Повесть. Перевод с украинского Елены Мариничевой
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2009
1.
Осень — пора старых фотографий.
Антонина Васильевна разложила у себя на коленях, укрытых пледом, два толстых альбома с фотокарточками.
Жучка — задрипанная собачка Антонины Васильевны — скулит под дверью. Жучка просится на улицу, но Антонина Васильевна в печали.
— Жучка, — говорит Антонина Васильевна, — потерпи хоть раз в жизни. Я смотрю фотографии. Я хочу поплакать!
Жучка продолжает скулить.
Ну ладно, думает Антонина Васильевна, в конце концов, я не помню, когда выводила ее на улицу. Проклятая старушечья память. Вчера? Или позавчера? Вчера у меня болела поясница — вряд ли я в таком состоянии выходила с ней во двор.
— Хорошо, — говорит Антонина Васильевна Жучке. — Идем. Твоя взяла.
Антонина Васильевна поднимается с кресла, и Жучка радостно вымахивает третью своего хвоста, пострадавшего когда-то в дверях лифта.
— Вот сволочи! — восклицает Антонина Васильевна, дотронувшись до батареи в гостиной. — Ноябрь уже, а отопление и не думают включать!
Надевает потрепанное, когда-то страшно модное бордовое демисезонное пальто “джерси”. Оглаживает воротник из стриженого песца. Надевает черные сапоги, и на правом, как обычно, расходится молния.
Нужно купить себе новые, думает Антонина Васильевна, а то скоро не в чем будет выгуливать Жучку. Рядом с метро “Минская” недавно открылся магазин “Обувь по 50 гривен”. Антонина Васильевна видела на витрине надпись, обвешанную разноцветными воздушными шариками: “Мы уже открылись”. Нужно будет зайти. Раз уже открылись, то нужно зайти.
В коридоре Антонина Васильевна замирает и прислушивается.
Быть этого не может! Неужели снова?! Сколько можно?! Люди окончательно совесть потеряли!
— Сейчас я им покажу! — решительно говорит Антонина Васильевна. — Жучка! За мной!
Она выходит из квартиры и спускается на лифте со второго этажа на первый. Жучка сбегает по ступенькам.
Здесь, на первом этаже, музыка слышна громче. Антонина Васильевна идет на звук.
Может, я стала подслеповатой, но со слухом у меня все в порядке, думает она. Ну ни стыда, ни совести у людей!
Дверь шестой квартиры приоткрыта. Антонина Васильевна смело входит. Жучка семенит следом.
Сейчас я им устрою дискотеку, думает Антонина Васильевна. Сейчас они у меня запоют.
Квартира оказалась нежилой. Никакой мебели, никаких вещей. Коридорчик и одна комната с зеркалами во всю стену. Антонина Васильевна даже растерялась. Собственное отражение в зеркале ей не нравится.
Какая же я стала старая и сгорбленная, думает она.
На подоконнике массивный магнитофон, включенный на полную громкость. Антонина Васильевна недовольно морщится, а Жучка начинает подгавкивать, подпевать по-собачьи.
— Замолкни, Жучка, и без тебя тошно!
Антонина Васильевна оглядывается в поисках жертвы.
И вдруг видит перед собой странное существо мужского пола в атласе и блестках.
— Господи, что здесь происходит? — бормочет Антонина Васильевна себе под нос.
Фавн вытаращивается на гостью, смотрит так несколько секунд, а потом, как-то странно и ненормально вышагивая, проплывает к магнитофону и приглушает звук.
Гомик, думает Антонина Васильевна, или того хуже — трансвестит. Куда я попала? Вот придушат меня сейчас здесь, и никто не спохватится.
— Что вам нужно? — спрашивает существо в атласе и блестках.
Антонина Васильевна замечает, что это довольно молодой парень, смуглый, с зачесанной и сдобренной гелем шевелюрой и лицом, намазанным гримом. Синяя, распахнутая на груди атласная рубашка с рюшами, черные широкие штаны с лампасами, лакированные туфли на каблуках.
— Молодой человек, вы чего вырядились, как клоун? — гневно вопрошает Антонина Васильевна.
— А вам какое дело? Что вам вообще нужно?
— Требую большего уважения! — выдает Антонина Васильевна. — Не уважаете меня, так хоть старость уважьте!
— Я вас ничем не обидел.
— Ну да, не обидели! Разве? На вас смотреть-то стыдно!
— Я вас не просил на меня смотреть.
— Молодой человек! Вы не на безлюдном острове живете! Будете жить на острове, тогда, пожалуйста, ходите хоть в юбках, хоть голышом! А здесь, среди людей, прошу одеваться так, как это положено мужчинам!
Парень очевидно понял, что быстро все это уладить не удастся. Он полностью выключает магнитофон и подходит к Антонине Васильевне.
— Э-э-э… уважаемая, что вам от меня нужно?
— Антонина Васильевна. Меня зовут Антонина Васильевна.
— Антонина Васильевна, что…
— АнтонiнО ВасилiвнО! В украинском языке существует звательный падеж.
— АнтонiнО ВасилiвнО! Что вам от меня нужно?
Антонина Васильевна выпрямляется со всей гордостью, на которую только способна ее старость.
— Вы очень громко крутите свою музыку.
— Но я имею на это право!
— Конечно, имеете, но не забывайте, что и у других тоже есть права. И ваше право, молодой человек, кончается там, где начинается право другого!
— Сейчас день, уважаемая соседка. Или как правильнее сказать — соседкО?
— Не хамите мне. Я хочу, чтобы вы перестали крутить свою дурацкую музыку.
— Включать музыку можно до десяти часов вечера.
— Если она никому не мешает.
— А вам мешает?
— Мешает! И мне, и Жучке.
— Кто такая Жучка?
— Жучка — моя собачка. Музыка ее возбуждает, и Жучка начинает скулить. Представьте, что творится в моей квартире, когда вы так невинно крутите здесь свой магнитофон.
Парень замечает у ног Антонины Васильевны паршивого бесхвостого пса — смесь болонки, пуделя и благородной бездомности. Ему становится смешно.
— Не вижу ничего смешного, — говорит Антонина Васильевна. — Если вы и впредь будете включать музыку, я вызову милицию.
— Милицию?! Я что, совершил преступление?!
— Да. Вы мешаете мне, вы мешаете мне… жить!
Антонина Васильевна поворачивается, чтобы выйти вон.
— Жучка! За мной.
Но Жучка занята. Ее мочевой пузырь не выдержал испытания музыкой и временем.
* * *
— Скандальная старая баба!
Антонина Васильевна в проем двери, через цепочку, внимательно рассматривает своего соседа с первого этажа.
— О, вы сменили наряд? — произносит она. — Джинсы и футболка идут вам куда больше.
— Зачем вы вызвали милицию?!
— Я вас предупреждала. И вызову вновь, если потребуется.
Парень устало вздыхает.
— Может, мы с вами как-нибудь договоримся?
— Не думаю, что у нас получится.
— Я не могу без музыки.
— А я могу.
— Вы не понимаете.
— Послушайте, — говорит Антонина Васильевна, — меня не интересует, чем вы там, в вашем притоне, занимаетесь. Но впредь занимайтесь этим в тишине. Тишина полезна для таких молодых людей, как вы. В тишине есть над чем подумать. А вы, я вижу, думаете крайне редко.
Подбегает радостно лающая Жучка..
— Ваше подобие пса надуло мне на паркет, — устало говорит парень.
— Жучке, чтоб вы знали, больше лет, чем вам!
Антонина Васильевна с грохотом захлопывает дверь.
Минутку раздумывает, снова открывает.
Парень стоит там, где стоял.
— Мне не то чтобы интересно, молодой человек, но так… просто… ради информации. Вот чем вы там занимаетесь?
— Танцую.
— Танцуете?
— Танцую.
Антонина Васильевна молча закрывает дверь и возвращается в комнату.
Вот зараза, думает она, мой темперамент доведет меня до могилы.
Только бы не проснуться…только б не проснуться…Тьфу!
Антонина Васильевна открывает глаза. И сразу видит двух ворон, которые сидят на проводах и смотрят на нее через окно.
Жучка лижет Антонине Васильевне ноги.
— И что я теперь буду делать, — вздыхает Антонина Васильевна. — еще слишком рано.
Читать не хочется. Переключать каналы телевизора тоже. Не хочется смотреть в окно — там слякотно и мрачно. Ничего не хочется.
Антонина Васильевна вспоминает про старые фотографии. Можно было бы заняться ими.
— Ну и кого ты обманываешь? — говорит она самой себе. — Все эти фотографии ты знаешь наизусть.
Антонина Васильевна заставляет себя встать. Закутывается в плед. Берет с полки первую попавшуюся книжку и устраивается с ней в кресле. Наугад раскрывает: “Я научилась просто, умно жить…”
* * *
Антонина Васильевна осторожно нажимает на звонок квартиры, этажом ниже. Дверь мгновенно открывается.
— Вы?!
— Я тоже рада встрече. Можно войти?
— Что вам нужно? Я не включаю музыку.
— Именно об этом я хочу поговорить.
Антонина Васильевна без приглашения входит в квартиру.
На танцоре синяя атласная сорочка с рюшами на груди и черные штаны с лампасами. На этот раз Антонине Васильевне нравится его наряд.
— Я не буду извиняться, — уверенно говорит Антонина Васильевна.
— Я и не надеялся.
— Для занятий танцами должны существовать другие места. Какие-нибудь дома культуры.
Парень молчит.
— Но у меня к вам есть предложение, — Антонина Васильевна минутку раздумывает. — Я разрешу вам включать музыку, если…
— Если что?
— Если вы разрешите мне приходить и смотреть.
— Смотреть на что?
— Ну, как вы занимаетесь.
Они стоят друг против друга как хищник и жертва. Но жертва сопротивляется. Если бы у Антонины Васильевны были усы, она бы сейчас загадочно в них усмехнулась.
— Это шантаж, — говорит парень.
— Это деловое предложение.
— Но здесь не на что смотреть, — жертва растерянно разводит руками. — Нет ничего интересного в том, чтобы смотреть, как я тренируюсь. И мне будет неловко.
— А вы не обращайте на меня внимания. Я буду тихонько сидеть в углу и молчать. Я буду нема, как рыба.
— Зачем вам это?
Антонина Васильевна фальшиво, по-стариковски, вздыхает:
— Поймите меня правильно. Я уже пять лет на пенсии. Мне так скучно.
— Ходите в театры.
— Молодой человек! Не учите меня жить! Если бы я хотела ходить в театры, то ходила бы. Кстати, как вас зовут?
— Виктор.
— Ну и как, Виктор, вы принимаете мое предложение?
Виктор беспомощно чешет взатылке.
— Прямо напасть какая-то, — говорит он тихо.
— Поверьте, это не самое худшее, что с вами могло случиться.
— Ладно. Приходите. Но если будете мешать…
— Я не буду вам мешать. Обещаю.
Антонина Васильевна довольно потирает руки.
— Начнем, — по-хозяйски говорит она. — Я только схожу за Жучкой.
— Мы не договаривались насчет Жучки!!! Она гадит на паркет!
— Виктор, — менторским тоном говорит Антонина Васильевна, — учитесь принимать все, что посылает вам судьба, с достоинством.
2.
Он танцует — она сидит на табуретке в углу комнаты и наблюдает. Сложив руки на коленях. Задумчиво склонив голову.
Он время от времени ловит в зеркале ее взгляд. Сбивается и начинает сначала.
Жучка умиротворенно дремлет возле табуретки, иногда просыпаясь, чтобы издать долгий, пронзительный вой.
— У вас все блестящее. Даже туфли, — вдруг говорит Антонина Васильевна.
Виктор делает вид, что не слышит, но тем не менее, будто между прочим, бросает взгляд на свои туфли. Обыкновенные лакированные мужские туфли для танцев. Пожимает плечами и продолжает танцевать.
Синяя атласная сорочка намокает от пота на спине и в подмышках.
Проходит час — он танцует без перерыва. По нескольку раз повторяет одни и те же движения. Кружится. Делает махи ногами — то одной, то другой, то вверх, то в сторону. Вращает тазом.
— Вы вертите задницей похлеще, чем какая-нибудь… продажная женщина, — снова подает голос Антонина Васильевна.
— Вам не нравится?
Антонина Васильевна немного медлит с ответом:
— Ну, не знаю. Просто это выглядит неприлично.
— Танец — это всегда неприлично.
— Когда-то я танцевала в народном ансамбле. Там все было прилично. Я имею в виду — мы не вертели задницами.
Виктор ничего не отвечает. Антонина Васильевна смущенно потирает пальцы.
— Но я недолго танцевала. Руководительница ансамбля сказала, что я не подхожу. Сказала, что слишком толстая. Хотя сама она весила не менее ста килограммов.
Жучка сонно поднимает голову и скулит.
— Извините ее, — оправдывается Антонина Васильевна. — Жучка редко слушает музыку. Она больше любит читать.
* * *
В это утро Антонина Васильевна сначала даже не поняла, что происходит.
Она хорошо выспалась, у нее ничего не болело, ей ничего не снилось. Встав с кровати, как обычно подошла к окну. Удостовериться в том, что мир еще на месте. И он был на месте, но весь белый.
— Жучка, снег выпал, — тихо говорит Антонина Васильевна.
Жучка с радостным лаем вспрыгивает на подоконник.
— Теперь станет легче, — продолжает Антонина Васильевна. — Я люблю снег. Люблю зиму. Зимой все дети становятся детьми.
Антонине Васильевне ужасно хочется праздничных, рождественских кушаний. Кутьи и вареников. И то и другое вместе. Одной ложкой кутью, другой — вареник. Антонина Васильевна сглатывает слюну. Она уже сто лет не ела этих вареников.
— Жучка, одевайся! Мы идем!
Антонина Васильевна настежь открывает шкаф с одеждой. Шкаф забит блузками, платьями и свитерами разных лет и фасонов.
Да, думает Антонина Васильевна, сегодня я надену все праздничное. Сегодня праздник.
— Виктор, я вас поздравляю, — торжественно произносит Антонина Васильевна.
— С чем? — лениво спрашивает Виктор.
— С первым снегом.
Антонина Васильевна нравится себе. Она стоит посреди зеркальной комнаты, оглядывая свой наряд со всех сторон.
— Я вас не узнаю, Антонина Васильевна, вы оделись как настоящий клоун! Что за блузка?! Что за юбка?! вы собрались в бордель?
Виктор наслаждается каждым своим словом. Око за око, думает он.
— А босоножки? На улице зима, а вы в босоножках. Антонина Васильевна, с вами все в порядке?
— Юноша, сегодня у меня очень хорошее настроение, и вам не удастся его испортить. Скорее наоборот.
— То есть вы МНЕ испортите настроение?
Антонина Васильевна пропускает его реплику мимо ушей.
— Мне пришла в голову гениальная идея, Виктор.
— Я уже ее боюсь!
— Ну зачем так сразу, — Антонина Васильевна присаживается на табуретку. — Вы мне нравитесь как раз за смелость.
Виктор выключает магнитофон.
— Понимаете, — начинает Антонина Васильевна, — меня всегда все боялись. Вы не спрашивали, а я не говорила — я почти сорок лет проработала в школе.
— Я должен был догадаться, — Виктор корчит важную гримасу. — Вы абсолютно неадекватны. Говорят, учителей со стажем не допускают свидетельствовать в судах. Слишком неуравновешенная психика.
— Молодой человек! Следите за своей речью!
Антонина Васильевна нервно ерзает на табуретке.
— Не стойте столбом. Присядьте, — говорит она.
Виктор опирается локтями на подоконник.
— В этой комнате одна табуретка, и вы ее заняли.
Он насмешливо улыбается, и Антонина Васильевна отмечает, что ей это нравится.
— Я преподавала литературу.
— Я думал, математику. Математички — самые невыносимые. Ту, что учила меня, звали Мирослава Миколаивна, она любила бить детей указкой по пальцам.
— Я никогда не била своих учеников! — вспыхивает Антонина Васильевна и уже спокойнее добавляет: — Они и без того меня боялись.
— Я считаю, что это неправильно.
— Я тоже. Но ученики все равно боялись. Хотя я даже голос никогда не повышала. Я была добрым учителем.
— Могу себе представить.
У Антонины Васильевны горят щеки.
“Интересно, если б он мог увидеть меня такой, какой я была сорок лет тому назад, понравилась бы я ему?”
Антонина Васильевна встает с табуретки и отворачивается. Видит в зеркалах отражение его отражения. Оно с интересом за ней наблюдает.
— Антонина Васильевна, вы так прямо держите спину, что многие из бальников вам бы позавидовали.
— Моя покойная бабушка тыкала меня кулачками в спину, если я сутулилась. До сих пор чувствую эти ее кулачки.
Антонина Васильевна глубоко вздыхает.
— Я подумала… и решила. Буду преподавать вам литературу.
Виктор удивленно округляет глаза.
— Сомневаюсь, что вы со своими танцами прочитали более десяти книжек. Да, не более десяти…
— Антонина Васильевна, но…
— Это не займет много времени. Несколько часов в неделю. Вы не представляете себе, как много интересного я могу рассказать. Литература — это мировоззрение. Без литературы вы никто. Вошь дрожащая.
Виктор молчит.
— Даже для того, чтобы танцевать, нужно знать литературу. Вы не сможете
без литературы хорошо танцевать. Танцы — это не язык тела, как вы полагаете, это… язык души.
“О боже, что я говорю”, — думает Антонина Васильевна.
— Мне не нужны уроки литературы.
Антонина Васильевна смотрит на него и понимает, что это правда. Он не шутит. Ему не нужны уроки литературы. Он говорит серьезно и окончательно.
Антонина Васильевна вздрагивает как от удара. Чувствует, как кровь приливает к ногам, как крохотные кулачки теребят спину, и голос бабушки звучит откуда-то изнутри ее самоё: “Ты, враг лютый, у тебя только гульки-гулянки в голове”.
“Дуреха, — думает Антонина Васильевна, — какая же я дуреха!”
Она молча бросается вон из комнаты, а Жучка, оскалив зубы, трижды лает на Виктора и семенит за хозяйкой.
— Ты пришла! Молодец! Я знала, что ты придешь!
Надя обнимает Антонину Васильевну. От Нади несет едким запахом малины — духами за десять гривен.
— Как тебе наша дискотека? Супер, правда?
Антонина Васильевна разглядывает с десяток бабех разной степени сохранности, с палочками и без, ярко подкрашенных, нарядных, похожих на чудовищных кукол. Деды — их пятеро — стоят столбами рядом — смущаясь и стараясь спрятаться друг за друга. Еще двое — музыканты. Сидят на миниатюрных стульчиках и играют на потрепанных баянах.
— И музыка живая. Все, как положено, — произнося это, Надя еще более цветет и пахнет.
Музыканты заводят какой-то ностальгический вальс. Две бабуськи, вряд ли знакомые между собой, без единого слова, без малейших эмоций на лице, берут друг друга под руки и, словно деревянные, тут же, оставаясь на месте, перетаптываются, имитируя танец.
— Я и не думала, что дискотека, как ты, Надежда, это называешь, происходит в переходе между станциями метро, — говорит Антонина Васильевна.
Надя заранее запаслась контраргументами.
— Дорогуша, — громко уверяет она, — этот переход на “Театральной” — самое подходящее место для нашей дискотеки! Посмотри — словно настоящий бальный зал. Всюду мрамор, пол что надо, колонны. А какая акустика — ты только послушай!
Венский вальс в разгаре. Другие бабы, беря пример с самых смелых, тоже разобрались попарно и танцуют. Деды нервно курят сгрудившись сбоку.
Одинокие пассажиры метро, проходя мимо, останавливаются, зачарованно наблюдая за действом в переходе.
…Сгорбленный дедок с улыбкой на лице выныривает перед Антониной Васильевной.
— Потанцуем, гражданочка?
— Я не танцую,— сурово отрезает Антонина Васильевна.
— Отказывать оч-чень некультурно, — дедок с плотоядной улыбочкой во весь свой опавший рот настойчиво тянет Антонину Васильевну за локоть.
Надя заговорщицки ей подмигивает.
— Вы не понимаете, что вам говорят? — Антонина Васильевна перекрикивает вальс. — Я не танцую.
— Но почему? Я вам не нравлюсь?
—У меня молния на правом сапоге разошлась!
Кавалер сразу оставляет Антонину Васильевну в покое и возвращается к скучающему мужскому сообществу.
— Ты же учительница, Антонина,— шипит Надя.
Она покраснела как рак и готова придушить Антонину Васильевну собственными руками.
— Ты позоришь меня как организатора.
— Но я же сказала правду, Надежда, глянь, — Антонина Васильевна наклоняется и демонстрирует Наде заржавевшую молнию на правом сапоге.
— Не юродствуй! Ты что, совсем уже психическая?
— А что я такого сказала?
— Ну знаешь, Антонина!..
Надя разворачивается и идет к отфутболенному Антониной Васильевной дедку.
— Можно пригласить вас на танец, Константин Константинович?
— Ка-нешно, гражданочка!
— Вы, Константин Константинович, не обращайте внимания на мою подругу. Она немного не в себе. Литераторша, знаете ли. Это у них профессиональное.
Антонина Васильевна выходит из подземного перехода на улицу и идет вдоль Пушкинской в сторону парка Шевченко. Падает мокрый снег. Голенище правого сапога хлюпает по асфальту. Песец на воротнике демисезонного пальто «джерси» намок и из стриженого стал лысым.
Какая я сегодня жалкая, думает Антонина Васильевна. Аж приятно.
Голые и черные ветви деревьев почему-то напоминают Антонине Васильевне железнодорожные рельсы.
Она заходит в безлюдный парк и замедляет шаги.
В парке нужно ходить так, словно у тебя пульс — двадцать ударов в год, думает она.
Возле памятника Шевченко Антонина Васильевна садится на мокрую, присыпанную снегом скамейку.
Я похожа на бездомную алкоголичку, думает Антонина Васильевна. Ну так что? Пусть.
Антонина Васильевна вспоминает алкоголичку, которую недавно показывали по телевизору. Та — месяц как вышла из тюрьмы. Волосы еще не успели отрасти. Такая подпухшая и черная. Она сидела на лавочке в каком-то парке, возможно даже в парке Шевченко, и говорила журналисту: “ У меня нема паспорта. Потеряла. И нема денег, чтоб сделать новый паспорт. Никто меня не щитает за человека. А в конституции записано, шо каждый человек — личнасть. Я — личнасть. Сделайте для меня шо-нибудь”.
На скамейку к Антонине Васильевне подсаживается мужчина лет сорока, одетый словно рыбак в ненастье. Подмышкой у него коробка с шахматами.
— Шахматы? — говорит Антонина Васильевна. — Сыграем?
Мужчина презрительно окидывает взглядом Антонину Васильевну.
— Я играю на деньги.
— Согласна. Ставлю свои сапоги… то есть пятьдесят гривен.
Мужчина еще раз окидывает взглядом Антонину Васильевну, но на этот раз — с подозрением.
— Тебя подослали?
— Нет, я учительница.
Мужчина колеблется.
— Покажи деньги. Чтоб я видел, что они вообще у тебя есть.
— Антонина Васильевна вынимает из кармана пятьдесят гривен.
— Пойдем под навес. Здесь фигуры намокнут.
Они идут в скверик рядом с общественным туалетом.
Мужчина молниеносно расставляет на доске фигуры.
— Ты играть-то умеешь? — спрашивает он Антонину Васильевну.
Та не отвечает и делает первый ход белыми.
Через двадцать минут противник Антонины Васильевны удивленно вскрикивает:
— А ты, дамочка, на выигрыш играешь!
— Я всегда выигрываю. Через два хода мат, — спокойно говорит Антонина Васильевна. — Давай пятьдесят гривен.
3.
— Виктор?
— Вы уже неделю не приходите. Я испугался. Что случилось?
— Не переживайте. Я пока не собираюсь умирать.
Виктор топчется на коврике у двери Антонины Васильевны. Когда-то этот коврик был ее ночной рубашкой.
— А хотите чаю с печеньем?
Виктор входит в коридор и вежливо разувается.
В этой квартире за сорок лет не было ни одного мужчины, кроме сантехников, думает Антонина Васильевна.
— Вы обо мне соскучились? — спрашивает Антонина Васильевна и улыбается. Ей вдруг становится хорошо и спокойно.
— Я привык с вами спорить, — Виктор тоже улыбается. В его глазах появляется обычный насмешливый огонек.
— Что ж, давайте поспорим.
— Давайте.
Антонина Васильевна наскоро застилает постель, одновременно сдвигая ногой стопку книжек на полу в угол.
— Садитесь в кресло возле окна. Оно специально для гостей.
Виктор садится в кресло.
— Что вы сейчас читаете? — спрашивает.
— Учтивость вам не идет, Виктор. Со мной не обязательно говорить про книжки.
— Мне действительно интересно.
— Я уже не читаю ничего нового. Только перечитываю.
Антонина Васильевна ставит на журнальный столик тарелку с овсяным печеньем и две чашки.
— Вы пьете чай с сахаром?
— Без.
— Сколько вам лет, Виктор?
— Двадцать. А вам?
— Двадцать пять.
— Выглядите моложе.
— Спасибо.
Жучка с недоверием поглядывает на гостя.
— Что вы целыми днями делаете, Антонина Васильевна?
— Старею.
— Это, наверное, очень скучно.
— Ну почему. В пятницу я была на дискотеке, например.
— На дискотеке?
— Вы удивлены? Да, на дискотеке. Пользовалась колоссальным успехом у кавалеров.
— Поздравляю, — Виктор откидывается на спинку кресла. — Но я вам не верю. Вы не умеете танцевать.
Антонина Васильевна обиженно всплескивает руками.
— Я умею танцевать! Некоторое время я танцевала в народном ансамбле, — говорила уж вам.
— На дискотеках играют “подоляночку”?
— Слушайте, нахальный вы молодой человек! Не обязательно уметь танцевать, чтобы пользоваться успехом у кавалеров!
Виктор встает с кресла.
— Покажите, как вы танцуете.
Он демонстративно выходит на середину комнаты.
— Выходите! Потанцуем.
— Да ну вас к лешему!
— Боитесь?
— Я ничего не боюсь.
Антонина Васильевна встает напротив Виктора.
— Только прошу вас без выкрутасов задницей.
— Как скажете.
Антонина Васильевна с первого же шага наступает ему на ногу.
— А что мы вообще танцуем?! — не то обвинительным, не то извиняющимся тоном говорит она.
— Медленный вальс.
— Ненавижу медленный вальс.
— Как давно вы танцуете?
— С восьми лет.
— А почему вообще начали?
— Мою двоюродную сестру отдали на бальные танцы, но она стеснялась ходить туда одна. Я должен был сопровождать ее неделю для поддержки. Через неделю сестра бросила танцы. Я остался.
— Почему?
— Не знаю.
— Вы одна? У вас нет мужа, детей?
— Никого нет.
— Ну да, понимаю. С вами очень тяжело.
— Не так тяжело, как кажется. Просто мне никто не был нужен.
— А сейчас?
— Сейчас тем более.
— Вы обманываете либо меня, либо себя.
— Я никогда не обманываю.
…Антонина Васильевна приносит еще чаю.
— Ну, и как я танцую? — спрашивает она Виктора.
— Ужасно. А все потому, что опускаете голову.
— Я слежу за ногами. Чтоб не запутались.
— Не нужно следить за ногами. Нужно следить за ритмом, и за партнером, партнер ведет — партнерша ему подчиняется.
— Я не привыкла никому подчиняться.
Виктор пожимает плечами.
— Это всего лишь законы танца.
— Не делайте резких движений! Медленно поверните голову и гляньте в окно.
— А что там?
— Две вороны. Сидят на проводах.
— И что здесь такого?
— Я часто их вижу. Почти каждый день. Они прилетают сюда поглазеть на меня.
— Зачем вы им, Антонина Васильевна?
— Я себя тоже об этом спрашиваю. Зачем я им?
4.
Зачем я им?
Антонина Васильевна смотрит на воронью пару, а та — на нее. Интересно, сколько вороны живут? Наверное, столько, сколько люди. Значит, это может быть та самая пара. Антонина Васильевна хорошо ее помнит.
Вот она — молодая и уверенная в себе учительница литературы — спускается по школьной лестнице с третьего этажа. Боря — учитель географии — стоит на ступеньках, как будто просто так, но на самом деле ждет Антонину Васильевну. Боря делает так почти ежедневно последние полгода.
— Как ваши дела, Антонина Васильевна? — весело спрашивает Боря. — Сколько сегодня провели уроков? Как вел себя 6-й “б”?
— На какой из трех вопросов мне отвечать?
Антонина Васильевна невольно улыбается Боре, и Боря сияет.
— Можете не отвечать вообще! Я вижу, что все хорошо!
Некоторое время они вместе спускаются по ступенькам.
Боря сияет.
Антонина Васильевна улыбается.
Знакомые учительницы, пробегая мимо, хитро подмигивают Антонине Васильевне. Антонина Васильевна краснеет. Даже немного злится.
— Боря,— тихо говорит она, продолжая при этом улыбаться,— Зачем вы меня постоянно поджидаете после уроков?
— Поджидаю? Что вы такое говорите, Антонина Васильевна?! Я случайно там стоял…
Второй этаж.
— Ну хорошо, не случайно,— бормочет Боря. — Я подумал, может, я провожу вас домой?
— Зачем?
— Поговорим по дороге.
— Про что?
— Придумаем.
Антонина Васильевна не отвечает. Ноги становятся деревянными. Она предвидела что-то подобное, но не знала, как среагирует. И сейчас не знает. Голова идет кругом. Мысли путаются.
Вот она — любовь? Антонине Васильевне становится как-то неприятно. Она совсем не так себе это представляла. Совсем не так. Любовь должна была прийти иначе. Любовь — это не Боря.
Или все-таки Боря?
Антонина Васильевна искоса посматривает на Борю, а тот сияет в ответ. Ужасно глупо. Борины губы кажутся Антонине Васильевне слишком, до непристойности пухлыми. Она представляет эти губы на себе, на своих губах, и горло сводят спазмы отвращения.
Все влюбленные люди выглядят глупо, думает Антонина Васильевна.
— Мы можем поговорить о путешествиях,— неуверенно предлагает Боря.
Первый этаж.
— Я, знаете ли, учитель географии.
— Знаю.
— Я много где хотел бы побывать. Например, в Буэнос-Айресе. А вы?
Они выходят из школы. Еще пять ступенек крыльца — и они попрощаются. Антонина Васильевна пойдет направо, Боря — налево.
И тут Антонина Васильевна замечает их. Воронья пара на дереве в школьном дворе. Смотрят прямо на нее. С интересом раскрыли рты. С каким-то неестественным, потусторонним интересом.
Антонина Васильевна замирает.
Главное — выдержать взгляд, почему-то думает она. И вдруг — заплетается ногой за ногу и — летит по ступенькам вниз.
Страшная боль пронзает все тело. В глазах темнеет.
— Антонина Васильевна! — слышит она над сбой. — Антонина Васильевна! С вами все в порядке?!
Раскрывает глаза и видит над собой встревоженного Борю, его пухлые губы, видит любовь во всей своей красе, любовь, от которой никуда не спрячешься.
— Не трогайте меня! — изо всех сил кричит Антонина Васильевна. — Не трогайте меня!!!
Она кричит так, что из школы сбегаются учителя и ученики, обступают Антонину Васильевну, а она лежит на асфальте, не в состоянии подняться.
— Антонина Васильевна, — Боря нежно берет ее за руку, — что у вас болит, скажите мне! Где больно?
У Антонины Васильевны вздувается на шее жилка — от гнева и ненависти.
— У нее болевой шок,— говорит Боря. — Расступитесь. Вызовите “скорую”. Антонина Васильевна, — это уже к ней — сейчас приедет “скорая”. Не шевелитесь.
Антонина Васильевна вырывает у Бори свою руку. Открывает рот и вопит так, как никогда ни до, ни после:
— Убирайтесь вы в з-з-задницу! Сгиньте! Убирайтесь в Буэнос-Айрес!
* * *
Надя появляется точно по графику. На этот раз она ведет себя сдержанно, давая понять, что до сих пор еще обижена и рассчитывает на заслуженные просьбы о прощении.
— Ты, Надежда, меня извини,— говорит Антонина Васильевна,— я повела себя некрасиво. Не стоило идти на дискотеку в старых сапогах.
— Да, вела ты себя нехорошо… Но извинения принимаются. На то и существуют подруги, чтобы все прощать.
— Как Константин Константинович?
— Ха-ра-шо. Занимательный мущина. Веселый.
Антонина Васильевна тихонько напевает: “Надежда — мой компас земной”.
— Антонина, ты выглядишь что-то устало,— говорит Надя.
— Плохо сплю в последнее время. Со мною так всегда в начале зимы.
— Не понимаю, как бессонница связана с зимой. Принимай таблетки. Я уже пять лет их принимаю. Сплю, как хорек.
— Боюсь. Мне кажется, что от таблеток сон нездоровый.
— Нормальный сон! Шо ты выдумываешь?!
Надя наконец усаживается в кресло у окна.
— У тебя чё, отопление о сю пору не включили?!
— Не включили.
— Безобразие! Антонина! Жаловаться нужно!
— Не хочу портить себе нервы.
— Так и воспаление легких можно схватить!
— Будешь чай пить, Надежда?
— С сахаром.
Антонина Васильевна готовит чай, а Надя докладывает последние новости из жизни смертных.
— Знаешь, кто умер? Боря-географик.
Антонина Васильевна молчит.
— Помнишь его?
— Нет.
— Как не помнишь?! Должна помнить! Он за тобой не один год бегал.
— Никто за мной не бегал.
— Еще как бегал. Вся школа про вас сплетничала. Ну признайся, Антонина, у тебя что-то с ним было?
— Я не знаю, о ком ты говоришь, Надежда.
— Ну такой невысокий, не очень опрятный. Географию преподавал. Губастый такой.
— Пей чай, Надежда.
— Пусть остынет.
Надя внимательно наблюдает за Антониной Васильевной. У Антонины Васильевны чуть заметно дрожат руки.
— Странная смерть,— осторожно продолжает Надя. — Женат не был. Плохих привычек не имел. Просто умер.
— Такое тоже иногда случается.
Надя поднимается с кресла. Воинственно расправляет плечи.
— Вот зачем ты себя так ведешь, Антонина?!
— Как?
— Ты прекрасно помнишь географика, только делаешь вид, что не помнишь.
— Зачем бы мне это?
— Вот и я думаю, зачем?! Корчишь из себя принцессу! Всю жизнь корчишь из себя принцессу.
— Надежда, это неправда.
— Правда! Помнить какого-то Борю-географика для тебя слишком унизительно, да?
— Что ты мелешь, Надежда?!
Антонина Васильевна тоже поднимается.
Так они и стоят друг напротив друга: секретарь Бога на земле и злостный неплательщик налогов Господу.
— Так всегда было,— цедит сквозь вставные зубы Надя. — Ты — принцесса-литераторша, гордячка, а я всего лишь массовик-затейник. Но теперь ситуация изменилась, Антонина. Время нас уравняло. Мы теперь ровни друг другу, Антонина! Мы теперь знаешь кто? Я тебе скажу. Пенсионерши.
Ни один нерв не дрогнул на бледном лице Антонины Васильевны.
— Ты права, Надежда, — наконец произносит она, — я помню Борю. Я соврала, что не помню. Мне было стыдно.
Надя всплеснула ладонями:
— Да что ж стыдного?! Лучшей подруге признаться стыдно???
— Много лет прошло.
— Признавайся, — сладко тарахтит Надя,— что у вас было?
— Роман был.
— О!!! Та мы ж все догадывались. Но ты так надменно себя с ним вела на людях, что мы не были уверены на сто процентов. И как долго?
— Не знаю. Год. Может, больше.
— О!!! И почему вы не поженились, Антонина?
Антонина Васильевна отворачивается к окну.
— Он не захотел, — говорит.
— Быть такого не может! Боря был влюблен в тебя по уши.
— Любовь проходит.
Надя быстренько сопоставляет в уме сплетни и факты и наконец сочувственно вздыхает.
— Бедная. И что же ты, все носила в себе? Не поделилась своим горем…
Антонина Васильевна открывает окно и крошит овсяное печенье на подоконник.
Две вороны мгновенно подлетают и подбирают крошки.
— Антонина! Ты кормишь ворон?!
— Ну и что?
— Впервые такое вижу.
— Это ручные вороны. Мои друзья, — Антонина Васильевна вымучивает улыбку. — И вообще, я не знаю, то ли это вороны, то ли галки, то ли грачи…
— Ты будь с воронами осторожна, Антонина, — Надя надевает пальто. Ее миссия на сегодня окончена. — Недавно по телевизору передавали, что вороны в городах стали какими-то агрессивными. Целыми бандами нападают на голубей и даже на бездомных псов. Того и гляди — скоро до людей доберутся. Они мне никогда не нравились.
* * *
Это смешно, думает Антонина Васильевна, это так смешно, что даже больно.
Но все же.
Она заходит в обувной магазин “Все по 50 гривен”. Магазин переполнен. Антонина Васильевна медленно осматривает полки с женскими сапогами. Все они почти что ничем не отличаются друг от друга. Все черного цвета.
Этот магазин надо было назвать “Все по-черному”, думает Антонина Васильевна.
…Она примеряет одну пару, потом вторую, потом третью.
— Эти тесноваты, — говорит она девушке-продавщице. — А у этих очень острые носы. Боюсь ими кого-нибудь заколоть. А эти, третьи, просто ужасны. Мне нужны с мягкой подошвой.
— А, я понимаю, — говорит девушка, — чтоб мозоли не натирали?
— Чтоб было удобно танцевать.
Смешно, аж больно, думает Антонина Васильевна.
* * *
Он танцует — Антонина Васильевна сидит на табуретке в углу и наблюдает.
Затем вдруг встает и говорит:
— Я купила себе новые сапоги. В пятницу снова иду на дискотеку.
— Ни один мужчина не устоит теперь против ваших чар, — весело отвечает Виктор.
— Ни один. Я буду танцевать.
— Но ведь вы не умеете.
— А вы меня научите.
— Боюсь, что до пятницы мы не успеем.
— Я быстро учусь.
— Почему вы танцуете один, Виктор? Я всегда думала, что для танца нужны двое.
— У меня была партнерша. Ее звали Лиля. Месяц назад мы разошлись.
— Почему?
— Поссорились.
— А! Понимаю. Дела сердечные.
— Нет. Я не путаю танцы с любовью. Лиля во время тренировок не пользовалась антиперспирантами. Меня это бесило… Антонина Васильевна, вы все хотите делать сами. Это неправильно. Вы совсем не используете меня, когда танцуете.
— Я вам не доверяю.
— Напрасно.
— Разве?
— Сколько книжек вы прочитали?
— Не знаю. Не считал.
— Тогда так: какую последнюю книжку вы прочли?
— “Гарри Поттер”.
— Ну и как? Понравилось?
— Да.
“Он еще ребенок”, — думает Антонина Васильевна.
— У меня дежавю! Я это уже видел. Вас здесь. Что мы танцуем.
— Вот и хорошо.
— Откуда это?!
— Ну, у меня есть своя теория… Я думаю, что все это нам снилось. И иногда мы вспоминаем свои сны.
— Я тоже так думаю! Но тогда выходит, что мы сначала видим свою жизнь во сне, а уж потом все это проживаем.
— Именно так и выходит.
— Тупо как-то.
— А в школе вы что читали?
— Ну… Читал. Что-то.
— “Мадам Бовари” Флобера читали?
— Нет.
— А Достоевского?
— Того, что Фёдор?
— Того, что “Братья Карамазовы”, “Бесы”.
— Нет. Не читал.
— А Франца Кафку?
— Не читал. Это ужасно, да?
— Но вы хотя бы слышали про Кафку… Знаете, кто это?
— Никогда не слышал.
— У вас была плохая учительница литературы.
— Антонина Васильевна, с какого глаза?
— Что?
— У вас ресничка упала. С какого глаза?
— Виктор, я вас не понимаю.
— Игра такая есть. Вы не знаете? У вас падает ресничка. Если вы угадываете, с какого глаза, то берете ресничку, загадываете желание и кладете ее себе за пазуху. Желание должно исполниться.
— Вон оно что. Да, я знаю такую… игру. С левого глаза.
— Угадали. Загадывайте желание.
“Ребенок”, — думает Антонина Васильевна и загадывает желание.
— Как поживают наши вороны? Продолжают наблюдать?
— Собственно говоря, я не уверена, что это вороны. Может быть галки, или грачи… Но —да. Продолжают смотреть на меня.
— У вас, Антонина Васильевна, наверняка есть насчет них своя теория.
— Есть. Я думаю, что вороны мне завидуют.
— Почему бы это?
— Потому что я одна, а они всегда вдвоем.
* * *
Уже третьи сутки, думает Антонина Васильевна, лежа в кровати. Мне нужно немного поспать.
Поворачивается на правый бок. Слышит, как бухает сердце. Считает удары. На сто двадцатом ложится на спину.
— Неужели я чего-то жду? — спрашивает она себя.
Жучка тихонько скулит в ногах.
С самого утра она начинает одеваться, долго смотрится в зеркало, подводит губы, слегка душится — духи были привезены лет десять тому назад из Польши. Надевает новые сапоги.
— Антонина Васильевна, я вас прямо не узнаю, — говорит ей дворничиха Люся, втаскивая с улицы выброшенный кем-то старый холодильник. — Вы так похорошели.
— Не выдумывайте, Люся, куда уж мне еще хорошеть?
— Но вы ведь совсем еще не старая, Антонина Васильевна!
Она заходит в квартиру на нижнем этаже. Оттуда доносится какая-то необычная для бальных танцев музыка. Такую музыку Антонина Васильевна называет “упц-упц-упц”.
Посреди комнаты скачут три молодые девушки в куцых маечках и в широченных спортивных штанах. Заметив Антонину Васильевну, останавливаются и удивленно переглядываются между собой.
— Добрый день, — неуверенно говорит Антонина Васильевна, — вы, наверное, его напарницы?
— Что?
— Я … к Виктору. Его здесь нет?
— К кому?
Симпатичная блондинка, по-видимому, старшая из девочек, выступает вперед.
— Здесь нет никакого Виктора. Вы ошиблись.
— Но он был здесь еще три дня назад, в пятницу.
— Мы не знаем, кто здесь был в пятницу. Сегодня у нас первый день аренды.
Антонина Васильевна пока ничего не понимает, но чувствует, как у нее начинают дрожать колени.
— Что значит “первый день”?
“Первый день… последний день…”
— Послушайте, как вас там, мы не обязаны перед вами отчитываться! Здесь нет никакого Виктора. До свиданья.
Антонина Васильевна вскипает.
— Девонька! Тебя кто-нибудь когда-нибудь учил элементарной культуре поведения?! Насколько мне известно, к старшим нужно обращаться с уважением.
— Приперлись сюда и меня грузите?! Что вам нужно?!
Лицо Антонины Васильевны становится белее мела, а голос — убийственно спокойным.
— Я из квартиры этажом выше. Мне мешает ваша музыка. Прошу впредь ее не включать.
Все три девушки принимают боевую стойку. Теперь они похожи на молодых петухов.
— Я прошу вас, девочки, не нужно скандалить, — говорит Антонина Васильевна, уже без сил направляясь к выходу. — У меня нет времени спорить и что-либо вам доказывать. Еще раз услышу музыку — вызову милицию.
5.
— Антонина Васильевна! Что вы делаете?! Вы переезжаете? — дворничиха Люся как раз подметает асфальтовую дорожку перед подъездом.
— Нет. Я выбрасываю книжки.
Антонина Васильевна носит перевязанные бечевкой стопки книг из лифта в подъезд, а затем — к мусорным контейнерам.
— Зачем вы это?
— Знаете, Люся, они мне уже не нужны.
Дворничиха Люся бросает свою метлу и помогает Антонине Васильевне.
— Это так странно, Антонина Васильевна. Вы же учительница, да?
— Была когда-то.
— И чтоб книжки выбрасывать…?
— Я их все прочитала и перечитала много раз. Больше ничего нового эти книжки мне сказать не могут.
— Их можно продать, — размышляет дворничиха Люся. — Заработаете немного денег. Чего так просто выбрасывать?
— Хотите — продавайте. Я этим заниматься не буду.
— Да тут уймища книг, — говорит сама себе дворничиха Люся. — Целое состояние…
Антонина Васильевна относит последнюю связку к контейнеру и собирается возвращаться домой. Последний раз смотрит на кучу книг.
Да, я буду жалеть, думает, но не сегодня.
— Люся, хочу кое о чем вас попросить.
— Конечно-конечно, Антонина Васильевна, — Люся роется в книжках то ли для того, чтобы оценить товар, то ли затем, чтоб найти хоть одно знакомое название.
— Помогите мне похоронить Жучку.
— Что?
— Мою собачку. Она умерла.
— О, мне очень жаль, Антонина Васильевна. Вы, наверное, очень ее любили.
— Она была очень стара.
— Да, старость не радость, — говорит почему-то Люся. — Как вы хотите похоронить собачку? Можно положить ее в пакет и просто выбросить в мусорный бак. А можно закопать где-нибудь в парке за домом.
— Лучше, наверное, закопать.
— Ну, тогда я вечерком к вам зайду. Лучше закапывать вечерком. Чтоб люди потом не болтали. Похороним честь честью. Церемониально.
— Спасибо, Люся.
Антонина Васильевна заходит в подъезд, и ей кажется, что собственное ее тело стало вдвое легче.
6.
В переходе на станции “Театральная” дискотека в самом разгаре.
Антонина Васильевна стоит рядом с разряженными тетками.
— Вот это я понимаю, Антонина, — говорит Надя, — оделась как полагается. Сегодня ты королева. Прикупила себе новые сапоги?
— Прикупила.
— Ха-рошие. Сколько отдала?
— Пятьдесят гривен.
— А и не скажешь, что так дешево. Ле-гантные.
Надя кого-то ищет взглядом в толпе. Константина Константиновича сегодня нет.
— Что нового, Надежда? — спрашивает Антонина Васильевна.
— Да знаешь, Антонина, нечего даже рассказать. Все живы-здоровы. Пока что.
Два престарелых дедка вдохновенно играют на потрепанных баянах ностальгические мелодии своей молодости.
Медленный вальс, думает Антонина Васильевна, и нервно приглаживает воротник своего бордового демисезонного пальто “джерси”.
— Разрешите пригласить вас на вальс, — вдруг слышит она совсем рядом знакомый голос. Резко поворачивается. Видит Виктора.
— Виктор? Что вы здесь делаете?
— Пришел с вами потанцевать, Антонина Васильевна.
Разговоры вокруг стихли. Изумленная публика наблюдает за ними. Кто-то шепчет:
— Кто это, Вера? Надежда, ты знаешь, кто это?
— Не имею понятия.
Виктор выводит Антонину Васильевну на середину импровизированной танцевальной площадки.
— Вы готовы, Антонина Васильевна?
— Готова.
Начинают танцевать, а несколько десятков пар глаз неотрывно смотрят на них.
— Ты глянь, как она танцует, — шепчет Надя соседке, — никогда бы даже не подумала, что она так умеет.
— Но кто это, Надежда? С кем она танцует?
— Понятия не имею, — и Надя в отчаянии закусывает нижнюю губу.
— Хорошо выглядите, Антонина Васильевна.
— Вы тоже, Виктор.
— Я исчез, не попрощавшись. Вы, наверное, обиделись на меня.
— Не оправдывайтесь. Вы мне ничего не должны. И прощаться не были обязаны.
— Я встал в пару с новой партнершей. Теперь тренируюсь в другом месте. На Липках. Там большой зал. Если хотите, можете приходить туда.
— Ну что вы, Виктор, нет.
— Жаль.
— Ну и как ваша новая партнерша? Пользуется дезодорантом?
— Да, вообще она ничего, нормальная, но ужасно глупая. Настоящая блондинка, знаете ли.
— Чтоб танцевать, много ума не надо.
— Вы, помню, когда-то говорили иначе. Говорили, что танец — это язык не тела, а язык души.
— Ну, Виктор, я преувеличивала. Неизвестно, есть ли эта душа вообще.
— Я прочитал Флобера и Достоевского.
— Даже так? Ну и что, понравилось?
— Понравилось. На очереди Франц Кафка.
— Кафку я разрешаю вам не читать. Боюсь он негативно повлияет на ваше чувство ритма.
Надя бьет себя ладонью по лбу:
— Ясно! Это ее бывший ученик!
— Точно. Бывший ученик. Кто же еще это может быть?
— Виктор, я хотела вам кое в чем признаться.
— Будьте осторожны, Антонина Васильевна, — он лукаво прищуривается.
— Помните, вы спросили меня, почему я одна. Я вам тогда соврала.
— Я в этом не сомневался.
— Не знаю, поймете ли вы. Я просто… я не смогла принять обыкновенную, земную любовь. Слишком романтична была для этого.
Вальс кончился. Виктор подводит Антонину Васильевну к стоящим кучкой женщинам.
— Антонина, познакомь нас со своим кавалером! — щебечет Надя. — Это, как мы поняли, твой бывший ученик, да?
Антонина Васильевна улыбается.
— Нет, Надежда. Это не мой ученик. Познакомься. Это Виктор.
Перевод с украинского Елены Мариничевой