрытым:
Завеса пала до ее предела:
Здесь времена космические слиты
В единый фокус — клеточное тело.
Я ток усилил до органной мощи
Катодной схемой, — слышу ритмы струек:
Несуществующее, а уж ропщет!
Неявленное, а уж протестует!
Должно быть, жизнь — заведомая пытка —
В зародыше предвидит истязанье:
В развертыванье жизненного свитка
Звучит по миру жгучее страданье.
Но страшны тоны сердца, и тревога
За бытие земное не случайна.
Да, мера жизни — это мера Бога
И вечно недоступная нам тайна.
1943, Челябинск
ПЛИНИЙ СТАРШИЙ
Г.Н. Перлатову
Ты скипетр нес природы изученья
И созерцал торжественно один,
Как погибали в лаве изверженья
Помпея, Геркуланум и Стабин.
Ты наблюдал за свистопляской фурий
И не закрыл внимательнейших глаз,
Когда в тебя ниспровергал Везувий
Кипящий дождь и ядовитый газ.
Ты устоял пред бредом бездны черной,
Глядел в нее, не отвратив лица:
Познанья Гений — истинный ученый
Был на посту до смертного конца.
1943, Челябинск
* * *
Он был отрыт из недр земли
великой —
Близ тихих вод священного Илисса —
Осколок величайшего искусства,
Обломок торса: две прекрасных груди;
Одна прикрыта тканью легковейной,
Нагая же, как яблоко, округла,
Налита материнством первородным,
Насыщена безмерностью любви…
От времени, от солнца и дождей
Обломок мрамора стал бледно-желтым,
Точь-в-точь похожим на живую плоть,
С чистейшим благородством линий.
Как воплощенье вечной красоты.
И кажется, что каменная грудь
Живет живой, до краю полной жизнью:
Вот-вот она поднимется сейчас,
Вберет в себя благоуханный воздух,
Торс дивный оживет, зашевелится.
В афинянку чудесно превратясь.
1943, Челябинск
МЕМНОССКИЙ КОЛОСС
Быть может, ты теперь совсем уж не поешь
В час утренней зари, приветствуя Светило.
Быть может, и не пел: прославленною ложь
Легенда создала — преданье извратило.
Для духа нет преград: я верю, что в тот день,
Когда наступит Суд Пришествия Второго
Ты запоешь, Мемнон, и каменная песнь
Укором прозвучит всей мудрости живого.
1943, Челябинск
СОЗЕРЦАНИЕ
Мне ничего не надо в мире:
Я — созерцатель, я — один.
Я наблюдаю, как в эфире
Клубится еле зримый дым.
Будь то игра воображенья
Или оптический обман
Без смысла, веса и значенья:
Он мне — единственному дан!
Пускай проходят люди мимо —
Он недоступен никому:
Элладе, Вавилону, Риму,
Лишь — созерцанью моему.
Пускай незрячие смеются —
Им этот знак непостижим:
В эфире горнем дымки вьются,
Богам понятные одним.
1943, Челябинск
ЛОБАЧЕВСКИЙ
Отважный зодчий и ваятель
И враг Эвклида — постоянства,
Бессмертный преобразователь
Многоструктурного пространства.
Пространство наше было куцо,
Но он пришел к великой цели
И доказал: пересекутся
И параллели к параллелям, —
Пусть далеко, но непременно;
И вот из нового Начала
Гармония иных вселенных
Уму нежданно зазвучала, —
Вселенных: энных измерений:
Цветут поля, бегут потоки,
Восходят тензорные тени,
Гремят источники и токи.
Так пали лживые покровы,
И, неразгаданный от века,
Мир развернулся в духе новом
Пред умозреньем человека.
Постиг он тьмы единослитных
Пространств в незыблемости узкой,
Колумб вселенных тайноскрытых,
Великий геометр русский.
1943, Челябинск
ПАРФЕНОН
Нетленный образец предельной красоты,
Твой камень порыжел, местами — сер и черен,
Твой мрамор выщерблен… О, как он был упорен
Напору времени, тоски и темноты!
О, пусть на твой карниз теперь садятся птицы
И гнезда сотворят меж трещин вековых,
Пусть козы ищут трав средь плит — камней твоих
И ветер у колонн в томлении кружится!
Лишь морю, что вблизи в лазурной зыби спит,
Все в солнечных огнях, как то бывало ране,
Еще сродни твой дух — великое дыханье,
Сверкающий твой свет, твой мрамор и гранит.
1943, Челябинск
БЕОТИЙСКИЕ КЛЮЧИ
В Беотии бьют два ключа священных.
Один — ключ памяти. Глотка довольно,
Чтоб помнить все — и доброе и злое
И к прошлому вернуться в тот же миг.
Другой — забвенья ключ. Единой капли
Достаточно, чтоб мир забыть безмерный
И, просветлев, душой переродиться.
Священные ключи! О, если б можно
Струей воспоминанья и забвенья
На жизнь свою с избытком запастись
И новый день по-новому построить,
И жить добром, не памятуя зла.
1943, Челябинск
МОЯ СКРИПКА
Ее любовно сотворил
Скрипичный мастер Дэвид Техлер,
Он часть души в нее вложил:
И вот — она звучит, как эхо.
Как эхо отдаленных дней
Под италийским небом синим,
Где откровенней и ясней
Поют сердечные святыни.
Она изящна и легка —
За триста лет не раскололась;
Ее улучшили века:
Стал глубже тембр, полнее голос.
А форм девичьих аромат.
Благоуханье канифоли
Непостижимое творят,
Волнуют сладостно, до боли.
/…/
Когда пылающим огнем
Терзала сердце мне утрата,
Преображались мы вдвоем
В пьяниссимо иль пиччикато.
Простертый на земле ничком
С душой в распаде и разрухе
Я брал тебя — и под смычком
Рождались огненные звуки.
И вместе с ними воскресал
Мой дух в пленительных надеждах,
Я верил в будущность — вставал
В неувядающих одеждах.
Я забывал земную боль
И, страстным звуком ободренный,
Скрывал томящую юдоль
И шел вперед непобежденный.
Где ты теперь, мой старый друг?
Кто тебя держит и ласкает?
Кто свой сжигающий недуг
В твои звучанья облекает?
А я… судьбиною согбен,
Сквозь сумрак бедствий и лишений
Порою слышу нежный звон
Твоих бессмертных утешений.
1943, Челябинск
ЭНТРОПИЯ
В глубоком царстве темноты,
Заполонив земные своды,
Провалы, пропасти, пласты,
Глухие почивают воды.
Там — беспредельные моря
И необъятные озера
Заключены во мрак, творя
Деянья скрытые от взора.
Со всех сторон земля их жмет,
Их давит груз неисчисленный,
Но вот сквозь щель струя несет
Поток воды освобожденный.
Когда же вырвется на свет
Холодный, блещущий источник,
Как он ликует, как согрет:
Под Солнцем бытие непрочно!
…И в летний зной и подо льдом
Он в хаос водяной стремится —
Как люб ему родимый дом —
Влеченье в бездны погрузиться!
И на поверхности Земли,
По зыби быстрого потока,
Смеются беглые струи,
Дразня победой волю рока.
Но в некий вычисленный срок,
Когда уйдут в забвенье годы,
Приходит сумерийский бог
И останавливает воды.
1943, Челябинск
СВЯЩЕННАЯ ВЕСНА
Лишь только повеет по воздуху благостью вешней,
Тончайшим озоном и зеленью светлой и свежей,
В садах зацветут миндали, абрикосы, черешни,
В лесах развернутся акации и буль-де-нежи;
Средь трав луговых — маттеоли, сафлор и сальвия
Левкои, адонисы, ирисы и хризантемы,
Заблещут алмазом кряжи Апеннин снеговые,
По Тибру с веселою песнью помчатся триремы, —
Наступят святые часы — и покроются кровью
Цветов луговых лепестки и душистые травы,
И боги на землю сойдут, чтоб с весеннею новью
И жертвы принять заодно, как расплату по праву.
1943, Караганда
* * *
Спокойствие души — ценнейший дар Земли,
Ненарушимое, возвышенно-благое, —
И размышления плывут, как корабли,
Из пристани ума в приволье мировое.
Там остров среди бездн умудренно-один
Парит в неведомом для смертного цветенье,
Там Истина живет, как некий властелин,
В недосягаемом своем уединенье.
12 ноября 1943, Ивдель
СМЕРТЬ
В тот миг, когда испорченный мотор
Приостановит кровообращение
И скроет тьма упавших в бездну штор
Трагедии всеобщей представленье, —
Не дрогнет мир, привыкший с древних пор
Размерное свершать круговращенье
И созидать божественный узор
В иллюзиях, в мечтах, в воображенье.
Все так же будут смутно ворковать
Ручьи лесов, и солнечные блики
Мерцать, перемещаться, ликовать
По зелени плюща и повилики;
Лишь жгучий страх провеет в чьем-то сне
Да черный ворон каркнет на сосне.
1944, Ивдель