Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 2, 2012
Константин Михайлов
ДОМ АННЕНКОВОЙ
Петровка,
5 — таков был адрес замечательного дворянского особняка, в чьей истории
причудливым образом перемешались трагическое и смешное. На месте его почти
полвека был пустырь со сквером, а в 1990-е годы здесь построили очередной
бутик. Но в истории Москвы дом по праву остался.
Неожиданная
чистота линий
Архитектура здания,
построенного в 1776 году, сразу выдавала руку большого мастера. И.Э. Грабарь
был уверен, что проектировал этот дом В.И. Баженов. «Это типичный угловой
особняк, — писал Грабарь в 1951 году, — проектированный бесспорно Баженовым,
хотя и осуществленный не им лично… Внешняя архитектура дома вполне отвечала
нашему представлению о духе позднего[1]
баженовского творчества, и только обтесанные при неудачном ремонте приставные
колонны да их переделанные капители придавали зданию налет обывательщины».
К высокой полуротонде,
украшавшей угол Петровки с Кузнецким мостом, примыкали два симметричных
трехэтажных флигеля. В 1792 году к дому пристроили длинный двухэтажный корпус
по Петровке. И с точки зрения архитектуры, и с точки зрения градостроительства
дом был безупречным образцом зрелого русского классицизма. Художественный
путеводитель по Москве 1917 года отмечал, что центральная часть особняка
«поражает неожиданной чистотой линий и выдержанностью некоторых деталей».
План здания был
симметричен относительно угловой диагональной оси и гармонично сочетал
разнообразные по форме помещения — круглые, прямоугольные, овальные. В одном из
последних со стороны двора помещалась лестница, соединявшая этажи. Для И. Грабаря
планировочная композиция дома являлась дополнительным доказательством авторства
Баженова: «Достаточно взглянуть на его план, чтобы в этом не оставалось
сомнения. К довершению всего в эллиптической лестничной клетке, выходившей на
двор, стоял чисто баженовский палатный столб во все три пролета. Правда, здесь
он играл роль опоры для лестницы».
Композиция с купольной ротондой на
угловой части здания стала фирменным знаком московского классицизма последней
трети XVIII века, да и
зодчие последующих десятилетий часто к ней обращались.
Королева
Голконды
Строился дом для
сибирского генерал-губернатора И.В. Якоби, который отдал его в приданое своей
дочери Анне, вышедшей замуж за гвардии капитана А.Н. Анненкова. С 1803 года Анна
Ивановна Анненкова владела домом единолично. Московский адресный справочник
1818 года — «Алфавитные списки всех частей столичного города Москвы домам и
землям…» фиксирует «в 1 квартале, на Петровской большой улице» под нумером 74
дом «Анненковой Анны Ивановны Статской Советницы». В «Старой Москве» В. Никольского
(1924) мы читаем: «Старуха была баснословно богата, и в Москве ее звали “королевой Голконды”».
Из мемуаров одной
француженки известны нам подробности жизни, быта и нравов дома на Петровке.
Позволим себе длинную выдержку.
«Старуха была окружена
приживалками и жила невозможной жизнью. Позднее, когда она меня потребовала к
себе, я была поражена всем, что увидала. Мне, как иностранке, казалось, что я
попала в сказочный мир. Дом был громадный, в нем жило до 150 человек,
составлявших свиту Анны Ивановны. Парадных комнат было без конца, но Анна
Ивановна никогда почти не выходила из своих апартаментов. Более всего поражала
комната, где она спала. Она никогда не ложилась в постель и не употребляла ни
постельного белья, ни одеяла. Она не выносила никакого движения около себя, не
терпела шума, поэтому все лакеи ходили в чулках и башмаках, и никто не смел
говорить громко в ее присутствии. Без доклада к ней никто никогда не входил.
Чтобы принять кого-нибудь, соблюдалось двадцать тысяч церемоний, и нередко
желавшие видеть ее ожидали ее приема или выхода по целым часам.
В
официантской сидело постоянно 12 официантов. На кухне было 14 поваров, и огонь
никогда не переводился, потому что Анне Ивановне иногда приходила фантазия
спросить что-нибудь закусить не в назначенный час, и это случалось всего чаще
ночью, так как для сна у нее, так же как и для обедов и завтраков, не было
назначенных часов. Все делалось по капризу, по первому требованию Анны
Ивановны. Комната, где она постоянно находилась, была вся обита малиновым
штофом. Посредине было сделано возвышение, на котором стояла кушетка под
балдахином; от кушетки полукругом с каждой стороны стояло по 6 ваз из
великолепного белого мрамора самой тонкой работы, и в них горели лампы. Эффект,
производимый всей этой обстановкой, был чрезвычайный. В этой комнате Анна
Ивановна совершала свой туалет, также необыкновенным способом. Перед нею стояло
6 девушек, кроме той, которая ее причесывала. На всех 6 девушках были надеты
разные принадлежности туалета Анны Ивановны, она ничего не надевала без того,
чтобы не было согрето предварительно животной теплотой…
Я уже сказала, что Анна Ивановна никогда не
ложилась в постель, она спала на кушетке, на которую расстилалось что-нибудь
меховое, и покрывалась она каким-нибудь салопом или турецкою шалью. На ночь она
не только не раздевалась, но совершала даже другой туалет, не менее парадный,
как дневной, и с такими же церемониями. Надевался обыкновенно белый пеньюар,
вышитый или с кружевами на шелковом цветном чехле, потом пышный чепчик с
бантами, затем шелковые чулки, непременно телесного цвета, и белые башмаки, по
тогдашней моде, с лентами, которые завязывались, а бантики тщательно
расправлялись, как будто бы она ехала на какой-нибудь бал. В таком пышном
туалете она прилегала на кушетку и никогда не оставалась одна. При ней было до
40 избранных девушек и женщин разного возраста, которые поочередно должны были
находиться в ее комнате. На ночь в комнату Анны Ивановны вносились диваны, на
которых и помещались дежурные. Они должны были сидеть всю ночь и непременно
говорить вполголоса. Под их говор и шепот дремала причудница, а если только они
умолкали, она тотчас же просыпалась.
Стол ее был
не менее прихотлив, как все остальное, и накрывался каждый день на 40 приборов.
Сама она обедала за особенным столом, к которому приглашались только избранные,
а зачастую даже в своей комнате, куда вносился уже накрытый стол на 4 прибора,
так как она требовала около себя положительной тишины и спокойствия. Она не
хотела знать никакой заботы, никакого горя, и когда ее второй сын, Григорий,
был убит на дуэли, то ей решились сказать об этом только год спустя…
…Когда я попала в 1826 году в дом старухи Анны Ивановны Анненковой,
то у нее всего было так много, что комнаты, где хранились эти богатства, были
похожи на магазин. Одних платьев счетом было до 5 тысяч. Для них велась
особенная книга, с приложением образчиков, по которым Анна Ивановна назначала,
какое платье желала надеть…
Когда я ее
узнала, она была окружена ореолом величия, к ней ездила вся Москва и, между
прочим, бывал часто митрополит московский Филарет… Эта бездушная женщина была неимоверно строга с своим сыном, и он
являлся к ней не иначе, как затянутый в мундир, и постигшее его несчастье
нисколько не расшевелило ее».
Звезда
пленительного счастья
И в этом доме, среди
компаньонок и безгласных горничных, вырос мальчик, сын гвардейского капитана и
полуанекдотической барыни — декабрист, поручик Кавалергардского полка Иван
Анненков. Трагическая и возвышенная история любви Ивана Анненкова и француженки
Полины Гебль известна всем зрителям фильма «Звезда пленительного счастья», а
также всем читавшим роман Александра Дюма «Записки учителя фехтования». Героиня
поехала за героем в Сибирь, он венчался с нею в кандалах.
Полина Гебль (конечно же,
это ее мемуары мы читали чуть выше), рано осиротевшая дочь наполеоновского
офицера, приехала в Россию в 1823 году, заключив контракт с торговым домом
Дюманси, активно развивавшим тогда свой московский бизнес.
«Какая-то
невидимая сила влекла меня в эту неизвестную в то время для меня страну. Все
устраивалось как-то неожиданно, как будто помимо моей воли»,
— вспоминала Полина на закате жизни. И всю жизнь помнила
странное предчувствие, посетившее ее еще во Франции: «Я сидела в кругу своих
подруг, те шутили и выбирали себе женихов, спрашивая друг друга, кто за кого
хотел бы выйти. Я была между ними всех моложе, но дошла очередь и до меня,
тогда я отвечала, что ни за кого не пойду, кроме русского. Все очень удивились
моему ответу, много смеялись надо мной и заметили, что у меня странная
претензия, и где же взять мне русского? Я, конечно, говорила это тогда не
подумавши, но странно, как иногда предчувствуешь свою судьбу».
Итак, Полина служила (и
познакомилась с Анненковым) по соседству с его домом, на Кузнецком мосту, где
была старшей приказчицей в магазине Дюманси. Собственно говоря, в модный
магазин, конечно, любила заглядывать сама Анна Ивановна, а почтительный сын
решил однажды ее сопроводить…
«В 1825 году, за шесть
месяцев до происшествий 14 декабря, я познакомилась с Иваном Александровичем
Анненковым. Он начал неотступно за мною ухаживать, предлагая жениться на мне.
Оба мы были молоды, он был чрезвычайно красив собою, необыкновенно симпатичен,
умен и пользовался большим успехом в обществе. Совершенно понятно, что я не
могла не увлечься им», — вспоминала Полина.
Дальнейшее известно — неудача
декабрьского восстания, следствие, суд, Сибирь. Полина Гебль в 1827 году
отправилась в Читу за своею судьбой. Ее напутствовал сам митрополит Московский
Филарет. Только после ареста сына статская советница Анна Анненкова, не
одобрявшая, конечно же, мезальянс[2],
пригласила к себе в дом любимую женщину сына и со слезами обняла ее. На
проводах Полины в доме на Петровке
«к Анне
Ивановне собралось множество народу, все старались рассеять и развлечь ее.
Нелегко мне было оставить ребенка[3]. Бедная девочка моя как
будто предчувствовала, что я покидаю ее: когда я стала с нею прощаться, она
обвила меня ручонками и так вцепилась, что насилу могли оттащить, но везти ее с
собою было немыслимо. Потом я встала на колени перед Анной Ивановной и просила
благословить меня и сына ее, но она объявила, что эта сцена ее слишком
расстраивает»…
Мария Волконская,
оказавшаяся в Сибири по тем же причинам, что и Полина Гебль, не могла не
вспомнить ее в своих «Записках»: «Это была молодая француженка, красивая, лет
30; она кипела жизнью и весельем и умела удивительно выискивать смешные стороны
в других». Полине, вероятно, добиться разрешения отправиться в Сибирь было сложнее
иных: в отличие от них, она не была еще венчанной женою Анненкова. Однако же
хлопоты в Петербурге принесли успех; помогал соотечественнице вхожий во многие
столичные дома Огюстен Гризье, популярный учитель фехтования (у него, в
частности, брали уроки Пушкин и Иван Анненков). Вернувшись на родину, Гризье
издал мемуары, попавшиеся на глаза Александру Дюма. Роман Дюма «Записки учителя
фехтования» был, разумеется, запрещен в России, отчего превосходно расходился в
рукописном самиздате: пишут, что его читала подпольным образом сама
императрица.
В апреле 1828 года Полина
Гебль обвенчалась — по высочайшему разрешению — с Иваном Анненковым в Чите,
поселилась рядом с острогом и, по отзыву Марии Волконской, «осталась преданной
женой и нежной матерью; она работала с утра до вечера, сохраняя при этом
изящество в одежде и свой обычный говор».
Впоследствии Анненковы
жили на поселении в Иркутской и Тобольской губерниях, затем в Нижнем Новгороде.
В этом городе в 1857 году со своими героями повстречался Александр Дюма, путешествовавший
по России: Полина, вспоминал он, носила на руке браслет с железным кольцом из
цепей, которыми некогда был скован ее муж.
[Окончание следует]
[1] Грабарь датировал дом 1798 годом, хотя, по архивным данным, он существовал уже в 1793 году. В исторической литературе встречается также датировка 1787 годом.
[2] Ср. отзыв о Полине Гебль другой известной
аристократки-мемуаристки старинной Москвы — «бабушки» Е.П. Яньковой: «Кто она
была — цветочница ли, торговка ли какая или гувернантка — порядком не знаю, но
только не важная птица, впрочем, державшая себя хорошо и честно».
[3] Дочь Ивана Анненкова и
Полины, родившаяся в 1826 году, до их официального брака.