Эссе. Перевод с украинского Эдуарда Хвиловского
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2012
Василь Махно
ГОЛОВА СЛОНА
Индия похожа на голову слона, который углубляется в Индийский океан и полощет свой хобот в его зеленовато-грязных волнах.
Керала ― это игла пальмы на хоботе, погруженном в воды Индийского океана.
Индия ― это священные коровы, миллионные города, слащавые мелодии индийских кинофильмов, перекрестки народов и племен, религий и верований.
Керала ― это застывшая маска театра танца катакали.
Индия ― это темно-желтая глина ежедневных забот и женщины с полными воды кувшинами на головах.
Керала ― это алфавит малаямского языка, закрученный, как слоновьи хоботы или хвосты тигров.
Лучшего маршрута, для поездки на литературный фестиваль в Индию, чем через Лондон с двенадцатичасовым ожиданием рейса на Мумбаи, придумать было невозможно.
Во-первых, это ожидание оказалось не утомительным, как это обычно бывает, ибо, обменяв доллары на фунты (а обменный курс меня несколько расстроил) и, купив в оба конца билеты Хитроу ― Лондон ― Хитроу, я подался на Пикадилли. Во вторых, меня встретила вовсе не лондонская погода ― ясный безоблачный день, который, надо сказать, в полдень сменился затянутой тучами сыростью, но без дождя. В-третьих, попросту убивая время и бесцельно бродя лондонскими улицами без карты, я наткнулся на дом Редьярда Киплинга и именно это воспринял как добрую примету перед полетом в Индию.
Известно, что автор истории о Маугли значительную часть жизни прожил в Индии.
Королевский двор как раз принимал короля Саудовской Аравии, рынок лихорадило ценами на нефть, а доллар колыхался на мировых биржах, словно поплавок одинокого рыбака на Темзе. Лондонские денди и лондонские такси поблескивали полированной чернотой: первые ― обуви, вторые ― кабин; полисмены верхом на резвых конях невозмутимо патрулировали свой участок перед Вестминстерским дворцом.
Купив несколько сувениров, на которые падки невзыскательные туристы, ― а продавцы этого товара преимущественно пакистанцы или индусы ― я, наконец, уселся на лондонской улице за столиком случайного ресторана, разглядывая Лондон, точнее улицу и автобусную остановку, на которой время от времени собирались пассажиры в ожидании красного двухэтажного автобуса.
В очереди на регистрацию рейса Лондон ― Мумбаи я стоял с индусами, которые вылетали из Англии в Индию: то ли возвращаясь после временного пребывания за границей, то ли просто направляясь в страну, где родились.
Очередь медленно двигалась.
Багаж, который пассажиры двигали впереди себя, свидетельствовал о том, что нагрузились они ощутимо, а времени до отлета оставалось все меньше и меньше. О том, что было в их заклеенных клейкой лентой огромных картонных коробках, можно было только догадываться. Почему-то мне вспомнились девяностые годы, когда массы людей с Украины двинули в Польшу со всякой всячиной, упакованной в мешки и клеенчатые сумки с шотландским узором.
Индийская эмиграция в Англию, безусловно, начинается с тех времен, когда Индия была английской колонией, и, соответственно, индийская диаспора ― явление долгосрочное и многогранное. Скажем, в Америке почти все нью-йоркские таксисты ― выходцы из Индии, Бангладеш или Пакистана, сменившие доминировавших здесь в восьмидесятых годах русских. Уличные продавцы бутербродов с сосисками, свежих овощей по всему Манхэттену ― тоже они. Практически все автозаправки в штате Нью-Джерси обслуживают индусы.
Возможно, не случайно понятие культурных границ так важно для современной Индии и ее писателей, ибо сама Индия ― это сплошное пограничье культур, религий, рас, клубок противоречий, некий дивный эксперимент нашей цивилизации. Не потому ли одна из самых успешных американских писательниц Джумпа Лагири в своем романе “Тезка” предлагает читателю пограничье, в котором сосуществуют и конфликтуют Индия и Америка. Это не только социальный фон повествования об индийской семье, которая поселилась в США. Возможно, это история о сложном переходе человека из одной модели цивилизации в другую, постоянное балансирование между Востоком и Западом. Вопрос о преимуществах ― не стоит, ответ относительно смысла ― бессмыслен. Главный персонаж Гоголь (Ник), которого отец назвал так в честь своего любимого писателя Николая Васильевича Гоголя, родился уже в Америке и, само собой, как и всякий подросток, относится с иронией к стране своих родителей, которые однозначно сохраняют в быту традиции и язык. Нику немало достается от своего вычурного имени, а также от того, что он ощущает культурный конфликт как рожденный вне Индии представитель первого поколения семьи. Лишь после смерти отца Ник начинает по-иному осмысливать себя, свое происхождение, отношение к Индии и переживает свое перерождение. Словом, если бы изменить имена и биографии, это была бы целиком украинская история с сотнями тысяч модификаций послевоенной и новых волн эмиграции, конфликтом отцов и детей в экстремальных условиях новой реальности, выбором и проблемой выживания в жерновах Америки, которые перемалывают культуры слабые, и национальную, и культурную приверженность. Не случайно эта история побудила Миру Ноир экранизировать роман, и фильм, как и роман, стал успешным проектом.
До посещения Индии можно пользоваться своим мифом о ней. У кого-то это кришнаиты, металлический перезвон их медных тарелочек и вечная песня, которая вплетается в сандалии, сари и улицы, которыми они ходят, ― однако это лишь одна из религий, представленных в Индии. Еще для кого-то это погружение в старинные индийские тексты о мире и его начале. Для кого-то ― это санскрит, для кого-то ― Аруднати Рой или Джумпа Лахири, то есть новая индийская проза на английском языке, получившая международное признание. Одни видят в Индии и ее реалиях сохранение самодостаточности и самобытности в условиях глобализации, некое особое индийское сопротивление, другие ― пульсирующий свет, в котором хаос обладает особой, неподвластной чужестранцу гармонией.
После посещения Индии магический круг мифа изменяется, поскольку то, что удается постичь за несколько дней пребывания в этой стране, сперва мигает в сознании, словно движение на улицах какого-нибудь индийского города или местечка. Постепенно начинаешь понимать, что твое приключение ― это почти нереальный переход из одной системы цивилизации в другую. И уже не удивляешься святым коровам, которые спокойно опорожняют свои кишечники на улицах, тем самым добавляя к общему запаху свой как весьма необходимый элемент этого пейзажа. Или скрючившихся прокаженных, которые сидят посреди улиц в одинаковых позах, словно перегнившие овощи на лотке местного продавца, также воспринимаешь как необходимость или обязательное добавление к тому же пейзажу. А может, харкающий кровью старец и никогда никем не убираемая улица, пропитанная дождями, мочой, машинным маслом, гниющими овощами, тоже свидетельствуют о древней культуре и утонченном мастерстве медитации или изысканной философии реинкарнации? Безусловно, главное в том, как на все смотреть: мне почему-то кажется, что западные ценности и жизненные стандарты в Индии очень видоизменены. Хотя какая-то часть индусов вполне охотно принимает западные стандарты, технические достижения, правила гигиены. Даже теперешний президент Индии при посещении Кералы вынуждена была подгибать свое сари и входить в волны Индийского океана вместе с охраной, чтобы показать всем, что купаться там безопасно. В своем выступлении она постоянно напоминала о чистой воде и гигиене. Безусловно, Индия ― это другая земля, которую мы хотим сберечь как экзотику, подогнав увиденное под свои стандарты и стереотипы.
Открытие Индии происходило несколько раз: начиная не только от средневекового путешественника Васко да Гамы, но и значительно раньше, когда корабли израильского царя Соломона возили пряности с керальского берега, а арабские торговцы с давних пор торговали с индусами. При этом для западного мира индийское присутствие в философии и литературе начинается только с периодом колонизации этих земель, которую проводила Англия. Заинтересованность поэзией Рабиндраната Тагора и присуждение ему в 1913 году Нобелевской премии стало чуть ли не наибольшим прорывом индийской литературы в западный мир. В 1960-е годы буддизм как религия и философия благодаря “Биттлз”, Аллену Гинзбергу и сотням тысяч хиппи, превратившись в моду, распространился на Западе во время последовавшего за Второй мировой войной кризиса ценностей западного общества, то есть стал альтернативой и протестом, что дало возможность многим проповедникам индуизма основать на Западе свои финансово весьма успешные центры медитации.
А возможна ли индийская музыка без Рави Шанкара?
Индия ― это цвета сари, которые покрывают грациозные женские тела; индийские глаза ― это глаза цвета кокосовой кожуры, покрытые жирной глиной и омытые коричневой водой вольно текущей реки; белые, словно выточенные из слоновой кости, зубы, упрятанные в мякоть улыбок; это язык движений бровей, темных губ; смуглых тонких рук, украшенных золотыми браслетами; шей, украшенных золотыми ожерельями; проколотых ноздрей; лбов с красными метками третьего глаза. Эта особый индийский тип, который обычно блекнет в заправленных в джинсы футболках где-то на улицах Лондона или Нью-Йорка, но здесь, в Индии, расцветает тем цветом, который буйствует после окончания муссонных дождей.
Каждый день в пять утра меня будил голос муллы на расположенной невдалеке от гостиницы мечети. Потом надвигались тучи, и до обеда лил дождь, птицы кружили над пальмами и позеленелыми от дождей домами, серая штукатурка которых являла себя черными лишаями пятен. Около шести появлялись звуки автомобилей и их клаксонов, с каждым часом они усиливались, и до обеда хаотическое движение авто, мотоциклов и рикш вместе со звуковым сопровождением от уличного люда исполняли свою симфонию вплоть до поздней ночи.
Индия ― это бог в мелочах, именно это определение мне хотелось повторять за Арундати Рой, индийской писательницей, которая в своем известном романе “Бог в мелочах” описала историю жизни одной керальской семьи. В южный штат Керала я и получил приглашение на литературный фестиваль.
На всех туристических сайтах, рекламирующих путешествия в этот штат и привлекающих туда туристов, открытая Васко да Гамой Керала подана как бесконечное средоточие пляжей, пальм, масок местного театра и боевых искусств. Тем не менее никто не сообщает будущим исследователям экзотики о своеобразных запахах этой страны, весьма экзотических для европейца или американца, и именно они стали началом моего пути познания Индии. Я познавал ее сперва через запахи, потом ― через визуальные контрасты дорог, улиц, потоков автомобилей, а еще ― через тона и полутона неба, морской воды, грунта, песка, пальмовых садов и только потом через людей, которые белозубо улыбаются вам.
Я читал роман Арундати Рой, забыв обо всех рекламах туристических фирм, которые почему-то всегда многое преувеличивают. В этом романе переплетены сюжетные линии ― история семьи главной героини Рахель и общественных движений в этом штате в 60-е годы, когда к власти пришли индийские коммунисты, которые весьма симпатизировали китайскому маоизму. Но даже не это и, скорее всего, совсем не это является наиболее значимым элементом прозы Аруданти Рой, ибо основной фон развития общественных событий привязывает повествование к определенному времени, а история семьи владельцев небольшого завода по переработке фруктов и овощей в сладости и соления смотрится подлинно фамильной. В этом же контексте находится и пронзительное чувство существования человека, своеобразная индийская экзистенция, которую невозможно транспонировать и которая делает роман Арундати Рой подлинным романом. Не менее важным мотивом о жизни в романе проводится линия смерти как неотъемлемой ее части. Этот мотив жизнесмерти пронизывает все повествование. А еще мотив любви со всеми свойственными этому чувству атрибутами, без лишнего стыда или жеманности, но и без преувеличений. В этом романе летают птицы, которые питаются переспелыми плодами манго, идут затяжные муссонные дожди, жизнь чередуется со смертью, любовь с ненавистью, компартия Индии с Индийским национальным конгрессом, Индия ― с Америкой.
Первой остановкой в Индии был Ахмадабад.
Большинство пассажиров вышли в аэропорту этого города, оставив в самолете помятые газеты, обертки от чипсов, орешков и шоколада.
После этого появились индийские пограничники и представители таможни, потом вошли молодые парни-уборщики. Первым впечатлением был запах, который они привнесли с собой. Очень медленно они занялись уборкой. Мне показалось, что их больше интересует, не осталось ли чего от вышедших пассажиров.
Из самолета, когда он шел на посадку над Мумбаи, я разглядел множество разнообразных построек, которые примыкали к какому-то пригорку, примитивные, прилепленные одна к другой времянки из досок, картона, фанеры и бумаги.
Пройдя таможенный досмотр и получив багаж, довелось пройти частью улицы до другого терминала. Группки людей облепили металлические загородки, тут же стоят такси, перед входом в терминал ― военные или полиция, которых пока еще не различаю, два офицера и солдат с автоматом попросили предъявить билет и после того, как я его им показал, впустили в зал. На улице жара и высокая влажность. В зале ожидания работают кондиционеры, но запах в помещении вызывает у меня отторжение. Найдя свободное место, я сажусь в ожидании своего рейса, который вылетает после шести вечера. Звоню жене в Нью-Йорк, и мы несколько минут обмениваемся новостями.
Внимание привлекли группы молодых индусов, которые тщательно заполняли декларации. Таких групп становится все больше, молодые ребята выстраиваются в очереди на рейсы в Дубай, Арабские Эмираты или Саудовскую Аравию и исчезают за дверьми с надписью “Отправление”. Ожидают еще несколько арабских семейств: мужчины в белом, женщины в черном с полностью закрытыми лицами, у кого-то виднеются только очки, а из-под черных балахонов пробивается синий цвет джинсов как протест против черного цвета таинственности. У арабов много багажа. Они шумят. Шумно и вокруг них. Кто-то что-то забыл. Кто-то что-то не расслышал.
В Каликат, город, где проводится литературный фестиваль, я прилетел ночью, однако на аэродроме стоял неведомый мне малаяли и держал табличку с надписью на английском языке “Василь Махно”. За границей аэропорта начинается настоящая Индия: Индия без посредников, кондиционеров, таможенных деклараций и полиции в форме цвета жирной глины. Тепло. Перед выходом из здания аэропорта толпа. Тех, кто встречает, больше, чем пассажиров. Похоже, аэропорт ― это небольшой аттракцион, запасной выход в другой мир, коридор между средневековьем и современностью.
Такси и рикши ждут потенциальных клиентов. Нас подбирает машина неизвестной мне модели. По пути полумрак сопровождает нас до самого города. Попадаются автомобили и мотоциклисты. По краям ― ночные магазинчики с продавцами-хозяевами, продающими свой товар. В свет фар нашей машины то и дело попадают неизвестно куда идущие мужчины и подростки.
Приехали в гостиницу. Номер выглядит на первый взгляд неплохо, но меня постоянно преследует запах кокосового масла и пряностей. Меньше чем через час пришел Тахом Раджеван, малаямский поэт и организатор фестиваля, принес программку и сказал, что завтра эту программку отпечатают на английском языке. Поговорили о том, о сем, и я заверил его, что все прекрасно.
Проснулся где-то в четыре утра, с того часа и не спится. Из окон отеля виден пальмовый сад, какие-то здания, небо затянуто дождевыми облаками, около семи пошел дождь. Ночью кричат какие-то птицы, в шесть начали сигналить автомобили и мотоциклы. Вот и начался керальский день. Сегодня официальное открытие и первые чтения.
Телевидение сообщает о кризисе на биржах, увязанном с ценами на нефть, которая подскочила до максимального уровня в 96 баксов за баррель.
2 ноября 2007 г.
Перед открытием фестиваля снова пошел сильный дождь.
Нас, участников, привезли туда, где будут проходить чтения. Как выяснилось, это большой шатер, внутри которого установлено несколько больших вентиляторов, которые все равно от жары не спасают. Перед входом в павильоны Международной книжной ярмарки, в рамках которой и проводится Международный литературный фестиваль, нас встречают местной музыкой: несколько труб в виде спортивных луков и бубны мридангам. Мелодия настолько специфическая, что трудно уловить ее структуру. Коричневые торсы мелодий, словно греческие колоннады, образуют живой коридор из звуковых тел.
Все началось выступлением местной элиты, которая сидела в национальных костюмах и сандалиях. Длинные речи, много фотографов и кинокамер, представителей газет и телеканалов.
Объявили начало поэтических чтений.
Перед тем я увидел специально изданную к событию антологию участников фестиваля, в которой поместили, помимо прочего, несколько моих стихотворения в переводе на малаямский. Мое выступление было первым. Прочитав по-украински “Нитку” и еще несколько стихотворений в переводе на английский и, сорвав аплодисменты и белозубые улыбки, я заметил, что слушать наши стихи пришли исключительно мужчины. Не обошлось и без курьеза. После чтения той же “Нитки” малаямский коллега, возможно, что-то напутал и прочитал по-малаямски “Гертруду Стайн”. Но все равно аплодисменты были, а после чтения подходили присутствующие и расспрашивали про Гертруду, Америку, Украину.
Город Каликат ― это прежде всего уличное движение, которое описать просто невозможно, поскольку никаких правил дорожного движения, по-моему, у индусов не существует. Единственное, чего они придерживаются, ― это правосторонняя езда. Рикша, которым я неоднократно пользовался как самым удобным и, в конце концов, недорогим видом транспорта, ездил между мотоциклами, автомобилями, автобусами и пешеходами, как ненормальный. Это тоже было поэзией. Какое же нужно иметь чувство дистанции и скорости, чтобы в этих потоках прошмыгивать без проблем.
Вечером польский поэт Тадеуш Домровский вместе с индийской поэтессой Наврикат Соди из Дели пришли ко мне в номер, и мы пили пиво, которое они принесли, и говорили про Индию, цивилизацию, поэзию, фестиваль. Индийская поэтесса ― довольно современная девушка, курит, как впоследствии выяснилось, и легкие наркотики. Жила одно время в Лондоне и соглашается, что индийская литература преимущественно ностальгическая, мифологическая. Поведала, что в Индии начался экономический бум и все думают о деньгах и способах их приумножения.
И в самом деле, если окинуть взглядом улицы Каликата, то налицо контрасты, грязь и стихийные рынки, одинокие продавцы еды, которую здесь готовят на свежем воздухе, сапожники, которые сидят под наскоро построенной халабудой, дорогие арабские магазины, торгующие золотом и украшениями, исысканным текстилем, современной бытовой техникой, и интернет-кафе. Складывается впечатление, будто Средневековье не заканчивалось и каким-то чудесным способом соприкасается с современной жизнью.
А может, это современная жизнь посмела соприкоснуться со Средневековьем?
Ночной город и в самом деле лежит в темноте. Одинокие фонари освещают магазины, которые работают до полуночи и позже. Огромные рекламные щиты в свете юпитеров, с которых на этот хаос керальской жизни смотрят респектабельные красотки и самодовольные мужчины, рекламирующие то джинсы, то мобильные телефоны. И если говорить о буме, то явно наблюдается бум телефонизации.
3 ноября 2007 г.
Снова слегка дождило.
Один из местных жителей на мой вопрос, в чем причина, сезон дождей ведь закончился, ответил: потепление. Мы стояли с ним на первом этаже черного входа в гостиницу и смотрели на дождь. Это была боковая улица, и лишь одинокий мотоциклист изредка проезжал, огибая свежие лужи. На противоположной стороне улицы начинало оживать одноэтажное здание: открывались окна, дети заполняли классные комнаты ― это школа. В этом зеленом дожде она также выглядела зеленой.
Все индийские телеканалы передают и комментируют самую последнюю новость из Пакистана ― чрезвычайное положение, введенное президентом Мушаррафом, и аресты среди оппозиции.
Вместе с Тадеушом прошлись по городу.
Сперва на рикше доехали до предполагаемого центра, потом прошлись пешком по улице, которая служила рынком. Людей на улице полным-полно, но никто не толкается. Прошли мимо стихийного фруктового рынка ― подгнившие и потемневшие бананы, орехи в мешках, тщательно выложенные цитрусовые. Все что-то предлагают.
Увидел автобусную станцию и впервые перешел улицу. Движение здесь никак не регулируется, ибо нет ни светофоров, ни регулировщиков, и это стоило мне железной выдержки и сосредоточенности.
Вечером Тахом Раджеван пригласил меня на ужин в ресторан, который расположился во внутреннем дворике отеля. Перед ужином пришел мой переводчик, потом к нашему столику подсел тамильский поэт и кто-то еще из местных. Завязался разговор о моем стихотворении “Astor Place”, перевод которого был в антологии:
разрисовав уличный фонарь
полагает что этим спасет мир ―
что практически безумие ―
ибо:
напротив активисты компартии Америки
которые тоже считают что спасают мир ―
но спасая можно неплохо заработать
поэтому продают по доллару газеты
готовятся к революции ― ибо революцию 1917 года
выучили по книгам университетских профессоров
которые кое-что приврали
рослые анархисты с портретами Че Гевары на футболках ―
молодой Че дымит кубинской сигарой ―
очень анархично раздают листовки прохожим
как они говорят ― ласточки надежды ―
группка панков или каких-то металлистов
уселась возле передвижного памятника кубу
(не путать с кубизмом)
и ловят ритм легкой музыки
скрипки и саксофона
Керальцы усмотрели в этом стихотворении политический подтекст. Пришлось объяснять, что я имел в виду. Какой-то местный поэт начал убеждать меня, что поэзия и есть политика, другой шепнул мне, что у того, который меня убеждает, дома висит портрет Сталина.
Арундати Рой в одном из эпизодов описывает марш местных коммунистов. Один из героев романа, Велютта, который принадлежит к низшей касте, несет в голове колонны красное знамя с серпом и молотом. Индийские коммунисты, которые больше исповедовали маоизм, в 1960-е годы демократическим путем, то есть посредством выборов, пришли к власти в штате Керала. С тех пор они с переменным успехом им управляют. Включив один из местных телеканалов, я сперва не поверил в то, что увидел, и это не было экранизацией романа Рой: местный коммунистический лидер в национальном убранстве под красочными знаменами и зелеными пальмами перед десятками тысяч благодарных слушателей и сочувствующих изрекал, очевидно, важные истины. Потом кадр изменился ― многотысячная толпа уже приближалась к какой-то тумбе, украшенной сверху огромным красным флагом, а те, которые маячили за спиной главного товарища во время его речи, бросали цветы. Потом промелькнул портрет основателя и учителя всех керальских трудящихся товарища Намбурипада. Даже мне, значительную часть жизни прожившему в Советском Союзе, для кого красные знамена с серпами и молотами никакая не диковина, увиденное показалось ирреальным, смесью яви и сна. Но это также индийская экзотика, хотя и политическая.
Так получилось, что на аэродром, каждый на свой рейс, мы ехали вместе с поэтессой Ушей Акеллой, которая уже лет пятнадцать живет в США, но теперь на какое-то время вернулась в Хайдарабад и планирует прожить там не менее трех лет. Почему? Я не спрашивал.
Был восьмой час утра, и фестивальный джип приехал в нашу гостиницу, опоздав на каких-то 15-20 минут. Выглядел он вполне респектабельно в сравнении со встречными автобусами, окна которых были прикрыты только занавесками и мотоциклистами, время от времени попадавшимися на дороге. Наш водитель полностью осознавал свое преимущество в скорости, поэтому сразу сигналил, когда перед нами возникало какое-нибудь транспортное средство, и оно послушно принимало влево, давая нам возможность мчаться по шоссе.
Путь до аэропорта проходит сквозь пальмовые рощи, в которых проглядывают виллы, позеленевшие от чрезмерной влажности и воды. Между Каликатом и аэропортом въезжаем в какое-то селение: дети со школьными портфелями за плечами ждут своего автобуса, возле магазинов людно, на одном из перекрестков развевается красный флаг ― метка местных коммунистов.
Прислонившись к прохладному стеклу, я начал вспоминать Индию, еще даже не покинув ее, и, прикрыв от утомления глаза, пытался зафиксировать в памяти что-нибудь, что могло бы мне помочь ответить на простой вопрос: а что такое Индия? Однако ничего из этого не вышло. Тогда я снова раскрыл глаза и начал жадно всматриваться в керальские пейзажи, которые через несколько минут станут воспоминанием, одной цельной линией утреннего воздуха, зеленым пальмовым массивом, который плывет глиняной рекой почти без течения. Я всматривался в Индию, и веря, и не веря, что она вообще существует, что ее не выдумал ни Рабиндранат Тагор, ни Редьярд Киплинг, ни Арундати Рой, ни, тем более, я, имеющий на это меньше всего прав.
Перевод с украинского Эдуарда ХВИЛОВСКОГО