Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2009
Арслан Хасавов
БРАГУНСКАЯ ИСТОРИЯ
Если зайти в Google Maps и вбить в строке поиска “Брагуны”, то перед вами предстанет снимок нашего села со спутника. Почти у самого его основания — справа, приглядевшись, около П-образного строения сельсовета, вы увидите телефонную вышку. Точнее даже не вышку саму, а крону ее, и тень на земле — длинный шпиль, почти у самого кладбища.
Стояла теплая летняя ночь. Слабый ветерок, приносимый не то с Сунжи, не то с Терека, перебирал наши волосы, гладил руки. Покой села лишь изредка нарушался сдавленным лаем собак да урчанием мотора лихача, решившего покататься по опустевшим брагунским дорогам.
Пресытившись однообразием сельского досуга, мы лезли туда — на вышку. Высота часто располагает к задумчивым взглядам вдаль и откровенным беседам. Влезая туда, пытаясь добраться ближе к небу, ты оставляешь свои повседневные вопросы там — на земле, позади своего взбирающегося по железным жерновам тела.
Мы взбирались все выше и выше по металлическим лестницам, преодолевая промежуточные пролеты, начиная бояться. Чем выше ты поднимаешься, тем сильнее начинаешь ощущать вибрации этого металлического тела, его еле заметные, но все же ощутимые качания из стороны в сторону.
Наконец, не дойдя до верхушки самую малость, мы остановились. Я сел на горизонталь пролета, свесив ноги вниз, Артур же стоял, держась за арматуры креплений.
Что меня удивило, так это то, что ночное село совсем не как ночной город. Город, особенно если это мегаполис, к ночи оживает, освещенный тысячами ламп, вступает во вторую жизнь. Село же покойно, как тело умершего человека. То здесь, то там проступают какие-то признаки жизни — слабое свечение из-под навеса двора, человек, тенью идущий по темной дороге в поисках приключений, но свет вскоре исчезает, а человека съедает ночь, не оставив и следа.
— Не знаю, что мне выбрать, — делится со мной Артур, не глядя на меня, — я хочу менять мир, стать значительной личностью, воевать, разрушать, крушить, кромсать, но в то же время я хочу и созидать, помогать маме, уважать папу, учиться…
— Это важный выбор, выбирай то, что ближе твоей душе. Сочетать это невозможно. Тут либо-либо — промежуточного состояния нет и не может быть… Если ты, конечно, об искреннем выборе говоришь — по сердцу.
— Я боюсь… — И спустя паузу: — Боюсь ошибиться.
Помолчали…
Передо мной было немое село, позади — о многом говорящие могилы. Я повернул голову к вечности — свысока, в темноте надгробные плиты казались загадочными. Жизнь и смерть. Был человек, ходил по этим улочкам, возможно, еще вчера, а сегодня его уже нет в живых. Люди больше никогда не увидят его улыбки, не услышат его голоса, не почувствуют тепла его взгляда — никогда. Только в воспоминаниях родные будут воскрешать его образ, случаи разные из жизни вспоминать.
Поддавшись надвинувшейся на меня тоске, я вспомнил о Рустаме. Хотя “вспомнил” — не совсем подходящее слово, неуместное, ведь я помнил о нем постоянно и всегда хранил в душе частичку его.
Как-то раз в центре Брагунов — прямо у забора сельского клуба — мы с Рустамом по-настоящему познакомились. Поиграв в бильярд у его знакомого, мы вышли под звездное небо. На пятачке, где пересекались две дороги, мы подошли к местным ребятам. Рустам общался с ними — он их всех хорошо знал, ведь он уже несколько лет жил в Гудермесе, иногда приезжая в Брагуны, к нашей общей бабушке. Там — в бильярдной — он выпил банку пива, теперь же курил сигареты. Шла неторопливая беседа, люди часто смеялись. Я многого не понимал и от этого терял нить разговора.
Тьму ночной дороги осветили фары автомобиля. Сначала маленькие — вдалеке, затем побольше, а затем и вовсе осветили всех нас — автомобиль приблизился. Ребята стали расходиться в стороны, чтобы пропустить машину, Рустам же остался стоять в центре дороги, невозмутимо втягивая в себя табачный дым.
Машина устрашающе дернулась пару раз на него, но переехать, естественно, не решалась.
В воздухе повисла тяжелая тишина. Лишь гул мотора, а против него безмолвный человек с тлеющей сигаретой во рту. Наконец кузов машины коснулся колен Рустама. Напряжение достигло своего пика.
Рустам бросил окурок на капот стоявшей перед ним машины.
— Ты что…? — выскочил из нутра ее невысокого роста с рыжей щетиной человек и вплотную подошел к Рустаму, угрожающе глядя на него из-под бровей.
— Ты куда свой окурок бросил? — спросил он, удобрив этот невинный в общем-то вопрос парой крепких словечек.
Рустаму стало смешно. Он улыбнулся и приобнял человека.
— Арсен, ты что, серьезно? — они знали друг друга.
Арсен нервным движением смахнул руку Рустама и все так же недобро — разъяренным быком глядя на противника — ответил:
— Да, серьезно!
Рустам в мгновение изменился в лице. Завязалась драка.
Я любил его, я уважал его. За его решительность, за верность данному слову. До сих пор, даже после его скоропостижной смерти в возрасте пророка Исы, я не встретил ни одного человека, который мог бы его упрекнуть в нечестности.
В той драке я вступился за Рустама, дрался как мог, пацанчик еще — я, конечно, хорошо получил. Но Рустам был доволен — невольно случай этот стал испытанием для меня, которое я, к счастью, выдержал.
— Ты молодец! — говорил он восторженно. — Никогда нельзя бояться! Даже когда ты видишь, что противник сильнее, бей первым. Молодец! — и клал свою теплую руку мне на плечо.
Тогда-то он стал доверять мне. Нет, конечно, он и прежде доверял, но теперь наши отношения вышли на куда более высокий уровень доверия. Он рассказывал мне о личном, о мыслях своих, о том, о чем, возможно, не рассказывал никому. И постоянно оправдывался за то, что не говорил со мной раньше. По-настоящему не говорил, я имею в виду, открыто.
— Вот я пью, курю, — сказал он как-то раз ни с того ни с сего, — намаз я не делаю. Ну и что? Я знаю, что вера у меня вот здесь, — указывая на грудь, — я добрый и порядочный. И я верю гораздо больше, чем многие, кто соблюдает все предписания. Я знаю людей, которые делают дома намаз, носят пес, в мечеть даже ходят, но лгут людям, предают. Я не такой…
И он не был таким. Настоящим был, искренним и, уйдя даже в неизвестность, оставил после себя знак вопроса. Кем он был? Почему так рано сразила его болезнь?
На похоронах маму его — мою тетю — утешали:
— Аллах забирает честных людей в молодые годы.
Кто-то сказал:
— По краям его могилы стоят четыре хаджи — он точно попадет в рай.
Третий добавил:
— Он умер в Рамадан, а все, кто умирают в это время, автоматически попадают в рай.
Но мать его безутешно плакала, сожалея о тяжелой утрате…
— Давай спустимся к кладбищу? — предложил я.
— Зачем? — недоуменно спросил Артур.
— Просто…
И мы стали спускаться. Оказавшись на земле, мы подошли к кладбищенским воротам, которые оказались заперты изнутри, и нам пришлось перемахнуть через забор.
“Бисмиллахи рахмани рахим”, — услышал я шепот Артура, а потом и сам повторил то же самое.
Безмолвные плиты с арабской вязью на бортах смотрели на нас отовсюду в то время, как мы шли в глубь кладбища. Мы остановились у каких-то могил, и Артур сказал, указывая на поросшие сорняком бугорки:
— Это моя бабушка, а это дядя. Хороший был мужчина — погиб в автомобильной катастрофе.
Решив начать с могилы бабушки, я стал дергать кусты с глубокими корнями.
— Что ты делаешь?
— Давай почистим.
И он присоединился.
Это было непростое дело. Казалось, будто бабушка держит эти корни изнутри, упираясь ногами в землю с обратной стороны. Я ясно представлял себе ее напряженное морщинистое лицо при этом, и понимал, что это грех.
Земля вокруг могил была в дырах — путях змей.
— Пускай меня накажут, если я делаю что-нибудь неправильно! — решил я вслух. — Пусть меня укусит змея и я умру.
Но мы уже заканчивали чистить могилу дяди, а змеи все не кусались.
Потом нам стало жутко, и мы побежали прочь. Перед самыми воротами я оглянулся — среди кустов и надгробных плит, под светом бледной луны стояла фигура в шляпе, глядя мне вслед. Я быстро перепрыгнул через ограду, так и не рассказав об увиденном Артуру.
Домой мы не спешили и решили двинуться к Сунже. Лунный свет отражался в ее буйной поверхности, с другого берега на нас глядел усталый лес. Оставшись в одних трусах, мы решили прыгать.
Первым это сделал Артур — он был решительнее меня и, будучи сельским парнем, трюк этот выполнял не впервые. Я же замешкался.
Он уже карабкался ко мне, когда я увидел его оценивающий взгляд.
“Не прыгнет! Не сможет!” — говорили его глаза.
“Пусть меня накажут, если в этой жизни я сделал что-нибудь неправильно!” — сказал я сам себе и, разбежавшись, оттолкнулся от берега.
Спустя менее чем секунду свободного полета я оказался в воде. Она буквально поглотила меня — ворвалась в нос, заполнила рот, вливалась в горло, неприятно жгла глаза. Я с трудом вынырнул, пытаясь прокричать, но мне удалось издать только булькающие звуки, мгновенно поглощенные течением реки. На другом берегу, между деревьями, я увидел силуэт человека в шляпе. И вода вновь меня поглотила.