Рассказ
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2013
Я сделал шаг в сторону, вонзил
лопату в землю. Поддел дерн. Запахло травой — сочной, майской, словно кто-то
постриг газон.
Я поддевал и срезал дерн,
отбрасывал зеленые пласты в сторону. В ярком свете фар каждая травинка мокро
блестела, иногда на черной изнанке извивался рубиновый червь. Червей было
много.
Очистив от травы метровый
квадрат, начал копать. Лопата легко входила в грунт, порой лезвие звонко натыкалось
на мелкий камень. Попадались корни, хилые, толщиной с палец, я легко перерубал
их. Сначала я откидывал землю, потом начал складывать ее аккуратным холмом.
1
Границу штата мы пересекли в
полдень. Миль через сорок нам в лобовое стекло врезалась какая-то мелкая птица,
стукнулась с тугим яблочным звуком. Я вздрогнул, Мэлори ойкнула. В зеркале я мельком
увидел темный комок на дороге. Около двух въехали в Бристоль. Колючая крупа,
которая сыпала последние полчаса, превратилась в полноценный снег. Мохнатый и ленивый,
он валил с рождественским размахом. Было пятнадцатое апреля.
— Добро пожаловать в Вермонт! Я —
Хэлен Свенсон. — Мужиковатая тетка протянула руку мне, после Мэлори. — Как
Нью-Йорк?
— Шорты, майки. Зеленая трава и
тюльпаны, — ответил я.
Хэлен Свенсон засмеялась,
выставив лошадиные зубы отменной белизны. Засмеялась так, будто снегопад был ее
проделкой.
— У нас три дома… — Она заглянула
в синюю папку с бумагами. — Вы мне написали, что хотите… — Она начала читать имейл
Мэлори месячной давности.
Бристоль на глазах седел. Снег
плотно ложился на голые ветки, на провода, на камни мощеного тротуара. Свисал толстыми
пирогами с крыш приземистых домов. Важное здание — суд или мэрия — с белыми
колоннами и классическим портиком постепенно растаяло, оставив в мутном воздухе
прозрачный намек на золоченый купол со статуей на маковке.
— Давайте в машине? — перебил я,
стряхивая с волос снег.
Мэлори искоса глянула на меня. Тетка
Свенсон закрыла синюю папку, кивнула на свой грязный джип, я открыл переднюю
дверь для Мэлори. Сам сел сзади. Воняло псиной, на
сиденье валялся истерзанный теннисный мяч.
— Сейчас межсезонье. — Свенсон
лихо вырулила на дорогу и дала газ. — Лыжный сезон кончился…
— Вы шутите! — Я не сдержался и
засмеялся.
Дворники вовсю
шуровали по стеклу, дорога просматривалась метров на пятнадцать.
— Межсезонье — это хорошо, — продолжила
невозмутимая Свенсон. — Плохо, что на три месяца.
— Ну, может, на четыре, — сказала
Мэлори, почти оправдываясь. — Как получится.
— Все равно. Вам же нужен
полноценный дом. А на короткий срок сдают или охотничьи хибары, или лачуги для
лыжников.
— Нам нужен полноценный дом, — подтвердил
я.
Мэлори в марте уволилась из своей
адвокатской конторы. Решила взять тайм-аут до осени, «разобраться в себе» — так
она назвала это. Я дописывал сценарий для «Дискавери», обычная бодяга: акулы,
бикини, пальмы. Застрял на середине.
Наша квартира на Риверсайд-драйв
стала неожиданно тесной, повсюду я натыкался на Мэлори. В гостиной бубнил
телевизор, на кухне голосило радио. Когда я уговорил ее надеть наушники, выяснилось,
что Мэлори обожает подпевать. Мне и раньше хватало сюрпризов — жизнь с Мэлори
напоминала хождение по темной лестнице: то лишняя
ступенька, то одной не хватает. Просто раньше мы мало виделись — по вечерам, в
выходные да на отдыхе.
У меня было смутное представление
о ее работе. Из конторы она приносила какие-то толстые папки с кучей бумаг, ей
звонили даже по воскресеньям. Разговоры велись долгие и непонятные.
Почему мы выбрали Вермонт, я не
помню. Наверное, Мэлори так решила. За семь лет я приучил себя не спорить по
пустякам — Вермонт так Вермонт.
Дорога резко пошла вверх, Свенсон
воткнула третью и утопила газ. Машину занесло, потом колеса снова попали в
колею. Колея была разбитая, нас болтало. Слюнявый мяч катался по сиденью, со
стуком ударяясь в дверь. Я смахнул его на пол.
— В горах дороги еще не растаяли,
они тут грунтовые, — объясняла Свенсон. — За зиму их раздолбали,
да еще наледь…
— А асфальт? — спросила Мэлори.
— Не-е,
асфальт нельзя, — засмеялась Свенсон. — Слишком дорого. И непрактично — представляете,
всю эту механику, все эти катки тащить наверх?
Я вырос в Москве и знал, как
выглядит асфальтированная дорога после хорошей зимы.
— А так… — Свенсон притормозила
перед лужей. — А так, грейдер пройдет, разровняет, и будет дорожка не хуже
новой.
Первый дом оказался мощным срубом
с островерхой крышей, на крыльце стоял здоровенный
мангал и горные лыжи лимонного цвета. Повозившись с замком, Свенсон распахнула
дверь.
— Они разводятся, — тихо сказала
Свенсон. — Хозяева…
Старательно пошаркали башмаками о коврик,
зашли. Пол был из ладных широких досок, пол был хорош, а вот бревенчатые стены
кто-то покрасил в персиковый цвет. Прихожая переходила в гостиную с камином из
дикого черного камня и рогатым черепом на стене. И заканчивалась кухней. Над
плитой висели медные котлы и сковородки. Еще какие-то индейские сувениры с
перьями. Я сел за стол и уставился в окно. Мэлори и Свенсон поднялись на второй
этаж и что-то там бодро обсуждали. Снег продолжал медленно падать.
— Хэлен… — Мы садились в машину.
— Может, мы сразу в третий дом поедем? Для экономии времени.
Свенсон удивленно поглядела на
меня.
— А то
как сказка братьев Гримм…
— Нет, — не поворачиваясь,
сказала моя жена. — Надо посмотреть все три.
Я оказался прав — второй дом
напоминал фанерную декорацию. Его только достроили, внутри воняло лаком и
линолеумом. Из картонных стен торчали провода, хлипкие двери не закрывались.
К третьему добирались долго.
Свенсон пыталась развлечь нас вермонтскими байками — оказывается, именно тут
обитали кровожадные могикане и ирокезы. Рыбой штата была форель, а деревом,
разумеется, клен. Бабочкой штата — монарх. По производству кленового сиропа
Вермонт уступал лишь Канаде. Мы приехали в самое неудачное время — «сезон палок»
(деревья стоят голые, ветки торчат палками). Еще у них был «сезон грязи». Но
это осенью.
От обилия ненужной информации и
унылой тряски я задремал.
Проснулся от шума реки. Машина стояла.
Свенсон и Мэлори были где-то рядом.
— …совсем другое дело! — радостно
долетел до меня голос Мэлори.
— Ну и
слава богу… — пробормотал я, вылезая из машины.
Мрачный приземистый дом выглядывал
из-за темных елок. За ним круто вверх уходил лесистый склон. Сбоку, совсем
рядом с заброшенной террасой гремела река. Неглубокая, шириной метров в семь,
она весело неслась по камням, огибала березовый лесок и уносилась куда-то вниз.
За березами я разглядел малиновую куртку Свенсон, она тыкала рукой в сторону
дома, что-то объясняя Мэлори. Я пошел к ним, проваливаясь по щиколотку в мокрый
снег. Грохот от реки стоял чудовищный.
— Волшебное место! — крикнула мне
Мэлори. — Волшебное!
Я зевнул и потянулся. Только сейчас
я заметил, что снегопад закончился.
— Хэлен говорит, тут форель! — сказала
Мэлори восторженно. — В реке!
Свенсон, сложив руки на животе, весело
подмигнула мне.
— Внахлест умеете?
— Только на блесну. — Я вздохнул
и кивнул в сторону дома. — Ладно. Пошли смотреть.
Мы пошли. Хотя и мне, и лисе
Свенсон уже было ясно, что следующие четыре месяца я с Мэлори проведу именно
здесь.
Дом, кряжистый, из темного,
некрашеного дерева, был похож на старую генеральскую дачу где-нибудь в Болшево
или на Николиной Горе. Мы поднялись на скрипучую веранду, на перилах лежал сырой
снег, сверху болталась гирлянда с мертвыми лампочками, оставшаяся от неизвестно
какого праздника. У дверей ровной поленницей были сложены березовые чурки.
Вошли в темный чулан, Хэлен пощелкала
выключателем. Тихо ругнулась.
Внутри пахло старым деревом.
Хороший сухой дух. Мэлори потянула меня за руку. В большой комнате с высоким,
как в церкви потолком, над длинным обеденным столом висел крюк. Стальной
мясницкий крюк. Он крепился к толстой веревке, которая уходила вверх и там наматывалась
на деревянный мельничный барабан.
— Что это? — спросила Мэлори.
— Это для лампы. Крюк. Или люстры.
— Свенсон прищурилась. — Я бы сюда хрустальную люстру подвесила. Эклектика в
малых дозах замечательная вещь.
— Нет. Колесо — это что?
— Тут в прошлом веке была
сахарная мельница, голландская семья держала. Из кленового сиропа делали сахар.
Потом русло реки отступило, мельницу продали.
— А кто купил? Кто сейчас хозяин
дома?
— История чуть запутанная… — Свенсон
отвернулась. — Смотрите, какой камин замечательный!
Камин действительно был
замечательный, еще лучше два кресла перед ним. Я провел рукой по старой
рыжеватой коже спинки.
— Можно?
— Конечно, садитесь!
Я медленно опустился, кресло
податливо приняло меня. Я откинул голову, представил огонь. В одной руке книга,
в другой стакан, допустим, вина. Нет, лучше что-нибудь покрепче.
— А что наверху? — спросила
Мэлори.
— Там две спальни, для детей. Или
для гостей. У вас детей нет?
— Нет, — ответили мы хором.
— Ну, тогда для гостей, — засмеялась
Свенсон. — На втором этаже еще один кабинет, вроде мансарды. Окно прямо над
рекой. Очень романтично.
— Ты знаешь, а мне нравится! — Мэлори
положила руку на мое плечо. — Ты что думаешь?
Я неопределенно хмыкнул.
— Хэлен, а что тут в округе, что
рядом? — спросила Мэлори. — Город, деревня? Магазины, рестораны?
— Я не очень этот район знаю,
Южный Виндзор. Наша клиентура — горнолыжники, они снимают в Рутланде или под
Миделберри. — Свенсон широко улыбнулась, сверкнула большими зубами. — Давайте
бумаги оформлять!
2
Переход от зимы к весне произошел
за три дня. За это время я умудрился пару раз застрять в ледяной каше местных
дорог. Что, впрочем, неудивительно, поскольку мою машину сконструировали для немецких
автобанов, а не для автокросса по пересеченной местности в экстремальных
климатических условиях. Еще выяснилось, что ездить в нашей округе особо некуда.
До ближайшего ресторана было полтора часа, до супермаркета почти два. Он
находился в городе Виллингтон.
Наша временная усадьба
расположилась в лощине между двух холмов с оптимистичными названиями — Чертова
сопка и Сонная гора. Чертова сопка начиналась на той стороне реки и круто
уходила вверх прямо из воды, кое-где по склону из земли торчали острые
гранитные валуны. Сонную гору скрывал густой черный ельник, за
Сонной лежала деревня. Деревня называлась странно — Коринф, население двести
семьдесят три человека. Информация, скорее всего, устаревшая. Придорожная табличка
с названием и цифрами была насквозь ржавая и напоминала решето — кто-то метко
пальнул из дробовика. Дальше шло кладбище, потом начиналась сама деревня.
Через неделю я уже ходил в майке,
а Мэлори угораздило даже обгореть. Она у меня рыжая и белокожая, летом у нее
появляются конопушки даже на лопатках. Я против конопушек ничего против не
имею, меня иногда смущает их ирландская родословная. В жилах моей жены течет
страшная смесь ирландской и итальянской крови, по химической формуле (я
уверен!) напоминающей ракетное топливо. На семейные сборища — непременное
Рождество, иногда день Благодарения, — я отправляюсь с тяжелым сердцем. Как на
принудительные работы.
Мэлори азартно занялась обустройством
дома и прилежащих земель. Рядом с сараем между двух хлипких берез повис гамак,
на ступеньках веранды выстроились горшки с петуньями, перед камином появился
мрачный коврик с индейским орнаментом охотничьей тематики — палочные человечки
гнались за кем-то рогатым. В неожиданных местах стали возникать белоснежные
салфетки, кокетливые вазочки, рамки с нашими фотографиями, цветы. На мясницкий
крюк над обеденным столом Мэлори подвесила плетеную корзину с сухими злаками и
початками кукурузы. Не мой вкус, ну уж гораздо лучше хрустальной люстры.
В сарае среди ржавых лопат,
топоров и прочего хлама нашли велосипед с дамской рамой. Мэлори (к моему
удивлению) собственноручно вычистила и смазала его. И на следующий день уже вовсю гоняла по Коринфским окрестностям. Я продолжал мучить
сценарий.
Был, наверное, полдень. Я валялся
в гамаке с ноутбуком на животе, батарейка была на последнем издыхании, река
весело плескалась. Я прикрыл крышку, задремал. Разбудила меня Мэлори.
— Съезди за яйцами! — крикнула
она, ловко соскочив с велосипеда.
Приткнула велик к березе. Загородив
солнце, вспыхнула рыжим нимбом.
— Какие яйца?
— Свежие, куриные. Я договорилась!
Я зевнул.
— Там у тетки одной курятник. За
Змеиным ручьем.
— За Змеиным?
— Да. Это рядом — минут двадцать.
На велике боялась яйца переколотить.
— А почему… — Я хотел сказать, что
она может взять машину и сама сгонять на Змеиный ручей. Но вовремя остановился.
— Конечно, конечно, без проблем.
До ручья оказалось чуть дальше,
тридцать пять минут. Я свернул с главной дороги и сразу нырнул в темную чащу, дальше
пошли колдобины и толстые корни, потом грунтовка круто понеслась под уклон. Я
на тормозах выкатил к мосту. Казалось, мост поставили только вчера, от светлых бревен
пахло свежими опилками. Металлический крепеж сиял железными болтами и шляпками
гигантских гвоздей. По мосту гуляли куры.
На той стороне дорога утыкалась в
деревянную хибару, за хибарой почти отвесно поднимался гранитный бок скалы.
Перед крыльцом стоял битый грузовик примерно моего возраста, сбоку, за забором,
росли кусты. Дальше шли грядки, едва опушившиеся зеленым. Повсюду бродили куры.
Заглушив мотор, я вылез из
машины. Пошел через мост, помахивая лукошком, которое мне всучила Мэлори. Куры
расступались и недовольно кудахтали. За огородом среди осин я заметил человека
с пиратским платком на голове и в военном комбинезоне камуфляжной раскраски.
Человек что-то копал.
— Эй, мистер! — крикнул я. — Мне
бы яиц.
Я помахал лукошком над головой.
Пират выпрямился, воткнул лопату.
Соскреб налипшую глину с подошвы о край лопаты. Неспешно пошел ко мне.
— Яиц? Это можно… — сказал он
подходя. Вытер ладонь о штаны, протянул руку. — Джулия!
Я только сейчас понял, что это
женщина.
— Игорь… — замешкавшись, ответил
я.
— Русский, что ли?
— Вроде того.
— Это хорошо… — загадочно
прокомментировала Джулия. — Это твоя, что ли, рыжая?
Я кивнул.
— Жена?
Я снова кивнул.
Джулия покачала головой, будто я
ее чем-то расстроил. Из-под тугого платка вылезли седые волосы, она заправила
их корявым пальцем. Цветом ее лицо напоминало копченого леща.
— На лето?
— Да, до середины июля.
— Зря. Тут вся красота осенью
начинается. Из Европы приезжают любоваться. Из Японии даже.
Мы поднялись по ступенькам,
вошли. В нос шибанул крепкий дух, воняло как в
зоопарке. Большая комната была забита хламом. Коробки, стопки бумаг, какие-то
свертки, банки, пустые и с какой-то сомнительной жидкостью. В углу, под яркой
лампой лениво ползал варан среднего размера. На крышке допотопного
принтера спал толстый белый кот. Он проснулся, сладко зевнул, без интереса
посмотрел на меня и заснул снова. По стенам висели головы косуль и оленей, один
губастый лось. Башка марала с гигантскими рогами
лежала на полу. Марал стеклянным глазом печально смотрел на меня снизу вверх.
Джулия достала с полки банку,
откупорила, швырнула жменю какой-то трухи варану. Тот обиженно отвернулся,
сверкнув стальной чешуей.
— Не любит вегетарианского…
— засмеялась Джулия. — Сверчков хочет.
— Я его понимаю, — через силу
улыбнулся я.
Мы спустились в подвал. Там был
инкубатор, несколько коробок с живыми сверчками, на полках лежали рулоны какого-то
драного линолеума. Присмотревшись, я понял, что это
шкуры. Скорее всего, тех бедолаг, чьи головы висели по
стенам наверху. Меня передернуло. Дышать в подвале было нечем. Джулия взяла у
меня лукошко, ловко уложила туда дюжину яиц.
Наверху я протянул ей деньги.
— А мельче нет? — спросила она.
Я порылся в бумажнике, не нашел.
— Сейчас, я погляжу… — Она открыла
дверь в другую комнату, зашла.
Я увидел угол кровати, неубранную
постель. На полу лежала шкура бурого медведя, с когтями и приплюснутой головой.
Из пасти торчали желтые клыки. В дальнем углу, будто зонтики, стояли охотничьи
ружья, штук пять.
— А вы, что — охотитесь? — спросил
я в приоткрытую дверь.
— Я? — невидимая Джулия с
грохотом задвинула ящик. — Что?
— Говорю, это ваши трофеи?
Охотничьи?
— Что? Эти? Не нашла ничего… — Она
вышла, держа в руках мятую двадцатку.
— Этот тоже ваш? — Я показал на
медведя.
— А то! Мой! Прошлым сентябрем. В
курятник залез, паскуда, кур передавил.
Она засмеялась. Я тоже было
засмеялся, но вдруг до меня дошло.
— Так что, тут медведи?
— Конечно! Не много, но есть. Они
форель на перекатах ловят. Лакомятся.
Я вспомнил нашу перекатистую
речку. Форели там я не видел, но наверняка форель есть. Да и Свенсон говорила.
— А они… — Я кивнул на шкуру. — Опасные
вообще? Медведи?
— Медведи? — Джулия сделала
недоуменное лицо. — Да нет. Пальнешь в воздух, он и наутек.
Мне стало не по себе, я сглотнул.
Начиналась изжога.
— У тебя что, ружья нет? — догадалась
Джулия.
Я молча помотал головой.
— Ну, ты, милый мой, даешь… — Она
трагично поглядела на меня. — Мало того, что живет на скотобойне…
— На какой скотобойне?
— На какой, на какой? На
голландской!
— Агентша сказала, что там сироп
кленовый… перегоняли в сахар…
Джулия засмеялась, громко и
обидно.
— Сахар! — Она звонко шлепнула
себя по тощим ляжкам. — Ой, не могу!
3
Возвращался я в мрачном настроении.
На переднем сиденье покачивалось в такт колдобинам лукошко с яйцами, на заднем сиденье
лежал старый дробовик и две коробки патронов. Весь комплект, включая яйца, обошелся
в полторы сотни.
Подогнал машину к сараю, прихватив лукошко,
пошел к дому. Мэлори, наверное услышав мотор, распахнула
дверь и появилась на террасе. От неожиданности я споткнулся — на Мэлори ничего
не было. Если не считать красной ленты, стягивающей волосы. Солнце пробивалось
сквозь ветки, кружевная тень скользила по ее телу перламутровыми разводами,
курчавый хохолок на лобке горел золотом. Голенастая, с тонкой шеей, она вполне
могла бы сойти за подростка. Если бы не грудь — я мысленно поблагодарил Бога и итальянскую
родню за прекрасную генетику. Еще я решил ничего не говорить ей про бойню.
Я молча протянул ей лукошко. Почему-то
обратил внимание, что верхнее яйцо было темное и рябое. В конопушках. Мэлори
опустила лукошко на пол террасы.
— Так долго… — прошептала она.
Я стоял на ступеньку ниже.
Склонив голову, поймал ртом ее грудь, прикусил губами сосок. Она подалась вперед,
тихо застонала. Ее цепкие пальцы ухватили мои волосы на затылке, она их дернула,
словно хотела вырвать. Я обнял ее бедра, сжал и легко приподнял. Сделал шаг в
сторону двери.
— Нет, нет… — задыхаясь,
прошептала она. — Давай здесь. Прямо здесь.
Верхушки деревьев зашумели,
оттуда вылетела сердитая ворона. По веранде пробежал ветер, дверь, ожив, заскрипела
и со стуком захлопнулась. Мэлори опустилась на колени, торопливыми пальцами
расстегнула ремень. Я гладил ее волосы, жесткие и рыжие, трогал веснушки на
острых плечах.
На обед у нас был омлет из шести
яиц. Толстый, воздушный и душистый. Вкуснее омлета я в жизни не ел. Мы сидели
на балконе с чугунными перилами, пахло свежим хлебом, масло плавилось на
солнце, я отламывал поджаристую корку от деревенской булки и поддевал
желтоватое масло. Внизу по камням весело и шумно бежала река. В прозрачной
зелени пятнистого березняка сновали сойки. Мэлори приметила сороку и показала
мне.
— А давай в антикварную лавку
съездим? — Мэлори отпила молока, поставила стакан. Над верхней губой осталась
белая полоска. — Пятнадцать миль в сторону Трентона.
Настроение у меня было
превосходное, работать не хотелось абсолютно.
— Давай… — великодушно согласился
я, наклонился к ней, слизнул молоко с губы. — Конечно, давай!
Мэлори собралась моментально,
спустилась вниз в соломенной шляпе и раскосых солнечных очках в изумрудной
оправе.
— Сдует, — кивнул я на шляпу.
— А ты не гони, — кокетливо
сказала она, завязывая ленты у подбородка. — Ну, как?
— Бениссимо!
Мы подошли к машине, я распахнул
дверь перед ней.
— Грациа, синьор! — Она
запнулась. — Господи, что это?
На заднем сиденье лежал дробовик.
— Ремингтон. — Я дотянулся,
достал. — Помповое ружье.
— Откуда это? — тихо спросила
Мэлори.
— Приобрел в комплекте. — Я
пытался шутить, но ее тон мне понравился. — Яйца без ружья не продавались.
— Ты что, обалдел?
— угрожающе спросила она. — Тебе сколько лет?
Мы оба знали, что мне сорок один.
Вопрос был явно риторического характера.
— Ты знаешь, что тут медведи
водятся? — Я ткнул стволом в сторону Сонной горы. — Бурые медведи!
— Какие к черту медведи! Ты
понимаешь, что в Нью-Йорке за это… — Она брезгливо ткнула в приклад. — Пять лет
дают с ходу. Пять лет!
— За что, за это? — хмуро спросил
я.
— Незаконное хранение
огнестрельного оружия! Слышал про такое?
— Это тебе не Манхеттен!
— Какая разница? Закон есть
закон!
— А! Ну, конечно! Ты ж
профессионал, госпожа адвокатша!
— Игорь, прекрати паясничать.
Нужно получить лицензию. Это серьезно. Или вернуть ружье.
— Хорошо.
— Что — хорошо?
— Получу лицензию.
Мэлори удовлетворенно выдохнула.
— Ну, вот видишь…
Что ты про медведей говорил? Кто тебе сказал?
Я вкратце рассказал про Джулию.
Про ее зоопарк. Упомянул медвежью шкуру с клыками. Шкура явно произвела
впечатление.
— Можно? — Мэлори с опаской взяла
ремингтон. — Тяжелый… А стрелять как? Ты умеешь?
— Вот сюда вставляешь три
патрона… Левая рука здесь, эта штука двигается туда-сюда. После каждого
выстрела надо перезаряжать. Патрон заходит в патронник… Видишь,
вот тут?
Она неловко зажала приклад
подмышкой, ствол гулял из стороны в сторону. Мэлори безуспешно пыталась передернуть
затвор.
— В плечо! Упри в плечо! — сержантским
тоном командовал я. — И тяни! На себя. Вот так!
Наконец она справилась — взвела.
Я не говорил ей не трогать курок, мне казалось, это
разумеется само собой.
От выстрела у меня заложило уши.
Отдача развернула Мэлори вбок, она выронила ружье. Солнечные очки упали на
землю, шляпа съехала набок. Губы мелко дрожали, она что-то говорила, но я не
слышал. Пропали птицы, шум реки. Кисло воняло жженым порохом.
— Совершенно… просто не понимаю…
— наконец сквозь вату донеслось до меня. — Ничего не делала. Само выстрелило… Само!
Дверь в сарай была открыта, заряд
угодил в заднюю стенку. Не знаю, дробь какого калибра (или чем ее там меряют
охотники) выделила мне добрая Джулия, но предполагаемому медведю я бы не
позавидовал. Через дыру полуметрового диаметра теперь хорошо был виден северный
склон Чертовой балки. Я загородил дыру широкой доской, в лесу было полно барсуков.
Для верности припер доску велосипедом. Нашел старый
мешок, как следует вытряхнул, сунул туда патроны и
дробовик. Поставил в дальний угол. Мэлори тихо мешала, крутилась под ногами с
виноватой готовностью.
Лишь только мы свернули на шоссе,
наткнулись на шерифский форд. Машина стояла на обочине. Шериф, коренастый малый
в белом стетсоне, махнул мне рукой. Я остановился. Мэлори сжала кулаки до белых
костяшек.
— Все будет нормально… — прошептал
я ей.
— Шериф Рейснер, — представился
он, вяло приложив палец к шляпе. — Вы живете на Шугар-милл?
— Да. Снимаем, — улыбаясь,
ответил я. — До июля.
— Понятно…
Шериф, невозмутимый и ленивый, в
темных очках и с толстой шеей, с кольтом в открытой кобуре, был похож на персонаж из дрянного кино. Если бы я такого клоуна попытался
воткнуть в свой сценарий, меня бы подняли на смех.
— Вы слышали выстрел?
— Выстрел? — невинно переспросил
я.
— Да. Выстрел. Минут пятнадцать
назад.
Я старательно задумался. Выдержав
паузу, рассмеялся.
— Выстрел! Да мы сами
перепугались! Так шарахнуло… Правда, милая?
Мэлори молча кивнула. На ней тоже
были темные очки и шляпа. Тут они с шерифом играли на равных.
— Извините, шериф, — продолжал я
валять дурака. — Нам безумно нравится ваш штат, но вот
бензин у вас откровенная дрянь!
— Причем тут бензин?
— Я вчера залил «экстру». — Я
стукнул ладонью по баранке. — И у моей малышки от нее изжога. Это был выхлоп.
Третий за день. Так шарахнуло, я думал, резонатор
разнесет. Она у меня капризная.
Шериф нагнулся, зачем-то посмотрел
на приборную доску. От него разило еловым одеколоном. Пауза тянулась
бесконечно, тихо было невероятно, я слышал, как осторожно дышит Мэлори, где-то
рядом прожужжал шмель.
— Механическая коробка… — наконец
сказал шериф и поскреб подбородок. — Это что — спортивная модель какая-то?
Гоночная?
— Да нет, — поскромничал я. — Так,
прогулочный кабриолет.
— Кабриолет? Так крыша ведь
железная. — Он ласково похлопал по крыше. — Ее что — свинчивать?
Я нажал кнопку, крыша бесшумно
разошлась и с плавностью робота сложилась в багажник. Шериф даже снял очки.
Немецкая инженерная мысль явно повысила мой авторитет в глазах местных
правоохранительных органов.
— Извините, сезон только в
сентябре. — Шериф погладил крыло. — Вообще, у нас браконьеров нет… Да и вообще тихо. Извините, мисс.
Он козырнул, нацепил очки. Я
включил поворотник, дал газ, лихо выскочил на дорогу.
— Я и представить не могла, что
ты такой врун! — с тихим восхищением сказала Мэлори. — Потрясающе…
Она засмеялась, придерживая шляпу
рукой. Ленты развевались, как вымпелы на яхте. Я перешел на третью, утопил
педаль газа и ловко взял поворот.
4
Я забыл, что автомобильная езда
может доставлять такое удовольствие. В Нью-Йорке мы почти не пользуемся машиной
— пробки, парковка, за год у меня на спидометре меньше пяти тысяч.
Мимо нас проносились кудрявые
рощи, свежая зелень переходила в завитки облаков, вызывающе трехмерных и словно
вылепленных из сливочного зефира. Исполинские сосны подступали к самой дороге.
Нависали тенистыми сводами, гнали нас сквозь сумрачный туннель, который вдруг,
ахнув, распахивался бескрайними холмами с сиреневыми пиками заснеженных скал на
горизонте.
По зелени полей ползли тени
облаков, по гладким склонам кто-то расставил безупречный орнамент из пятнистых
коров гольштейнской породы. Иногда попадались одинокие лошади или отары овец.
Сложенные из дикого камня ограды утыкались в амбары, похожие на кафедральные
соборы, с непременной башенкой и медным флюгером. Сараи, цвета засохшей крови,
толстые минареты силосных башен сменялись розоватой пеной отцветающих яблонь, появлялось
кладбище на холме с россыпью серых плит, за ним убогая церковь. Аккуратные
домики с геранью на ступеньках крыльца подступали к самой дороге.
Мы сбавляли скорость и неспешно
проезжали через деревню, глазея на выгоревшие
деревянные вывески, самодельные плакаты «Лучший в Вермонте кленовый сироп — это
здесь». Разглядывали выставленный в кружевной тени обочины антикварный хлам — ржавые
колеса древних сеялок, колченогие стулья с резными
спинками, буфеты с мутными зеркалами, разнокалиберные бутылки ультрамариновых и
изумрудных цветов. Сухой старик, покачиваясь в плетеном кресле на веранде, поворачивал
к нам кирпичное лицо. Пацан на взрослом велосипеде выставлял большой палец,
провожая наше авто восторженным взглядом. Лениво лаяла большая собака. Незаметно
деревня обрывалась, и снова начинались рощи, поля, амбары, коровы.
Мы так ничего и не купили. Людские
поделки на фоне божьего мастерства выглядели весьма неказисто и вызывали
брезгливую жалость. Сделав петлю, мы возвращались домой по Седьмому шоссе. Взлетев
на мост, проскочили над быстрой и мелкой речкой. До Коринфа оставалось миль
девятнадцать.
— Может, это наша река? — спросила
Мэлори.
Она сняла шляпу и сунула ее под
сиденье, чтоб не подхватил ветер.
— Смотри! — Она показала на
машину, боком стоящую на обочине. — Может, им помощь нужна?
Я сбросил скорость. Это была старая
«хонда», обе передние двери были нараспашку. Перед машиной стояли парень и
девица. Они ругались.
— Остановись, — сказала Мэлори.
— Слушай, это не наше дело! Люди
выясняют отношения…
— Остановись!
Я притормозил. Они мне не
понравились, особенно парень.
— Вам помощь не нужна? — невинно
спросила Мэлори.
— Не, спасибо, — быстро ответила
девица.
У нее было маленькое беличье лицо
с острым подбородком и бегающим взглядом. Нижняя губа припухла, она была
разбита.
Парень зло зыркнул на Мэлори,
задержал взгляд на мне. Быстрой рукой пригладил короткий ежик черных волос.
Парню было от силы двадцать пять, белая грязноватая майка с закатанными до
подмышек рукавами, джинсы, солдатские ботинки. Жилистый и мускулистый, как боксер-легковес,
он явно много времени провел в спортзале. Судя по татуировкам, в тюремном
спортзале.
— Все о’кей? — переспросила
Мэлори.
Девчонка отвернулась. Я придавил
педаль, плавно прибавил скорость. В зеркало я видел, что парень исподлобья
смотрит нам вслед. Вдруг девица махнула рукой.
— Подождите! — крикнула она и побежала за
нами.
Я нажал на тормоз. Дал задний
ход.
— Подбросьте меня…
— Куда? — перебил я девчонку.
— Конечно, — Мэлори, не взглянув
на меня, вылезла из машины. — Давай, давай садись. — Откинула свое сиденье,
пропустила девицу назад.
На девчонке было короткое платье,
простой деревенской расцветки, легкое, будто из марли. Она ловко прошмыгнула на
заднее сиденье, мелькнув белыми трусами.
— Тебя как зовут? — спросила
Мэлори.
— Тиффани…
— Ты местная?
— Из Коринфа.
Мне все это не нравилось. Парень
обошел «хонду», зло хлопнул дверью. Закурил, сел на капот. Не отрываясь,
разглядывал нас. Изредка плевал на асфальт.
— Вот и отлично! — Я включил
поворотник. — Как раз по дороге.
Минут пять ехали молча, потом
Тиффани, подавшись вперед, сказала:
— Мне домой нельзя. Скип знает,
где я живу…
— Это тот, что ли? — спросила моя
жена. — Он тоже местный?
— Нет, он из Аризоны. — Девчонка
шмыгнула носом. — Я думала, он нормальный парень, а он полный псих.
Она снова шмыгнула. Мэлори протянула
ей бумажный платок.
— Мы тебя отвезем к себе! — объявила
Мэлори. — Правда, Игорь?
Я промолчал. Тиффани громко
высморкалась.
— А где вы живете?
— Рядом. Сразу
за дерев… за Коринфом. Где река, знаешь? Сахарная мельница.
— А-а! Это там, где была ското…
— Тиффани, — быстро перебил я. — А,
может, тебе лучше к каким-нибудь родственникам? Какая-нибудь родня поблизости есть?
— Тетя Элизабет в Бостоне живет.
До Бостона я не собирался пилить.
Три часа. Но ведь должны быть автобусы, поезда.
— Давай позвоним тете? Номер
помнишь?
— Да. Но у меня нет телефона.
— Господи! — засмеялся я. — Неужели
я наконец встретил в Америке человека без чертового
айфона?!
— Здесь сигнал хреновый,
по всему штату. Только в Берлингтоне и Миделберри нормально.
Я вынул телефон, сигнал и вправду
был хреноват.
— Звони!
Я протянул телефон через плечо.
Поймал ее взгляд в зеркале. Тиффани улыбнулась мне, сжав в кулаке белый комок
салфетки, быстрым пальцем набрала номер. Приложила телефон к уху. Сквозь платье
просвечивала голая грудь с острыми козьими сосками.
Мэлори слегка надулась, не по
существу, скорее, по форме. Из-за того, что я перехватил инициативу и
бесцеремонно угробил ее гостеприимное предложение. Тетя
оказалась дома. Она была рада принять племянницу.
— Но у меня нет денег… — Тиффани
вернула мне телефон.
— Разберемся, — кивнул я, телефон
был теплый и влажный. — Из Миделберри автобус идет в Бостон?
— Да, каждый час. От колледжа.
5
Мы остановились за три дома,
Тиффани попросила ближе не подъезжать.
— Отчим уже бухой, наверное. Я
мигом, только вещи соберу.
Жила Тиффани в трейлере. Я
непроизвольно проводил взглядом ее ловкую фигуру — крепкие икры, ладная попка в
крошечном треугольнике трусов.
— Не стыдно? У тебя могла быть
такая дочь! — ехидно заметила Мэлори.
— Не дай Бог! — Я перекрестился с
шутливым испугом.
Над дверью трейлера линялой
тряпкой болтался звездно-полосатый флаг. На вытоптанном пятачке перед входом
стояли два пластиковых стула в растерянных позах, мятый жестяной бак был
доверху набит мусором, рядом желтели пустые коробки из-под «Миллера». Пестрел
мелкий сор, обертки. На плоской крыше торчала спутниковая антенна, рядом жирная
ворона что-то громко долбила клювом, время от времени очень по-человечески
оглядывалась через плечо.
Солнце садилось, тени посинели и
вытянулись поперек дороги, у круживших над нами скворцов крылья вспыхивали
ртутным светом, словно слюдяные. Небо выбелилось, голубой цвет исчез, сменился
молочным. В дальних горах, фиолетовых и мрачных, что-то угрюмо клубилось, не то
туман, не то дым.
Тиффани переоделась: тугие
джинсы, узкий белый свитер, волосы стянула в жидкий хвост. Соски торчали
по-прежнему. Плюхнула розовую дорожную сумку на заднее сиденье. По ремню сумки
сияли крупные фальшивые рубины.
Выехав из деревни, я прибавил
скорость. Солнце, большое и красное, катилось справа, проворно ныряло за холмы
и тут же выскакивало снова. Ветер ревел, спидометр дополз до девяноста. Мэлори
съехала вниз, выставив белые коленки. Тиффани что-то прокричала, я не
расслышал.
— Что? — крикнул я назад.
— Балдежная тачка, мистер! — заорала
она мне прямо в ухо.
От нее пахло немытым детским
телом, сигаретами и мятной резинкой.
— Может, крышу поднять? — крикнула
мне Мэлори. — Холодно…
Пришлось остановиться и поднять
крышу.
— Супер… — Тиффани зачарованно
следила за механическим превращением. — Не-е, ну это
во-о-обще…
Поехали дальше. В салоне стало
неожиданно тихо, я включил радио, потыкал по станциям. Прием был скверный, везде
трещало, единственно чистая станция играла занудное
кантри. Некто хрипатый пел про семь лет сплошных несчастий и разбитую любовь. В
припеве просил похоронить его в Восточном Кентукки на холме с видом на железную
дорогу. До Миделберри оставалось тридцать три мили.
— А вы ее видели? — неожиданно
спросила Тиффани. — Старуху?
— Какую? — Мэлори повернулась к
ней. — Какую старуху?
— Ну, Хэндерсон!
— О чем речь? — спросил я Мэлори.
Мэлори пожала плечами.
— Ну, вы даете! Вообще! — Тиффани
просунула беличью физиономию между нами. — Артистку! Хэндерсон.
— Где, когда и почему мы должны
были видеть артистку Хэндерсон? — строго спросил я.
— Во, дают!
— Тиффани в изнеможении выдохнула, откинулась назад. — Призрак!
— У нас? — догадалась Мэлори. — В
доме? Призрак?
— Ну да! Она ж там удавилась. В
сарае. Сперва ее муж убился на самолете, а после сын
утонул. Она стала бухать дико. А после — удавилась.
Я включил фары. Пейзаж сразу стал
плоским как декорация — черные горы, фиолетовое небо. Одна звезда.
— Да… — сказала Мэлори. — Точно… Я
нашла вырезки из газет, на втором этаже. В столе. Она на Бродвее пела, эта
Хэндриксон. В «Золотой долине» и «Влюбленном матадоре». Сын отдыхал на Гавайях,
они там с друзьями взяли яхту. У них что-то случилось, то ли драка, то ли пожар…
Короче, его так и не смогли найти. Тело.
— Ты не выкинула? Газеты? — спросил
я, подумав о своем забуксовавшем сценарии. — Я хочу посмотреть. Может,
какой-нибудь нюанс…
Автобус отходил через двадцать
минут. Я купил билет, вернулся, девчонка что-то оживленно рассказывала моей
жене. Я распахнул дверь — она тут же замолчала. Я протянул ей билет, достал из
бумажника сотню. Тиффани без кривлянья взяла деньги,
кивнула. Сказала «угу».
— На здоровье, — ответил я.
Мэлори села за руль. Я отодвинул
кресло до упора, потянулся.
— Жрать
хочу смертельно! — сказал я. — Кусок жареного мяса с картошкой!
Мэлори не ответила, молча
объехала вокруг мрачного памятника — некто грозный, вроде солдата с ружьем.
Свернула на Седьмое шоссе.
— Ты что? — Я тронул ее щеку.
Она зло помотала головой. Резко
добавила газ. Прикусив губу, подалась вперед, словно шла на таран. Я пожал
плечами, отвернулся. За окном неслась чернота, иногда вдали светились окна
одиноких ферм. Редкие огни по холмам вполне могли сойти за звезды, а звезд
высыпало какое-то угрожающее количество.
— Я просто не понимаю! — тихо
проговорила Мэлори. — Как?
— Что как?
— Этот подонок
заставлял ее трахаться с шоферьем. За деньги. А эта дурочка говорит: мне не
трудно, от меня ж не убудет, если я у кого-то отсосу.
Я хмыкнул.
— Слушай! — Она резко повернулась
ко мне. — Не пытайся казаться циничней, чем ты есть на самом деле!
— На дорогу смотри, — дружелюбно
посоветовал я.
— Ты живешь в своей маленькой
вселенной, пишешь свои идиотские сценарии из
вымышленной жизни придуманных людей, которые даже и на людей не похожи — куклы
на нитках!
— Откуда ты знаешь? — Я
засмеялся. — Ты ж не видела ни одной программы.
— Пыталась! Как он там — «Кулак и
камень»? Это ж…
— Эти идиоты все
перелопатили, — перебил я. — От моего сценария там вообще ничего не осталось!
— А «Корабль обреченных»? Вот,
блядь, шедевр!
— Как будто ты смотрела!
— Да от одной рекламы плакать
хочется! Стыд!
— Так я и не говорю, что это
«Гамлет». За этот стыд, кстати, хорошие деньги платят. — Я хлопнул рукой по
кожаному подлокотнику. — Очень хорошие. Получше, чем
за твое адвокатство. Или как это там называется.
Вот этого говорить
точно не стоило. Мэлори с минуту молчала, мрачно глядя вперед.
— Что ты знаешь обо мне? — тихо
проговорила она. — О моей работе? Мне приходится защищать вот такую Тиффани,
которая оставила ребенка в машине, а ребенок задохнулся. Или студентов,
изнасиловавших стриптизершу. Или идиота, искромсавшего бритвой свою невесту. Из
ревности.
Я молчал, о ее работе у меня
действительно представление было весьма расплывчатое.
— И кровь там настоящая. Не
томатный сок — как у тебя. И трупы тоже. Мертвецы. Они не встанут и не пойдут в
гримерку после конца съемки. Их сожгут или закопают. На самом деле. А виновные
отправятся в тюрьму. Тоже настоящую. Где их будут насиловать
и бить, пока не выбьют остатки человеческого. А потом они снова выйдут на
свободу…
Мэлори прерывисто вдохнула. У нее
тряслись губы. Сейчас начнутся слезы, подумал я.
— Я слабая. И злая… И я устала защищать подонков. Я была лучшей в выпуске…
Гарвард, это тебе не юрфак в Аризоне! — Она шмыгнула, махнула рукой. — И что
толку? В чем моя главная задача — скостить срок очередному ублюдку.
Чтобы он побыстрее вышел и снова мог спокойно убивать,
насиловать, грабить.
Я мочал.
— Больше не могу, — устало
выдохнула она. — И не хочу.
Она замолчала. Я не знал, что
сказать, накрыл ладонью ее руку, она сжимала рычаг передач. Дорога резво
покатила под уклон, потом круто пошла вверх. Мы въезжали в горы.
— Дальний свет включи, — сказал
я. Или подумал, что сказал.
В этот момент прямо перед нами
появился олень. Дымчатый от света фар, словно голограмма, он буквально материализовался
из темноты. Мэлори ударила по тормозам, машина по инерции пошла юзом. Олень
одним грациозным движением прыгнул вбок и исчез. В этот момент я услышал глухой
удар.
Мы выскочили из машины. На
асфальте лежал олененок. Задняя нога его конвульсивно дергалась.
— Господи! — Мэлори упала на
колени, стала гладить его голову. — Ну что ты стоишь?! Его надо спасать! Тут же
есть ветеринары, больницы!
Я безвольно достал телефон,
разглядывая белые пятна на боку олененка. Он дышал часто-часто, нога продолжала
дергаться.
— Нет сигнала…
— Что? — крикнула Мэлори.
— Тут сигнала нет. Горы…
— Черт! — заорала она. — Поехали!
По дороге найдем какую-нибудь деревню… Или ферму. Они
ж должны знать… Фермеры. Помоги, возьми его сзади.
В горах не было никакого жилья. Когда
мы спустились в долину, олененок уже умер. Мэлори сидела сзади, гладила его по
голове и тихо плакала. Изредка всхлипывала, судорожно, словно захлебываясь.
— Мэл… — негромко позвал я. — Что
с ним теперь делать?
Она подняла мокрые красные глаза.
— Не знаю… Не
можем же мы взять и выбросить его на обочину…
Я промолчал.
6
Чуть не пропустил наш поворот.
Тупо пялился в убегающий асфальт, поглядывал в
зеркало. Мэлори притихла, лицо ее словно уменьшилось, на скулах проступили
веснушки. Она продолжала гладить мертвую голову, глаз олененка удивленно
разглядывал меня.
Я уже видел эти грустные оленьи
глаза, но где, когда — похоже в какой-то другой жизни.
Никак это не могло быть сегодня утром в той лачуге женщины-пирата по имени
Джулия, рассказавшей мне про скотобойню. И продавшей мне дюжину яиц плюс ржавый
«ремингтон» с двумя коробками патронов.
К запаху дорогой автомобильной
кожи примешивался дикий звериный дух. Я вытер лицо рукой, от ладони тоже пахло
оленем.
Слишком уж похоже на одну из моих
неказистых историй, быстренько обструганных для телевидения. Где случайный намек
в прологе, описав плавную орбиту, непременно угодит точно в лунку к финалу. И
замкнет круг. Вот и сейчас мы замкнули этот круг, впрочем, между теми оленями
на стене у старухи и этим олененком на коленях моей заплаканной, растрепанной и
невыносимо прекрасной жены могла уместиться целая вселенная.
Притормозив, я свернул на нашу
дорогу, щебенка захрустела под резиной. Я катил вниз на нейтралке, петляя,
словно участвуя в каком-то нехитром слаломе. Фары выхватывали из темноты
мрачные стволы сосен и цепкие лапы елей. За ними чернела бездонная ночь.
Подъехал к сараю. Не выключая
фар, выбрался из машины. Река шумела, от воды тянуло холодной сыростью. Свет
добивал до того берега, тускло освещал хилые березы, их стволы казались потеками
меловой краски на глухой черной стене.
Я взял мертвого зверя на руки,
осторожно опустил в траву. Он был мягким и еще теплым. Мэлори вышла, присела на
корточки. Ее знобило.
— Надень что-нибудь, — сказал я.
Она помотала головой. Так и
осталась сидеть, обхватив голые колени руками.
Ржавый засов на сарае заело, я пнул дверь, задвижка подалась. Петли провисли, низ двери
цеплялся за траву. Зашел, в щели пробивался жидкий свет, почти на ощупь нашел в
углу лопату.
— Здесь? — спросил я Мэлори.
Она сидела и молчала, даже не
пошевелилась.
Я сделал шаг в сторону, вонзил
лопату в землю. Поддел дерн. Запахло травой — сочной, майской, словно кто-то постриг
газон.
Я поддевал и срезал дерн, отбрасывал
зеленые пласты в сторону. В ярком свете фар каждая травинка мокро блестела,
иногда на черной изнанке извивался рубиновый червь. Червей было много.
Очистив от травы метровый
квадрат, начал копать. Лопата легко входила в грунт, иногда лезвие звонко натыкалось
на мелкий камень. Попался корень, хилый, толщиной с палец, я легко перерубил
его. Сначала я откидывал землю, потом начал складывать ее аккуратным холмом.
Постепенно вошел в азарт. Время исчезло, пропали мысли, остался ритм.
Мэлори что-то сказала, я не
расслышал, переспросил.
— Его надо завернуть, — повторила
она. — Нельзя же так, без ничего… В землю.
Она встала, медленно пошла в
сторону дома. Я проводил ее взглядом, вытер лицо рукавом. На зубах хрустела
земля, я сплюнул. Во рту пересохло, страшно хотелось пить.
Яма уже была мне по пояс, я прислонился
к земляной стенке. Ладони горели, наверное, все в мозолях. Икры ныли, колени
сами подогнулись, я устало сполз на дно. Спина и колени удобно уперлись в
холодную землю, словно именно этот размер и планировался.
Плеск реки сразу затих, будто
кто-то убавил звук. Тут было сыро и темно — как и полагается в могиле. Я задрал
голову. Фары серебрили край ямы, любопытная мошка
влетев в их свет, вдруг вспыхнула крошечной сильфидой. Сделав кокетливую петлю,
исчезла. Надо мной нависло небо, глубокое, бархатное, усыпанное звездной пылью.
В жизни не видел столько звезд.
Хлопнула дверь веранды. Возвращалась
Мэлори. Встать сил не было. Опираясь на лопату, выпрямился. Фары светили в
лицо, слепили. Мэлори подошла к яме, бросила на траву какую-то тряпку. Это был
плед, который мы привезли из Эдинбурга. Я хотел сказать ей об этом, но зачем? Я
поднял лопату, швырнул ее рядом с пледом. Ноги вязли, к подошвам налипла земля,
я подтянулся, закинул колено.
Мэлори вскрикнула.
— Что там? — спросил я, вылезая
из ямы.
— Ничего, — ответил мужской
голос. — Гости… — он засмеялся. — Вам там плохо видно из-за фар, я объясню — у
меня в руке бритва, она как раз у горла вашей жены. Поэтому ведите себя
прилежно. Договорились?
Я стоял на карачках
на краю ямы. Мне действительно был виден лишь силуэт, но я узнал приятеля нашей
Тиффани. Одной рукой он держал Мэлори за волосы, другая была
у ее шеи.
— Вот решил не откладывать и
повидаться с вами сразу. — Он говорил насмешливо, без угрозы. Почти добродушно.
От этого становилось только жутче.
Я приподнялся, встал на ноги. Он
дернул Мэлори за волосы, она закричала.
— Назад! — приказал он. — Мы ж
договорились.
Я опустился на колени. Накатила
тошнотворная слабость, мне казалось, меня сейчас вырвет.
— Что тебе нужно? — сипло спросил я.
— Справедливости, пожалуй. — Он
подтолкнул Мэлори в спину, вместе они сделали пару шагов ко мне. — Река шумит.
Плохо вас слышно.
Теперь я увидел лезвие.
— Дело в том, что такие, как вы,
хуже легавых. Те выполняют свою работу, что они там на самом деле думают, никто
не знает, да и неинтересно это никому. Вы же действительно считаете себя
хозяевами жизни. Высшей кастой. Избранными.
— Послушай… — Я никак не мог
вспомнить его имя, что-то короткое — Чат, Трак, Джаг, — одно из этих быдляцких
имен. — Послушай, мы подвезли твою подругу. Она попросила — мы подвезли. Я не
понимаю, что в этом…
— Он не понимает! — перебил меня
парень. — Не понимает…
Стив? Шак? Вспомнить его дурацкое имя стало навязчивой идеей. Он плашмя прижимал
бритву к горлу Мэлори, из-под узкого лезвия вниз по шее стекала тонкая нитка
крови.
— Послушай, убери нож. — Я старался
говорить спокойно. — Мы пойдем в дом, я дам тебе денег…
Парень засмеялся.
— Как все-таки вы предсказуемы! Вы
— банкиры, воротилы-заправилы. Ведь вы все уверены, что достаточно достать из
бумажника пару сотен или пару тысяч и проблемы тут же исчезнут. Любые проблемы!
Снова защебечут птички, взойдет солнце, и расцветут розы.
Скип! Точно! Я
наконец вспомнил его имя.
— Послушай, Скип…
— О! — удивился парень. — Не так
все безнадежно, оказывается! Вы меня радуете. При взаимопонимании наше
маленькое приключение станет гораздо увлекательней. Для всех участников.
Я скосил глаза на лопату, она
лежала совсем рядом. Скип заметил мой взгляд.
— Ну вот, стоило мне похвалить
вас… — с шутовским трагизмом сказал он. — Похоже, вы неисправимы. Что ранит
меня до глубины души. Однако я хронический гуманист и все-таки попытаюсь вам
втолковать некоторые истины относительно любви к
ближнему.
Он быстро огляделся вокруг.
— Так! План будет такой. — Он
подтолкнул Мэлори к сараю. — Сперва я проведу
индивидуальное занятие с вами, мистер. Тет-а-тет. Выясним некоторые чисто
мужские моменты, сверим наши моральные компасы…
— Кончай паясничать! — заорал я.
— Какая на хер мораль! Ты малолетку продавал мужикам!
Ты сутенер, ты…
— Тихо-тихо-тихо! — перебил он
меня. — Кричать не надо. Пока не надо. Еще рано кричать. С сожалением хочу
отметить, что вы опять берете на себя слишком много. Какое моральное или
юридическое право вы имеете вмешиваться и осуждать мою личную жизнь? Вы
бесцеремонно вторгаетесь в интимную сферу, навешиваете обидные, даже
оскорбительные ярлыки. Мои отношения с той зассыхой не должны вас касаться. Я
же не интересуюсь подробностями вашей сексуальной жизни, не сую нос в вашу
спальню, не расспрашиваю вашу милую жену об ее отношении к анальному или
оральному сексу.
Он потянул Мэлори за волосы,
засмеялся.
— Впрочем, она сама мне об этом
расскажет. Тешу себя такой надеждой. Но сперва — мужской
разговор о дружбе и любви.
Скип резко развернул Мелори и
втолкнул ее в сарай. Она запнулась и упала. Он быстро захлопнул дверь, воткнул
железный засов. Я думал, что успею схватить лопату, Скип оказался быстрее. Удар
башмаком пришелся в подбородок, ослепительный фейерверк взорвался в голове, на
секунду я потерял сознание. Потом прямо перед собой увидел тупорылые ботинки,
за ними мертвого оленя. Во рту было горячо и солоно.
— Я думал, мы договорились… — с
сожалением сказал Скип.
Он сложил бритву, сунул в задний
карман. Достал сигареты, закурил. Кое-как я поднялся на четвереньки. Хотел
сплюнуть, в траву потекла тягучая красная гадость. Язык распух, кажется, я
прокусил его насквозь.
— Кстати, насчет твоей лярвы… — Он сплюнул табачную крошку. — Она ничего. Ей
сколько, лет тридцать пять? Вполне ничего… Ты мне скажи, она м…ду
не бреет? Хорошо бы нет, ненавижу этих лысых. Как коленка с дыркой.
Он засмеялся, глубоко затянулся.
— Слушай… — Мой язык еле
ворочался. — Слушай, Скип. Я тебе отдам машину… Уезжай?
Он выпустил дым аккуратным
кольцом. Кольцо росло и плыло ко мне.
— Вот ты, ты ведь какой-нибудь
адвокат или банкир, да? Учился в Джорджтауне или Кембридже. Ты считаешь меня
грязью, недоумком, так? И ты предлагаешь мне совершить
такую дурь — взять твою тачку и спокойно уехать.
— И деньги…
— И деньги! Во как! — Он хлопнул
ругой по колену. Обе его руки были покрыты татуировкой. Из-под ворота майки на
шею вылезали готические буквы какого-то слова. — Я уеду, дурачок-простофиля,
да? А ты тут же позвонишь легавым
— Не позвоню.
Он присел перед трупом оленя и,
смяв, воткнул ему в голову окурок.
— Смешно. Вроде взрослый мужик, а
предлагаешь глупости. Ведь я и так возьму твою тачку.
Я бросился на него. Он увернулся,
мой кулак лишь скользнул по его плечу. Он пружинисто вскочил, мне удалось
ухватить его за ногу и повалить. Я пытался пальцами добраться до его горла, до
лица, до глаз. Я знал, что это единственный шанс. Зубами я вцепился в
татуированную руку, хрипя, грыз его предплечье.
Мы катались по траве. От него
разило кислым потом, он колотил меня по ребрам, казалось, мои потроха
превратились в фарш. Он был моложе и умел драться, я последний раз дрался
пятнадцать лет назад. Мне тогда здорово досталось.
Ему удалось вырваться, я
распрямился, и в этот момент он коротким, хлестким ударом вломил мне в скулу. Я
свалился на бок — небо, звезды, призрачные деревья, огни фар медленно поплыли
куда-то. Я хотел поджать ноги, закрыть живот и грудь. Сил не было.
— Ну ты,
сука… — Скип разглядывал укус, по руке, путаясь в синих узорах, текла кровь.
Он, тяжело дыша, достал бритву. Я
привстал на локте, лопата лежала совсем рядом. Скип подошел и ногой отбросил ее
в темноту. Я не мог отвести глаз от узкого злого лезвия.
— Слушай внимательно. — Он
приблизил лезвие к моему лицу. — Слушай! Сначала я изуродую тебя, отрежу уши,
нос. Потом подрежу твои сухожилия. Потом вытащу рыжую
и тут же, на твоих глазах…
Я плюнул ему в лицо. Не попал,
плевок угодил на майку. Скип выругался и полоснул меня
лезвием по щеке — я даже не ощутил боли, только что-то горячее потекло вниз.
Его лицо было совсем рядом, я прочел слово на его шее — «боль» было выколото
там. Он ощерился, показав мелкие зубы.
На меня снова накатила слабость,
стало все равно. Безразлично, что случится со мной, вот только Мэлори…
Мэлори беззвучно появилась за его
спиной. С «ремингтоном». Я пытался вспомнить заряжен ли дробовик.
— Встать! — негромко сказала она.
Скип обернулся, медленно
привстал.
— Вот так сюрприз! Чудеса. — Он
даже не испугался, посмотрел на закрытую дверь сарая. — И ружье! Хотя да, вы ж
охотники!
Он пнул
труп оленя. Повернулся к Мэлори, ствол «ремингтона» смотрел ему в живот. Он
сделал шаг.
— Убить человека не так просто. Как
вам может показаться после просмотра кинофильма. Этому надо учиться — убивать.
А вы ведь учились другому. Немецкой философии,
античной литературе, ведь так?
Скип переминался с ноги на ногу, он
почти незаметно приближался к Мэлори.
— И дело тут не только в умении
стрелять, нажать курок каждый может. Нет, все дело в силе воли. А еще моральный
аспект. С этим тоже надо считаться. Убийство! Это ж смертный грех, не каждому
под силу с такой тяжестью жить.
Он был уже совсем рядом с Мэлори.
Я хотел крикнуть ей, но был просто парализован.
— Готовы ли вы взвалить на себя
такой крест? — Он усмехнулся. — Ведь с этим придется жить до конца жизни, до
последнего вздоха. Я буду являться вам в страшных снах. Окровавленный,
с кишками, свисающими до пола. С синим лицом буду ждать вас за каждым темным
углом, в каждой подворотне, в каждом плохо освещенном гараже. Я буду там! Буду
там до последнего вздоха, вашего вздоха! Готовы ли вы к таким визитам? Справится
ли душа ваша?
— Справится, — ответила Мэлори и
нажала на курок.
Грохнул выстрел, Скипа отбросило.
Он упал на спину, вместо майки на животе было темное месиво. Он захрипел, скрючил пальцы, впился в траву. Потом вытянулся, словно
старался носками ботинок достать до чего-то и затих. Где-то за сопкой
откликнулось эхо, через минуту еще, раскатистей и громче. С севера шла гроза.
Мэлори уронила дробовик, закрыла
лицо руками. Она не плакала, просто стояла с закрытым лицом. Я добрел до нее,
прижал к себе.
— Он бы вернулся… — тихо сказала
она. — Он бы…
— Не надо. Я знаю, знаю.
Я поднял «ремингтон», бросил его
в яму. Нашел лопату, воткнул в кучу рыхлой земли. Снова ударил гром, теперь уже
совсем рядом. Гроза приближалась, верхушки деревьев вдруг зашумели, налетел
шквал ветра, тугой и теплый. Глаза засыпало песком. Совсем рядом хрястнул гром,
мощно и отчаянно, грохнул с таким раскатом, словно сломалось что-то в небе. Что-то
очень важное. Я поднял лицо, звезд не было. Тяжелая капля упала мне на щеку.
— Надо мотор завести. Батареи
садятся, — сказал я неизвестно кому и пошел к машине.
Вирджиния,
2013