Рассказ
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2013
Первая буква получилась не совсем
обычной, не кривой, а неуклюжей, что ли. Не так он пишет букву «Б». Не так.
Столько лет подписывался без помарок, а тут взял и так вот опростоволосился. В
школьные времена исписывал листы бумаги, стараясь все довести до автомата.
Буриков. Ровненькие, старательные буквы, практически без наклона. Виновата
Стремкина Алевтина. И вовсе не потому что мы всегда стремимся найти того, на
кого все можно свалить. Не вовремя она подошла с конторскими бумагами. Не
вовремя. Или лучше будет сказать, что неправильно подошла. Чуть не под локоть
толкнула. Николай несколько раз порывался выйти из троллейбуса, чтобы вернуться
в контору. Можно ведь распечатать новую бумагу, на которой он поставит правильную
подпись. И ему спокойнее, и документ будет более привлекательно смотреться. Он
два раза провел пером ручки по букве «Б», от чего она стала слишком жирной. Два
раза! Да он в жизни так не делал. Почему он сразу не сказал Стремкиной, что
надо новую бумагу, почему он не настоял на этом? Мог же. Взял бы да измял
испорченный лист, чтобы она не успела его отговорить. Порвать его в клочья надо
было, а не церемониться. Нечего с этими бабами рассусоливать. Уж это он
хорошенько усвоил, тут ничего не скажешь. Копили они с одной дамой деньги на
совместный отдых. Сам же ей и доверил сбережения. Связался с проституткой.
Пожалел, когда она плакала, сидя на скамейке, во дворе его дома. Только он
щедро намазал свежую французскую булочку финским маслом и уложил поверх голландский
сырок с множеством дырочек, как увидел в окно ее. Выглядела она трогательно.
Хотелось пригреть ее, успокоить. Спустился вниз. Подошел и спросил, что
случилось. В общем, все традиционно. Конечно, перед этим переоделся. Нельзя же
выскочить на улицу в спортивных брюках, купленных на распродаже в торговом
центре. Сначала решил, что его мечта сбывается прямо на глазах. Несчетное
количество раз Буриков представлял себе, как помогает какой-то девушке или
женщине, хорошо сохранившейся, преодолеть жизненные невзгоды. Внешностью он не
мог особо похвастаться, но и лошади от него в испуге не шарахались. Немного
полноватый. Евнухоидный тип. Это со слов врача, который беседовал с его мамой
за складной ширмой в кабинете. Они думали, что он не слышит. Все он слышит. Еще
как. На слух никогда не жаловался, жаль только, что этого недостаточно, чтобы
нравиться женщинам. Им же безразлично, какие у мужчины уши. Вот если их совсем
не будет, это может стать проблемой, а отменный слух ничего не значит в сложном
лабиринте межличностных отношений. Чем меньше у мужчины было женщин, тем он
наивнее и доверчивее. Все равно что ягненок на гнущихся ножках с глазами-пуговками.
Бери голыми руками и пускай на шашлык. Так с ним и расправилась проститутка.
Каждую сотню с радостью отдавал ей. А она укладывала ее в коробку от туфель,
оклеенную их фотографиями, и радостно вскрикивала, что скоро они полетят на
Кубу. Потом вскрикивала, что совсем скоро полетят на Кубу. Потом, что вот-вот
полетят. Ну а потом сама улетела вместе с коробкой. Только ободранные
фотографии валялись повсюду. Как она могла себе такое позволить? Как? Сам
задавался этим вопросом, и у знакомых спрашивал под видом рассказа о некоем
друге, с которым так вот поступила одна особа. Даже в женский журнал написал
письмо полное гнева от имени Стремкиной Алевтины, в котором она кропотливо
описывала, как одна девица обманула ее интеллигентного брата. Иногда, если уж
говорить начистоту, чуть не писался от радости. С романтикой подобных масштабов
Буриков не сталкивался ранее никогда. Поездка на Кубу, пусть даже с бывшей
проституткой, манила радужными перспективами. Сигары, кубинцы, странный, разноцветный,
будто самодельный, а может, и действительно самодельный транспорт. В глубине
души он чувствовал себя ловцом душ человеческих. В хорошем смысле. Сам старался
вести чистый образ жизни, не мараясь в пороках, и другим в этом помогал. Хотя
как измерить глубину души? Она же не колодец. Привязал груз к веревке и спускай
вниз, пока в дно не упрется. В душу ведь веревку не спустишь. Проститутка — звучит
грубо. Женщина, вынужденная торговать
собственным телом, так будет лучше. Никто не
может кинуть в нее камень, так как сам обязательно в чем-нибудь грешен. С
такими словами он ввел ее в свой дом. Ехать-то ей было некуда. Притон закрыли,
зарплату, или что там у них, ей никто, естественно, не выдал. На вид она не
была прожженной грешницей, скорее наоборот, ландышем, который сорвал грязными
ручищами некий злыдень. Буриков налил гостье грибного супа со сметаной.
Понятно, что грибы не свежие, но собственного сбора. Замороженные. Едва
коснулся ее смуглого плеча, как бы невзначай, когда шуровал половником в
кастрюльке, отлавливая более крупные грибы, потом еще раз, когда хлеб подавал,
который она не сразу взяла, а чуть погодя. С небольшим стеснением. Как щенок,
который доверяет вам, но еще побаивается, отбегая в сторону и тут же
возвращаясь. Кто же знал, что этот кутенок разинет свою черную пасть и сожрет
доброе сердце Бурикова, даже не поперхнувшись. Еще разок он коснулся ее, когда
заботливо вытирал стол и убирал сметану в холодильник. Ставил банку на полку, а
сам жмурился от навалившегося доброй тяжестью счастья. В эту же ночь она легла
рядом с ним, обвив его евнуходиное тело своими тонкими благодарными руками. Ей
было постелено в другой комнате. Пыхтел с пододеяльником и приказывал себе
мыслить философски. Он самурай. Меч — символ страстей, которые должны удерживаться в
ножнах. Использовать меч можно только в благородных целях. Во спасение бедных и
отверженных. Всю мощь страстей направляя в русло благородства… Но только позови
она его хоть одним полусловом… только дай намек, что тоньше пузца гусеницы, как
он бросился бы к ней, гулко стуча пятками по полу… От ее прикосновений он
вздрогнул и чуть не заплакал, ведь женщины чаще прикасались к скелету ящера в
палеонтологическом музее, чем к нему. Его не трогали очень давно. Он
девственен, как пыль Луны. За исключением тех холодных и безучастных
прикосновений на профилактическом осмотре в медицинском кабинете припомнить
было нечего. Она была отважным археологом, раскопавшим и расчистившим от
вековой пыли стойбище, где были сокрыты его пылкие чувства.
Да всем же только лучше будет, если он
исправит эту никуда не годную подпись. Понятное дело, что сейчас контора уже
закрыта, только сторож там сидит, но ведь можно в порядке исключения вызвать
Алевтину, чтобы она приехала. Да он такси оплатит, если потребуется. Даже может
вызвать такси, приехать за ней, чтобы вместе до конторы добраться. Буриков
подпишется тем самым Буриковым, а не абы как. Все должно быть идеально. Нет,
понятно, что все относительно. Понятно, что вы не можете быть в ответе за все
беспорядки, происходящие в мире. Но у каждого есть свой малюсенький лоскуток на
карте мира, за который только он несет ответственность. Вот тут-то и нужно постараться.
Каждый может научиться что-то делать идеально.
Пусть даже ставить подпись. А что не так? За всем не уследить. Но фамилию же
можно написать ровно, как следует, отчетливо. Как было заведено ранее. Одно
дело, если бы он сознательно решил бы изменить ее написание. Вот стукнуло ему
сорок лет, и понял он, что пора что-то делать со старой подписью. Может, как-то
подправить, чтобы она стала солиднее, если, конечно, до этого она была
простенькой, смахивающей на детские каракули. Какие, к примеру, были подписи у
известных людей? Чаще это размашистые росчерки, которые всем своим видом
говорят, а то и кричат, о величии. Сразу понятно, что это не простой обыватель
подписывается, а гений. Зачем обычному человеку красивая подпись? К чему
тратить время на то, чтобы ее придумать, разработать, а потом еще
тренироваться? За это время простой человек может сделать много полезного. Да
не одну табуретку смастерить. Сколько можно уже об этом думать. Буриков
понимал, что человек он не красивый, обычный. Нет, не обычный, а хуже.
Евнухоидный. Одно слово. Всего одно гадостное слово. Будто ребенок камешек
бросил в мутную лужу. Раз —
и думать забыл. Ярмо на всю жизнь. Стучит в висках, толкается в груди, мутит
сознанье. Вообще, будь он поотчаяннее, то разобрался бы круто с некоторыми
товарищами. Ох, разобрался бы. Они бы просили пощады, а он был бы неумолим! Он
сам как то ярмо. Хомут бестолковый. Куда повесили, там и висит. Покорно. Хомуту
все одно. Он же слова не скажет поперек. Сам не соскочит с гвоздя, не побежит.
Красивый автограф у Уолта Диснея, а вот у Стинга простоватый, как будто и не
Стинг вовсе подписывался. У Рэя Чарльза — отчетливо и величественно. У
Бурикова тоже подпись не самая последняя в этом мире. Он, простите, не
табуретки мастерит. Раз к нему приходят с бумагами, пусть под локоть чуть не
толкают, но все-таки. Буриков. Буриков.
Буриков. Все ровно. Буква к букве.