Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2009
Андрей Назаров
ПРОЧЕРНИ
Комната была — матрац на полу, рухлядь чужой жизни, разорение, украшенное кружевом паука, который прижился здесь, забившись в угол, как и он. Неделю не выходил, только в окно посматривал на безнадежный двор, покрытый осевшим мартовским снегом, в котором вороньими прочернями проступали отбросы человеческой жизни. Шторы сдвигал слегка, раскрыть не решался. На пожарную лестницу смотрел, прикидывал, седьмой этаж все же. Вдруг звонок с перебивами — свой, они так не звонят. Открыл, приятеля увидел, и ознобом спину передернуло — с чего бы это?
Приятель про картину свою новую заговорил, Дали, дескать, в гробу перевернется, а он гадал, от кого же тот про звонок узнал. Таких они перед собой посылают — отвлекать, забалтывать, чтоб не подготовился, не сжег чего. Проговорил приятель в пустоту и ушел. Тянуло неладным, чувствовал, но понять не мог. Рукописи посмотрел — последние на месте, остальные у друзей схоронены, — но рыскать по комнате начал и наткнулся. Пакет прозрачный приятель под стол подкинул, а там вся аптека в пустых облатках. Тот давно на колесах сидел. Невмоготу стало — взял пакет и, выйдя из дома, зашвырнул в помойку. Подбирайте, гады! За углом в будку телефонную заскочил, осмотрелся — вроде никого за ним. Пройти хотелось, засиделся.
Попал в кривой истоптанный переулок. Сумерки да туман и желтые окна, за которыми шевелятся люди — в своих домах, надо же. Зашел в кафе, уже узнавали там. Водки взял, со стаканом в углу за шатким столиком пристроился. Да, так люди не живут, долго не протянуть, но и делать нечего, только ждать. Момент этот страшен, когда берут, потом уж все отрублено, все одно. Проходил, помнит. Не выдержал, сам к ним явился, чтоб быстрее покончить, — так не приняли. Видно, подельников подбирают, не сдал он никого, вот и трудятся, знакомых колют. “То же деяние, совершенное группой лиц…” — у них дороже ценится. Уехать хотел, но одумался, это при отцах, при массовых арестах можно было на просторах затеряться, а теперь враз отловят. Выдернули же из лесной глуши, так и снова найдут, из могилы выроют. Вот и отпустили под расписку. А все одно — сбежит, если не сорвется.
Встряхнулся, лицо обтер — вроде жар прошибает. Смотрел, как растерзанная нищенка на стойке лежит лицом, просит. “Теперь уже не будет мне женщины, — думал. — Поторопился с чужой жить, своей не нашел”.
Подошел к стойке еще водки взял, нищенку задел ненароком.
— Чего ей? — спросил.
— Как обычно, — отвечают. — Водку в глотку, чтоб голова не качалась. Ждет, может позарится на нее кто, нальет. Привыкли к ней, не гоним.
В кармане пошарил, подумал — не велики деньги, да и зачем они теперь. Заплатил, посмотрел, как она одним духом пойло в себя закинула.
Потом, когда она в угол к нему перебралась, оттолкнул. Беззвучно исчезла, тенью. Знобило его, пригреться хотелось, заснуть. Ненавидел он сумерки и сырость, тоску свою ненавидел. Подумал, что до магазина далеко, не дойдет, и бутылку тут же, у стойки, взял. Теперь домой. Придумал тоже! Тук-тук, кто-кто в теремочке живет? Предали его в родном теремочке. Был, да сплыл.
За дверью едва на тело не наступил, но живое почувствовал. Выругался, прошел было мимо, но нищенка за пальто ухватила, держит.
— Пусти, тетка, — сказал, — болен я.
— Так я вылечу, вылечу. Полечу. Куда скажешь — с тобой.
Рванул полу, освободился, ушел. “Собаку бы взял”, — подумал. Не слышал — чувствовал ее за собой.
— Ладно, — сказал, — иди.
Рядом пошла, на полкорпуса позади, правда, как собака.
“Надо же, — подумал, — кому-то и я еще человек”.
Привел ее в комнату, снова Достоевского вспомнил, как паутина на свету заиграла. Пусть и на том свете угол с пауками поджидает, только бы здесь закончить скорее, и забыть, все забыть, всех. Взглянул — вроде не старуха она, его нищенка, да и пьяная не в дупель.
— Ты хоть знаешь, к кому пришла?
— Знаю, к тебе. А ты куда пришел?
— Домой.
— Нет, не домой ты пришел, ты другой. Да и я другая была…
— Что ж такой стала?
— Не смогла…. С людьми этими не смогла… Ты не поймешь.
— Куда мне. С этими она не смогла…. Где других сыскать, может, подскажешь? Ладно, давай по стакану — и лягу, пока эти твои люди хомутать не пришли. Вышвырнули нас, и дело с концом. Лучше в холодильнике пошарь. Заболел я.
— Так ты лежи, я тебя выхожу.
— Сейчас выпьем — и сваливай отсюда, пока не поздно. Загадочна жизнь, подруга — никогда не знаешь, кто тебя предаст завтра. А знать — так лучше бы покончить со всем этим. Людей она других захотела!
Выпил — и вверх озноб подкатил, захлестнул, во тьму затаскивая. Небо падало, трепетала зарницей чья-то жизнь, но не удержать, не удержать…
Очнулся — женщина над ним, не разглядел, глаза застило.
— Ты кто? — спросил.
— Так я же, ты и привел.
— Ты что здесь делаешь?
— Некуда мне. Да и тебя жалею. Стонешь ты очень.
— А давно… это ты?
— Всю жизнь, кажется.
— Беги, сказал, беги отсюда, пока нас вместе не замели, слышь?
— Пусть метут, а я с тобой. До конца с тобой, сколько…
— Со мной? Да ты глянь на себя. Пьянь копеечная.…
И сам взглянул, и осекся. В накидке она сидела, строгая, как в окладе.
— Какая-то странная ты … нищенка. Не бывает таких.
— Я тебе расскажу. Мы все друг другу расскажем, правда? Не гони, не гони только.
— Да пойми ты, нас жизнь не держит, нет нас больше. И говорить не о чем.
— Ты сам будь, а остальное приложится, только поверь.
Подняться к ней хотел, но обвалилось все, забылся, забормотал, слился с чем-то, наконец, найденным, и исчез — далеко, в другом конце жизни, где ждали его.
Очнулся — а она рядом, в руках.
— Ты, милый, ты…. не помнишь?
— Уходи, сказал.
— Я все сохранила, что ты мне подарил.
— Я подарил…?!
Но тут увидел близко склоненную над ним женщину, открыл ее лицо — и дыхание перехватило.
— Господи, откуда ты мне?
Но тут звонок взорвался.
Вскочил голым, в голове плывет, едва устоял. Последним — взгляд ее поймал и изумленные, раскиданные по подушке волосы.
Пальто накинул и к окну. Рванул створ, открылся под удар мартовского ветра. Вздохнул во всю грудь — жить!
На подоконнике утвердился, взглянул мельком на пустой двор, испещренный прочернями, и в сторону себя кинул, уцепился за лестничную перекладину, только руки обожгло. Торопился, сколько мог, перебирая железо, помнил, что внизу доски начнутся, там — на руках, потом прыгать и рвать во всю силу.
До последней перекладины добрался, повис и, оттолкнувшись, в снег полетел. Ощупал — цел, вроде.
И тут она рядом рухнула. Обнял ее, поднять хотел, но только голова в сторону откинулась, распались волосы, и кровь в приоткрытом рту зачернела.
Сидел с ней в руках, укачивал, выл, не заметил, как брать подошли.
“Я все сохранила, что ты мне подарил…”