Рассказы
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2010
Юрий Петкевич
ПРИЛИЧНЫЙ КОСТЮМ ДЛЯ НОВОЙ ЖИЗНИ
КУДА ТЫ СПЕШИШЬ?
Отправился сначала к Анарееву — у него дома никого, тогда — к Филе.
— Ушел от Любы, — объяснил я ему. — Можно, оставлю чемодан?
— Оставляй, — сказал Филя и добавил: — А у меня все наоборот.
— Что такое?
— Ушла жена.
Зазвонил телефон, и Филя передает мне трубку.
— Кто это? — удивляюсь.
— Сам знаешь — кто, — усмехнулся Филя. — Как она чувствует, где ты!
Услышав знакомый голос, я приуныл.
— Анареев приглашает нас в ресторан, — залепетала по телефону Люба, — а я не хочу, чтобы он знал, что мы уже не живем вместе.
— Не ходи с ней, — прошептал Филя, но Люба так умоляла, что я согласился.
— Дурак! — сказал мне Филя.
В ресторане вместе с Любой меня ожидала Ася, а ее Анареев, как всегда, опаздывал. Электричество здесь не включали — в зеркалах отражались фонари на улице. Молоденькая официантка зажгла у нас на столе свечу на подсвечнике. Я не мог оторваться от голубых глаз официанточки. В полумраке они светились, вобрав в себя огни от всех фонарей и свечек. Официантка повернулась ко мне, умоляя, чтобы я так не пялился на нее, и я посмотрел в окно. Прохожие стали оглядываться — уж не знаю, куда смотреть, — решил размять ноги… Выйдя из туалета, не мог при свечах найти Асю и Любу; ходил от одного столика к другому, заглядывал в лица дамам, пока не увидел голубоглазую официантку, и я бросился к ней.
Выяснилось, что в ресторане два зала, — между ними туалет, и я из туалета вышел в другой зал, перепутал дверь, как всегда. Я так растерялся, что официанточка не могла удержаться, чтобы не захихикать, и, если бы я специально захотел познакомиться — ничего бы не вышло, а так ничего не стоило взять у нее телефон.
Когда я вернулся, Люба спрашивает:
— Ну, что — познакомился?
— С кем?
— Сам знаешь — с кем!
— С кем я мог познакомиться в мужском туалете?
— Я не знаю, где ты был, — заявила Люба, — но у тебя на лице написано, с кем ты сейчас познакомился…
Наконец прибежал Анареев.
— Почему вы, Ася, опоздали?! — запыхавшись, закричал на жену — да еще на “вы”, в то время как сам опоздал на полтора часа.
Рубашка у него на спине и под мышками взмокла, и он платочком вытирал пот со лба.
— Что будем пить: водку или самогонку?
— Конечно, самогонку.
— Ездил на выходные в деревню. — Анареев, присаживаясь за столик, достал из портфеля бутылку. — Чем это пахнет? — покрутил недовольно носом. — Как в парикмахерской! А, это пахнет цветами, — догадался он и, размахивая руками, едва не опрокинул со столика вазу.
Проходила мимо официантка и оглянулась. И я оглянулся на нее, а Люба заметила. Подхватившись, она размахнулась, чтобы закатить мне пощечину, но ей помешал стол, заставленный тарелками, еще ваза с цветами, и Люба попала не в меня, а в Анареева, который сидел рядом.
Он выпучил глаза, ничего не соображая, и я поспешил ему разъяснить, что пощечина предназначалась мне, но Люба промахнулась. Весь вечер был испорчен. Люба расплакалась и долго не могла успокоиться. На нас оглядывались. Анареев поспешил расплатиться и, выходя из ресторана, спросил у меня:
— Почему твои женщины всегда плачут?
— Люблю плакс, — ответил я.
Любу нельзя было оставить, и мне пришлось провожать ее. Всю дорогу она прохныкала, но потом успокоилась и пожелала погулять вокруг дома.
— Мне еще ехать, — напомнил я, сам не зная, куда поеду.
— Куда ты ночью? — сказала она. — Ляжем спать в разных комнатах.
Никак я не мог уснуть. Долго ворочался и, когда под утро задремал, увидел сон: ночь и плеск волн. Я плыву по какому-то каналу. Рядом еще люди с узлами на плечах, и мы будто пересекаем какую-то границу. Канал суживается, так что можно проплыть только по одному, а по сторонам сваи. Волны плещут о сваи. Тут я проснулся и поднял голову. Я не мог понять, что это капает, и — закапало быстрее; кажется, сейчас польется струей. Не сразу я сообразил — это не капает, а часы тикают.
Я глянул на стрелки на часах и вскочил. Поспешил умыться и одеться, но Люба, наплакавшись вчера, еще не встала, а мне неудобно было, не попрощавшись, уйти. Слоняясь из угла в угол, я обрадовался, когда она позвала меня. Она еще лежала в постели и, глядя в потолок, спросила:
— Почему у нас не получилась жизнь?
— Кто-то у тебя был такой, — стараясь не обидеть Любу, начал я, — кого ты очень любила, и ты хотела, чтобы и я был такой, но я не такой. Наверно, я оказался самый никудышный.
— Почему ты так думаешь? — сказала она, поднимаясь из постели и обнимая меня. — Другие еще бестолковее! Если бы ты знал, как с Анареевым…
— Ну, и как?
— Да — никак.
— Когда ты успела с ним? — удивился я.
— Когда ты был в деревне, — ответила Люба, невинно улыбаясь.
— Ладно, мне надо ехать, — прошептал я, гладя ее, теплую, из постели. — Ну что еще… — Звонит телефон, а она в меня вцепилась, не отпускает. — Ладно, — освобождаюсь из ее объятий, — надо подойти к телефону, мало ли кто, — и, услышав Анареева, обрадовался: — А мы только что тебя вспоминали.
— Как вчера доехали? — спросил он и, не дожидаясь, что я отвечу, добавил: — Почему ты так одеваешься?
— Как — так?
— На тебя в ресторане все оборачивались, — сказал Анареев. — Купи себе приличный костюм — и у тебя пойдет по-другому жизнь. У тебя есть деньги?
Выйдя от Любы, хотя денег не было, я поспешил в магазин, чтобы выяснить, как сейчас одеваются. Чего я ни перемерил — всякий раз боялся в зеркало посмотреть, костюмы с иголочки висели на мне, как на пугале, и я понял: дело не в одежде…
Продавщица спросила, какой я хочу костюм, а я не мог объяснить, пока не сообразил:
— Не такой, в каком хоронят…
— Вам лучше зайти в другой магазин, — посоветовала она, но не сказала — в какой, и я вышел на улицу.
Опять снег, когда давно уже по календарю весна. В голове одни неприятные мысли, и тут я вспомнил, что познакомился вчера с официанточкой. Позвонил ей из автомата и договорился завтра встретиться — настроение сразу подскочило. Я прибрел в какое-то пустынное место. Я люблю такие места и люблю идти куда-то дальше и чего-то ожидая. Я не заметил, как снег перестал падать. Вокруг так бело, что больно глазам, и если так изо дня в день больно и небо такой же ровной серой пеленой со всех сторон, то сам не знаешь, какой хочется душе костюм.
Я прибрел к железнодорожным путям. Стежка вдоль них угадывалась под навалившим снегом, и я направился к вокзалу. Как хорошо сейчас выпить и как будет тогда радостно среди этого белого со всех сторон. И эта тоска, когда снежная чистота сливается с небесной, превращается, если выпьешь, в сердечное веселье, и будешь падать в снег, как в детстве, катаясь на санках с горки. Я так размечтался, что зашатался, будто пьяный, и мне стало радостно брести по снегу, как начал накрапывать весенний дождик.
Я пришел за чемоданом к Филе. Он не заметил моего прекрасного настроения, однако вспомнил про ресторан:
— Как вчера погуляли?
Я весь мокрый, дрожу, а этой ночью долго не мог заснуть, и глаза слипаются, будто действительно хорошо вчера погуляли.
— Да, — говорю, — погуляли. Можно, я полежу на диване?
Только лег — зазвонил телефон. Филя поднял трубку и позвал меня.
— Люба? — спросил я.
— А кто же еще, — ухмыльнулся Филя.
— Я хочу, — сказала Люба по телефону, — чтобы ты приехал ко мне.
— Ты не представляешь, как я устал, — вздохнул я, слыша, как барабанит дождь по жести за окном.
— Тогда я приеду к тебе.
Я повернулся к Филе.
— Ты не против, если приедет Люба?
— Пускай приезжает, — сказал Филя, — и поможет помыть пол.
— Я тоже могу помыть пол, — раздался из кухни женский голос.
Филя подмигнул мне, и я прошел за ним на кухню, где женщина с распущенными рыжими волосами жарила рыбу.
— Будешь в муке валять? — спросил Филя у нее.
— Не буду.
— Ты же раньше валяла.
— А сейчас не валяю.
— Почему ты сейчас, Нина, не валяешь?
— Ну, вот раньше валяла, — отвечает, — а сейчас не валяю.
— Ты что, Филя, не понимаешь; одно и то же всю жизнь надоедает, — поясняю, — и надо хотя бы в мелочах добиваться разнообразия.
— Но и это по существу ничего не меняет, — заметила Нина.
— А перевернуть всю жизнь по существу невозможно.
— Почему?
— Невозможно повернуть вспять реку.
— Перестаньте молоть чепуху, — сказал Филя.
— Почему? — обиделась Нина.
Только сели обедать, звонит в дверь Люба. Филя открыл и пригласил Любу к столу, а она, поздоровавшись с рыжей Ниной, восхитилась:
— Какие у вас красивые волосы!
— Я их сегодня покрасила, — похвасталась Нина.
— Я тоже хотела бы покрасить.
— Могу вас научить.
— Не надо, — сказал я.
— Научите, — лишь бы мне наперекор, попросила Люба. — Я хотела бы еще подкоротить волосы, а то здесь, — она показала на затылок, — так греет, что иногда дурно становится, а вам греет?
— Иногда, — задумавшись, ответила Нина. — Поехали ко мне, — предложила, — я тебя подстригу и покрашу волосы.
— Я хочу еще рыжее, чем у тебя! — подхватилась Люба, также перейдя на “ты”, и я вышел с Филей, чтобы подать женщинам пальто.
Когда дверь за ними захлопнулась, я вздохнул, а вслед за мной и Филя вздохнул, и я поинтересовался, что это за Нина.
— Моя первая любовь, — ответил Филя.
Вспомнив, что от него ушла жена, я посоветовал:
— Тебе сейчас первая любовь ни к чему, найди какую-нибудь легкомысленную девчонку.
— Я думаю, — сказал Филя, — лучше выпить.
Он стал собираться в магазин, а я, когда вышли из квартиры, оглянулся с чемоданом.
— Украли номер!
— Какой еще номер?
— С двери, — показываю.
Филя махнул рукой; когда ушла жена — не жалко номера, и мы скорее выбрались на улицу.
— Кому-то стало жарко, — показываю на пальто в снегу у ворот больницы.
— Странно, что никто не поднял, — удивился Филя.
— Наверно, только брошено. Мы, — говорю, — первые…
— Нет, уже давно лежит, — возразил он. — Я, когда ходил за рыбой, уже валялось. И еще — вон! — костыли — обрати внимание…
— Тогда все понятно!
— А я не понимаю, — пожимает плечами.
— Произошло чудо, — говорю. — Мы свидетели.
Филя — в магазин, а я поспешил с чемоданом к Анарееву. Что за день?! На остановке долго ожидал автобуса; собралась толпа — и я столкнулся со своей первой любовью; она тут же отвернулась от меня к пьяненькому мужу. Если бы я женился на ней — может, и я стал бы таким. Никогда не чувствовал, а сейчас почувствовал себя счастливым, что так живу, как я живу.
Пришел к Анарееву — дома одна Ася.
— Чего ты такой?
— А ты заметила? — удивился я. — Встретил сейчас на остановке свою первую любовь, — как ни в чем не бывало говорю, — сделал такое лицо, будто вижу ее впервые, и отвернулся.
— Почему?
— Она наверняка бы спросила про мои дела, а что я бы ей ответил?
— Чего ты прибедняешься? — ухмыльнулась Ася. — Тебя сегодня видели, как ты выбирал костюм в одном из самых дорогих магазинов, куда даже мой муж не заглядывает.
— Кто же это мог видеть меня там, если даже твой Анареев туда не заглядывает? — сказал я, удивляясь, какой у нее появился любовник, и Ася прикусила язык — как легко можно проговориться.
Мне не дал погрустить Анареев — явился в новом пальто.
— Ну, как? — спросил, поворачиваясь перед зеркалом.
— Отлично! — восхитился я, и Ася подхватила: — Очень хорошо!
— И я тоже так думаю, — еще раз он поглядел на себя в зеркале и захохотал. Анареев так хохотал, что слезы вытирал с лица. — Фу, устал, — вздохнул, а я по себе знаю, если так смеяться, конечно…
— Что такое?
— Устал, — повторил Анареев; у него на лице появилось выражение, какое бывало, когда он работал дворником на кладбище. И вдруг прошептал мне на ухо: — Слушай, а та официантка вчера — она ничего!
Я чуть не сказал ему: спасибо, что напомнил; уже забыл, что договорился встретиться. Я посмотрел на себя в зеркало и сделал холодное лицо, чтобы не потерять голову перед встречей с официанточкой; кажется — ты еще мальчишка и все впереди. Снял с вешалки куртку и тут же уронил, затем шапка на полу.
— Куда ты спешишь? — спросил Анареев.
На улице опять метет, как зимой. Я прибрел к пустырю у железной дороги. Вокруг так бело, что хочется выпить. На привокзальной площади никого — кажется, что я в поле, и вокзала за метелью не различить. Вдруг стихло — надолго ли; как будто глубокий вздох слышу; обернулся — среди снега огненного цвета волосы. Люба машет рукой; с короткой стрижкой она будто помолодела и счастлива.
Я, ТЫ И МОЙ ДРУГ
Глава первая
РЫЖИЙ ФУРГОН
1
После полудня лучи солнца обжигают, но воздух ледяной. На уровне верхушек деревьев стены у зданий, кажется, обрезаны ножницами; обрезаны неровно, будто ребенком; иногда отхвачены и верхушки, — приходится переступать через завянувшие ветки, которые остро и терпко пахнут на горячем асфальте.
— Осторожно, — Ребров тянет Риту за рукав, — не видишь? Пьяный за рулем!
По улочке мчится ярко-рыжий фургон с длинной кабиной в два ряда сидений, и Ребров с Ритой едва успели вскочить на выступ в кирпичном заборе. Тут же фургон, развернувшись, проехал обратно.
— Где же Лиза? — вздыхает Ребров. — Сколько можно ее ожидать?
Поднявшись на цыпочки, Рита заглядывает с забора на другую сторону, где гудят на шоссе автомобили. Вдруг они затормозили, съезжают на обочину и остановились; оторваться от этого зрелища невозможно — почему все сразу, зачем. Стало тихо — разве что в улочке все еще тарахтит фургон с пьяным шофером за рулем, а когда этот фургон скрылся за поворотом, наступила тишина мертвая — в ней отчетливо прозвучал неприятный ноющий звук, подобный жужжанию осы; непонятно, откуда он приближается — со всех сторон одновременно, — пока не сузился в точку; затем по шоссе пронеслась милицейская машина с сиреной, и где-то в деревне за лесом завыли собаки.
Вдоль забора женщина тянет шланг. Из него хлещет вода — на сером асфальте вслед черная полоса, а выше косые лучи обагрянивали стены домов и верхушки деревьев, которые еще не подрезали. Между домами гуляет ветер; парусом надулась на веревке простыня — наискосок перерезана тенью от стены, а другая половина — розовая.
Наконец идет Лиза. Ее каблучки глухо стучат по асфальту, как капли воды по ржавой прогнившей жести. Ребров спрыгивает с забора, издали машет — и Лиза ему помахала. Ребров подбегает к Лизе и целует ее в щечку. Тут же Лиза оглянулась на мальчишку на дребезжащем велосипеде.
— Отстань, — говорит она Реброву, отстраняясь с кислой ухмылкой. — Забыла запить таблетку — присохла к языку. — И совсем другим голосом подруге на заборе: — Ты сегодня Вера или Соня?
— Нет, Рита, — отвечает та, глядя, как по шоссе мчится за эскортом мотоциклистов длиннющий черный автомобиль и за ним сразу еще один.
— Что у тебя болит? — с нарочито преувеличенным вниманием спрашивает у Лизы Ребров.
— Эй, Сережка! — кричит она мальчику на велосипеде. — Езжай за нами!
— Сейчас не могу! — отвечает Сережка. — А куда вы?
— Сначала к роднику, — зовет Лиза и тут же — Реброву: — Я запью таблетку — что-то с головой не в порядке.
— Почему-то у всех именно там не в порядке, — ворчит тот.
— У кого, — выясняет Лиза, — у всех?
— У очень многих, — пробормотал Ребров себе под нос.
— Ну, не у всех же.
— У всех вас, — уточняет он.
— Понятно.
На фоне синего неба кирпичный забор кажется картонным; в нем проломана дыра. Втроем они идут вдоль забора, затем пролезают по очереди в дыру. Движение автомобилей на шоссе возобновилось, гул — невообразимый, и лучше помолчать.
Перейдя по мосту на другую сторону, Лиза нагнулась и сорвала цветок. Щеки у нее разрумянились — может, оттого что нагнулась и кровь прилила к лицу; тут же отчаянно побледнела, почувствовав на себе пристальный взгляд Реброва.
— А я, — говорит он, — решил, что ты не придешь!
— Я проспала. — Лиза бросает цветок и достает из кармана яблоко. — Совсем забыла. Можно яблоком заесть таблетку, — откусывает. — На, — подает его Рите.
— Не хочу, — отказывается та.
— У тебя красивые туфельки. — Ребров замечает, как Лиза ковыляет на высоких каблуках по изрытому кротами полю. — Раньше не видел.
— Вчера купила.
— И платье новое, — продолжает Ребров. — Только почему черное?
— Может быть, — говорит Лиза, — мне идет черный цвет. Возьми, — протягивает Реброву яблоко. — Целый день в кармане болтается!
— Пусть будет тебе.
— Когда таблетка во рту, яблока совсем не хочется.
— Сначала запьешь таблетку из родника-а-а, — растягивает Ребров слова, наблюдая за Лизой. Она смотрит в сторону, где за деревьями все громче голоса. — Потом съешь яблоко.
— Оно кислое.
Ребров берет яблоко. Лиза поглядела на часики.
— Что — у нас мало времени? — Ребров откусывает от яблока.
— Нет, — покачала головой Лиза, — времени полно, неизвестно куда деть его.
— Ты со мной встречаешься, — догадывается он, — потому что тебе надо убить время, да?
— Да, — кивает Лиза.
— А я и смотрю, что это ты вырядилась для прогулки в лесу, — заметил Ребров.
— А ты?! Ты не знаешь, — вспыхнула Лиза, — что я…
— Ну, и что ты?
— Ничего…
— Ты что-то хотела сказать, — ухмыльнулся Ребров.
— Да, я хочу тебе сказать, — снова начала Лиза, — что я… — и, запнувшись, прикусила губу, но опять: — Ты знаешь, кажется, я…
— Ну, и чего? — пробормотал Ребров, когда ему уже это все надоело.
— Я забеременела, — брякнула Лиза. — Ах, не притворяйся, — вдруг она закричала, — ты все прекрасно понимаешь, ты всегда понимал меня с полуслова! Я забеременела, — пролепетала. — И не от тебя! Чего же ты молчишь?
Ребров захохотал. Наконец вздохнул.
— Я очень рад, — объявил он. Тем не менее на лице его оставалась растерянность. — Как я рад, — повторил дрожащим голосом и хватал воздух, подобно рыбе на берегу.
Лиза осторожно спускается по обрывистому берегу. Из кустарника выглядывают березы. Горячие лучи весеннего солнца пробиваются сквозь резную клейкую листву и становятся бархатными; расплывчатые тени скользят под ногами. Внизу струится из жестяного желоба ручеек, дальше ветер поднимает на озере рябь. Лиза осторожно переступает по бревнышку, затем прыгает на камень и нагибается к желобу.
Ребров смотрит на пышную фигуру девушки и замечает из-под нового очень короткого ее платьица трусики — переводит взгляд на другой берег, где воздвигаются шикарные особняки. Там что-то визжит, стучит, и время от времени бухает, словно пушечный выстрел, железная дверь, и спустя вздох отзывается гулкое эхо в огромных пустых помещениях. Величественные постройки отвлекают Реброва, и, когда он снова замечает черную склонившуюся фигурку у желоба — и трусики светятся в сгущающейся тени под березами, — невольно опять думает о девушке, а Лиза, кажется, читает его мысли и так кричит, что слышат рабочие на дачах:
— Я не знаю, зачем морочу тебе голову! Рита! — зовет. — Где ты!? Давай съездим к твоей бабушке в Бекачин!
2
Дорога в голом поле приводит к мосту. Под мостом шоссе. Лиза спускается вниз, к шоссе, и поднимает руку. Все машины мимо. Лиза растопырила пальцы и нетерпеливо машет. Наконец тормозит фургон с длиннющей кабиной в два ряда сидений. Он такого же огненного цвета, как волосы у девушки. Сразу фургон не может остановиться. Лиза сбрасывает туфли и бежит за ним в носочках по асфальту. Волосатая ручища открывает дверку в кабине. Рита едва успевает за подругой, чуть не упала, вспомнила, как этот фургон едва не сбил ее с Ребровым, кричит, но Лиза даже не оглядывается. Она запрыгивает на сиденье — короткое платьице задралось до трусиков, и тогда увидела: в кабине одни мужчины и так пялятся на нее — здоровые, краснорожие, — что все тут сразу ясно, и — невольно слезы на глазах, но уже поздно.
Мужчины все в выутюженных костюмах, некоторые при галстуках, а один даже в шляпе, только шофер в рваных цветастых трусах и в грязной майке. Едут молча, с серьезными лицами. Несмотря на свистящий из окон свежий воздух в кабине пахнет шкафом. Лиза удивляется старомодным костюмам на мужчинах. От этой “пронафталиненной” дедовской одежды и белых воротничков возникает ощущение праздника.
— Рита, ты здесь? — наконец Лиза вспомнила про подругу, а та от испуга отвечает одним взглядом.
По обе стороны шоссе — тополя. С них летит пух и на солнце блестит, как снег. На сизом асфальте он загрязнился и свалялся в клочья ваты, что пролетают за каждой машиной.
— Мне кажется, — сказал самый солидный мужчина в шляпе, — что мы не туда едем. Девушка, — спрашивает, — мы попадем в Бекачин?
Лиза подняла плечи и опустила.
— Рыжая, — восхищается шофер. — Наверно, я не там свернул, — сокрушается. — Девушка, почему ты молчишь?
Лиза наклонила голову, якобы дремлет; в это время неуклюжие толстые пальцы пытаются расстегнуть пуговичку у нее на платье. Не открывая глаз, Лиза хлещет ладонью по широкой потной щеке.
— С ума сошла?! — просыпается толстяк. — Это Анатолий! — показывает на мужчину в шляпе.
— Разберись сначала. — Анатолий пихает толстяка. — Может, это Петрович? Посмотрите, как он ухмыляется…
— Дядя! — возмутилась Лиза, чувствуя у себя на бедре скользкую руку. — Ну, что это вы? Ну, дядя!
А на Риту никто не обращает внимания, и она, завидуя подруге, ее пышной красоте, заплакала. Мужчины внимательно посмотрели друг на друга.
— Вытрите ей слезы, — зашевелились они. — Петрович, вытри ей скорее слезы!
Анатолий подал салфетку Рите. Девушка вытерла слезы, но они продолжали течь по щекам.
— Мне страшно, — пролепетала Рита на ухо Лизе.
— Чего ты боишься? — удивилась та.
— Разве ты не понимаешь, — Рита оглянулась, — что эти мордовороты могут с нами сделать?
— Ну, и что такое они могут с нами сделать? — ухмыльнулась Лиза. — Разве что вот этот, — показала на худенького, бледненького паренька в очках.
Его звали Феденькой. Он читал толстую книжку и не обращал внимания на девушек. Затем, отложив книгу, размечтался, как маленький ребенок, а когда опомнился, наконец увидел, что Рита грустит и какие у нее большие глаза. Ему стало жаль ее. Рита по-прежнему мяла в руках салфетку и не забывала вытирать слезы. Феденька вздумал сдувать с ее лица бумажные крошки, а она не понимала, что он делает, и умоляюще шептала:
— Прекратите!
Тут фургон съехал с шоссе, и сейчас не только Рита, но и Лиза испугалась.
— Куда вы?! — закричала она. — Не надо!
Фургон остановился у речки. Берег высокий, с ласточкиными гнездами. Выбравшись из кабины, мужчины разделись и бросились в воду, а Петрович достал бутылку водки, нарезал колбасы и разжег костер. Шофер вылез из речки помогать, волочит к огню жердь, наступает на нее, а рукой ухватил за другой конец. Жердь трещит, но не поддается; шофер бросает ее и подходит к девушкам. Те захохотали, глядя на рваные трусы. Шофер потребовал, чтобы ему налили; выпил и, разбежавшись с берега, опять в воду.
В речке отражается туча. В зеленых берегах она надвигалась, черная, а когда загрохотал гром, мужчины в одних трусах собрались у костра. Не успели разлить водку в стаканы — с неба хлынуло, как из ведра. Выпили и, закусывая на ходу, поспешили в кабину. В суете чьи-то пальцы расстегнули у Риты застежку на бюстгальтере, и за одну минуту наступила ночь.
— Ха-ха-ха, — смеется Анатолий.
— Ну что, поехали? — Шофер осветил фарами мокрые газеты на траве и дымящийся костер.
— А где Лиза?! — завопила Рита.
Казимир ущипнул ее, приоткрывая дверку, и позвал Лизу, но там, во мраке, так шумело и гудело, что слов его нельзя было расслышать. С полминуты сидели молча, дождь барабанил по жестяной крыше кабины. Рита опять заплакала. Мужчины посмотрели друг на друга.
— Вытрите ей слезы, — засуетились они. — Петрович, где салфетка?
Анатолий подал другую салфетку. Рита вытерла слезы, но сейчас, когда подруги не было рядом и мужчины наконец обратили на нее внимание, она ревела, почувствовав, что им все равно с кем. Это ее горько возмутило, и салфетка быстро намокла.
— Феденька! — закричал Петрович. — Ну, сколько можно?!
Дождь вскоре перестал, но ручьи еще бежали по дороге. Листва беспокойно шумела на березах, и с каждым порывом ветра на землю осыпались буйные капли.
— Ну, сколько можно?! — опять закричал Петрович и, когда Феденька наконец вернулся с Лизой, не выдержал: — Ты что, сынок, — вообще? Забыл, куда едем? Совсем еще ничего не понимаешь в жизни… Поехали, Васька! — скомандовал шоферу. — Скорее!
Фургон занырял по ямам и буграм, словно поплавок на волнах, и захотелось выпить опять.
Петрович напомнил шоферу:
— Ты забыл, кого везешь?
Васька засмеялся в ответ.
— Нельзя смеяться! — возмущается Казимир.
— Если думать единственно об этом, — Анатолий сдвинул шляпу на затылок, — можно свихнуться.
— Все можно, — заявил Петрович, — при одном условии.
— И — каком? — интересуется шофер Васька.
— Пусть она скажет, — показал на Лизу толстяк.
— Я не знаю, о чем речь, — изумилась она.
— Скажи, пожалуйста!
— Я не знаю, что сказать.
Толстяк полез к ней обниматься и забыл о чем разговор, но повторял:
— Врешь, врешь…
Лиза снова залепила ему пощечину.
— Правильно! — раздались голоса. — Так ему. Пусть знает, как распускать руки. — А сами распускали еще откровеннее, ухмыляясь при этом в глаза. — Так ему… Вот так, так!
— Куда ты, Лиза, меня затащила? — в который раз расплакалась Рита. — Ты же знаешь — у меня нет никакой бабушки в Бекачине.
Наконец выехали на шоссе; под колесами зашелестел мокрый асфальт. Пьяный Васька повел фургон с бешеной скоростью, и невольно девушки вцепились в сиденья. На повороте фары высвечивают заброшенный дом с березами на кирпичных стенах, затем он пропадает во мраке, но соловья слышно еще долго.
— Опять я не там свернул, — сокрушается Васька и сигналит парочке у обочины.
Сопливый кавалер с “фонарем” под глазом, оглянувшись, поцеловал такую же, как он, барышню. Мокрое платье облепило ее тельце, и, кажется, что она голая. Отвернувшись от яркого света фар, девчонка ответила на поцелуй своего ухажера, сцепив руки у него на шее.
— Все-таки куда мы едем? — спрашивает у Лизы Васька.
— Откуда я знаю? — недоумевает она.
— Если бы ты могла знать, — качает головой Казимир и тут же: — Раз, два, три, четыре… — пересчитывает у Лизы ребра. — Чего смеешься?
— Щекотно.
Васька останавливает фургон и шлепает босиком по мокрому асфальту. Мальчишка подбегает, а девочка осталась во мраке смутным, тонким силуэтом, который, как травинка, колеблется и вдруг исчезает.
— Давай назад, — растолковывает Ваське этот сопляк. — Не доезжая до города — сворачива-а-ай… — У него перехватило дыхание, когда увидел в кабине распущенные рыжие волосы Лизы. — Вот это да!
Васька заскакивает на подножку и хлопает дверкой.
— Действительно, — выворачивает руль, — не туда едем.
Фарами освещается туманная даль, воздух, кудрявая трава с заснувшими цветами. Еще раз увидели мальчишку с “фингалом”.
— Катька! — крикнул он, заметавшись один на дороге. — Куда ты?
3
Едва переступив порог, устроились, где попало, и уснули; впрочем, девушек положили отдельно на диван и укрыли ватным одеялом. Петрович проголодался, нашел перловой крупы и кастрюлю и, прежде чем варить кашу, отправил Ваську на фургоне за самогонкой.
Начинало светать, про электрическую лампочку на потолке забыли — ее жалкий свет потерялся в розовом сиянии, а из разбитых стеклышек веяло острым, жгучим холодком, и, проснувшись, увидели за окнами яркую зелень, вплотную приступавшую к дому.
Трава вокруг по колено; если выйти — возвратишься в мокрых от росы штанах, а после того как поели каши — в чугунных, словно ядра, головах образовалась гулкая пустота, и, когда появился незнакомец с шарфиком на шее и в кепочке, в рваном под мышками клетчатом пиджаке, никто не обратил на него внимания, пока он не зацепился за чьи-то ноги на полу в спальне и не упал.
Анатолий заглянул в комнату.
— Тише, пускай девчонки поспят! — И ему понравилась на стене сабля.
Долго маялись в ожидании выпивки, а когда брызнули первые лучи солнца, приехал с трехлитровой банкой Васька. Здесь щеголяли в праздничной одежде, и — если бы не дыры под мышками — незнакомца не заметили бы. А он выпил сто грамм и вместо того, чтобы закусить, выключил горевшую зря лампочку. Тогда им тюкнуло, что вернулся хозяин.
— Извини, — сказал ему Казимир, — мы тебе замок сломали.
— Я рад случаю познакомиться с вами, — пролепетал этот человечек. — Вы не похожи на других. После подобных посещений у меня всякий раз чего-то недостает, а вы…
— Мы даже посуду за собой помыли, — добавил Анатолий и, в одну минуту окосев, вдруг упал, а, поднявшись, не мог согнуть ногу.
И все же уезжать отсюда, где перекантовались пару часов, оказалось тягостно — будто прожили здесь жизнь, будто навсегда покидали отеческий дом… Пошли будить девчонок; на диване — одна Лиза.
— Поднимайся скорее, — потрогал ее Казимир, ощущая под одеялом млеющее в тепле роскошное тело. — А где твоя подруга?
Лиза, не открывая глаза, попросила:
— Еще немножко.
Казимир опять потянул одеяло.
— Пришел хозяин, неудобно.
Лиза не сразу сообразила, где находится, однако, если бы Казимир не упомянул о хозяине, так быстро девушка не вскочила бы.
— А где Рита?
Тут выяснилось — куда-то исчез и Феденька. Мужчины стали искать парнишку; вместе с ними хозяин вышел из дома и заглянул в сарай:
— Федя, Феденька! Отзовись!
За сараем еще один сарайчик; хозяин открыл дверь и сразу же наткнулся на Феденьку с Ритой. Феденька оглянулся и так посмотрел на этого маленького человечка в пиджаке с дырками под мышками, что тот поспешил закрыть дверь и никому ничего не сказал.
Солнце поднималось, от его горячего блеска становилось муторно после сна на полу и выпитой самогонки, и, помяв траву возле дома, мужчины решили ехать дальше.
— Ах, — вспомнил Анатолий, — забыл шляпу. — И, не сгибая ногу, волоча ее, будто специально показывая, поднялся по ступенькам на крыльцо и через минуту вернулся из дома в шляпе на бровях, заковылял к автобусу, еще сильнее прихрамывая, и едва взобрался в кабину.
Когда отъехали немного от деревни, Анатолий рассмеялся. Его товарищи, с непричесанными волосами и небритые, едва повернули тяжелые головы. Анатолий расстегивает брюки, а Лизе уже все равно — разве что ей очень тоскливо стало, и, ослепленная вязкими лучами за толстым стеклом в окне, не смогла даже отодвинуться. Наконец Анатолий вытаскивает из штанины саблю.
— Зачем она тебе? — изумился Петрович.
— А хозяину зачем?
Стараясь не выдать своей тоски, Лиза прошептала:
— Дайте мне посмотреть.
Анатолий медленно, с наслаждением, вынул саблю из ножен. Сталь сверкнула на солнце — по потолку кабины промелькнул зайчик. Тут же Анатолий вогнал саблю со звучным стуком обратно, причмокнув языком от восторга, — никакого внимания на девушку, что она тоже хочет подержать, и Лиза снова уставилась в окно.
Она будто задремала наяву. Впрочем, и шофер за рулем не переставая протирал глаза кулаками. Дорога запетляла среди полей, лишь на горизонте синели леса рваной узорной каемкой. Мужчины начали перекликаться между собой ничем не примечательными фразами, а дышали так, будто воздуха не хватало; слова из их уст выплевывались без окончаний, и хотя бы это указывало, что подъезжают к Бекачину. Все больше попадалось построек, столбов, и больше машин ехало туда и назад по дороге. Становилось как-то торжественно — у мужчин заныли сердца в груди, их томление и Лизе невольно передалось. И вот тут праздник почувствовался особенно отчетливо, но захотелось тишины и покоя. Как только показались вдали дома в пепельно-бурой дымке, Лиза попросила шофера Ваську остановиться. Ее слова прозвучали среди хриплого шепота мужчин — будто что-то порвалось, затрещала какая-то материя, и никто у девушки не поинтересовался, почему она выходит — именно здесь, в поле, где еще нет ничего.
Шофер остановил машину, и Лиза выскочила из кабины.
— Посмотрю, все ли в порядке, — Анатолий выбрался вслед за Лизой, и Васька выпрыгнул.
Лиза не ожидала, что и они вылезут, и растерялась. Шофер Васька открыл сзади дверки в фургоне. Лиза увидела внутри гроб. Анатолий взобрался по лесенке, и Васька — за ним; вдвоем они сняли с гроба крышку. Шляпа Анатолия зацепилась за крюк на потолке фургона и упала в гроб. Анатолий поднял ее, но на голову не нацепил, повертел в руках и зажал между коленями. Лиза отвернулась от гроба и поспешила вдоль изгороди, за которой земля истоптана в черную вязкую жижу; в отпечатанных на ней копытах блестело солнце. К девушке тянулись морды, жевали и глядели с тоской. Лиза спряталась за стадом и вздохнула с облегчением. По изъеденным до крови бокам щелкали хвосты, и мелькали вокруг ожесточенные злые слепни. Она зажмурилась и, сосредоточившись невольно на одних заунывных звуках, стала напевать, сама не зная что, повинуясь сердцу — и не своему, а какому-то чужому, далекому, — очень тихо, не своим голосом, пропела колыбельную, — не осмеливаясь открыть глаза, пока фургон с покойником не уехал; тут к ней подошла женщина с ребенком на руках.
— Что? — задумавшись, не расслышала Лиза. — Давайте подержу, — взяла ребенка.
Женщина перелезла через забор, и Лиза передала малыша на другую сторону. Ребеночек проснулся и заплакал. Женщина стала успокаивать его:
— Чего плачешь; что-то страшное приснилось? Да?
Карапуз разрыдался сильнее.
— Да? Страшное приснилось? — повторяла женщина, унося ребенка с собой. — Да? Может, пойдешь ножками? Нет? Расскажи, что тебе приснилось. Голыш? — переспросила. — Огромный?!
— Да, оглёмьный, — повторил ребенок, обливаясь слезами.
Лиза уже побрела к шоссе, но вернулась.
— Что это за “голыш”?
— Голая кукла, — объяснила женщина и улыбнулась: — Представляешь, как страшно! Огромная голая кукла!!
Лиза опять побежала к шоссе. Несется такси. В нем Лиза узнала Феденьку — он почему-то без очков, будто и он вытирал слезы; его лицо промелькнуло так быстро, что девушка усомнилась — он ли? Перебегая шоссе, Лиза необыкновенно остро почувствовала ускользающую жизнь, когда на сизом асфальте под ногами разжигалась на ветру сигарета, которую выбросили из такси.
Глава вторая
ВЕТЕР В ГОЛОМ ПОЛЕ
Под ногами не асфальт, а зыбучий песок. Улица спускается к реке. На другом берегу коровы. Лиза повернула назад. Опять появился асфальт. Лиза сняла одну за другой туфельки и выбила песок. Навстречу старуха, и Лиза ей обрадовалась.
— Что это за деревня?
— Это город.
— Какой город? —спросила Лиза и тут же догадалась: — Это и есть Бекачин? Как пройти к вокзалу?
— Что? — не расслышала старуха.
— К вокзалу! Хожу с самого утра, — вздохнула девушка, — а теперь повернула и не знаю, как обратно. Где я нахожусь?
— Ты из вытрезвителя?
— Из какого еще вытрезвителя?
— Вот — вытрезвитель, — показала старуха, — утром всех выпускают — они ходят и спрашивают, где находятся.
Лиза махнула рукой и побрела дальше. Еще издали увидела толпу перед магазином. Многие поглядывали на часы. Лиза посмотрела на свои — остановились.
— Сколько сейчас времени?
— Пять минут десятого, — буркнул один из толпы, дернул за дверь и постучал.
Наконец магазин открыли, и все, толкаясь, поспешили за покупками. Лиза осталась на тротуаре одна. Перевела стрелки на часах и завела ход, а потом тоже в магазин. Рядом с рыбой почему-то продавали ювелирные изделия. Лиза нагнулась над стеклом в витрине, затем огляделась.
— Я хочу посмотреть кулон!
— Сейчас подойдет Маша, — пообещала продавщица из рыбного отдела.
— А вы не можете показать?
— Не могу.
— Почему?
— Я работаю в другом отделе.
— Ну и что?
За одну минуту Лиза ощупала и перебрала множество платьев, и одно из них ей очень понравилось. Лиза примерила его и не смогла снять. Оно было простенькое — в меленький голубой цветочек, однако великолепно подчеркивало фигуру. Уже в новом платье Лиза вернулась к ювелирному отделу.
— Еще Маша не пришла?
Продавщица из рыбного отдела посмотрела на часы и пожала плечами.
— Наверно, проспала.
— А почему рыбный отдел находится рядом с ювелирным? — еще поинтересовалась Лиза.
— Это от меня не зависит, — ответила продавщица.
Лиза вышла из магазина в каком-то неопределенном, необъяснимом состоянии; одновременно грустно было и весело; хотелось — не смеяться, а хохотать — и тут же разрыдаться. Тоска углублялась и дошла до сердца. Лиза шагала все быстрее. Вдруг остановилась и оглянулась. Малюсенькая девчурка оказалась рядом, ковыряла в носу и очень серьезно посмотрела на Лизу. Не выдержав ее взгляда, Лиза опустила глаза. На земле лежали кирпичи. Лиза подняла один. Улица была совершенно пустынна. На столбе реклама: человек с поднятой рукой. К ладони приклеена бумажка, и на ветру кажется, что он машет рукой. Лиза размахнулась и бросила кирпич в окно ближайшего дома. Оттуда выбежала растрепанная женщина.
— Туда побежали! — показала Лиза в переулок.
Женщина скрылась за углом. С ее плеч упал платок. Девочка по-прежнему невозмутимо смотрела на Лизу и ковыряла в носу. По улице проехал шикарный автомобиль. Платок понесло вместе с пылью за машиной. Лиза зашагала дальше. Ей сделалось весело, обыкновенно весело. Машина остановилась и дала задний ход. Назад она ехала быстрее, чем тогда, когда двигалась вперед. Или казалось, что быстрее. Около Лизы автомобиль остановился. В нем сидел мужчина в белом костюме.
— Я хочу с вами познакомиться, — сказал он Лизе.
— А я не хочу, — отвернулась она.
— Какая ты грубиянка!
— Разве? — обернулась Лиза, и от ее пленительной улыбки мужчина совсем растаял и выбрался из автомобиля.
— Я хочу сделать тебе п-предложение… — начал он заикаться.
— Да, — все еще улыбаясь, ответила Лиза.
— П-п-пппрокатиться на машине…
Лиза нисколько не смутилась.
— Да, — повторила она.
Из-за угла появилась запыхавшаяся женщина и подняла платок. Встряхнула его — на солнце каждая пылинка засверкала.
— Не догналя? — не моргнув, спросила девчурка у мамы. — На одномь мяльчике быля клясная любашка, а длюгой с веснюшками.
— Поди, умойся! — прикрикнула женщина.
— А у того, с веснюшками, ещё зёлётые зюбы, — добавила девочка, оглядываясь на Лизу.
— У мальчишки — золотые зубы?
— Это быль взлёслий мяльчишка, — продолжала девочка, ковыряя в носу.
— Поди, умойся, — повторила мать.
Лиза села в машину и хлопнула дверкой. Машина проехала мимо растрепанной женщины с дочкой. Мужчина за рулем вытер пот с лица.
— Куда поедем? — спросил он у Лизы. — Сразу ко мне домой?
— На вокзал, — ответила она. — Нет, — достала из сумочки конверт. — По этому адресу.
Мужчина глянул на конверт и ухмыльнулся.
— К Иванову?
— Ты его знаешь? — испугалась Лиза. — Тогда лучше на вокзал.
Мужчина развернул машину и поехал обратно. Опять проезжали мимо девочки, а ее мать бросила горстью песка в окно машины.
— Вот это да! — удивился мужчина за рулем. — Отчего она?
— Наверно, у нее нет мужа, — догадалась Лиза.
— Рядом же дочка.
— Девочка есть, а мужа нет.
— Все равно, — сказал мужчина в белом костюме, поворачивая к вокзалу. — Зачем бросаться песком?
* * *
В поезде Лиза взобралась на полку и сразу же уснула. На следующей станции в этот вагон заскочила Рита; проходила мимо, выбирая место, — даже не успела разбудить подругу, как та, почувствовав на себе ее взгляд, очнулась ото сна.
— Я, ты и мой друг идем вдоль кирпичного забора; за ним что-то гудит, — начала Лиза рассказывать, что ей приснилось. — Там, где верхушки деревьев, стены у зданий будто обрезаны ножницами. В окнах верхних этажей — не потолки, а небо. После полудня палящее солнце. В тени от домов лежат огромные собаки со вспоротыми животами. Кровь из них не льется — ее просто не существует. Собаки судорожно дышат, высунув языки, — очень жарко, даже в тени. В заборе проломана дыра; мы пролезаем по очереди в нее. За забором в голом поле никого — и не понять, что это гудит.
— Ветер, — догадалась Рита, прислушавшись.
html{font-family:'PT Serif',sans-serif;-webkit-text-size-adjust:100%;-ms-text-size-adjust:100%;font-size:16px;line-height:1.5}article,aside,details,figcaption,figure,footer,header,main,menu,nav,section,summary{display:block}audio,canvas,progress,video{display:inline-block;vertical-align:baseline}audio:not([controls]){display:none;height:0}[hidden],template{display:none}a{background-color:transparent}a:active,a:hover{outline:0}abbr[title]{border-bottom:1px dotted}b,strong{font-weight:700}dfn{font-style:italic}h1{font-size:2em;margin:.67em 0}mark{background:#ff0;color:#000}small{font-size:80%}sub,sup{font-size:75%;line-height:0;position:relative;vertical-align:baseline}sup{top:-.5em}sub{bottom:-.25em}img{border:0}svg:not(:root){overflow:hidden}figure{margin:1em 40px}hr{-webkit-box-sizing:content-box;box-sizing:content-box;height:0}pre{overflow:auto}code,kbd,pre,samp{font-family:monospace,monospace;font-size:1em}table{border-collapse:collapse;border-spacing:0}td,th{padding:0}h1,h2,h3,h4,h5,h6{clear:both}p{margin-bottom:1.5em}cite,dfn,em,i{font-style:italic}blockquote{margin:0 1.5em}address{margin:0 0 1.5em}pre{background:#eee;font-family:'Courier 10 Pitch',Courier,monospace;font-size:15px;font-size:.9375rem;line-height:1.6;margin-bottom:1.6em;max-width:100%;overflow:auto;padding:1.6em}code,kbd,tt,var{font-family:Monaco,Consolas,'Andale Mono','DejaVu Sans Mono',monospace;font-size:15px;font-size:.9375rem}abbr,acronym{border-bottom:1px dotted #666;cursor:help}ins,mark{background:#fff9c0;text-decoration:none}big{font-size:125%}blockquote:after,blockquote:before,q:after,q:before{content:''}blockquote,q{quotes:'' ''}hr{background-color:#ccc;border:0;height:1px;margin-bottom:1.5em}ol,ul{margin:0 0 1.5em 3em}ul{list-style:disc}ol{list-style:decimal}li>ol,li>ul{margin-bottom:0;margin-left:1.5em}dt{font-weight:700}dd{margin:0 1.5em 1.5em}img{height:auto;max-width:100%}table{margin:0 0 1.5em;width:100%}a{color:#4169e1}a:visited{color:purple}a:active,a:focus,a:hover{color:#191970}a:focus{outline:thin dotted}a:active,a:hover{outline:0}.alignleft{display:inline;float:left;margin-right:1.5em}.alignright{display:inline;float:right;margin-left:1.5em}.aligncenter{clear:both;display:block;margin-left:auto;margin-right:auto}.h2,h2{font:40px/1.2em Oswald,sans-serif;color:#171615;letter-spacing:.5px;margin:0}.h3,h3{font:24px/1.333em Oswald,sans-serif;color:#171615;letter-spacing:.5px;margin:0}.h4,h4{font:16px/1.5em Oswald,sans-serif;font-weight:300;color:#171615;letter-spacing:.5px;margin:0}.h5,h5{font:14px/1.7em 'PT Serif',sans-serif;color:#333;letter-spacing:.5px;font-style:italic;margin:0}.h6,h6{font:500 8px/3em Oswald,sans-serif;color:#eb5160;letter-spacing:1px;text-transform:uppercase;margin:0}.hide-block{display:none!important}.block{display:block!important}.flex-block{display:-webkit-box!important;display:-ms-flexbox!important;display:flex!important}.textblock-width{max-width:744px}.opacity-text{opacity:.5}p{text-indent:36pt;margin:0;color:#333}@media screen and (max-width:767px){p{text-indent:0}}p._no-indent{text-indent:0}p:after{content:'';display:table;clear:both}p.note{padding-bottom:.5em;color:#171615}p.note.active-note span{border-bottom:1px solid #eb5160}a{border-bottom:1px solid #cec1b8;text-decoration:none;color:#333}a:hover{border-bottom:1px solid #eb5160}table{margin-bottom:0}.small p,h1 p,h2 p,h3 p,h4 p,h5 p,h6 p,ol p,small p,ul p{text-indent:0}.note-link{border:none}.note-link:hover{color:#000}h5+a{margin-top:8px;display:inline-block}h2{margin-bottom:16px}h3{margin-top:32px;margin-bottom:16px}a[name]{border-bottom-color:transparent!important;}a[name]:hover{color:#eb5160!important;}