Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2013
Елена Данченко
* * *
Лакированный
лютик и трубчатый клевер
мне с пригорка
кивнули, как два олимпийца.
Эта Белая Русь,
этот ласковый север
будет местом,
где выпадет снова родиться.
Молчаливая
чистая речка Оршица
обовьет мои
детские ноги босые…
Но от жизни, от
жизни своей отрешиться
я не в силах,
промокнув от слез, от росы ли.
Счастья не
было, денег, почета и славы.
и любовь
обманула, что хуже и горше.
А судьба
мастерила такие облавы,
что спасалась
лишь чудом и городом Оршей.
Разве синее
небо для жизни не повод
одинокой моей,
и трава, и березы?
В покоренье
судьбе, повороту любому,
начинаешь
ценить преимущества прозы
жизни: покупку
тетрадей, прополку
огорода, и
стирку, и варку варенья,
без тревоги,
что день будет прожит без толку —
его хватит с
лихвою на стихотворенье.
Вера Зубарева
* * *
Сегодня день ее
смерти. Впереди
яркое солнце,
пыльная
площадь,
базар голубей,
памятник в
бигуди,
ветер,
двигающийся на ощупь,
перезвон
трамваев,
бешеные часы,
пароход,
поперхнувшийся нотой нижней,
и арифметическая
линейка взлетной полосы
с сантиметрами
оставшейся
жизни.
Григорий Горнов
Футбол
Футбольный
матч в предгориях Балкан.
Четыре
осветительные вышки
Построены
из списанных цистерн
И
освещают больше облака
И
городские сросшиеся крыши,
Лишая
их фундаментов и стен,
Чем
поле стадиона «Нови-Сад».
Из
недр его не выкопаны мины,
Что
сеет ужас в головах гостей,
Лишает
их способности играть
И
делает ахиллы уязвимей
Во
Стиксе прополощенных костей
Хозяев,
мотивированных тем,
Что
могут их казнить за пораженье
(На
том же поле завтра расстрелять)
И
потому матч — лучшая из тем,
И
оттого с крестами схожи тени
Совсем
еще молоденьких ребят.
Вот
взгляд случайный чьей-нибудь жены.
Туман
набился ватой в колокольню.
И
на полнеба скрипнет чья-то дверь.
И
будто все мы здесь разобщены,
Какой-то
тьмой, хотя едины кровью,
Судьбой,
святыней, памятью. Но где
Опять
идет Троянская война
Ни
Кастор не узнает и ни Поллукс.
И
именно поэтому футбол —
Главнейшая
деталь веретена.
И
время трансформируется в голос,
Когда
славяне забивают гол.
Александр Добровольский
* * *
поклониться
этому дню
ибо радость
взбегает прямо туда
куда горе ведет
окольными путями
и ручей —
жидкие колокольчики
и солнце —
скульптор света
и цветы вблизи
неба
словно губы —
крылья поцелуя
и гений
искренности
неподалеку
Никита Замеховский
* * *
Слетели сумерки,
Как стая
молчаливых птиц,
Меж перьев чьих
живет лиловый, —
Глубокий, словно
сад,
Сиренью полный
сладкой и махровой.
И если тень
имеет аромат,
И если вес
имеет,
То ее
запах в этот час —
Персидский и,
как золото, тяжелый,
В среде
воздушной днем прошедшим тлеет.
И шелком перьев
тронуло меня
Движенье воздуха
почти не ощутимо,
Как будто птица
сумерек сейчас
Неслышная летела
мимо.
Виталий Шнайдер
* * *
Взять
лицо любимой женщины
двумя
теплыми
ладонями.
Приблизить
к своему лицу так,
чтобы
сквозь сумрак комнаты
увидеть
ее глаза
близко-близко.
Всмотреться
в их темную глубину
до рези.
Разглядеть
на самом их донышке
едва
заметную
ложь.
Александр Цыганков
Просодия
Пение на ходу
1
В том городе,
где средние века
Пересеклись с
эпохою расцвета
Науки и
печатного станка,
Я в новый век, в
сороковое лето,
Вошел
и не заметил, что вполне
Оправдано
внезапным переходом
Кочевника к
оседлости — в стране,
Освоенной
торгующим народом.
Пронизан воздух
боем часовым.
Сумятица.
Скопление народа.
Поток машин
преобразует в дым
Программу из
поэмы Гесиода.
И над землей
ночной звезды отвес,
Что выпрямил
когда-то человека,
Как маятник в
механике небес
С картинки
девятнадцатого века.
Все
связано. Калейдоскоп времен.
Синоптик по
заказу гоминида
Дает
прогноз миграции племен —
В границах
геометрии Эвклида.
И свет, и время
вектором к земле
Направлены —
к тотальному исходу,
К падению в
единственном числе
Икара в
ледниковую природу.
2
В том городе,
над синею рекой,
Я верил, не
испытывая веру.
И царь-комар,
как мытарь городской,
Испытывал меня,
порой — не в меру.
Когда бы не
урок: «Будь глух и нем»,
Наверное, не
выжил бы. Тот город
Теперь в другой
эпохе вместе с тем
Двором, где был
и голоден и молод,
Но как любил! И
правил черновик,
Катренами,
выстраивая строки.
Так было легче
пересилить крик
И сохранить
свидетельства, вещдоки
Того, чем жил,
но, забывая — как,
Склонялся к
осмыслению дороги.
Стремился вверх
и попадал впросак.
Слагал элегии,
читал эклоги.
И больше чем
портрет, любил пейзаж,
Исполненный по
осени с натуры,
В том городе,
где небо — как витраж
Среди
возвышенной архитектуры.
И звонницы
одетые в леса,
И древние
постройки на обрыве,
И жителей
тревожные глаза —
Глядят мне вслед
в обратной перспективе.
3
В том городе
подземная река,
Как скрытая от
смертных Гиппокрена,
Еще
выносит в мир из родника
Потоки из эпохи
плейстоцена…
Но дальше —
осторожней! Перебор
Грозит потерей
сна, как части речи,
И памяти, что
сводит кругозор
К отрезку
времени и месту встречи.
Труды и дни!
Наивный Гесиод
Не разгадал в
Божественной картине
Простой
круговорот проточных вод
Как следствие,
влекомое к причине.
И нет уже ни
города, ни той
Мелодии, что
рождена до слова.
И снится нам тот
город золотой
Под мягкий
баритон Гребенщикова.
Расплывчато, но
верно. Городов
Пределы, словно
небеса святыми,
Как воздухом, до
самых облаков,
Пронизаны
мечтами золотыми.
И в окнах
золотой вечерний снег
Горит, как свет
во тьме пирамидальной.
И город как
спасительный ковчег
Подходит к
лирике исповедальной.