Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2013
Медея
Дура
ты, он тебя никогда не любил, —
ликовали соседи, — шалашовка, воровка, убийца! —
и мальчишки кривлялись, и только дворовый дебил
пожалел и пивка дал из треснувшей банки напиться.
Ты откуда приплыл, ясный мой морячок-хитрован?
Что за рок тебя вел беспощадному мифу в угоду?
Ты колдуньину грудь целовал, сукин сын? — Целовал.
А без этого как же? Я ихнюю знаю породу,
о, как знаю я их, видят боги, застенчивых шлюх,
что, увязнув в меду, забывают про долг и обеты!
К лживым клятвам моим обращают бессовестный слух…
Ну а впрочем, я тоже любил, сколько мог. И довольно об этом.
Хорошо, ясный мой. Будем выше упреков и склок.
И руно у тебя, и другая царица в постели.
Ну и спи, морячок. И, уставясь в ночной потолок,
Не ищи занесенных следов там, как будто в слепящей метели.
Разве ты виноват, что, за шарфы держа малышей,
шла куда-то и шла, на пустынном перроне стояла,
и неслась среди мглы в окружении трех алкашей,
чтоб не слышать, как, черной кровью пачкая одеяло,
жалуется папаша и в тетрадке скребет огрызками карандашей.
Письмо в Тифлис
Когда
не знали слова «ворд»,
Мы были молоды и праздны,
И я писала к вам во двор,
Лежащий в устье Махарадзе.
Там осыпается гранат,
Кричат соседки, будто цапли,
Там на горшке сидит Ираклий,
И ангелы тот двор хранят.
И есть там дом. Он заражен,
Опальным искушен поэтом,
Прыжком трех кошек из окон…
Я здесь жила когда-то летом.
Здесь по утрам мацонщик пел
Привычный гимн в три слога гулких,
Ираклий какал, двор кипел,
Дышал лаваш над переулком.
Улыбка улицы! Не зря б
Мне рваться из зимы убогой!
Как строен звук имен: Зураб,
Тамаз, Григол, Натэла, Гога…
…Закрыл полнеба перевал,
Сквозной проход давно зашили,
Зураб — бряцающий кимвал,
Натэла — больше не Яшвили,
Тамаз расплющен между скал,
Григол уткнулся лбом в дорогу,
Ираклий ангелов искал,
Но не нашел. И помер Гога —
От рака, мирно — не от ран.
И с этим жить как будто проще,
Хотя постреливают в роще,
И на блокпост косится вран.
Ну вот пока и все. У нас
Агонизирует октябрь,
И прорва яблок, и на снос
Грозят, но не бомбят хотя бы.
Некстати Гога… И не в масть
Скумарился балбес Ираклий…
И с плевой раной так попасть —
Тамаз, ну кто ты — не дурак ли?
А говорили — мы друзья…
А говорили — генацвале…
Так не ведут себя князья,
Тем более на перевале.
И ваша голубая кровь
На деле — ярче саперави,
И вы тем более не вправе
Презреть меня, мой стол и кров.
Так я вас жду, — Зураб, Григол,
Тамаз, Котэ, Гурам, Ираклий.
В саду накрою длинный стол,
Споем и выпьем все до капли.
У вас, слыхала, урожай
На саперави небывалый!
Уехала Натэла, жаль.
…А яблок — боже мой! Навалом!
* * *
В
электричке цыганята песню сирую поют
их ни чуточки не жалко хоть и жалостно поют
и тем более про маму про любимую поют
а глазенки-то стреляют сколько тетеньки дают
деревенские старухи первым делом подают
а вот крашеные девки редко-редко подают
толстопузые придурки — те и вовсе не дают
а менты еще обчистят да по шее насуют
вон очкастая сучара отвернулась не глядит
на хера ей окуляры коли дура не глядит
ходишь-ходишь по вагонам а никто и не глядит
— А слыхала, у барона есть приборчик, что следит?
— Это как же, интересно, и за нами, что ль, следит?
— Побожуся!
— Побожися!
— Вот ей-богу, что следит!
— Аж до самого Можайска?
— Это Колька где сидит?
Цыганята брат с сестрою дуют прямо по путям
чтоб успеть на встречный поезд и про маму петь людям
гонит их барон стоглазый по краям и областям
надо выразить пожалуй возмущение властям.