Поэмы в прозе. Перевод с арабского Владимира Волосатова
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2011
Рубрика: “Журнал “Четки” представляет”
Джебран Халиль Джебран
ЭХО ЛИВАНСКИХ ГОР
Публикация поэм в прозе Джебрана Халиля Джебрана (1883–1931) призвана поддержать интерес читателя к творчеству всемирно известного ливанского автора, который стоял у истоков создания новоарабской литературы.
По аналогии с “русским космизмом” сумму взглядов Джебрана можно было бы именовать “космизмом арабским”. Человек для него не жалкая частица земного праха, а существо, способное мысленным взглядом объять пределы космоса, силою же чувств — дойти до начала эмоционального опыта человечества.
Любимейший прием Джебрана — инверсия. Земля и небо, дух и плоть, реальность и фантазия меняются местами. В итоге создается сгущение знаков и смыслов, редчайшее в мировом литературном процессе. В поэмах Джебрана есть нечто от суфийской духовности, открывающей верующему путь к мистическому озарению, как и от магии слова, которой во все века была покорна арабская литература.
Душа
И бог богов отделил частицу своей души и сделал ее прекрасной.
Он сделал ее нежной, как легкий ветерок, благоуханной, как полевые цветы, мягкой, как лунный свет.
И сказал, подарив ей чашу веселья: “Пей из нее, лишь предав забвению прошлое”. А затем подарил чашу печали, промолвив: “Пей из нее, чтобы постигнуть смысл радости жизни”.
И вдохнул в нее любовь, исчезающую с первым вздохом удовлетворения, и сладость, исчезающую с первым произнесенным словом.
И дал ей знание, взятое с небес, чтобы вести ее по пути справедливости.
И вложил в ее глубины разум, замечающий сокрытое.
И сотворил в ней чувство, порождающее грезы.
И одел в одежды страсти, сотканные ангелами из нитей радуги.
И вложил в нее мрак сомнения — призрак света.
И взял огонь из горнила гнева и ветер из пустыни невежества, и песчинку с брега моря эгоизма, и прах с подножья вечности.
И дал ей слепую силу, бушующую в безумии и покорную в страстном желании, и вложил в нее жизнь — призрак смерти.
И бог богов улыбнулся и заплакал, исполнившись безграничной любви, и соединил человека с его душою.
Песня
Она родилась в душе, избежав воплощения в слово, и закралась в святая святых моего сердца, не желая лечь на бумагу; она трепещет на кончике языка, наполняя томлением мои чувства.
Как выпустить ее в царство эфира? Кому спеть ее, подругу моей души, недоступную грубому слуху?
Взгляни мне в глаза, и ты увидишь ее призрачную тень; коснувшись моих пальцев, почувствуешь ее дрожь.
Она открывается в моих свершениях, как открывается в озере блеск ночных звезд; а в моей слезе открывается ее тайна, как в капельке росы — загадка цветка.
Она гремит в безмолвии и угасает в шуме, звучит в грезах и теряется наяву.
То песнь любви, о люди! Где же Исхак, что споет ее, где Дауд, что сыграет ее мелодию?
Кто возьмет ноту нежнее дыханья цветка фиалки? Чьи струны огласят тайну сокровеннее тайны целомудрия?
Кто соединит грохот моря и трель соловья, рев бури и вздох ребенка?
Кто из смертных исполнит песню богов?
Песнь волны
Я и берег — двое влюбленных. Пространство роднит нас, а ветер несет нам разлуку.
Из-за далекого горизонта прихожу я к берегу, чтобы смешать серебро своей пены с золотом его песка и охладить дыханьем жар его сердца.
Он обнимает меня утром, слыша мой ласковый шепот, и целует вечером, внимая моей страстной мольбе.
Я резва и пуглива, а друг мой велик и мрачен. Я припадаю к его груди вместе с приливом или скромно плещусь у его ног.
Как часто резвилась я среди русалок — они играли на морской поверхности или, прильнув к рифам, разглядывали звезды; как часто вторила любящим, слыша их жалобы, и тщетно пыталась вырвать улыбку у неподвижного камня.
Немало мертвых тел я возвратила людям, отняв у бездны; немало жемчужин похитила с морского дна и преподнесла красавицам.
Я бодрствую в ночном безмолвии, когда все живое объято дремотой; пою или вздыхаю, обессиленная бессонницей; я влюблена, а любовь — это сон наяву.
Но я довольна своей жизнью, ибо сама сделала ее такою.
Песнь цветка
Меня обронила природа и, как слово, взяла обратно, чтобы снова обронить на землю.
Я — дитя времен года: весна извлекла меня из чрева зимы, а лето взрастило в неге, осень же погрузила в сон.
Я — залог любви и венец брака, последняя дань живого памяти мертвеца.
Утром вместе с ветром я приветствую солнце, а вечером прощаюсь с ним вслед за стаями птиц.
Я украшаю нивы, покачиваясь в травах, и наполняю воздух своим благоуханьем.
И, засыпая под взглядом бесчисленных глаз ночи, жажду проснуться, чтобы предстать перед оком дня.
Я пьянею от хмеля росы, слушая пенье жаворонков, и извиваюсь в танце под шорох зеленых ветвей.
И смотрю только вверх, чтобы не видеть своей тени: вот мудрость, пока еще не усвоенная людьми.
Песнь дождя
Я украшаю долины серебряной пряжей — даром богини неба лону природы.
Я украшаю поля горстью жемчужин, похищенных феей зари из короны Астарты.
Плача, я радую травы; упав, поднимаю цветы.
Вестник страсти, гашу я жар и волненье полей, влюбленных в тучи.
Я появляюсь в сверканье молний и грохоте грома; я гибну в лучах радуги; так жизнь — восстанье плоти — гаснет в деснице смерти.
Я покидаю сердца озер на крыльях эфира и опускаюсь на землю, озирая красивые нивы; я обнимаю деревья, целую уста цветов.
И тихо стучусь в хрустальные створки окон, рождая гармонию звуков, понятных для любящих душ.
Я, возникнув в теплом пространстве, гублю теплоту, как женщина губит мужчину — источник ее силы.
Я — дыханье моря и слеза неба; я — отрада поля, напоминаю любовь: вздох равнин чувства, слезу вершин мысли, улыбку долины грез.
Песнь красоты
Я — вожатый любви, вино духа и услада сердца; розой, что поверила тайны свои юному дню, я украсила грудь девушки, согревшей меня поцелуем.
Я — обитель счастья, источник радости и начало покоя; нежной девичьей улыбкой я одарила юношу, покинувшего мир скорби на крыльях своих грез.
Я — муза поэта, вдохновительница художника и спутница музыканта.
Взглядом ребенка я предстала любящей матери, и она преклонила колени в жаркой молитве.
Я открыла Адаму очарование Евы, сделав мужчину рабом женщины, а Сулейману привиделась девушкой с прелестным станом, сделав его мудрецом и поэтом.
Я улыбнулась Елене, разрушив Трою, и короновала Клеопатру, наполнив радостью долину Нила.
Как судьба, я разрушаю сегодня воздвигнутое вчера; я — богиня, начало жизни и смерти.
Я нежнее дыханья цветка фиалки и сильней урагана.
Я — истина, о люди!
Я — истина, источник высшего знания.
Песнь счастья
Человек — мой любимый, и я — его возлюбленная. Я тоскую о нем, и он бредит мною, но в любви у меня соперница, причиняющая мне горе, а ему — муки. Это — плоть, что, как строгий надсмотрщик, не спускает с него глаз и неотступно следует рядом.
Я напрасно ищу любимого в рощах и близ озер: поддавшись соблазну, он ушел за ней в город, к сутолоке, порокам и страдающим.
И я не встречаю его в храмах знания и часовнях мудрости, ибо разлучница, обрядившись в платье из праха, увлекла его во дворцы эгоизма, где живет безрассудство.
И я не нахожу моего друга в полях удовлетворения, ибо она держит его в цепях в пещере алчности.
Я зову любимого утром, когда улыбаются зори, и не слышу ответа, ибо тяжелый сон смежил его веки; и я ласкаюсь к нему вечером, когда царит безмолвие и засыпают цветы, но он не внимает моим ласкам, ибо желание узнать, что случится завтра, поглощает его мысли.
Человек любит меня и ищет в трудах, но находит только в деяниях духа; он ищет меня во дворце славы, воздвигнутом на костях мучеников, а я жду его в храме простоты, построенном богами на берегу реки чувств. Он жаждет поцелуя на глазах у преступника и тирана, а я открываю ему уста только среди цветов невинности. Он стремится завладеть мною хитростью, а я доступна лишь бескорыстию и доброте. Соперница моя научила его крикам и брани, я — слезам жалости и вздохам успокоения.
Но мой любимый принадлежит мне, как я принадлежу ему.
У врат храма
Я очистил душу мою священным огнем, чтобы говорить о любви, но уста мои были безмолвны.
Я пел о любви, не изведав ее, но когда она проникла в мое сердце, в слабый шепот перешел мой голос, в мертвое глубокое молчание превратилась мелодия в моей груди.
В прошлом, о люди, вы спрашивали меня о чудесах и таинствах любви, и я отвечал вам, и вы были довольны мною, а теперь, когда я стал ее рабом, я обращаюсь к вам: можете ли вы раскрыть мне тайны моего сердца и поведать о волшебных чарах любви, покоривших мою душу?
Что за пламя горит в моей груди, сжигая мои силы, возбуждая чувства и стремления?
Что за невидимые руки сжимают мою душу в часы одиночества, опьяняя ее вином, смешанным с горечью наслаждения и сладостью боли?
Что за крылья осеняют мою опочивальню в тишине ночи, когда я, лишенный сна и покоя, пытаюсь постигнуть неведомое, услышать неслышимое, проникнуть в невидимое, понять непознаваемое, почувствовать непостижимое? Я рыдаю, ибо звуки рыданий дороже мне звонкого смеха, и невидимая сила, подчинившая мою волю, словно игрушкой, играет мною, вознося меня в заоблачные выси или низвергая в бездну, а на заре, когда лучи солнца проникают в мою опочивальню, засыпаю на жестком ложе, убаюкиваемый мечтами, но перед моими усталыми веками по-прежнему носятся ночные призраки.
* * *
Что такое любовь?
Кто расскажет мне об этой вечной и непостижимой тайне, живущей в сознании людей, об этой великой сущности — причине всех следствий и следствии всех причин, об этой неведомой силе, творящей из жизни и смерти мечту, более прекрасную, чем жизнь, и более мрачную, чем смерть?
Кто из вас, о люди, не воспрянет от сна жизни, если любовь коснется его своей десницей?
Кто не покинет дом, отца и мать, услышав зов возлюбленной своего сердца?
Кто не пересечет моря и пустыни, долины и горы для встречи с любимой?
Кто не пойдет на край света, чтобы насладиться ласками красавицы, ароматом ее дыхания и нежностью ее голоса?
Кто не сожжет свою душу перед алтарем богини, благосклонной к его молитвам?
*
* *Вчера у врат храма я спрашивал прохожих о чудесах и таинствах любви.
“Любовь — это извечная слабость, унаследованная от первого человека”, — печально ответил мне мрачный худой мужчина.
“Любовь — это сила, таящаяся в людях, связывающая их жизнь с жизнью поколений — еще грядущих и уже исчезнувших”, — ответил сильный, широкоплечий юноша.
“Любовь — это отравленное дыхание змей, живущих в адских пещерах; его пары выпадают на землю в каплях росы, и страждущие души людей утоляют ею жажду, всего один миг испытывают опьянение, целый год приходят в себя, а затем засыпают навеки в объятиях смерти”, — ответила со вздохом женщина, в глазах которой застыла грусть.
“Любовь — это живительная влага, которой феи зари орошают души смелых, заставляя их молча парить под звездами и с песней возноситься к солнцу”, — ответила розовощекая девушка.
“Любовь — это невежество, порождаемое юностью и умирающее вместе с нею”, — угрюмо ответил бородатый старик в черных одеждах.
“Любовь — высшее знание, просветляющее разум, позволяющее ему глядеть на мир глазами богов”, — сказал, улыбаясь, мужчина с ясным и чистым лицом.
“Любовь — это густой туман, окутывающий душу и скрывающий от нее красоту жизни, ибо она видит лишь призраки своих грез среди скал и слышит лишь эхо своего голоса, отраженное в пустоте долины”, — ответил слепой, сердито постучав посохом.
“Любовь — это волшебный луч, исходящий из глубин чувственности; мир в его свете кажется караваном, идущим по зеленеющим нивам, а жизнь — прекрасной мечтой, трепещущей во мраке ночи”, — сказал, напевая, юноша, несший за плечами кифару.
“Любовь — отдых для тела в безмолвии могилы и покой для души в глубинах вечности”, — ответил согбенный старик, с трудом передвигавший ноги.
“Любовь — это мой отец, любовь — это моя мать, и я не знаю иной любви!” — ответил пятилетний мальчик и рассмеялся.
И люди, проходившие мимо врат храма, целый день говорили мне о любви и раскрывали передо мной свои души, пытаясь объяснить тайну жизни.
А вечером, когда стихли шаги прохожих, я услышал неведомый голос, идущий из глубины храма: “Жизнь — двойственна, ибо часть ее подобна холодной льдине, а другая — пылающему огню; любовь — это пламя!”
И я вошел в храм и, упав на колени, крикнул с мольбою в голосе:
“О могучий творец, испепели меня в пламени, сделай пищей для священного огня!”
Волшебница
Куда ты влечешь меня, волшебница?
Как долго буду я следовать за тобой по этой кремнистой, покрытой терниями дороге, вьющейся среди скал? Она ведет нас на вершину горы и низвергает в пропасть наши души.
Я последовал за тобой, как ребенок за матерью, и забыл свои грезы, любуясь твоей красотой. Как ослепленный, я не замечал призраков, увлекаемый тайною силой, скрытой в тебе.
Остановись на мгновение, дай взглянуть тебе в лицо, ибо твои глаза откроют мне тайны и сокровенные думы твоего сердца.
Остановись, волшебница, ибо силы мои слабеют, а душа замирает от страха на этом опасном пути; ведь мы уже достигли перекрестка, где сходятся дороги жизни и смерти, и я не сделаю больше ни шага, пока не узнаю о помыслах твоего духа и велениях сердца.
Выслушай меня, волшебница!
Еще вчера я был вольной птицей, что днем свободно парит в пространстве, а по вечерам опускается на зеленые ветви и любуется дворцами и храмами в городе разноцветных облаков, который солнце возводит на закате, а ночь разрушает в сумерках.
Я был свободной мыслью, проносившейся над морями и землями, радовался прелестям и наслаждениям жизни, постигая сокровенные тайны бытия.
Словно сон, витал я на крыльях ночи: проникая в опочивальни девственниц, я играл их чувствами; спрятавшись у изголовья юношей, пробуждал надежды и стремления; проникнув в покои стариков, слушал их исповеди.
Но сегодня, встретив тебя, о волшебница, и вкусив яда из рук твоих, я стал подобен пленнику, который влачит свои оковы неведомо куда, я опьяняюсь вином, лишающим меня воли, и целую ударившую меня длань.
Остановись же, волшебница! Силы вернулись ко мне, я сбросил цепи и разбил чашу, из которой пил яд, доставлявший мне наслаждение. Скажи, что нам делать теперь и какую избрать дорогу.
Я вновь обрел свободу — хочешь ли ты, чтобы я был тебе преданным другом, который, не мигая, смотрит на солнце и касается огня недрогнувшими пальцами?
Мои крылья снова раскрылись — будешь ли ты спутницей юноши, который днем, как орел, кружит над вершинами гор, а ночью, как лев, уходит в пустыню? Согласна ли ты принять любовь юноши, который видит в возлюбленной друга и отвергает господина? Довольно ли тебе страсти сердца, которое остается твердым, воспламеняясь, и знает безумие любви, но отвергает покорность? Будешь ли ты рада чувствам мятежной души, которую не в силах поколебать волнения стихий? Примешь ли ты меня спутником, который не хочет быть рабом, но и не жаждет власти?
Если ты согласна — прекрасной рукою коснись моей руки, обними меня и поцелуй долгим, глубоким, немым поцелуем.
Подруга
Первый взгляд
Это — минута, разделяющая опьянение и явь жизни, первая искра, осветившая тайники души, первый волшебный звук первой струны кифары человеческого сердца, короткое мгновение, которое повествует душе о событиях минувших дней, открывает ее глазам загадки ночи, показывает ей деяния разума в этом мире и раскрывает тайну вечности в грядущем. Это — семя, брошенное с неба Астартой. Отраженное глазами, оно попадает на ниву сердца и, взращенное чувствами, приносит плоды душе. Первый взгляд подруги подобен духу, который парил над водами, и от него пошли земля и небо. Первый взгляд спутницы жизни подобен слову Всевышнего: “Да будет!”
Первый поцелуй
Это первый глоток из кубка, который боги наполнили нектаром любви. Это граница между сомнением, которое печалит сердце, и истиной, которая наполняет его радостью. Это начало поэмы жизни духа и первая глава из книги человеческого разума. Это нить, связывающая чудеса прошлого с величием грядущего, соединяющая безмолвие и пение чувств. Это слово, произносимое юношей и девушкой, которое навеки провозглашает сердце троном, любовь — царицей, а верность — короной. Это нежное прикосновение, похожее на ветерок, ласкающий лепестки розы; в нем — долгий сладостный вздох и тайный чарующий стон. Это начало волшебных потрясений, которые уносят влюбленных из мира реальностей в мир вдохновения и грез. Это слияние пиона и лилии, смешение их дыхания, рождающее новый цветок. Если первый взгляд напоминает семя, брошенное богиней любви на ниву человеческого сердца, то первый поцелуй подобен первому цветку на первой ветви древа жизни.
Брак
Именно здесь любовь начинает слагать поэму жизни и создавать из смысла бытия крепость, воспеваемую временем. Именно здесь страсть срывает покровы с загадок минувшего и создает из крупиц наслаждения счастье, с которым может сравниться лишь счастье души, обнимающей своего властелина. Брак — это союз двух божеств во имя возникновения на земле третьего божества; это соединение двух, сильных в своей любви, для борьбы с вечностью, слабой в своей ненависти, это смешение красок, рождающее цвет, подобный цвету небес перед восходом солнца. Это отказ двух душ от противоречий и слияние их в союзе. Это золотое звено в цепи, начало которой взгляд, а предел — бесконечность, это прозрачный дождь, льющийся с чистого неба на священную природу, чтобы пробудить к жизни силы благословенных полей. Если первый взгляд возлюбленной напоминает семя, брошенное любовью на ниву сердца, а первый поцелуй ее уст подобен первому цветку на ветви жизни, то брак — это плод первого цветка, выросшего из первого семени.
Гордая фиалка
В уединенном саду росла фиалка. Красивая и благоухающая, она жила счастливо в кругу своих подружек, радостно покачиваясь среди трав.
Однажды утром она подняла головку, увенчанную капелькой росы, и увидела рядом с собой розу, которая гордо тянулась вверх на стройном стебле, напоминая алый язычок пламени над изумрудной лампадой.
Фиалка открыла свои голубые уста и печально сказала: “Я самая несчастная среди цветов и трав! Маленькой и жалкой создала меня природа, ибо я живу у самой земли и не могу, как роза, тянуться к небу и смотреть на солнце”.
Роза усмехнулась, услышав ее слова. “Глупая, — сказала она фиалке, — ты не знаешь цены своему счастью. Природа наградила тебя изяществом, красотой и ароматом, о которых другие цветы только мечтают! Оставь ложные надежды и стремления, будь довольна своей судьбой и помни, что в смирении — сила, а честолюбие ведет к гибели!”
И фиалка ответила ей: “Ты утешаешь меня, о роза, имея все, о чем я мечтаю, ты пригибаешь меня к земле своею мудростью, ибо ты величественна и прекрасна. Как много горечи для несчастных в словах счастливых, как жестоки проповеди сильного, обращенные к сердцам слабых!”
Природа услышала разговор розы и фиалки и удивленно спросила: “Что с тобою, дочь моя, фиалка? Я знала тебя маленькой и нежной, прекрасной в скромности и честной в бедности, а теперь ты послушалась голоса низких чувств, очарованная ложным величием?”
И фиалка ответила ей голосом, исполненным страсти: “О мать-природа, великая в своем могуществе и безграничная в своей любви! Я прошу тебя о милости — сделай меня розой хотя бы на один день!”
“Ты не понимаешь, о чем просишь, — сказала ей природа, — и не знаешь, какие беды скрыты за внешним великолепием. Если я превращу тебя в розу, сделав высоким и стройным твой стебель и изменив твой облик, ты раскаешься, но будет поздно!”
“Сделай меня розой с крепким стеблем и гордой головкой, — сказала фиалка, — и пусть я стану жертвой моей страсти!”
“Я выполню твою просьбу, о невежественная и непокорная фиалка, — ответила ей природа, — но если тебя постигнет несчастье, ты одна будешь виновна в этом”.
И природа своими невидимыми волшебными пальцами коснулась корней фиалки, превратив ее в пышную розу, возвысившуюся над другими цветами и травами. Но после полудня взбунтовалось небо; закутавшись в плащ из черных туч и опоясавшись бурей, оно содрогалось от грома и блистало молнией, обрушившись на землю шквалом дождя и ветра, которые ринулись в сады и поля; сметая все на своем пути: сгибая стволы, ломая ветви, вырывая с корнем гордые цветы, — они не тронули лишь маленькие душистые травы, растущие у самой земли или среди скал.
А уединенный сад пострадал больше других садов от волнений стихии.
Когда утихла буря и небо освободилось от туч, цветы оказались разбросанными по всему саду, словно груды зеленых пылинок, и уцелели лишь фиалки, росшие у самой изгороди.
* * *
Одна молодая фиалка подняла свою головку и, увидев, что произошло с цветами и деревьями сада, сказала своей подруге: “Посмотри, что сделала буря с гордыми цветами и травами”.
“Мы живем у самой земли, — сказала другая, — но это спасает нас от гнева дождя и урагана”.
“Мы ничтожны и малы, — сказала третья, — но буря не в силах справиться с нами”.
А королева фиалок, осмотревшись вокруг, заметила вдруг розу, которая недавно была фиалкой, — буря вырвала ее с корнем, рассеяв ее лепестки по влажной траве, и она медленно умирала, как воин, сраженный стрелою врага.
И королева, расправив листочки и выпрямив свой стебелек, сказала своим подругам: “Смотрите, дети мои, на эту честолюбивую фиалку, превращенную в розу! Один лишь час наслаждалась она своим величием, а теперь низвергнута в бездну!”
А роза встрепенулась и сказала дрогнувшим голосом, собрав остаток сил: “Слушайте меня, самодовольные, живущие в страхе перед стихией! Вчера я, подобно вам, была довольна моей судьбой и наслаждалась благополучием и покоем, отделенная крепкой стеной от бурь и волнений жизни. Так же, как и вы, я могла бы безмятежно прожить до зимы и умереть погребенной под снегом, подобно моим предкам, зная о тайнах мира лишь то, что знают фиалки; я могла бы подавить в своей душе стремления, для которых я слишком ничтожна, и отказаться от вопросов, недоступных моему пониманию, но я слышала, как высший мир говорил этому миру: “Цель жизни — стремление к тому, что выше жизни!” И моя душа восстала против моей души, и мой разум возвысился над моим разумом, и этот бунт против себя самой превратился в могучую силу, а стремление к тому, что выше меня, стало непреклонной волей, и я умолила природу (а природа — это лишь внешнее выражение наших тайных мечтаний) сделать меня розой, и она исполнила мою просьбу… Как часто изменяет она чуткими и нежными пальцами облик своих творений!”
И роза смолкла, но через минуту вновь сказала голосом, полным гордости и превосходства: “Тот, кто прожил один лишь час розой, прожил этот час королевой. Я смотрела на мир глазами розы, слышала шепот эфира ее ушами, ее листками впитывала в себя свет солнца. Может ли кто из вас удостоиться такой чести?”
И она согнула шейку и сказала почти неслышно: “Я умираю, но в моей душе есть нечто большее, чем в душах простых фиалок, ибо я видела свет за пределами мира, в котором я рождена, а в этом — цель жизни, в этом ее суть, скрытая за случайностями времени”.
И роза сложила свои листочки, затрепетала и умерла, а на устах ее застыла божественная улыбка победителя, чьи мечты осуществила жизнь.
Перед самоубийством
В этой уединенной и тихой комнате вчера сидела женщина, которую любило мое сердце.
На эти мягкие розовые подушки опускала она свою красивую головку, из этого хрустального бокала отпила глоток благовонного вина, отравленного каплей яда.
Все это было вчера, а вчера — это сон, который никогда не вернется; сегодня женщина, которую любило мое сердце, ушла в далекую пустынную холодную страну, называемую обителью одиночества и забвения.
Следы пальцев женщины, которую любило мое сердце, по-прежнему видны на том зеркале, аромат ее дыхания сохранился в складках моей одежды, эхо ее голоса еще не исчезло из уголков моего жилища, но сама женщина — женщина, которую любило мое сердце, — ушла далеко отсюда — в долину заброшенности и успокоения.
Но следы пальцев, аромат дыхания и отблески ее души останутся в этой комнате до рассвета, а утром я распахну окна моего жилища, и волны свежего воздуха унесут отсюда все, что оставила мне прекрасная волшебница.
Портрет женщины, которую любило мое сердце, по-прежнему висит над моим изголовьем.
Жизнь любви
Весна
Приди, любимая, и мы вместе побродим среди холмов. Стаял снег. Жизнь покинула свою опочивальню и заиграла на склонах и в глубинах долины. Последуем за весною в далекое поле, поднимемся на пригорок и полюбуемся морем волнующейся зелени.
Смотри, как заря весны, скрытая дотоле зимним мраком, распахнула одежды и набросила их на яблони и миндалевые деревья, похожие теперь на невесту в день свадьбы. Проснулись виноградные лозы, обвив беседки объятьем влюбленных. Ручьи заплясали среди камней, исполняя гимн радости. Из самого сердца природы вышли цветы, как пена из глубин моря.
Присядем возле того камня, за которым прячется фиалка, и соединим в поцелуе наши уста.
Лето
Выйдем в поле, любимая. Настало время жатвы. Колос созрел, его оплодотворила горячая страсть солнца к земле. Идем же, пока нас не опередили птицы и не насытились плодами наших трудов, пока полчища муравьев не завладели нашими полями. Пожнем плоды земли, как душа пожинает плоды счастья, выросшие из семян верности, брошенных любовью в глубины сердца. Наполним закрома дарами природы, как жизнь наполняет сердце дарами чувств.
Приляжем на траву, укрывшись небом, подложим под головы сноп мягкой соломы и отдохнем от дневных трудов, слушая пенье ручья.
Осень
Пойдем на виноградник, любимая, и выжмем сок, и соком наполним кувшины, как мудрость веков наполняет души, и соберем сухие плоды и душистые травы.
Все завершено. Вернемся. Листья деревьев поблекли, и ветер разбросал их по нивам, будто желая укрыть саваном цветы, умершие в муках на исходе лета. Птицы улетели к побережью, унеся с собою радость лугов, и жасминовые деревья, оставшись в одиночестве, роняют последние слезы на обнаженную землю.
Вернемся. Ручьи прекратили свой бег, источники осушили слезы. Идем же, любимая. Природа засыпает и грустной волнующей песней прощается с жизнью.
Зима
Придвинься ко мне, спутница моей жизни, и нас не разлучит дыханье снега. Сядь рядом со мною у очага. Пламя — чудеснейший плод зимы. Расскажи мне о том, что было. Уши мои устали от воя ветра и рыданья вьюги. Закрой окна и двери. Непогода печалит душу, а вид города, осунувшегося под снегом, как мать, потерявшая ребенка, ранит сердце… Подлей масла в гаснущий светильник и поставь его ближе к себе, чтоб я мог прочитать строки, начертанные годами на твоем лице… Придвинь-ка кувшин с вином. Выпьем, чтоб вспомнить о времени сбора винограда.
Ближе, еще ближе, подруга моей души. Пламя в очаге гаснет под пеплом… Светильник потух, побежденный мраком… Зренье ослабло от хмеля времени. Взгляни на меня глазами, борющимися с дремотой. Обними меня, пока сон еще не смежил мои веки… Поцелуй меня — всепобеждающий снег тает от твоего поцелуя… О любимая, как глубоко море вечного сна! Как далеко утро… в этом мире!
О ночь!
О ночь влюбленных, певцов и поэтов!
О ночь призраков, духов и грез!
О ночь страсти, юности и воспоминаний!
О титан, шествующий среди ничтожных облаков заката и отблесков зари, опоясанный мечом страха, увенчанный луною, укрытый плащом безмолвия; тысячами глаз заглядываешь ты в глубины жизни, тысячами ушей вслушиваешься в стоны небытия.
Ты — темнота, открывающая нам сияние звездного неба, а день — это свет, ослепляющий нас земным мраком.
Ты — надежда, от которой прозревает разум перед величием бесконечности, а день — ослепляющее тщеславие в мире реальности.
Ты — тишина, открывающая в своем молчании тайны духов, витающих в небесном пространстве, а день — шум, пробуждающий души поверженных стонами алчности и вожделения.
Ты справедлива, ибо на крыльях сна уносишь грезы слабых и желания сильных, и милосердна, ибо своими невидимыми перстами закрываешь глаза несчастных, унося их сердца в мир доброты и покоя.
Влагой, сокрытой в складках твоей одежды, утоляют жажду влюбленные, у ног твоих, мерцающих каплями росы, роняют слезы пленники грусти, в твоих ладонях, благоухающих ароматом долин, покинутые и одинокие прячут вздохи любви и страсти; ты — подруга влюбленных, утешительница плененных грустью, спутница покинутых и одиноких.
В твоей тени загораются чувства поэтов, на твоих плечах пробуждаются сердца пророков, в прядях твоих волос скрыт разум мыслителей; ты — светоч поэтов, вдохновение пророков, источник мудрости мыслителей и ученых.
* * *
Когда душе моей стало скучно среди людей, а глаза утомились от света дня, я ушел в далекие края, где покоятся призраки минувших времен.
И я увидел пред собой многоликое мрачное нечто, шествующее тысячью ног по полям, горам и долинам.
Вглядываясь в темноту, я слышал шелест невидимых крыльев и, чувствуя прикосновение одежд безмолвия, был стойким к ужасам мрака.
Там я встретил тебя, о ночь, — прекрасный и страшный призрак, возвышающийся между землей и небом в одеянии, сотканном из нитей облаков и тумана; ты насмехалась над суетою дня, издевалась над рабами, бодрствующими перед идолами, и изливала гнев на владык, спящих в шелках и парче; ты заглядывала в лица разбойников и охраняла спящих детей, оплакивала улыбки падших и улыбалась слезам влюбленных, возносила к небу благородных сердцем и попирала слабых душою.
Мы увидели друг друга, о ночь, ты была мне матерью в своем величии; я же в мечтах — твоим сыном; нас более не разделяли условности бытия, а наши лица освободились от маски сомнений; я открыл тебе мои тайные стремления, ты же поведала о своих чаяниях и надеждах; и твое пугающее безмолвие превратилось в мелодию, нежную, как шепот цветов, а мои волнения сменились покоем, чарующим, как безмятежность ласточек. Ты вознесла меня на свои плечи и научила искусству видеть, слышать и говорить, научила мое сердце любить то, что не ценят другие, и ненавидеть почитаемое ими; ты коснулась перстами моего разума, и мысли хлынули бурным потоком, сметая увядшие травы; коснулась устами души, и она вздрогнула, как огненная искра, что сжигает сухие стебли.
* * *
Я был твоим спутником, о ночь, и во многом уподобился тебе. Я подружился с тобой, о ночь, и слились воедино наши надежды, я полюбил тебя, и сознание мое стало уменьшенной копией твоего бытия; в моей мрачной душе — мириады сверкающих звезд, рождаемых страстью в сумерках и исчезающих утром под властью таинственных сил; в страждущем сердце — луна: она гордо плывет в пространстве, то скрываясь в заоблачных высях, то появляясь в пустоте, заполненной караванами снов. В бодрствующей душе моей — безмолвие, постигающее тайны влюбленных и отражающее эхо молитв верующих; над головой лучезарное сияние, которое исчезает, когда я слышу предсмертные стоны сражающихся, и появляется вновь при звуках песен, прославляющих женщину.
Я такой же, как ты, о ночь, и сочтут ли меня люди гордецом за это, если сами они подобны огню в своей гордости?
Я подобен тебе, ибо нас обоих обвиняют, когда мы правы.
Я подобен тебе, хотя вечер и не увенчивает меня золотистыми облаками.
Я подобен тебе, хотя утро и не касается розовыми лучами края моих одежд.
Я подобен тебе, хотя и не опоясан Млечным Путем.
Я исполнен спокойствия, необъятен и бескраен, как ночь, и нет начала моему мраку и конца моим глубинам, и если души других сверкают огнями радости, мое сердце наполнено мраком грусти.
Я подобен тебе, о ночь, и исчезну с рассветом.
День рождения
Двадцать пять лет назад меня родила мать.
Двадцать пять лет назад я перешел из мира безмолвия в мир неумолкающих распрей и споров.
Двадцать пять раз я вращался вокруг солнца. Не знаю, сколько раз вокруг меня обернулась луна. И все же я не мог проникнуть в тайны света, познать загадки мрака.
Двадцать пять лет я подчинялся той же силе, что и земля, луна, солнце и звезды, и вот уже душа моя, словно ущелье, вторящее ропоту морских волн, шепотом произносит таинственное имя, но, будучи жива ее существованием, не знает ее природы и, напевая мелодии ее песен, не может постичь ее существа.
Двадцать пять лет назад время внесло в книгу этого удивительно страшного мира слово, что иной раз лишено смысла, а иногда исполнено значения.
Раз в году, как сегодня, грезы, мысли и воспоминания осаждают мою душу. Призраки прошлого на миг являются моему взору и исчезают, словно тучи, разгоняемые ветром, пропадая в углах моей комнаты так, как в далеких безлюдных долинах теряется голос сакии.
Духи, созданные моей фантазией, слетаются со всех концов света и грустным хором исполняют гимн прошлого, потом один за другим исчезают, как птицы, покидающие гумно, где не нашли зерен.
Жизнь в этот день предстает предо мною тусклым зеркалом: вглядываясь в него, я замечаю лишь мертвецкую бледность на лице прошлого и старческие морщины в чертах грез, надежд и чаяний. Я закрываю глаза; а когда открываю снова, то вижу свое лицо, потом — грусть, и пробую заговорить с нею, но грусть нема — она была бы слаще блаженства, если бы обладала даром речи.
В течение двадцати пяти минувших лет я много любил; часто мне нравилось то, что ненавидят другие, а предмет их восторгов вызывал ненависть. Я до сих пор люблю все, что любил юношей. То же, что люблю сейчас, буду любить до конца жизни. Любовь моя — это благо, которое всецело принадлежит мне и будет принадлежать вечно.
Я любил смерть и воспевал ее втайне и открыто, называя ласковыми именами; не забывая смерти, не нарушая данного ей обета верности, я полюбил жизнь. Жизнь и смерть одинаково прекрасны в моих глазах; вместе они воспитали мои чувства и желания, взрастили любовь и нежность.
Я любил свободу, и любил ее тем больше, чем больше наблюдал, с какой покорностью люди сносят унижение и насилие, повинуясь страшным идолам, изваянным веками невежества, установленным силою мрака, отполированным поцелуями преданных уст. Но я любил и рабов так же, как любил свободу, ибо жалел их — слепцов, целующих кровавую пасть зверя, глотающих воздух, отравленный ядовитым дыханием скорпионов, своими руками роющих себе могилы. Но больше всего на свете я любил свободу, ибо встретил ее девой, исстрадавшейся в одиночестве: похожая на призрак, она брела среди домов и останавливалась на перекрестках, обращаясь к людям, которые проходили мимо, не слыша ее голоса.
В течение двадцати пяти лет я, как и все, любил счастье. Вставая утром, я искал его там же, где ищут другие, но ни разу не встретил его в толпе, не заметил следа его ног на песке, окружающем дворцы, не услышал эха его голоса из окон храмов. Когда же стал искать его в одиночестве, душа шепнула мне на ухо: счастье — дева, рожденная в глубинах сердца, оно не приходит извне. И я раскрыл свое сердце, желая обрести счастье, но нашел лишь его зеркало, ложе и платье: самого же счастья там не было.
И я любил людей, любил всех — и тех, кто проклинал жизнь, и тех, кто благословлял ее, и тех, кто размышлял над нею. Первым я сочувствовал в горе, вторыми восхищался за великодушие, третьих почитал за любознательность.
Так прошло двадцать пять лет. Так, в спешке, следуя друг за другом, мелькали дни и ночи, словно листья, срываемые с дерева осенним ветром.
Сегодня же, остановившись в раздумье, как путник, преодолевший половину трудного пути, я оглядываюсь назад и не вижу ничего такого, о чем я мог бы сказать: это принадлежит мне. Весь урожай этих лет — листки бумаги, испещренные черными чернилами, и странные рисунки разных форм и расцветок. В них я сокрыл свои чувства, мысли и грезы, как сеятель, что бросает зерна в борозды…
И ныне, миновав этот рубеж своей жизни, когда прошлое предстает мне в тумане сожалений и вздохов, а будущее сокрыто пеленою прошлого, я смотрю на мир из-за стекол своего окна и вижу лица людей, слышу их голоса, поднимающиеся в пространство, и топот их ног на улице; чувствую трепет их мысли, волнение чувств, ощущаю биение сердец. Вот дети, бегая наперегонки, с хохотом бросают друг в друга горсти песка. Вот идут юноши, гордо вскинув головы, будто читая поэму о молодости, начертанную лучами солнца на кайме облаков, а девушки, покачиваясь, как ветви, и улыбаясь, словно цветы, украдкой бросают на них взгляды из-под дрожащих ресниц. Вот бредут старики, согнув спины и опираясь на палки, будто ищут на земле потерянные драгоценные камни. И я окидываю взором окрестности города и вижу пустыню в ее ужасающем великолепии и красноречивом молчании и горы, рвущиеся ввысь, и пропасти, опускающиеся в бездну, и пышные деревья, и волнующиеся травы, и благоухающие цветы, и поющие реки, и стаи щебечущих птиц. А дальше вижу море со всеми чудесами и тайнами, сокрытыми в его глубинах, и любуюсь пеной стремительных волн, неистовых в своем гневе, и клубами пара, что облаками поднимаются к небу и в струях дождя возвращаются к земле. И бросаю взгляд за море, и вижу мириады летящих миров и сверкающих звезд, солнц и лун, скопища блуждающих планет и твердей, движимых противоборствующими силами, исчезающих и возникающих заново, послушных безграничному и бесконечному закону, чье начало не знает начала, а конец не имеет конца.
И глядя на это из-за стекол моего окна, я забываю о двадцати пяти прожитых мною веках, о том, что было, и о том, что будет, и чувствую себя, как и окружающий меня мир, частицей дыхания ребенка, потерянной в пустоте, не знающей ни конца, ни края. И все же я ощущаю жизнь этой песчинки, этой души, этого существа, именуемого моим “я”, чувствую ее движение и слышу ее голос. В день, явивший ее свету, она, взмахнув крыльями, простерла руки и поднялась к небу, воскликнув голосом, идущим из святая святых ее сердца: “Здравствуй, земля! Здравствуйте, явь и сон, здравствуй, день, светом своим полонивший мрак ночи, здравствуй, ночь, мраком своим явившая свет неба! Здравствуйте, времена года: ты, весна, возвращающая земле ее молодость, и лето, поющее здравицу солнцу, и осень, одаряющая усилия добрыми плодами, и зима, повторяющая неистовостью своей подвиги природы! Здравствуйте, годы, раскрывающие то, что скрыто временем! Здравствуй, дух, охраняющий жизнь, скрытый от людского глаза лучами солнца! Здравствуй, сердце, пусть ты не в силах возрадоваться, будучи полно слез! Здравствуйте, уста, пусть вам не дано сказать слово привета, не ощутив привкуса горечи!”
Земля
О, как ты величава и прекрасна! Как беспорочна в стремлении к свету и благородна в покорстве солнцу!
Нет прелестней тебя, опоясанной тенью, укрытой пеленой мрака.
Нет сладостней гимнов твоей зари, и нет ужасней кошмаров твоей ночи.
Я бродил по твоим равнинам и поднимался в горы, опускался в долины и карабкался на скалы, входил в твои пещеры; и я знал тебя в кротости и гордыне, в покое, волнении и скрытности: ты простиралась, исполненная силы, уходила ввысь в скромности и падала ниц в могуществе, ты была доброй в непреклонности и ярко светилась в тумане.
Я плавал по твоим морям и рекам, следовал за ручьями и слышал, как вечность говорит устами твоих приливов и отливов, время играет песни среди возвышенностей и холмов, и жизнь говорит с жизнью в ущельях и на склонах: ты — уста и язык вечности, арфа и персты времени, слово и мысль жизни.
Весна застала меня в роще, окутав паром твоего дыхания; лето привело в поля, где наполняются соком плоды твоего труда; осень встретила на винограднике, превращающем кровь твою в жизнетворную влагу, а зима спрятала в опочивальне под снегом твоей чистоты: ты благоухающа весною, щедра летом, обильна осенью и невинна зимой.
Ясной ночью я распахнул двери и окна своей души и вышел к тебе, земля, сгорбленный бременем вожделений, связанный путами эгоизма, а ты любовалась звездами, посылающими тебе свои улыбки, и я обрел свободу, поняв, что приют духа — твое пространство, его желания — твоя воля, мир его — твой мир, а счастье — та золотая пыль, что звезды рассыпают на твоей поверхности.
Ночью, усеянной звездами, я вышел к тебе, утомленный косностью и безразличием, а ты, как могучий титан, опоясанный бурей, настоящим сокрушала прошлое, новым ниспровергала старое, силой побеждала слабость, и я понял, что и люди в жизни своей следуют твоим законам, подчиняются твоим порядкам и обычаям: кто, как ветер, не ломает сухие ветви, умирает от скуки, кто не сметает, как буря, груды гнилых листьев, погибает от лени; тот же, кто не предает забвению мертвое прошлое, сам погребает себя в могиле минувших дней.
* * *
Нет терпеливей тебя, земля, благородней и выше духом!
Ты исполнена великой любви к нам, детям своим, пренебрегшим истиной ради вымысла, потерявшимся в пути между действительностью и призраками своих грез.
Мы оскорбляем слух твой бранными криками, а ты даришь нас улыбкой.
Мы живем в суете, а ты предаешься раздумьям.
Мы богохульствуем, а ты призываешь на нас благословение.
Мы наполняем мир скверною, а ты очищаешь его своею святостью.
Мы спим, не видя снов, ты же наслаждаешься сновидениями и в своем великом бодрствовании.
Мы раним грудь твою копьями и стрелами, а ты исцеляешь наши раны маслом и бальзамом; мы разбрасываем на просторах твоих кости и черепа, а ты выращиваешь из них тополя и ивы.
Мы хороним в недрах твоих трупы, ты же наполняешь наши гумна снопами, а корзины — гроздьями винограда.
Мы оскверняем чело твое кровью, а ты омываешь наши лица водами Каусара.
Мы творим из плоти твоей смертоносное пламя, а ты превращаешь наши останки в розы и лилии.
Нет милосердней тебя, земля, и нет возвышенней твоей любви!
Кто же ты?
Частица ли праха, вылетевшая из-под стопы бога, что шагнул через вселенную, или искра из горнила бесконечности?
Семя ли, что проросло в полях эфира, божественным стеблем уйдя за его пределы?
Капля крови властелина титанов, капля пота с его чела?
Плод ли, что медленно поворачивается вслед за солнцем на древе истины, уходящем корнями в глубины вечности, а ветвями — в просторы бессмертия? Или ты — драгоценный камень, вложенный богом времени в руку богини пространства?
Ребенок ли ты в объятиях космоса или старец, что наблюдает за бегом времени, проникаясь его мудростью?
Кто ты, земля?
Ты — часть моего существа: око мое и зрение, разум и фантазия, голод и жажда, радость и горе, равнодушие и внимание.
Ты — отрада моего глаза и страсть сердца, ты — вечность моего духа.
Мы едины природой, и в жизни моей — смысл твоего бытия.
Перевод с арабского Владимира ВОЛОСАТОВА