Роман
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2009
Первая глава,
В которой Карен понимает, что жизнь его — сплошная скука — Отправляется гулять с собакой — И его крадут молодожены в звериных шкурах
Одиночество — это когда человек идет в магазин и покупает книгу “Самомассаж”. До такого Карен еще не дошел, но семейная жизнь перестала его радовать.
В то утро Алина обвинила Карена во всех смертных грехах, с удовольствием перечисляла все его недостатки. Все недостатки, включая физические. В другой раз Карен пропустил бы злобный монолог жены мимо ушей, но тут почему-то не стерпел. Сказал резкость, повернулся, схватил поводок с ошейником, натянул на собаку, хлопнул дверью и побежал вниз по лестнице.
Внутри Карена все кипело и бурлило. Он шел по Благовещенскому переулку, говорил себе под нос, перечисляя обиды, существующие и несуществующие. Собака вела себя отвратительно, дергала поводок, пыталась запутаться, что ей, кстати сказать, несколько раз удалось.
Карен обругал животное, и это немного отвлекло его от ссоры с женой, но, когда они пришли на место гулянья, грустные мысли вернулись к нему снова. Собственная жизнь представилась Карену чередой тоскливых происшествий: тщетные попытки заработать, мимолетная радость от процесса траты денег, сидение перед телевизором, редкий механический секс и отпуск в одном и том же доме отдыха. Не говоря уж о шести годах, проведенных в компании непонятно кем навязанного ему унылого человека женского пола.
Карену стало до невозможности жалко себя. Он почувствовал себя толстым, беспомощным и несчастным. В довершение всего собака по кличке Засранец, пытаясь дотянуться до подозрительного темного пятна на асфальте, резко дернула поводок. Карен вывихнул руку и упал на живот, на секунду лишившись чувств.
Открыв глаза, он обнаружил серый асфальт прямо у себя перед носом. Засранец с открытой пастью стоял рядом и вилял хвостом. Карен тяжело поднялся, увидел разорванные на одном колене штаны и понял, что жизнь его, в сущности, кончена.
В этот момент огромная черная машина без номеров затормозила в метре от него. Мотор машины звучал подозрительно тихо. На капоте машины красовалась оплавленная, черная, словно спасенная из костра кукла. Дверь бесшумно открылась, и из машины вышли молодожены. У жениха поверх костюма была накинута волчья шкура, а невеста несла на спине небольшую лисью шкуру, наброшенную прямо на подвенечное платье. Приблизившись к Карену, молодожены, ни слова не говоря, заломили руки ему за спину и потащили к машине.
— Вы чего? — успел только сказать Карен, как очутился в темном и очень холодном салоне автомобиля.
Карен дернул на себя поводок, пытаясь расшевелить собаку, словно та могла его спасти, но в руках оказался только куцый обрывок — поводок отрезали. Наверное, ножницами.
— Засранец! — закричал Карен в панике.
И услышал тихий голос с переднего сиденья:
— Приятно познакомиться.
Сильные руки засунули Карену в рот нечто вроде детской соски. Карен пытался выплюнуть ее, но руки сжали его челюсти. Карену пришлось глотнуть — от соски разлилось что-то холодное и горькое у него во рту. Салон наполнился запахом мокрого белья, и Карен потерял сознание.
Вторая глава,
В которой Карен падает с самой верхней полки — Знакомится с Джинсовым Королем — И получает необычное задание.
Просыпаться не хотелось — тем более, сегодня был выходной. Медленно открыв глаза, Карен обнаружил себя сидящим на верху высокого деревянного стеллажа. Стеллаж был прислонен к бетонной стене. Ничего больше с бетонной стенкой стеллаж не связывало. Деревянные перекрытия под Кареном скрипели, и, казалось, сам стеллаж вот-вот завалится вместе с ним. “Второй этаж, а то и третий”, — подумал Карен, глядя вниз. Тело дрожало от напряжения, и это притом, что Карен не решался и пальцем пошевельнуть, ожидая неминуемого падения.
Карен оглядел помещение, в котором оказался. Это было нечто среднее между спортзалом и складом: бетонные выкрашенные стены и деревянный пол, выложенный длинными досками. На потолке мигали лампы дневного освещения. Стеллаж скрипнул — сердце Карена замерло. Легко качнувшись, стеллаж устоял. Карен почувствовал, что отсидел правую половинку попы, но пересесть на левую половинку смелости у него не хватило: одно движение — и стеллаж завалился бы вместе с ним.
Карен прислушался. Кроме стука собственного сердца, он вроде бы разобрал далекий лай. Стеллаж качнулся снова. Карен, сжав зубы, вцепился в деревянную перегородку. Раздался звук шагов. В комнату вошел пожилой человек, волоча за собой легкий алюминиевый стул.
Человек вышел на середину комнаты, поставил стул и почему-то сам не сел, а положил на него шляпу. Задрал подбородок и внимательно посмотрел на Карена. Под шляпой у человека оказалась красная лысина. Зазвучал глухой голос:
бежали за мной и кидали в меня камни.
Когда я стоял на крыше,
ветер залезал ко мне в карманы.
Когда я увидел море, я плакал…
— Где моя собака? — хрипло спросил Карен, с трудом разжав зубы.
Человек вздохнул и сел на стул, придавив свою собственную шляпу.
— Вы не могли бы повторить? — вежливо попросил лысый. Пухлые, словно надутые изнутри губы ходили волнами.
— Где моя собака? — снова проговорил Карен, балансируя на стеллаже.
— Она в надежных руках, не волнуйтесь, — ответил лысый и улыбнулся.
— Я хотел бы узнать…
— Конечно, — подхватил лысый, — вы хотели бы узнать, почему вы здесь оказались. — Лысый пожевал ртом. — К сожалению, я вам не могу этого сказать. Но зато мы можем познакомиться. Вы хотите познакомиться?
Карен покраснел от напряжения, пот заливал ему глаза.
— Зачем? — спросил он.
— Я так мало о вас знаю, — с сожалением сказал лысый, явно приглашая Карена рассказать о себе.
Карен молчал, с трудом сохраняя равновесие.
— Хорошо, — сказал лысый. — Я сам расскажу о себе. Фамилия моя Махров, а имя мое вам ничего не скажет.
В следующий момент Махров закатил глаза и начал проникновенно читать стихи:
Но если разрезать его пополам, он мягкий внутри.
Так же и человек — сопротивляется миру,
Зыркает злобно очами, но познакомишься ближе —
Много особенных качеств, и теплоты, и любови
Вам он подарит. Аминь.
Стеллаж опасно скрипнул.
— Махров, — тихим голосом позвал Карен лысого.
Человек, сидящий на шляпе вернулся в реальность — словно очнулся после наркоза.
— Что? — сказал он, старательно фокусируя на Карене взгляд.
— Я не понял, вы кто? — спросил Карен с высоты.
— Ах, да, — лысый заерзал на стуле и уселся поудобнее. — Ладно, я не Махров. Я Джинсовый Король. Император Денима. Вот на вас, я вижу, джинсы?
— Ага, — раздался голос, сопровождаемый скрипом стеллажа.
— Значит, вы мой подданный.
— Можно мне позвонить? — попытался сменить тему Карен.
— Это ни к чему, — ответил лысый холодно. — Ваш голос никто не узнает. Да и вас самого скоро перестанут узнавать. Но это пока тайна. Любите тайны?
Карен наверху отрицательно замотал головой, чего делать ему не следовало. Стеллаж повело вправо — он почти сложился и боком уткнулся в стену. Карен удержался на полке с трудом. Лысый снизу равнодушно наблюдал за этой картиной.
— Помогите мне, — попросил Карен.
— Не могу, — ответил Джинсовый Король. Пожал плечами и повторил: — Не могу. Это лишь начало пути.
— Отойдите, пожалуйста, я спрыгну.
— Это ваш выбор, — ответил лысый, продолжая сидеть.
— Почему вы так непонятно говорите?! — заныл Карен.
В этот момент стеллаж издал последний жалобный стон и начал падать вперед. Карен услышал свой собственный крик и увидел свои руки с растопыренными пальцами. Далее был удар, отозвавшийся в голове разноголосыми звонками. И наступила ночь.
В следующий раз Карен обнаружил себя сидящим на Тверском бульваре. Недалеко от театра имени Пушкина. На руках у него лежал прямоугольный торт. На торте кремом было написано задание: “КАНАЛ МОСКВЫ-РЕКИ В РАЙОНЕ ТУШИНО, ПЕСЧАНЫЕ ГОРЫ. ДОЖДАТЬСЯ БАРЖИ “СЕВЕР”.
Карен прочитал еще раз и понюхал торт. Судя по запаху, торт был несвежий.
Карен покинул бульвар, оставляя за собой урну с торчащим из него, сложенным пополам тортом.
Шагая к “Пушкинской”, Карен на ходу подтягивал джинсы. В свое время он не стал покупать ремень, решил, что и так будет держаться. Теперь он об этом пожалел.
В вагоне метро он встал напротив двери и посмотрел на свое отражение. Да так и застыл, вперившись в стекло. Станции сменяли одна другую, люди входили и выходили, голос объявлял остановки, а Карен все стоял и смотрел на свое лицо. Узнать себя он не мог. Изменения были разительными. Во-первых, он неизвестно как потерял, наверное, килограммов десять, и от этого черты его лица заострились, а глаза стали большими и выразительными. Во-вторых, волос на его голове стало гораздо меньше. Кто-то побрил его с особой тщательностью, оставив микроскопический ежик. Он стал похож на человека, вернувшегося из зоны. И это Карену не понравилось. Но главное — большая родинка, которая выросла у него под правым глазом. Она была неопрятной, лишней и меняла лицо до неузнаваемости.
Жена не открыла Карену дверь. Посмотрела на него в глазок и не узнала. Карен начал ругаться и понял, что и голос у него изменился. К тому же он теперь не мог говорить так быстро, как раньше. Словно кто-то установил ему максимальную скорость речи — слов двадцать в минуту и не больше. Еще стоя перед дверью, Карен тщился услышать лай собаки, но Засранец молчал. Вероятно, его превратили в кошку. Карен на прощание двинул по двери ногой, развернулся и покинул отчий дом на улице Штурвальной.
Карен направился пешком в сторону канала. Благо путь был недолгий — по Парусному проезду, пересечь улицу Свободы, а там уж совсем близко. С левой стороны остался детский садик, в котором Карен провел самые активные четыре года своей жизни. Справа — школа, где Карен научился читать, писать, считать и курить.
На берегу он уселся на песок, положив руки на согнутые колени. Напротив чуть правее виднелся Северный речной вокзал. Медленно плыли по небу грузные облака. Карен заплакал. Ему было больно, тяжело, и он плакал, чтобы избавиться от этой боли и тяжести. Слезы текли по лицу. Он не вытирал их. Плакал беззвучно, иногда громко всхлипывая. Мягко ступая босыми ногами по песку, к нему подошла женщина в платке.
— Вам помочь? — спросила она добрым голосом.
Карен всхлипнул, тыльной стороной кисти вытер нос и помотал головой. Женщина тихо отошла, остановилась в стороне и стала смотреть за Кареном, который продолжал плакать, чувствуя, как слезы свободно текут у него из глаз.
Женщина, сочувствуя, грустно улыбнулась.
Третья глава,
В которой Карен попадает на баржу — Видит редкое животное — И приплывает в город Углич
Прошло минут сорок. Женщина в платке ушла. Слезы высохли. Карен сидел на песке и от нечего делать напевал песню про сапожника из старого фильма. Местами он пел в полный голос — все равно никто не мог его слышать. Небо незаметно темнело. Карен чувствовал порывы холодного ветра, который прилетал со стороны канала. Никакие корабли, лодки, а тем более баржи мимо него не проплывали. Пролетали только самолеты, оставляя белые недолговечные следы.
Время шло. Карен поднялся, потоптался на месте, не зная, что ему делать. В этот момент он увидел, что по каналу идет баржа. Длинная, ржавая, с домиком в кормовой части. Вскоре он смог разглядеть название “Север”. Прочитав его, Карен как-то сразу успокоился, сел на песок и стал ожидать, что же будет дальше. Баржа подошла и остановилась напротив. Через несколько минут из-за нее выплыла резиновая лодка. Человек в зеленой куртке сидел в ней и греб прямо к берегу. Карен поднялся и направился ему навстречу. У кромки воды они встретились.
— Здравствуйте, — сказал Карен, когда лодка подошла к берегу.
— Добрый вечер. — На Карена смотрел мужчина с очень знакомой внешностью.
— Простите, — спросил Карен, — мы раньше встречались?
— А как же. И не один раз, — ответил мужчина. — Садись.
Больше мужчина не проронил ни слова, несмотря на обращенные к нему вопросы.
Он помог Карену забраться на баржу. На борту было еще холоднее, чем на берегу. Ржавое железо вокруг и повсюду непонятные номера, нарисованные белой краской.
Человек в зеленой куртке ушел и тут же вернулся с пластиковой бадейкой китайской лапши, залитой кипятком. Одноразовая вилка торчала из-под крышки. Карен не успел даже сказать спасибо, как человек развернулся и оставил его. Бадейка обожгла пальцы. Карен поставил ее на некое чугунное сооружение, уронил вилку, поднял, сдул с нее песок. Это было нечто вроде первой трапезы в жизни человека.
Баржа плыла, воздух становился холодным и темным. Человек в зеленой куртке подошел к Карену и сказал, что покажет его спальное место. Они спустились по ржавой лестнице в трюм. Карену надлежало спать в углу на матрасе. К матрасу прилагался спальный мешок. Не новый, но по виду теплый. Потом человек в зеленой куртке поманил Карена, и они подошли к большой клетке. В клетке тяжело дышала белая лошадь. Карен пригляделся и понял, что на лошадь животное похоже только отчасти.
— Единорог, — сказал человек в зеленой куртке ровным голосом.
Карен обошел клетку и заметил, что у единорога не хватает левого глаза. Он спросил об этом мужчину.
— Выбили, сволочи. Ловили его по всему Строгино. Везем его в Углич. Там высадим. — Человек помолчал, посмотрел внимательно на Карена. — И тебя высадим тоже.
В трюме сильно пахло розовым мылом.
Ночью Карену приснилось, как он стоит на берегу Химкинского водохранилища. Весна. По воде медленно плывут куски тающего льда. Недалеко от него на волнах качается красный пластиковый мяч. И детский голос говорит ему:
— Спорим, не достанешь мяч?
И в принципе можно его достать — броситься, быстро сплавать. Страшно только замерзнуть, потому что вода холодная. А мячик тем временем все дальше и дальше от берега. И ощущение такое, что теряешь нечто в общем-то важное.
В Угличе было гораздо теплее, чем в Москве. Перекидывая мостки на пристань, человек в зеленой куртке даже не взглянул на Карена, словно они и не были знакомы. А до этого, покидая трюм, Карен не увидел единорога. Клетка была открыта. Видимо, его уже выпустили.
Оказавшись на пристани, Карен огляделся по сторонам, не зная, что ему дальше делать.
Четвертая глава,
В которой Карен разговаривает с мальчиком из Клуба Юных Моряков — Понимает, что город Углич состоит всего из одной улицы — И снова встречает свою собаку.
Карен прошелся вдоль берега, купил у бабушки сильно пахнущую воблу и заметил мальчика лет десяти, сидевшего на перилах пристани. На мальчике была морская форма, бескозырку он держал в руках. Взгляд у мальчика был взрослым и грустным. Карен приблизился к мальчику, хотя до этого ни разу к детям первым не подходил и не разговаривал с ними, потому что говорить с ними было особенно не о чем.
— Привет, — сказал Карен мальчику.
— Привет, — отозвался тот.
— Чего такой невеселый?
Выяснилось, что мальчику нельзя идти в город. Он вместе с другими юными моряками приплыл в Углич на пароходике под названием “Смелый”. Всему экипажу дали увольнительные в город, а ему не дали, потому что родители не догадались купить ему черные ботинки к морской форме. А купили, не подумав, сандалии. Вот получился такой глупый вид: настоящая морская форма, а на ногах детские сандалии в крупную дырку, — только позорить Клуб Юных Моряков. Боцмана, не пустившего его в город, можно было понять.
Карен посочувствовал мальчику, назвавшемуся Борей.
— Да я не расстраиваюсь, — произнес Боря, глядя на темную воду. — Все равно тут ничего, говорят, интересного. Только, говорят, здесь маленького царевича убили.
— Да, я тоже слышал, — откликнулся Карен.
— А за что? — спросил мальчик.
— Не знаю, — Карен задумался. — По-моему, его зарезали.
— А за что? — Боря ждал от Карена ответа.
— Он что-то… какой-то наследник был. По-моему, за это. Короче, за деньги.
— А-а, — прозвучал голос мальчика.
Карен подарил Боре воблу.
— Не расстраивайся, — сказал он, поднимаясь. — Я сейчас пойду, посмотрю, что это за город, а потом вернусь и все тебе расскажу.
— Договорились. — Мальчик улыбнулся.
Карен оказался на улице, по обеим сторонам которой стояли одноэтажные и двухэтажные дома позапрошлого века. За маленькими пыльными окнами ничего нельзя было увидеть — как будто были они изнутри заклеены серой бумагой. Карен направился по улице в одну сторону, но сколько ни шел, казалось, не сдвинулся с места и на несколько метров. Карен вспомнил, как в свое время он опаздывал на концерт “Uriah Heep” и каким-то чудесным образом добрался от Никитских ворот до проспекта Мира пешком за пятнадцать минут. Как? — будто в тот раз время замедлилось и практически остановилось.
Карен повернулся, отправился в другую сторону; устал, шагая, но снова остался на одном месте, словно шел по беговой дорожке. Эта ерунда надоела Карену. Он захотел свернуть на другую улицу, но не было между маленькими старыми домами просвета. Стояли они плотно друг к другу и не пускали. Карен вспотел и разозлился.
— Напрасный труд. — Перед Кареном стоял человек в зеленой куртке с баржи “Север”. — В Угличе всего одна улица.
— Мне все надоело, — пожаловался Карен. — Какой-то бред.
— Расслабься. — Человек в зеленой куртке вручил Карену мороженое. — Надо поговорить.
Мороженое несколько успокоило Карена. Они вернулись обратно на пристань.
— Ты не узнаешь меня? — Человек в зеленой куртке не сводил с Карена глаз.
— Нет, а что, должен?
— Я — Засранец, — сказал человек в зеленой куртке серьезно.
Карен уронил мороженое.
— Ты моя собака?
— Да. Я пришел, чтобы все тебе объяснить.
Это Карену понравилось — он давно ждал объяснений.
— То, что происходит вокруг тебя, это неважно, — сказал Засранец. — Все, что происходит с тобой, я имею в виду внешние изменения, тоже по большому счету ерунда. Главное, что происходит у тебя внутри.
— А что происходит у меня внутри? — спросил Карен.
— Ничего, — ответил Засранец. — И это плохо.
Помолчали. Карен уселся на перила, где раньше сидел мальчик-матрос, которого, кстати, не оказалось на месте.
— Что мне нужно сделать, чтобы все вернуть? — спросил Карен.
— Это непросто, — ответил ему Засранец. Повертел головой, разминая шею. — Тебе нужно пройти путь страданий.
— Очень интересно, — отозвался Карен с сарказмом. Он был уверен, что Засранец только передает, что ему сказали, говорит чужие слова.
— Да, — повторил Засранец торжественно, — тебе нужно пройти путь страданий. Ты мало страдал.
— Нормально я страдал, — перебил его Карен. — Так же, как все, и даже больше. Я, между прочим, в армии служил, если ты не знаешь.
— Знаю, — проговорил Засранец. — Но это не то. Твоя душа, она… — Засранец подбирал слова. — Она давно уснула, да еще и храпит во сне.
— Это что, шутка?
— Какое там, тебе предстоит долгий путь.
— Мне домой надо. — Карен начинал закипать. — К жене, понял?
— Не получится. Прежде чем ты не найдешь Единорога, никак…
Карен еще больше разозлился.
— Ты его сам выпустил, почему я должен его искать?
— Должен.
— Ну ничего себе! — Карен отвернулся.
Засранец грустно улыбнулся:
— Страдаешь от обиды? Вот, собственно, страдания уже и начались.
Карен спрыгнул с перил. Прошелся по деревянному настилу. Спросил у Засранца сигарету. Тот напомнил ему, что собаки не курят.
— Впрочем, нет, — добавил Засранец. — Мы, чаще всего, являемся пассивными курильщиками.
Карен попытался собраться с мыслями, но голова была словно склад вееров. Веера с треском раскрывались, не хотели складываться обратно, заполняли все пространство, не давали думать.
— А зачем он, Единорог?
— Бессмысленность поисков усилит страдания, — был ответ.
— Кто это сделал со мной?
— И со мной, между прочим, тоже, — добавил бывший пес. — Это Джинсовый Король.
Веера затрепетали в голове Карена:
— Сволочь. Убью гада.
— Насилие — это не выход. И потом, это вряд ли поможет.
Карен посмотрел на Засранца новым взглядом. Какой, оказывается, интеллигентный пес у него был. Засранец давно уже научился угадывать мысли хозяина. Он поймал на себе взгляд и спросил негромким голосом:
— Помнишь, как ты меня поводком чуть не придушил?
Карену стало очень стыдно. Он кивнул.
— Ты еще и бил меня регулярно. Помнишь?
Карен не отвечал, разглядывал щели в дощатом настиле. Засранец решил его не мучить.
— Ладно, забудем. Единорога видели в Пензе. В областном театре. Ночью на сцене. Монтировщики видели.
— А что он делал? — поинтересовался Карен.
— Ничего. Прошел из кулисы в кулису. Спектакль сорвал. Надо нам срочно в Пензу.
Поехали в Пензу.
Пятая глава,
В которой появляется зловещий троллейбус — Карен навсегда прощается со старой подругой — И все зрители сбегают во время антракта.
В Пензе Карен захотел войти в троллейбус, но Засранец ему не дал. Удержал за руку.
— Плохая идея.
Сказал Карену, что троллейбус этот нехороший. Местные жители знают, а вот приезжие часто попадаются.
— У троллейбуса всего три остановки, — говорил Засранец, когда они шли пешком. — Нечто вроде экспресса. А на конечной остановке, когда все выходят, одного пассажира всегда не хватает.
— Куда же он девается?
— Если б знать. Говорят, троллейбус питается человечиной. Потребляет, как топливо. Вместо бензина. Впрочем, люди все равно ездят. Деваться им некуда. По этому маршруту больше ни один транспорт не идет.
Карен сказал вслух то, о чем он думал еще в поезде:
— Слушай, давай тебе другое имя придумаем? Засранец — это плохо.
Засранец согласился:
— Мне тоже не нравится.
— Давай ты будешь называться Ваней.
Новое имя Засранцу не понравилось. Перебрали еще несколько имен: Семенович, Антарктида, Зеленый, Нехочу, Жесткач. Остановились на фамилии Желябов. Засранец несколько раз произнес: “Желябов, Желябов, Желябов”. Отрицательно замотал головой: “Не пойдет”.
— Может, Андрей Николаевич? — предложил Карен.
— Как-как?
Засранец остановился, задумался, взгляд остановился. Прошла секунда, затем лицо его ожило. Он, довольный, покачал головой. Понравилось. Пусть будет Андрей Николаевич.
Когда шли по улицам, Карен думал о страданиях. Это была серьезная тема. Страдать он был не вполне готов. Особенно его пугала физическая боль. Например, когда он, будучи на даче, сорвал себе ноготь, пытаясь искупаться в озерце, было ужасно больно. И вспоминать об этом было больно тоже. Что же касается душевной боли, то это другой вопрос. Иногда душевная боль бывает сладкой. Ее можно сравнить со страданиями человека, который не выспался. Люди же вокруг не знают, что вы не выспались, они полагают, что вы нормально себя чувствуете. Вы, действительно, сносно себя чувствуете, но есть нездоровая томность, которую вы вынуждены преодолевать, опять же незаметно от окружающих. Та боль, которая не может помешать вам уснуть, она, может быть, даже и на благо.
Подошли к театру. Бывший Засранец попросил его подождать. Исчез минут на двадцать, вернулся и объявил, что нужного человека нет, никто их на сцену без него не пустит.
— Если у нас есть время, — сказал Карен, — можно я съезжу, старую знакомую повидаю?
Андрей Николаевич удивился:
— Ты был в Пензе?
— Нет. Мы в Москве познакомились. Жили, в общем, вместе. А после разошлись. Я ее бросил. По-другому не получилось бы.
— Далеко она живет?
Карен помнил адрес. И это было странно. Как он вообще мог его помнить? Андрей Николаевич захотел ехать с Кареном. Отправились. В этот раз взяли такси, которое привезло их на окраину, к неприметной пятиэтажке, прямо к подъезду с обкусанным козырьком.
Карен подумал, что Пискунова может его не узнать. Он был не таким, как прежде. Но подумал он об этом перед самой дверью, когда нажимал на дверной звонок. Андрей Николаевич быстрым движением пригладил волосы. Пискунова отрыла дверь. Выглядела она не очень. Переменилась в худшую сторону. Не то чтобы сильно постарела, но как-то увяла. Черные волосы потеряли свой насыщенный цвет, грудь почему-то уменьшилась.
— Карен, — улыбнулась Пискунова.
— Ты меня узнала?
— Да, — сказала Пискунова, до времени загораживая собой вход. — Ты, конечно, изменился, но ведь время прошло.
Улыбалась Пискунова, как и раньше, очень симпатично, открытой улыбкой, чуть склонив голову набок. Она всегда немного играла девочку. Надувала губы, обижалась чаще, чем следует, но злилась чаще всего понарошку. Человеком она была недалеким, но интересным. Жила в своем собственном мире и иногда могла задать неожиданный вопрос. “В каком году родилась Айседора Дункан?” Хотя в разговоре и речи никакой об Айседоре Дункан не было.
— Это мой друг — Андрей Николаевич, — сказал Карен.
Бывший Засранец с достоинством поклонился.
— Здравствуйте.
— Очень приятно. Я — Света. Проходите.
Квартира у Пискуновой была небольшая, чистая. Книги на полках, картинка с писающим мальчиком на двери туалета.
Внезапно из-за стены раздался жуткий крик. Звериный, дребезжащий и протяжный. Застыли на месте, не понимая, кто это. Пискунова спокойно объяснила:
— Сосед. Вернулся из Чечни. Там у него убили друга. И не просто друга, а лучшего. И друга этого вообще святым хотят сделать. Их обоих в плен взяли чеченцы. И говорят: снимайте кресты, а то зарежем. Сосед мой снял, а друг отказался. И зарезали его. Так, видите, соседа отпустили, а его друг, получается, стал мучеником. Но дело даже не в этом. Моего соседа часто зовут про это рассказывать, и, если бы он не рассказывал, никто бы про парня того, героя, не узнал. Он мог бы вообще молчать, себя выгородить. Так он не стал. Все рассказал, всю правду. То есть он хороший, честный. Но получилось, что ему позор, а другу покойному вся слава. Разве справедливо?
Карен подумал и ответил:
— По-моему, да.
— Нет. Это неправильно. Он же честно все рассказал.
— Но крест же снял.
— А ты попробуй не сними в такой ситуации!
Старая девушка говорила с новыми для Карена интонациями. Она предложила гостям пройти в комнату, а сама скрылась на кухне. Все обои в комнате были мелко-мелко исписаны шариковой ручкой. Прочитать надписи не успели, потому что Пискунова вернулась со стопкой CD- дисков в руках.
— Тебе нравится Стинг? — спросила она Карена.
— Ничего. Нормальный.
Пискунова протянула диски Карену. Один из них упал. В стопке был не только Стинг. Донна Саммер еще была.
— А вам они что, не нужны? — спросил Андрей Николаевич вежливо.
И вот тут, как показалось Карену, в глазах Пискуновой мелькнуло безумие.
— Нет, — ответила она твердо. — Ну что, возьмете?
Они отказались. Пискунова унесла диски. Карен опять сделал попытку прочитать мелкие надписи на стенах, но Пискунова появилась снова. Безумие стояло у нее в глазах, как вода в глубоком колодце. И началось. Она начала предлагать им встретиться с братьями и сестрами, с которыми она регулярно видится. Сообщала им патологические новости.
— А вы знаете, я начала учить язык глухонемых, чтобы разговаривать с братьями и сестрами.
Потом она спросила, любят ли они фотографироваться. Карен не успел ответить отрицательно, как полыхнула вспышка, бывший Засранец зажмурился. Он тоже, судя по всему, фотографироваться не любил.
У Пискуновой в руках появился веер из фотографий. Она с братьями и сестрами, и все с такими фальшивыми улыбками, что Карен чуть не прослезился от стыда за людей, о которых Пискунова рассказывала с такой любовью.
— Мы пойдем. Нам там надо… — сказал он.
Андрей Николаевич, поддерживая его, кивнул.
— Диски не возьмете?
— Нет.
Тогда Пискунова предложила им купить книжки про Библию. Карен не знал, что и ответить, он пожалел, что пришел к старой подруге. Бывший Засранец спас положение:
— У нас денег не очень много.
Тогда Пискунова вручила им по брошюре с названием “Чего от нас хочет Бог?”, яркие, как детские сказки.
— Пока, Каренчик, — сказала она, нежно погладив Карена по щеке. Взгляд ее на долю секунды потеплел.
Громко, на одной ноте, закричал сосед за стеной.
— Счастливо, — сказал Карен.
На улице Карен дал волю чувствам:
— Я во всем виноват. Я!
Бывший Засранец не понял:
— В чем?
— В том, что она такой стала. Я ее бросил, она с сектантами и связалась.
— Прости, но ты, по-моему, много на себя берешь. — Андрей Николаевич был безупречно вежлив. — Все что угодно могло произойти.
Карен обиделся.
— Не веришь, что из-за меня женщина может уйти в секту?
— Верю, но это, мне кажется, не тот случай.
Поймали машину, поехали к театру. Карен думал о Пискуновой. Что с ней произошло с тех пор, как они расстались? Она, наверное, решила стать хорошей. Потом очень хорошей, затем совсем хорошей. А так и до секты недалеко. Ведь в секты как завлекают? Сначала там все любят человека, комплименты ему говорят, руки жмут и подарки дарят. А после, когда человек к любви привыкает, его этой любви лишают. Человек начинает паниковать, чувствовать себя в чем-то виноватым. Изо всех сил старается заслужить потерянную любовь. Карену легко было представить, как Пискунова делала глупости ради любви. Она и до секты их делала.
Пошли по улице. Когда Карен и Андрей Николаевич проходили мимо бабушек, торгующих цветами, они услышали негромкие, испуганные голоса: “Шпионы, шпионы, шпионы”.
Карен обернулся в испуге. Неужели бабушки о них говорят? Оказалось, ничуть. Ему послышалось.
— Пионы, пионы, пионы, — пели хором жизнерадостные старушки, привлекая покупателей.
Прохожих становилось все больше. Мелькнула огромная колыхающаяся грудь. Карен обернулся, чтобы лучше ее рассмотреть, и одновременно почувствовал, что ему стыдно из-за своего поведения. Впрочем, краем глаза он заметил, что Андрей Николаевич тоже не оставил грудь без внимания. А еще собака, подумал Карен.
— Мы антракта дождемся, а после войдем, — говорил по дороге Андрей Николаевич. — У них антракты длинные. В буфете поесть любят.
— А что у них в буфете дают? — зачем-то спросил Карен.
Андрей Николаевич посмотрел на него строго:
— О еде любишь поговорить?
— Люблю.
— Ты, знаешь, держи себя в руках. Я голодный, как волк.
Карен помолчал и сказал:
— Я думал, ты скажешь, “голодный, как собака”.
— Очень смешно.
Проходили мимо магазина “Оптика”. На стене висело объявление: “МОЛОДЫЕ ЛЮДИ С ПРОДОЛГОВАТЫМИ ЛИЦАМИ ПРИГЛАШАЮТСЯ ДЛЯ РЕКЛАМЫ ОЧКОВ ДЛЯ СОЛНЦА”.
Подошли к театру. Серый, безрадостный куб, вот что можно было сказать о здании театра. Оставалась надежда, что внутри куба все страшно веселятся.
Распахнулась дверь, из театра выбежал зритель, потом второй, а после целая толпа вывалилась на улицу. Люди говорили, были недовольны. Правда, те, кто моложе, смеялись. Карен думал, что, может быть, зрители выходят перекурить, но те расходились. Разбегались в разные стороны, на ходу с трудом попадая в рукава плащей. Публики становилось все больше и больше.
Андрей Николаевич остановил одного подростка с апельсином в руке и поинтересовался, что произошло, почему паника? Оказалось, за минуту до конца второго действия в зал из-под сцены забил кипяток, обварил сидящим в первом ряду ноги. Прорвало трубы. Люди вскочили со своих мест. Продолжать спектакль не было смысла. Дали занавес.
— Но вода — это еще фигня, — сказал подросток с апельсином, имея в виду, что в зале произошли события еще более ненормальные.
Расспросить подробнее не получилось. Подросток побежал догонять своего друга.
Карен пошел к театру, лавируя между выходящими зрителями. Андрей Николаевич остановил его и сказал:
— Нам к служебному входу.
Шестая глава,
В которой появляется Единорог, праведная вахтерша и директор с гармошкой — А Карен и его собака находят на сцене чью-то исповедь.
На служебном входе Карена и Андрея Николаевича остановила жутко худая вахтерша.
— Вы куда? — строго спросила она.
— Мы к Диме.
— В последний раз вас впускаю.
Когда они вошли в театр, Карен спросил:
— Разве она нас уже впускала?
Андрей Николаевич, не глядя на Карена, ответил:
— Не помнишь — значит, нет. — После он добавил: — А худая она такая от праведности. Раньше она толстая была. А потом прочитала в женском журнале, что, если читать молитвы или медитировать, можно похудеть. Она выбрала молитвы. И похудела на сорок с лишним килограмм.
— Я тоже хотел бы, чтобы у меня были кубики на животе, — сказал Карен.
— И не надейся, — ответил Андрей Николаевич. — Поджарым, если постараешься, сможешь стать. Но о кубиках не мечтай. Телосложение не позволит.
В коридорах театра было жарко, как в бане. Клубы горячего густого дыма поднимались от пола вверх. Карен услышал звуки гармошки.
Андрей Николаевич постучал в дверь одной из гримерок. Открыл недовольный артист с полотенцем на голове.
— Утомился я разбрасывать камни! Сил моих больше нет! — сказал артист.
— Это Дима, — сказал Андрей Николаевич. — В прошлой жизни был черепашкой. Теперь ведущий артист.
— Очень приятно, — кивнул Карен.
Дима подошел к своему столику. Сел на стул. Руки его легли на столешницу и накрыли полусобранный пазл в виде осенних листьев.
— Воду у нас прорвало, знаете?
Но Андрея Николаевича авария интересовала не сильно.
— Единорог был?
— Был, был, — ответил Дима с раздражением и смешал пазл на гримерном столике, затем снял полотенце с головы. Под полотенцем обнаружилась лысина.
— Это все связано, — продолжил Дима. — Он здесь в театре такое устроил. — Дима махнул рукой, мол, жуть, что такое.
— А моя любимая артистка — Людмила Удовиченко, — вмешался в разговор Карен.
Андрей Николаевич и Дима выразительно посмотрели на Карена.
Карен сказал:
— Извините.
Дима сказал, что они играли спектакль для молодежи. В начале второго действия, когда главный герой гладил белье, он почувствовал запах розового мыла. Это его не удивило. Женщины в Пензе любили крепкие ароматы.
Но потом случилось нечто необычное. Повалилась декорация. Зрители засмеялись и тут же смолкли. Из темной кулисы на авансцену медленно вышел Единорог. Артист не покинул сцену. Он остался. Наблюдая за животным, которое показалось ему совсем не страшным, он почувствовал, что слезы сами собой текут по лицу.
Звукотехник рассказал Диме, что, когда появился Единорог, у него в рубке сама собой включилась одна из мелодий композитора Морриконе.
— Артист один, велорикшу играл, так он руки расставил и пошел на бедное животное.
После этого, по рассказу Димы, Единорог мотнул головой, и вдруг из-под сцены забил кипяток, завизжали барышни, зрители стали разбегаться.
— А Единорог? — спросил Карен.
— Никто не знает. Пропал.
— Надо на сцену взглянуть, — сказал Андрей Николаевич спокойно.
Вышли в коридор. Вдохнули влажный воздух. Пара почти не осталось. Мимо них прошагал крупный человек с гармошкой.
— Директор, — проговорил Дима негромко. — Хороший человек.
Из темной кулисы вышли на сцену. Андрей Николаевич споткнулся об утюг, лежащий на досках. Карен поддержал его.
— А помнишь, как ты меня в охапку и на машину поставил? — спросил Андрей Николаевич.
Было дело. Когда Андрей Николаевич был еще Засранцем, они гуляли в незнакомом дворе, и выбежал здоровенный ротвейлер. Бросился прямо на Засранца. Так Карен не растерялся, схватил собаку и поставил ее на крышу ближайшей машины. Ротвейлер оказался тупой, бегал вокруг машины и не понимал, куда делся Засранец. А Засранец оказался умный, он стоял, поджав живот, на крыше машины и молчал в тряпочку. Понимая, что лучше сейчас не гавкать.
Вышли на сцену. Декорация лежала, выставив некрашеную изнанку и кривые деревянные подпорки.
— Плохо, — сказал Дима, шаря взглядом по сцене.
— Да, ремонт, — отозвался Андрей Николаевич, заглянув за кулисы.
— Я не об этом. — Дима даже присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть сцену. — Наш артист челюсть вставную потерял. Он молодой. Просто вода здесь плохая. И с зубами проблема. Это не только у него. У руководителей области тоже.
Андрей Николаевич обыскал коробку сцены. Поднял голову, посмотрел на колосники.
— Ушел, — сказал он спокойно.
Карен не расстроился. То же самое чувствует человек, когда врач берет градусник, смотрит на него внимательно и говорит: “ Нет, температура еще не упала. Придется поболеть”.
Быстро все это не закончится, подумал Карен.
Тем временем Андрей Николаевич поднял со сцены и подал Карену листок бумаги с подсыхающими каплями воды. На листе было написано:
“Мне тридцать шесть лет.
Я много работаю, но все без толку.
Я не умею общаться с людьми.
Находясь в одиночестве, я хочу к людям.
А когда выйду на люди, тянет срочно уединиться.
Мне кажется, что я особенный, но этого никто не понимает.
Я хочу в жизни заниматься чем-то невероятным, но чем конкретно, так и не могу пока придумать.
Я хочу быть известным, всеми любимым, но для этого нужно сделать что-то другое, не то, что делаю я.
Как только в жизни я добиваюсь серьезных результатов, сразу все бросаю. Появляется тоскливое чувство потери времени. И я все бросаю, измучив себя и других.
Кроме себя, я никого толком не люблю. И это очень печально.
Моя ненависть перекидывается от человека к человеку безо всякой логики.
Я хочу продать эти записи и хорошо на них заработать”.
— Что это? — спросил Карен. От чтения ему сделалось не по себе, словно кто-то специально поскреб железной вилкой по тарелке.
— Это чья-то исповедь, — сказал Андрей Николаевич. — Не твоя?
— Нет, — поспешил ответить Карен.
К ним подошел Дима. Он бесцеремонно забрал листок с исповедью у Карена, взглянул на текст. Поморщился и отбросил лист куда-то в сторону.
— Прочитал здесь про китайский цирк. Там номер у них был, карлик дерется на ринге с кенгуру. Оба в боксерской форме, все как полагается. И, представляете, карлик неожиданно избил кенгуру, практически до смерти. Обычно он должен был поддаваться. Для смеха. Падать там на канаты. А тут не выдержал, навалял кенгуру.
— И что? — спросил Карен.
— Ничего, — ответит Дима. — Кенгуру при смерти.
— Мне надо позвонить, — сказал Андрей Николаевич и быстро ушел.
В ожидании возвращения бывшего Засранца Карен сидел в актерском буфете и слушал рассказы актера Димы. Тот говорил не останавливаясь. Карен его не слушал. Включался в разговор, только когда тема его интересовала. Например, когда Дима произнес: “Диета — это мое второе имя”.
Вернулся Андрей Николаевич. Принес козинаки в хлипком пакетике. Угостил их и других посетителей буфета.
— Единорог в Питере, — сказал потом Андрей Николаевич Карену, — надо ехать.
И они поехали.
Седьмая глава,
В которой Питер представляется городом, приносящим несчастья — Появляются девочки с заклеенными очками — И мы узнаем, на что способны бывшие рокеры.
Питер — это город, в котором гармошка неуместна, думал Карен, отъезжая от Московского вокзала на такси. Андрей Николаевич сидел на переднем сиденье и показывал таксисту дорогу. Перед глазами таксиста качались игральные кости из плюша. По Невскому шел отряд девочек с заклеенными пластырем очками. Карен указал на них рукой.
— Это из глазного детского сада. Я в Москве в такой же ходил. Мне там косоглазие исправляли.
Андрей Николаевич посмотрел на девочек и ничего не ответил. Свернули с Невского. Ехали, никуда не торопясь. Карен разглядывал прохожих за окном. “Как можно жить в Питере, когда есть Москва”.
— Единорога прячут, — сказал Андрей Николаевич с переднего сидения, — бывшие рокеры.
— Зачем? — не понял Карен.
— Бывших рокеров, да еще из Питера, сложно понять, — ответил бывший Засранец. — Вот ты как думаешь, на каком языке разговаривают арбитр и футболист, если они из разных стран?
— На английском, — предположил Карен.
— Согласен, — кивнул Андрей Николаевич. — Словами они обменяться могут. Но ПОНИМАЮТ ЛИ ОНИ ДРУГ ДРУГА?!
Карен не ответил. Он запутался. Разговаривать с бывшей собакой было нелегко. Все равно, что разгружать стекловату.
Такси остановилось.
Карен и Андрей Николаевич зашли в кафе.
— В магазине обеденный перерыв, — сказал Андрей Николаевич. — Надо переждать.
Заказали сырники с изюмом и кофе. Изюм приятно лопался на зубах. Карен пожалел, что взял только два сырника. За соседним столом дама в полушубке скандалила с официанткой.
— Где мое “Шардоне”? — спрашивала дама, четко выговаривая каждый слог. — Я десять минут назад заказала “Шардоне”. Где мое “Шардоне”?
Андрей Николаевич тронул Карена за рукав.
— Там в книжном работает его девушка.
— Кого “его”?
— Бывшего рокера. Надо будет ее допросить.
Оказалось, девушку зовут Юля. И чтобы войти к ней в доверие, надо притвориться книголюбами.
Когда книжный открылся, Карен и Андрей Николаевич поспешили туда. Юля оказалась бледной и симпатичной. Пока покупатели листали книги, она болтала по телефону.
— Если говорить начистоту, то я — жертва, — сказала она в трубку.
Карен пригляделся к Юле. Очевидно, что недавно она ходила в бассейн. Круги под глазами были явно искусственного происхождения. Следы от очков для плавания, вот что это было. Где-то далеко Карен услышал всплеск воды, шлепок упавшей пластиковой доски для плавания, дрожащее эхо голосов и свисток тренера. Юля повернулась к Карену, звуки бассейна стихли.
— Я могу вам помочь? — спросила Юля.
Карен замялся. За него ответил Андрей Николаевич:
— Мы очень любим книги.
— Это очень приятно, — сказал Юля.
— Ищем с другом редкую книгу. “Русская охота” называется.
Юля усмехнулась:
— Какая же она редкая. Ее сейчас большим тиражом выпустили. Сейчас я принесу.
Юля ушла, Андрей Николаевич расстроено посмотрел на Карена, покачал головой, мол, не удалось обмануть, прикинуться книголюбами, уж больно хитрой оказалась девушка бывшего рокера.
Юля вернулась с книгой. Андрей Николаевич принял “Русскую охоту” у нее из рук с безнадежной улыбкой. Тогда Карен спросил:
— Простите, мы на самом деле ищем вашего молодого человека.
— Митю? — спросила девушка просто.
— Наверное. Бывшего рокера.
— Да, — кивнула Юля. — Это Митя. Он, правда, опять играть начал.
На старой суперобложке Юля написала им адрес базы, где Митя репетирует.
— Рокер не бывает бывшим, — со значением произнес Андрей Николаевич, когда они выходили из магазина.
“Много ты, собака, понимаешь в рокерах”, — подумал Карен.
Восьмая глава,
В которой выясняется, что весь офис может заболеть ветрянкой — Героям не удается обмануть рокеров — И появляется экскурсовод, разделяющий слова на две половины.
Дверь им открыл охранник с мобильным телефоном в руке.
— Уходите, — сказал он. — Офис временно не работает. Здесь инфекция. Все заболели ветрянкой.
— А вы? — спросил Карен.
— Я в детстве уже болел. Ко мне не пристанет, — с долей сожаления в голосе ответил охранник и закрыл дверь.
— Подождите! — заколотил Андрей Николаевич в дверь. — А где музыкальная база?
— Вниз по лестнице, — сказал охранник через дверь.
Внизу в самодельной студии Карена и бывшего Засранца встретили два волосатых человека. Вид они имели изможденный, но веселый.
— Проходите, — сказал один из волосатиков.
— Кто барабанщик?
Оказалось, Митя и его приятель Олег набирают группу. Карена и Андрея Николаевича они приняли за музыкантов, пришедших по объявлению. Пока Андрей Николаевич соображал, что сказать, Карен уже говорил:
— Мы на инструментах по большому счету не умеем играть. Я на гитаре немного…
Олег замотал головой
— Не надо, мы сами гитаристы. Вокалиста и барабанщика ищем.
— А как ваша группа называется? — спросил Андрей Николаевич.
Митя прищурился и посмотрел бывшей собаке прямо в глаза:
— Раньше мы назывались “Трусы сексуального содержания”, а теперь будем по-другому называться. “Единорог”.
— Понятно, — сказал Карен. — Мы здесь, потому что очень хотим что-то делать в группе.
— Нам нравится рок, — встрял Андрей Николаевич.
— И блюз, — добавил Карен.
— Пошли вон, — приказал Митя.
Чтобы посовещаться в тепле и в спокойной обстановке, Карен и Андрей Николаевич сели в экскурсионный автобус. Снаружи было холодно, дул ветер. Внутри автобуса стекла запотели, и города почти не было видно. Половина туристов спала. Для другой половины экскурсовод говорил в микрофон:
— Посмотрите направо. Что вы там видите? Кла — что? правильно! — дбище.
Карен протер стекло рукавом.
— Зачем, интересно, рокерам Единорог? — спросил он, смотря в окно.
Андрей Николаевич, словно ждал вопроса, заговорил с жаром, жестикулируя:
— Он всем нужен, всем. Он же самое ценное, что на свете есть!
Карен повернулся к своей бывшей собаке:
— Что он вообще такое, ты мне можешь сказать?
— Нет, — замотал Андрей Николаевич головой, — тогда ничего не получится.
Карен устал от загадок и отвернулся от Андрея Николаевича.
— Прямо по курсу вы можете видеть тот самый Дво — что? правильно! — рец!
Карен задремал.
Девятая глава,
В которой Карен теряет Андрея Николаевича — Возвращается к Юле — И узнает о том, где прячется Единорог.
Карен открыл глаза, потому что незнакомый голос прямо над ухом сказал:
— Я мог бы осчастливить какую-нибудь извращенку!
Позади него два молодых парня беседовали о своих делах. Андрея Николаевича рядом не было. Карен поднялся и прошелся по автобусу. Андрей Николаевич пропал. Карен сел на место и задумался. Автобус уныло гудел. Горячая тоска начала заливать Карена. На откидном сиденье притулился экскурсовод. Он перекатывал микрофон из одной руки в другую, не зная, о чем говорить. Автобус остановился, тряхнув пассажиров.
— У вас есть пятнадцать минут, — сказал экскурсовод.
Люди потянулись к единственной двери. Андрей Николаевич тоже вышел на воздух. Бывший Засранец стоял на тротуаре и, улыбаясь, смотрел на него, слегка наклонив голову набок.
— Я думал, ты от меня убежал, — сказал Карен.
— Убежал?! — возмутился Андрей Николаевич. — Я же не собака уже!
— Извини.
— А ты что, плакал? — спросил Андрей Николаевич.
— Нет, — быстро ответил Карен, шмыгнув носом.
— Был я у рокеров, — Андрей Николаевич погрустнел. — Решил с ними еще раз поговорить.
Андрей Николаевич задрал куртку, вместе с клетчатой рубашкой. На боку у него красовался синяк размером с крупный кабачок.
— Кто это тебя?
— Тот рокер. Митя, — сказал Андрей Николаевич, тщательно заправляя рубашку в штаны и опуская куртку.
Карен почувствовал, что закипает:
— Я ему, суке, башку оторву.
— Не надо, — остановил его Андрей Николаевич. — Я в порядке. После общения с тобой ко всему уже привык.
— Вот зачем ты это сейчас сказал? — возмутился Карен. — Чтобы меня расстроить, да?
Андрей Николаевич не ответил Карену, перевел разговор на другую тему.
— Надо идти к девушке его, Юле. Еще раз поговорить.
Карен был не против.
Юля была в магазине, она стояла неподалеку от кассы и читала книгу “Профессиональные болезни лиц, занимающихся ледяной скульптурой”. Карен медленно подошел к ней. Юля подняла голову. Посмотрела на Карена ласково.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Здравствуйте.
На груди у Юли висела табличка “ТРИЗНА”. Юля проследила за взглядом Карена, прикрыла грудь руками.
— Это фамилия моя — Тризна. Не пугайтесь. Говорили с Митей?
— Говорили, — тяжело вздохнул Карен. — Он моего друга ударил. Что вы в нем нашли? Как вы вообще себе такого выбрали?
Юля виновато улыбнулась.
— Мы в гостях познакомились. Он сел рядом. Я понюхала и поняла — мой.
Карен наблюдал за Юлей Тризной, и понеслась у него перед глазами бегущая строка, буквы из толстых серебряных трубочек: “ДЛЯ ЛЮДЕЙ — ЭТО ШОК. СБРОШЕННЫЙ ИЗ КОРЗИНЫ ВОЗДУШНОГО ШАРА, ПАДАЕТ НА ЗЕМЛЮ МЕШОК. В ДАЛЬНЕЙШЕМ, НА ЭТОМ МЕСТЕ, ЖЕНИХ ПРИСНИТСЯ НЕВЕСТЕ”.
В зрачках у Юли Карен увидел по маленькой птичке. Птички вытягивали шеи и били маленькими крылышками.
Дверь распахнулась. В магазин быстро вошел Андрей Николаевич. Птички улетели.
— Уходим, — приказал он Карену. И добавил: — Я все понял. Если ее парень меня ударил, то нет у него Единорога. У такого человека Единорог не задержится.
— Неправда, — вдруг вступила Юля. — В гараже Единорог. Сама видела…
Юля взяла еще одну суперобложку, разорвала пополам и нарисовала на половинке, как проехать к гаражу.
Карен подумал, что суперобложки на это только и годятся.
Десятая глава,
В которой Карен страдает из-за предательства любимой — Появляется Единорог — И герои отправляются пить чай из розовых лепестков.
На улице стало совсем холодно. Люди дрожали под одеждой невидимой дрожью. Когда Андрей Николаевич и Карен дошли до гаражей, они увидели неприятную картину. Возле нужного бокса стояли Юля и Джинсовый Король в лыжной шапочке. Что совсем расстроило Карена — Юля держала Джинсового Короля за руку. Андрей Николаевич поспешил успокоить друга:
— Я уверен, она не хотела сначала ничего говорить. А потом он ей что-то пообещал, — сказал Андрей Николаевич негромко.
— Что? Что обещал? — спросил Карен.
— Ну, — Андрей Николаевич задумался. — Не знаю, например, свой книжный магазин или роль Надежды Аллилуевой в мюзикле про Сталина.
Джинсовый Король с удовольствием смотрел на страдания Карена. Его рука с короткими пальцами ползала при этом по Юлиному предплечью, как бледный неприятный паук.
— Открывайте гараж, — приказал Джинсовый Король.
Карен и Андрей Николаевич подошли к ржавым дверям. Юля пальцем прошлась по уголкам глаз. Джинсовому Королю это не понравилось. Он ударил по девичьей попе так сильно, что у Юли закачались сережки.
— С такими большими сиськами неприлично быть сентиментальной.
Карен рванулся к Джинсовому Королю, но Андрей Николаевич удержал его, проявив неожиданную силу.
— Не надо, — сказал он Карену. — Себе хуже сделаешь.
Джинсовый Король легко выдержал ненавидящий взгляд.
— Главный закон докоитального общения — позитив, — сказал он весело.
Карен и бывший Засранец взялись за ручки двери.
— Стоп, — крикнул Джинсовый Король, отпустив наконец Юлю. — Сначала одну створку, потом вторую.
— Почему? — спросил Андрей Николаевич.
— Делайте, что говорю.
Андрей Николаевич и Карен подчинились. Скрипнула створка. Из черного дверного проема пахнуло розовым мылом. Внутри не было слышно ни звука. Тишина пугала. Джинсовой Король поправил лыжную шапочку.
— Можно я пойду? — спросила Юля.
— Иди, я позвоню, — ответил Джинсовый Король через плечо.
Уходя, Юля попыталась поймать взгляд Карена, но напрасно. Карен и Андрей Николаевич смотрели в черный проем. Начинались мужские игры.
— Лаской, с ним только лаской, — инструктировал Джинсовый Король неровным шепотом.
Карен медленно, дрожащими руками открыл вторую створку. Он сразу ощутил ровное тепло идущее из гаража. Андрей Николаевич приблизился к Карену, собираясь в случае чего прикрыть его.
— Давайте берите его, — сказал Джинсовый Король.
Но Андрей Николаевич и Карен не двинулись с места. А Джинсовый Король ухмыльнулся и сделал шаг вперед. В этот момент из черного чрева гаража легко выпрыгнул Единорог. При виде его Джинсовый Король завизжал, потемнел лицом, вытянулся и страшно оскалился. Единорог прыгнул в сторону, успев ударить копытом Джинсового Короля прямо в лицо. Лыжная шапочка полетела в снег.
Карен подумал, что Джинсовый Король, наверное, пустой внутри, потому что лицо Короля вмялось внутрь, словно щеки и нос его были сделаны из резины. Единорог исчез за гаражами, а Карен и Андрей Николаевич с омерзением наблюдали, как расправлялось, приходило в норму лицо их мучителя. Пока оно принимало прежние очертания, Джинсовый Король, не открывая рта, декламировал искаженным голосом:
Пройдет четырнадцать веков.
Толпа бежит, толпа смеется,
Толпа ужасных мужиков…
Лицо Джинсового Короля встало, наконец, на место. Он поднял лыжную шапочку и натянул ее на красную лысину.
— Искать, — коротко сказал Джинсовый Король, развернулся и пошел, доставая на ходу мобильный.
— Юлечка, — сказал он в трубку, — да, это я….
— Он хочет убить Единорога? — спросил Карен, когда они остались одни.
— Да, — подтвердил Андрей Николаевич спокойно. — Единорог — его главный враг.
Карен опустил голову вниз и замотал ею в разные стороны, словно стряхивая воду с волос — чтобы смешались мысли, запуталось все, исчезла невыносимая ясность, реальность происходящего.
— Надо чаю горячего выпить, — заявил Андрей Николаевич как ни в чем не бывало. — Пойдем, каркаде выпьем. Он на кровь похож.
Одиннадцатая глава,
В которой выясняется, что и от кофе можно уснуть — Что не стоит расстраиваться из-за Рязани — И Карен вместе с бывшей собакой вступают в сговор.
— Слышал еще, — сказал Андрей Николаевич, когда они сидели в кафе, — мюзикл про Сталина ставят. Главная ария Сталина, знаешь, как звучит: “Я деспотичный, но симпатичный, об этом знает вся моя семья…”
Каркаде не нашлось. Пили кофе. Карен слушал, как Андрей Николаевич говорит всякую чушь, пытается развеселить его. Верный друг, что и говорить. Карен сделал большой глоток кофе, поставил чашку и почувствовал, что его словно ударили по голове молотком, обмотанным войлоком. Глаза его закрылись, как закрываются створки раковины при опасности, и Карен уснул.
Пробуждение было особенно неприятным, потому что Карен обнаружил себя за рулем едущего автомобиля. Инстинктивно ударил по тормозам. Машину слегка занесло. Она остановилась у обочины. Загудели мимо проезжающие автомобили. Карен тяжело дышал, вытирая об себя мокрые ладони. Андрей Николаевич смотрел на него с соседнего сиденья невинным взглядом.
— Ты мне что в кофе подсыпал? — набросился Карен на бывшего пса.
— Сахар.
На все обвинения Карена Андрей Николаевич отвечал одно: ты, Карен, сам уснул.
— Я тебя потом на себе нес, — добавил Андрей Николаевич.
— А машина?
— В том гараже взял. Нам машина нужна будет. Без машины плохо. А это хорошая, “Судзуки Лиана”.
Карен все равно ничего не понимал:
— Ты зачем меня за руль посадил?
Андрей Николаевич удивился:
— Так ты же водить умеешь. Из нас двоих только ты.
Карен не согласился:
— Я не умею, я учился водить. А это разные вещи.
Андрей Николаевич расстроился:
— А я так вообще за руль ни разу не садился. Как мы теперь в Рязань поедем?
Карен удивился:
— В Рязань?
— Да. Там теперь Единорог. В рязанском Кремле.
— Мило. — Карен старался справиться с нарастающим раздражением. Вот его жизнь — все всегда идет не так. А потом Карен подумал, что он давно уже не маленький, и что если был Питер, то расстраиваться из-за Рязани было бы глупо.
Андрей Николаевич собрался уже вылезать из машины, но Карен его остановил:
— Назад! — Точно так же он командовал Засранцем, когда тот был собакой.
Андрей Николаевич подчинился. Карен завел машину. Дворники несколько раз пробежались по стеклу.
— Тебе не страшно? — поинтересовался Андрей Николаевич.
— А ты чего, доктор? — грубо спросил Карен. И не получив ответа выехал на дорогу и влился в поток машин.
По дороге в Рязань в салоне “Судзуки Лиана” состоялся следующий разговор.
— Мы там Единорога поймаем, и я его спрячу, — сказал Карен, после ста километров молчания.
— Джинсовый Король найдет, — ответил Андрей Николаевич спокойно.
Карен сжал губы.
— Посмотрим. Будешь мне помогать?
— Буду.
В Рязани оставили машину недалеко от Кремля и пошли на расстоянии друг от друга, как ходят охотники по лесу, не говоря между собой, неторопливо, напрягая зрение, стараясь не пропустить малейшее движение вокруг себя.
Двенадцатая глава,
В которой Карен готов наброситься на экскурсовода — Андрей Николаевич говорит о любви — А посетитель музея о посохе Пересвета
В музее симпатичная девушка-экскурсовод водила от стенда к стенду туристов, как послушных овец.
— Уникальная свистулька. Обратите внимание… — говорила она.
Девушка была не в его вкусе. Вообще-то Карену всегда больше нравились полные блондинки, и жена его подходила под этот тип. А девушка была невысокого роста, черненькая, коротко стриженная, худая и чем-то сильно напуганная. Она одновременно была похожа на Вайнону Райдер и на Ингу Ильм. Карен смотрел на девушку, словно хотел проглотить ее целиком. Неожиданная тяжесть, появившаяся пониже живота, заставляла Карена глупо улыбаться.
— Держи себя в руках, — зашептал Карену Андрей Николаевич.
— Почему? — резко обернувшись к нему, спросил Карен.
— Это не любовь, — коротко ответил Андрей Николаевич.
Карен отошел в сторону, чтобы со вкусом пострадать. Там к нему прибился разговорчивый турист.
— Представляете, — сказал турист, — здесь хранится посох былинного героя Пересвета. Для него царь Николай приказал сделать ковчег из золота. Прислали этот ковчег из Москвы в Рязань. А ковчег оказался короче посоха на полметра. И что бы вы думали? Посох обрезали!! Обрезали! Представляете? Он сотни лет хранился, а они его обрезали. Вот в этом весь русский характер! Чтобы взять и из-за царского подарка что-нибудь отпилить! Как вы думаете?
— Мне сложно сказать, — ответил Карен, — я не совсем русский.
Разговорчивый турист с подозрением посмотрел на Карена и отошел в сторону. Карен дернул Андрея Николаевича за рукав.
— Надо спросить у нее? — Карена трясло мелкой дрожью. Такого желания он не испытывал, пожалуй, никогда. Глаза его словно заволоклись мутной пленкой, а в горле что-то страшно клокотало и всхлипывало.
— Я тебя к ней не пущу, — твердо ответил Андрей Николаевич.
Хватка у бывшего пса была железная. Карен подчинился.
— Есть карандаш?
Андрей Николаевич дал ему карандаш и обрывок суперобложки. Карен нарисовал Единорога и потребовал, чтобы Андрей Николаевич показал рисунок экскурсоводу. Андрей Николаевич пересек зал. Подходил он к девушке слегка согнувшись, как лакей. Та посмотрела на рисунок, неожиданно всхлипнула и расплакалась. Вернула рисунок и отрицательно замотала головой. Потом она что-то сказала Андрею Николаевичу, вытирая ладонью слезы. Заплаканной она была еще привлекательнее.
Карен вышел на улицу, чтобы не поддаваться искушению. Позже к нему присоединился Андрей Николаевич.
— Она сказала, на Единороге катают детей перед театром на Соборной. Пошли?
— Пойдем.
Тринадцатая глава,
В которой происходит массовое представление — Охота за Единорогом продолжается — И Карену напоминают о том, какая книжка лежит у него в туалете.
Снега в Рязани еще не было. А может быть, его растопило слишком яркое солнце. Возле театра на Соборной стояла толпа. Наблюдали массовое шествие клоунов. Те быстро набирали в рот керосину из маленьких бутылочек, подносили горящие факелы ко рту, прыскали керосином, и получалось пламя. Иногда даже очень большое. Воздух вокруг всполохов становился на мгновение мутным. Капли керосина на подбородках у клоунов не успевали высыхать, и время от времени подбородки загорались синим пламенем. Клоуны хлопали по ним тыльной стороной кисти, тушили.
Карену массовое шествие не понравилось. Ему вообще не нравилось пламя. Ему нравилась вода. Мимо проходили мальчик и девочка, оба в очках и крайне серьезные. Мальчик сообщил девочке:
— Болел я долго. Никак не мог в полной мере насладиться зимой.
На сцене артист в ковбойской шляпе, надев на себя поролоновую лошадь, прыгал под песню Дина Рида. Подошел Андрей Николаевич и невесело сказал:
— Нет здесь Единорога. Уже нет. Что-то почуял. Он вообще осторожное животное. Теперь он в Москве.
Карен не расстроился. Скорее наоборот.
И поехали они в Москву.
Андрей Николаевич во время поездки разговорился:
— Я думаю, что в обществе должно возникнуть новое движение, — вещал он с серьезным видом, — кто-то типа хиппи появится. Но не хиппи, а новые хиппи, которые будут против денег, против власти материального мира.
— Да что ты говоришь?!
— Да, — реагировал Андрей Николаевич, иронии он не понимал. — Они будут бессребрениками, может, правда, у них не будет длинных волос, а будут лысые головы, или прическа какая-нибудь специальная…
Вскоре Карену надоело говорить с бывшим Засранцем, как группе “Иглз” надоело петь “Отель Калифорния”.
— Тогда ты расскажи свою историю, — не унимался Андрей Николаевич.
Карен хотел рассказать о том, как он однажды пришел к Алине в гости (они еще не были женаты). Неожиданно нагрянули родители Алины. И Карен вынужден был спрятаться в шкаф, от родителей будущей жены. И как просидел там полночи, пока родители не уснули. Это случилось, конечно, не потому, что он слишком боялся родителей Алины, а потому что он хотел рассмешить саму Алину. Впрочем, эту историю он своей бывшей собаке не рассказал. С какой стати?
Остановились на заправке. Там их встретил Джинсовый Король. Поздоровался, словно они и не расставались. Карен бесстрашно подошел к своему мучителю.
— Я знаю, кто вы, — сказал Карен.
— Хорошо, — ответил Джинсовый Король.
— Что вы вообще здесь делаете? — не унимался Карен. — Не здесь конкретно, а вообще?
— Калашникова жду. Не здесь конкретно, а вообще.
— Кого?
— Того, кто автомат изобрел. Придет его время, я его возьму, и мы отчалим. А пока мучайся в моем обществе.
Карен, конечно, понял, что Джинсовый Король имеет в виду, но не до конца. Джинсовый Король дал им дальнейшие инструкции. Единорога прячет один из учеников московской школы с театральным уклоном.
— А как узнать, кто? — спросил Карен. — Это весь класс надо допрашивать.
— А у кого в туалете лежит книжка “Мудрость веков”? — спросил в ответ Джинсовый Король.
Карен не ответил. У него лежала такая книга. С высказываниями великих людей.
— Надо быть мудрым, — пропел тонким голосом Джинсовый Король.
Пока они ехали в Москву, Карен вспоминал, из какой это песни строчки “Надо быть мудрым”?
Четырнадцатая глава,
В которой Карен вспоминает Пискунову — Узнает, что Андрей Николаевич не любит режиссеров — И становится учителем драматургии.
Когда они подъезжали к Москве, Карена вдруг осенило:
— Помнишь Пискунову из Пензы?
— Ага.
— Врет Пискунова. Она этот случай с воином и с крестом в газете вычитала. Я даже эту газету читал.
Андрей Николаевич крепко задумался.
— А что если статью именно об этом соседе написали? — предположил он.
Карен пожал плечами. Андрею Николаевичу это не понравилось:
— Вечно ты думаешь, что тебя обманывают. Думаешь, так жить легче? — спросил Андрей Николаевич.
Карен не ответил.
Неподалеку от кольцевой подобрали девушку, голосовавшую на обочине. Деньги девушка предлагала какие-то уж совсем смешные, поэтому решено было довезти ее бесплатно. Волосы у девушки были темно-рыжие, красивые, и похоже, что свои. Она старалась не смотреть им в глаза и рассказывала откровенные истории про себя — видимо, в качестве платы.
Карен запомнил историю о поездке девушки то ли на Мальту, то ли на остров Крит, где ее молодой человек хотел продать ее в рабство, но она от него сбежала, и попала к какому-то извращенцу, у которого пять отелей своих было. Она одевалась в кожу и хлестала владельца пяти отелей плеткой. При слове “плетка” Карен и Андрей Николаевич переглянулись. За время путешествия они стали неплохо понимать друг друга. Зачем девушка рассказала все это, никто в машине так и не понял. Она вышла возле метро, сказав напоследок, что ей так не хватает любви.
Театральная школа находилась возле станции метро “Войковская”. Андрей Николаевич велел Карену ждать, а сам ушел. Карен ждал до вечера. Бывший Засранец пропал. Наступила ночь. Спать пришлось в машине. Снегоуборочные машины намели сугробы вокруг “Судзуки”.
Андрей Николаевич вернулся неожиданно, сразу залез в машину, сел на заднее сиденье, словно отходил на минуту, и приказал:
— Пошли.
Карен возмутился.
— Ты где был? Я здесь чуть не окочурился.
— Я искал подход, — ответил Андрей Николаевич и добавил: — То есть искал пути.
— И что, нашел? — Карен вложил в слова всю накопившуюся желчь.
Андрей Николаевич сказал:
— А вот если бы ты попал в тюрьму, в одиночную камеру, и с таким условием: что постоянно в камере должна звучать музыка только одной группы. Ты бы какую группу выбрал: “Cream” или “Led Zeppelin”?
Карен сильно потер виски:
— Ты чего мне голову морочишь?
— Ты первый начал, — сказал Андрей Николаевич. — Короче, пойдешь в школу, в учительскую, скажешь, ты новый учитель драматургии, от Сергея Зиновьевича.
— Чего?
— Будешь драматургии учить и так, незаметно, выяснять, кто из школьников Единорога прячет, — сказал бывший Застранец.
Карен с трудом вникал в смысл его слов:
— Драматургия?
— А ты думал, фильмы сами режиссеры снимают? Или спектакли они делают? Нет, — Андрей Николаевич отрицательно замотал головой. — Режиссеры — это наглые, самолюбивые неудачники.
Карен подумал, что у бывшего Засранца на режиссеров нешуточный зуб. И отчего обыкновенная, казалось бы, собака не любит режиссеров?
В школе Карен сделал все, как ему сказал Андрей Николаевич. Карену поверили. Без ошибок и запинки он отвечал на вопросы больших женщин-учителей. Поставил Карена в тупик только один вопрос:
— А у вас какая категория?
Карен отвел глаза и ответил:
— Нет у меня категории.
Женщинам-учителям показалось, видимо, что он расстроился, и они начали жалеть Карена:
— Не волнуйтесь, мы вам категорию здесь присвоим.
Карен почему-то испугался. Он внутренне ясно понял, что присуждения категории допустить никак нельзя. Иначе остаться ему учителем драматургии до самой смерти.
Пятнадцатая глава,
В которой Карен знакомится с учеником Шиловским — Наблюдает за школьниками — Видит содержательный сон — И оказывается в Турции.
В школе, куда попал Карен, все знали Шиловского. Так и говорили: “О, Шиловский!” Восхищались Шиловским, учеником 10 класса “Б”. А что в этом Шиловском было особенного, Карен так и не понял. Ну, обыкновенный мальчик. Наглый мальчик, с челкой, закрывающей брови. Шиловский на уроках драматургии вел себя вызывающе. То есть задавал вопросы, на которые Карену сложно было отвечать. Например:
— Можно ли поставить хороший спектакль по плохой пьесе?
— Нет, — отвечал Карен.
— А я думаю, можно, — возражал Шиловский, краем глаза наблюдая за реакцией девочек. — Например, “Взрослая дочь молодого человека” — это слабая пьеса. А какой спектакль Васильев сделал!
Карену стало нехорошо. Ни название пьесы, ни фамилия режиссера ему ничего не говорили. Внешность Карен получил другую, но когда нервничал, потел по-прежнему обильно. Возникло желание побить Шиловского при всем классе. Рано или поздно он сорвался бы. Но Андрей Николаевич на восьмой день просигналил ему, когда Карен выходил после уроков.
Когда Карен сел в машину, бывший Засранец объявил:
— Единорога прячет у себя Шиловский. — И добавил после маленькой паузы: — По непроверенной информации.
— И что делать? — поинтересовался Карен.
— Находить с ним общий язык, — ответил Андрей Николаевич.
Многое поразило Карена, когда он начал работать в школе: что школьники здороваются за руку, как взрослые, что одна девочка всегда выделяется из компании подруг, потому что смотрит на все взглядом более опытным. Понятно, что в жизни у нее уже что-то было.
Удивила Карена и такая обычная вещь, что старшеклассники мельче и субтильнее старшеклассниц. Еще Карену пришлось время от времени общаться с учителем по прозвищу Колбаса-в-волосах.
И самое удивительное, что открылось Карену: учителя спят в учительской. Просто запираются там, когда у них нет уроков, и дремлют.
Однажды, после своего урока, на котором Карен читал вслух недописанную пьесу Вампилова “Несравненный Наконечников”, он уснул в кресле в учительской. И увидел яркий сон. Поначалу, правда, была непроглядная темень. А после чей-то низкий голос близко-близко, словно над самым ухом, сказал:
— Когда собака отряхнется.
Важно, что это был не вопрос, а словно кто-то ему назначил время. Мол, когда собака отряхнется, это самое и произойдет. А что произойдет, неведомо. И еще успел вспомнить Карен, как ждал он по пятнадцать-двадцать минут вместе с Засранцем (когда тот был еще собакой) у дверей квартиры. Ждал, чтобы Засранец отряхнулся на лестничной клетке и чтобы брызги не летели на обои. Но Засранец смотрел на него преданными глазами и не отряхивался. А вот как только они оказывались в квартире, тут, конечно, Засранец расслаблялся и отряхивался с удовольствием, хитро закручиваясь от морды до хвоста, и грязь оказывалась вся на обоях. Как специально. И это очень злило Карена, но сделать он ничего не мог.
И вдруг подул ветер, и солнце засветило ярко-преярко, и удивился Карен, потому что стоял он на верхней палубе кораблика, и над головой его, высоко, проплывал мост. Огромный, на стальных тросах.
— Рот закрой, — услышал Карен наглый голос.
Это Джинсовый Король в оранжевом спасательном жилете стоял подле него на мостике и криво улыбался.
— Что я здесь делаю? — не понял Карен.
— Это Босфор, Золотой рог, — ответил Джинсовый Король, щурясь от ветра и солнца. — А здесь ты оказался потому, что тебе нужно будет что-то ответить Шиловскому.
Огромный мост остался за спиной.
— Шиловскому? — не понял Карен.
— Ладно, — устало махнул рукой Джинсовый Король, — иди себе в “учительскую”. Но только запомни, что Бон Скотт между ударом и тем, как разводит руками, делает паузу.
Карен ровным счетом ничего не понял и оказался снова в учительской. Открыл глаза, постепенно возвращаясь в реальность, слушая рассказ учителя литературы:
— Представляете, у Пушкина был еще один брат, не Лев, а другой, младший, который умер еще в детстве. Так вот, есть такая история. Пушкин заглянул к этому брату в люльку, а брат, уже больной тогда, желая подразнить Пушкина, показал великому поэту язык. А после сразу умер. Представляете? Показал язык и умер!
— “И вырвал грешный мой язык”, — продекламировал негромко заведующий учебной частью.
Озадаченный, мягкий ото сна Карен отправился на урок в десятый класс.
Шестнадцатая глава,
В которой Карен “уделывает” Шиловского — Жалеет о своей жизни — Приходит в сад Эрмитаж — И получает ужасную инструкцию.
Как только начался урок, Шиловский, при поддержке всех девочек в классе, начал нападать на Карена, задирать его. Зашел разговор о группе АСDC.
— …Вы же ничего не смотрели, — сказал Шиловский с превосходством. — Даже не знаете, что Бон Скотт во время исполнения “It’s a long way to the top” бьет в камеру хук, а после разводит руками, как бы извиняясь.
— Нет, — возразил Карен уверенно, вспомнив слова Джинсового Короля, — Бон Скотт сначала бьет, потом проходит какое-то время, и клип идет своим чередом, и только после этой паузы он разводит руками. Смотреть надо было внимательно.
Шиловский выглядел растерянным. Карен окинул класс взглядом победителя. Шиловский демонстративно усмехнулся, но это ничего не меняло. Мальчик проиграл.
После уроков Андрей Николаевич и Карен пошли погулять в сад Эрмитаж. Если бы Карен писал школьное сочинение на тему “Ваше любимое место в Москве”, он написал бы примерно следующее: “Я люблю сад Эрмитаж. Потому что он чудесный. Ничего волшебного в нем нет. Он просто очень уютный. Если ты нервничаешь, достаточно пройти пару кругов по саду, и тебе станет спокойнее. В саду Эрмитаж есть два совершенно бесполезных театра: “Эрмитаж” и “Сфера”. Оба давно пора закрывать, чтобы их глупые афиши не портили настроения гуляющим. В остальном, Эрмитаж — это идеальное место для отдыха. Жаль, что там нельзя жить. Жаль, нельзя будет сказать, я родился в Эрмитаже”. (За это сочинение учитель не может поставить меньше тройки).
— Всю жизнь занимался глупостями, — сказал Карен своей бывшей собаке на ходу. — Ерундой занимался, вроде поисков Единорога. И винить некого.
— Ты не умеешь плыть по течению, — ответил Андрей Николаевич.
— По Босфору на маленьком кораблике, — откликнулся Карен.
— Ты не умеешь плыть по течению, — упрямо повторил Андрей Николаевич.
В этот момент Карену на мобильный позвонил Шиловский и неожиданно пригласил его к себе на день рождения.
— Я на Таганке живу, — сказал Шиловский. — Адрес вышлю эсэмэской.
Андрей Николаевич внимательно прислушивался к разговору Карена с учеником. А когда Карен убрал трубку, Андрей Николаевич сказал:
— Видишь, тебя Шиловский уважать стал. Теперь он тебе про Единорога расскажет.
Они завернули за угол и возле памятника всем влюбленным увидели Джинсового Короля. Тот сидел на скамейке и пытался починить дешевые электронные часы китайского производства.
— Присаживайтесь, — сказал Король, не отвлекаясь от китайских часов. — Короче, дело к ночи. Единорог теперь у Шиловского на шее.
Карен ничего не понял. Джинсовый Король убрал часы в карман.
— Болтается на цепочке, рядом с крестиком, — пояснил Король. — В виде кулона.
— Он что, так спрятался? — спросил Карен.
Джинсовый Король не ответил, посмотрел на Карена, как на дурака. Но Карен не унимался:
— Как я кулон-то этот получу? Попробую купить у него, что ли?
— Ну, купи… — протянул Король.
Карену это не понравилось, он даже возмутился:
— Ага, купи… А вы знаете, какая у учителей зарплата маленькая?! К тому же, если он не продаст?
— Тогда тебе придется его убить, — сказал Король серьезно.
Карен посмотрел Королю в прозрачные глаза и понял, тот не шутит. Тогда Карен обернулся к бывшему Засранцу в поисках помощи. Но Андрей Николаевич, неожиданно, поддержал безумную идею.
— Если что, я тебе помогу, — сказал он просто.
Господи, подумал Карен, он же зверь, настоящий зверь. А я с ним как с человеком разговаривал.
Карену стало холодно и страшно.
Семнадцатая глава,
— В которой Карен объясняет Андрею Николаевичу элементарные вещи — В которой Шиловский теряет драгоценный кулон — И Карен остается на ночь в бассейне
В которой Карен объясняет Андрею Николаевичу элементарные вещи — Ил�
— Как ты мог? — спрашивал Карен у Андрея Николаевича, когда они остались одни.
Андрей Николаевич отводил глаза в сторону и чуть ли не вилял хвостом. Вилял бы, если бы хвост у него остался.
— Убить человека! — разорялся Карен. — Ты хоть понимаешь, что это такое?! С такой легкостью поддержать эту безумную… преступную идею!
— Я не специально, — на всякий случай сказал Андрей Николаевич.
— Ты меня расстроил, — резюмировал Карен. — Очень расстроил. Я в тебе разочаровался.
На глазах у Андрея Николаевича появились слезы. Кто бы мог подумать, что бывший Засранец умеет плакать.
— Я свой, — сказал он, шумно вдыхая воздух. — Я наш. Честное слово, я хороший.
— Верю, — сказал Карен серьезно.
Андрей Николаевич просил взять его с собой к Шиловскому. Карен не хотел его брать. Но уж очень настаивал его верный пес.
— Возьми, я тебе пригожусь…
Однако Карен устоял.
— Нет. Меня одного приглашали. Будет неудобно.
Бывший Засранец расстроился.
Карен пришел к Шиловскому на Таганку один. Весь класс стоял во дворе сталинского дома и ждал именинника. Шиловский опоздал. Он вышел из-за дома веселый, хмельной, раскрасневшийся. Поверх шерстяной шапки — маска для подводного плавания.
— Домой не пойдем! — объявил Шиловский. — Будем праздновать в бассейне.
И все толпой отправились в бассейн.
Среди подростков, учеников школы, был и еще один учитель. Он преподавал геометрию, звали его Марат Аскатович. Школьники любили его за то, что Марат Аскатович вместо урока заводил Led Zeppelin. Особенно учитель уважал песню Black Dog.
Карен и Марат Аскатович стали держаться вместе. Спина к спине. Как дрессировщики в клетке с тиграми.
Бассейн родители Шиловского выкупили на всю ночь. По кафельному полу, стараясь не промокнуть, скользили трое запуганных официантов в одинаковых бордовых курточках.
Школьники моментально разделись и прыгнули в воду. Стеклянная крыша бассейна едва не осыпалась от их воплей.
Карен заметил на шее у Шиловского кулон на золотой цепочке.
— Пойду тоже искупаюсь, — сказал он Марату Асатовичу.
— А я нет, — откликнулся Марат. И добавил негромко: — Боюсь не устоять.
Сначала Карен не разобрался, что Марат Аскатович имеет в виду. Но после, взглянув на визжащих старшеклассниц, поднимающих брызги и выпрыгивающих из воды, и сам все понял. Купальники старшеклассницы, видимо, выбирали себе в магазине для лилипутов.
Карен разделся и немедленно покрылся крупными мурашками. Затряслась нижняя челюсть, хотя в бассейне было, в общем-то, тепло. Внезапно выключили свет. Школьники стали орать еще громче. Орать и брызгаться. А Карен погрузился в воду по самые уши и тихонько поплыл к Шиловскому, который, обхватив рукой пенопластовую дорожку и болтаясь в воде, надувал резинового тигра.
План у Карена был простой: подплыть к Шиловскому, сдернуть кулон и грести к бортику, что есть сил.
“Тоже мне, — думал Карен, — общество наемных убийц “Энтузиаст”. Кто-кто, а конкретно я не способен на убийство”.
Когда Карен подобрался к Шиловскому совсем близко, тот неожиданно выпустил тигра из рук, и тот с печальным свистом заскользил по воде.
— Блин, — сказал Шиловский, хлопая себя по груди, — блин, я кулон утопил…
Все стали подгребать к дорожке, на которой висел Шиловский.
— Свет включите! — громко сказал он.
Официант ушел, и скоро зажглись лампочки. Голые люди зажмурились. Девушка, балансирующая в воде неподалеку от Карена, красивым движением вытерла ладонью капли с лица и смазала с глаза темную тушь. Темная полоска на щеке сделала девушку еще привлекательнее.
Шиловский резко нырнул. Мелькнули над водой розовые пятки. Все ждали, наблюдая за размытой, искаженной водой фигурой в ярких гавайских трусах.
— Не вижу, — вынырнув, сказал Шиловский.
И все бросились нырять, искать кулон. И Карен искал активнее всех. От хлорки отяжелели веки.
Шиловский принес маску. По очереди ныряли с маской. Дно было видно прекрасно. Нашли оранжевый ремешок от шлепанца. А вот кулона золотого не нашли.
— Он вообще какой был? — аккуратно спросил Карен Шиловского.
— Красивый. Круглый. А в центре единорог, такой выпуклый, как на печати.
— Ну, правильно… — слабо отозвался Карен.
— Что правильно? — не понял Шиловский.
— Ничего. Я так, о своем.
Договорились нырнуть все вместе. По команде. Даже Марат Аскатович залез в воду и улыбнулся Карену враз посиневшими губами.
— Три-четыре, — скомандовал Шиловский.
Карен погрузился в воду. Лишившись звука, мир стал куда симпатичнее. Толщу воды преодолевали тела разной степени подтянутости. Руки шарили по дну бассейна. Карен тоже дотронулся до кафеля, ожидая чуда, что вот под разбухшей от воды ладонью вдруг появится маленький кулон с ребристой цепочкой. Но чуда не случилось.
Воздух в легких закончился. Карен вынырнул на поверхность.
— Вы можете идти, — сказал он Шиловскому и его друзьям. — А я подожду, пока воду сливать будут. Чтобы кулон не украли.
— Вам не сложно? — спросил Шиловский.
— Не, о чем ты? — Карен старался говорить как можно искреннее.
— Спасибо, — Шиловский крепко пожал ему руку. — Спасибо вам, Карен Георгиевич, я не знал, что вы такой классный!
Шиловский говорил искренне. Похоже, он и вправду раскаивался, жалел о своем некрасивом поведении.
Карен похлопал его по плечу, мол, все забыто.
Когда все ушли, Карена пробила дрожь. Он вдруг почувствовал, как в бассейне холодно. Карен побежал в раздевалку, включил фен. Согревался, подставляя тело под струю горячего воздуха. Капли на коже высыхали прямо на глазах. Хлопнула дверь. Карен автоматически прикрыл феном пах. В раздевалку вошел громадный заспанный солдат. Форму ему, вероятно, шили на заказ у слепого портного. В складках кителя могла заночевать стая воробьев.
— Не бойтесь, — сказал солдат красивым баритоном. — Я здесь служу.
Восемнадцатая глава,
В которой Карен беседует с солдатом.
— Что вы там потеряли? — спросил солдат.
— Кулон.
— А что это?
Карен попытался объяснить:
— Ну, украшение такое на цепочке.
— Понятно.
Солдат не смотрел Карену в глаза. И не потому, что скрывал что-то. Просто он был стеснительный. Большой и стеснительный.
— Там фильтр стоит, — объяснил солдат. — Когда вода сольется, найдем ваш кулон. А может, раньше.
— Спасибо, — сказал Карен.
— Не за что пока.
Солдат ушел. Карен сел на лавку возле края бассейна, посмотрел на воду. Не видно было, чтобы она убывала. Хотя шумело обнадеживающе. Солдат подошел, тяжело сел рядом.
— Я не понял, вода спускается?
— Да, — ответил солдат. — Пока не видно. Потом заметите.
Карен посмотрел на его мятые голубые погоны.
— ВВС?
— Ага.
— А что летчики в бассейне делают?
— Я до этого в степи служил. На секретном аэродроме. Так там матрос к нашей части был приписан.
— В степи, матрос?
— Ага.
— А он сам-то как это объяснял?
— Никак. Ему все по фигу было. У них, у матросов, штаны без ширинки. Вот так застегиваются, — солдат показал две воображаемые пуговицы по бокам.
Помолчали. Карен слушал, как сливается вода. И где-то далеко звучал красивый голос солдата:
— У меня девица была из Казахстана. У нас ничего не было. Просто не успели. Да и вообще, меня к ней как-то не тянуло, но она мне нравилась. Помню, в метро ехали…
Солдат замолчал.
— И что? — спросил Карен.
— В смысле?
— Ну. В метро вы с ней ехали, и что?
— Ничего, — ответил солдат. — Я стоял, за поручень держался, а она рядом со мной стояла. Сбоку так. Она ниже меня была. И я на нее смотрел. И знаешь, заметил, что она глаза красит по-особенному, по веку такой полосой. Чтобы глаза больше казались. Она же из Казахстана, — напомнил солдат. — Значит, глаза узкие.
— Раскосые, — отозвался Карен. — Я понял, понял.
— А потом в общежитие приехали к ее сестре. Там начали они мне фотоальбом показывать. Там тоже на фотографиях все узкоглазые. Я говорю, это ваши мама с папой? А они смутились, и говорят, нет, это наши знакомые китайцы. Короче, опозорился я.
— Обиделась? — спросил Карен.
— Не знаю, — ответил солдат. — Только больше мы не виделись.
И тут Карен заговорил. Почему, с какой стати, зачем, он так и не понял, но его словно прорвало. Он говорил о том, что мало любви вокруг, совсем мало и становится все меньше. Он говорил о руках, которые ищут в темноте. Он говорил о том, что если долго плакать, это помогает, но ненадолго. Он говорил о музыке, которая звучит долго, пока стучит сердце. Он говорил о верности, которая требует жертв. Он говорил об умных людях, которые приходят и разрушают, губят все, что не понимают. Он говорил о счастье, которое мешает дышать. Он говорил о слезах. И опять он говорил о слезах, и, кажется, солдат успокаивал и говорил ему “да ладно тебе, все будет нормально”, и, кажется, Карен с ним соглашался.
Тем временем вода ушла из бассейна. Заблестело кафельное, в мелкой плитке, дно.
Солдат медленно спустился по лесенке на дно бассейна. Черные сапоги странно смотрелись на белом кафеле.
— Нет ничего, — сказал солдат, исследовав мелкую сетку, которой был накрыт слив.
— Точно?
— Точно. Здесь только крестик чей-то.
— Не, — сказал Карен, — крестик мне не нужен.
Девятнадцатая глава,
В которой Карен знакомится с поэтом Егорушкой — Находит мокрую записку — И отправляется в цирковое училище
— Это Егорушка, — сказал Андрей Николаевич, когда Карен вошел в комнату, которую они снимали на Чистых Прудах.
На Карена смотрел, не мигая, высокий человек с русыми, слегка вьющимися волосами и вытянутым лицом. Он встал навстречу Карену и смотрел ему в глаза, как человек, которому нечего скрывать и который, уж если ему и захочется что-то сказать, то уж он непременно скажет, молчать не станет. Егорушка сутулился, но рост было не скрыть. И не то чтобы Егорушка казался блаженным. Он сразу как-то располагал к себе. Вернее, хотелось сразу с ним обсудить что-то личное. Даже покаяться.
— Добрый день, — сказал Егорушка, глядя Карену в глаза.
Карен вежливо ответил “здравствуйте”, пожимая узкую ладонь.
— Не нашли? — участливо спросил Егорушка.
Карен вопросительно посмотрел на бывшего Засранца.
— Он все знает, — успокоил Карена Андрей Николаевич.
— С какой стати?! — неожиданно даже для самого себя возмутился Карен. — Кто он вообще такой?
— Он как бы среди нас практикант, — объяснил Андрей Николаевич.
А Егорушка кивнул: мол, да, я практикант. Карена это взбесило еще больше.
— Что за бред?! Тебя Джинсовый Король прислал?
— Да, — ответил за Егорушку Андрей Николаевич. — Ну и что? Он поможет нам в поисках. И потом, Король сказал, что с ним наша компания будет полной.
Егорушка тут же откликнулся.
— Меня никто не посылал. У меня миссия.
Карен ничего не понял. Но злость уже ушла.
— Вы не нашли Единорога? — Егорушка то ли спрашивал, то ли сочувствовал.
— Водой смыло, — ответил Карен, отводя взгляд.
— Ничего, — сказал Егорушка ободряюще, — он далеко не убежит. Он все время ходит рядом.
Егорушка начал опять злить Карена.
— Ты-то откуда знаешь?
Андрей Николаевич вступился за Егорушку:
— Не трогай его. Он — поэт.
— Поэт?! Неужели! Может, стишок прочитаешь?
— Могу. Например, я помню твое первое стихотворение: “Творожная масса превращается в мясо”.
— Так себе стихотворение, — сказал Карен и добавил: — я такого не писал.
— Писал, писал, — сказал Егорушка. — В детстве. Просто ты не помнишь.
Карен заметил на руке у Егорушки большую наколку. Готическим шрифтом на английском было написано “FIGHTER”. Написано было с ошибкой.
Егорушка сказал:
— Нам надо быть внимательными. Очень внимательными. Потому что Единорог может появиться где угодно и когда угодно.
— Если появится, свистни, — сказал Карен Егорушке с раздражением и отправился в общую ванную комнату, в которой по утрам пела их соседка по коммуналке. Соседка была одинокой оперной певицей.
Карен встал в ванной и задвинул мутную клеенчатую занавеску. Потекла, заныла вода, исчезая в сливе. Вдруг за прозрачной занавеской Карен увидел Единорога. На белые, сытые бока падал больничный свет. Витой рог отражался в зеркале над раковиной.
Карен рванул занавеску, но за ней уже никого не было. Только на полу лежал листок мокрой бумаги в клетку, на которой было написано:
“Состояние настолько мерзкое, что не передать словами. Живот болит. Это от нервов. Рвало вечером. Съел еврейской еды. “Хамус” вроде бы называется. Когда еще покупал, обратил внимание, что написано “Кошерно”. То есть религиозным способом обработано. Если так, то его, наверняка, нельзя есть православным. Я съел, стало плохо. Но дело не в питании. Состояние все хуже и хуже. Чего я добивался всю жизнь? Чего? Делать свою работу лучше других, стать известным, популярным, следовательно, любимым. Я чего-то, конечно, добился, но меня утомил этот путь. Зачем я по нему шел? Мне жена сказала: “Путь интересней результата”. Но мне и путь был неинтересен. Он болезненный был, этот путь. Это что, очень интересно? Думал, что любви окружающих прибавится, нет, с годами ее все меньше и меньше. Друг обиделся. Лучший друг…” На другой стороне записки Карен разобрал мелкие буквы: “Абитуриент циркового училища Морковников”.
Егорушка покрывал лаком деревянную птицу, а Андрей Николаевич помогал, держа птицу за резные деревянные крылышки.
— Едем в цирковое училище! — объявил им, входя, мокрый Карен.
Двадцатая глава,
В которой герои попадают на экзамен в цирковом училище — Ощущают неповторимую атмосферу книжного магазина — Исповедуются Джинсовому Королю — И едут в то место, где готовят лучший жульен на планете Земля.
Когда шли к Цирковому училищу от Белорусской, Андрей Николаевич сказал:
— Думаю бизнесом заняться.
— Неужели, — отозвался Карен.
— Ага, — бывший Засранец держался с достоинством. — Открою трехдневные курсы по скоростному сниманию обручального кольца в кармане.
Карен усмехнулся. На что Андрей Николаевич среагировал незамедлительно:
— Ну, конечно, тебе-то оканчивать подобные курсы нет надобности.
Карен промолчал.
В цирковом училище шли экзамены.
— Зимой? — спросил Карен женщину в толстых роговых очках, которая дежурила на входе.
Неподалеку розовощекий мальчик читал Стендаля “Красное и черное”. Каждая прочитанная страница отражалась на его румяном лице.
— Боря, сынок, выйди на улицу, поиграй.
Мальчик, не глядя в глаза матери, сказал “ладно” и вышел.
Женщина в роговых очках сказала, что экзамены устроили в училище зимой, потому что в здании был ремонт.
Карен не понял, зачем она тогда выгнала сына. Выгнала, а ничего такого секретного или неприличного не сказала.
— Абитуриенты на улице все. Я их сюда пока не пускаю, — сказала женщина в очках.
Карен, Андрей Николаевич и Егорушка вышли на улицу. Егорушка перебирал четки посиневшими от холода пальцами.
— Жаль, клоунов в этом году не набирают… — услышали они слова, которые сказал кто-то из абитуриентов.
Абитуриенты курили сигареты одну за другой. Волновались. Карен подошел к ребятам и прямо спросил:
— Ребят, у вас тут Морковникова нет?
А в ответ ему рассказали грустную историю:
— Понимаешь, — сказали Карену, — поступал твой Морковников. А один акробат жестоко над ним пошутил. Выходит акробат во двор и говорит: Морковникова в деканат. Морковников идет в деканат, а там недоумевают. Никто его в деканате не ждет. Акробат зло пошутил. Морковников вернулся во двор недовольный. А акробат там стоит и ржет. Морковников ничего не сказал, только отошел в сторону. Проходит время. Акробат опять выходит во двор к абитуриентам и опять объявляет громким голосом: Морковникова в деканат! А Морковников к тому времени совсем забыл про предыдущее надувательство и пошел, покорно, как баран, в деканат снова. А в деканате уже бесятся, зачем вы опять пришли?! Мы вас не звали!! Морковников злой вернулся во двор, а тот акробат со смеха просто покатывается. Морковников совсем расстроился. Но с акробатом разбираться не стал. Потому что акробат очень здоровый, из тех, кто в самом низу стоит и колонну из трех-четырех человек на себе держит. Прошло время. И в третий раз вышел акробат на крыльцо…
— А что… — прервал Карен рассказчиков, — был и третий раз?
— Ну, конечно, — ответили ему, — был. Только в третий раз Морковников не повелся на обман акробата. Он не пошел в деканат и сказал акробату то, что он о нем думает.
— И что акробат? — спросил Карен.
— Ничего, — ответили ему, — пригрозил Морковникову, что набьет ему морду.
— И все? — спросил Карен.
— И все, — ответили ему.
— А где Морковников? — не унимался Карен.
— А Бог его знает. Может, конкурс проходит.
Карен, Андрей Николаевич и Егорушка направились в училище. Женщина в роговых очках улыбнулась им, как старым знакомым. Сына ее нигде не было видно. Книга Стендаля одиноко лежала на столе.
Карен и его спутники подошли к приоткрытой двери аудитории, за которой происходили экзамены, и прислушались:
— Вы под какую музыку будете показывать номер? — спросил абитуриента кто-то из комиссии.
— Романс “Тактильные контакты”, — ответил абитуриент.
В аудитории воцарилась тревожная тишина. Потом кто-то из комиссии тихо сказал:
— Что ж, контакты, так контакты. Давайте…
— Некий Морковников вам не попадался? — спросил Андрей Николаевич забитую девочку в трико.
— Он был, — сказала девочка, — жонглировал и читал Булгакова. Не прошел. Очень расстроился.
— Бедный, — отозвался Егорушка.
Карен кинул на Егорушку недовольный взгляд.
— Вы, случаем, не знаете, куда он направился?
— Знаю, — сказала девочка, — он на работу пошел. Дал мне вот рекламу.
Девочка показала им рекламный листочек величиной с паспорт: “Любые книги на Павелецкой”.
Карен попросил отдать им листочек насовсем. Но девочка отказала.
По дороге на “Павелецкую” Егорушка сообщил, что собирается написать поэму. И начало у него уже есть:
Морской конек
Был одинок…
Карен чуть было не сплюнул прямо в вагоне, а вот Андрей Николаевич оживился:
— Как интересно, — запричитал он, — это ведь сулит такое драматическое продолжение, такие перспективы, богатую историю, морской антураж…
Карен подумал, что его собака была не слишком умной.
Книжный магазин находился напротив театрального музея имени Бахрушина. Магазин был маленький, книжные полки съедали все пространство. Пестрели корешки. Пахло книжной пылью. Было тревожно и тихо. Книги изолировали звук. Покупатели с трудом доставали тома с полок. Словно книги были против, чтобы кто-то разрушал их строй. Покупатели стояли по углам, шелестели страницами, поглядывая на других покупателей с ревностью.
Карен со спутниками вошли в магазин и остановились неподалеку от входа.
Вдруг с одной из верхних полок упала книга. Книголюб, стоявший ближе всех, нагнулся, чтобы подобрать ее. Но тут же с полки полетели еще две книги, после с самым громким звуком свалился том “Русская охота”, потом еще дешевое издание “Гарольд и Мод”. И дальше книги посыпались градом. Покупатели. даже самые стойкие, перепугались и покинули магазин, торопливо переступая через книги, словно это были не книги, а медузы, выброшенные волной на берег.
Джинсовый Король, потный от злости, появился из-за книжных полок и сразу начал кричать:
— Я Морковников, понятно?! Я и Капустин, и Картошкин тоже, понятно?!
— Понятно, — ответил тихо Андрей Николаевич.
Джинсовый Король закурил. И сразу стряхнул горячий пепел на книги.
— Сколько можно тыкаться, как дитя в чужую титьку?
— Мы не можем его поймать, — сказал Карен искренно, — ваш Единорог исчезает все время и появляется неожиданно. Нет в этом никакой системы.
— Нет системы, говоришь, — прошипел Джинсовый Король, глядя на Карена исподлобья.
Потом произошло то, что Карен уж никак не ожидал. Король взял и треснул его по шее с размаху, открытой ладонью. Да так сильно, что у Карена выступили слезы. Ответить ударом на удар он не решился. Мелькнула мысль, что его за подобную выходку запросто могут превратить в тюбик увлажняющего ночного крема.
Джинсовый Король продолжал беситься.
— Наказание исповедью! — заявил он.
Егорушка отошел в сторону, сел на корточки и покачал головой: мол, сейчас начнется. Андрей Николаевич съежился, погрустнел. Карен, посмотрев на него, понял, что “наказание исповедью” — это неприятно.
— Давай, — сказал Джинсовый Король, ткнув в Карена.
— Что?
— Начинай.
Карен замялся. Джинсовый Король принялся его подгонять:
— Ну, за что тебе стыдно? Подумай. Сразу же в голову приходит, чего я не знаю! Давай, говори.
Карен заставил себя быть откровенным:
— Я работал аниматором. Подрабатывал. Что важно, это не моя профессия — детей развлекать. Вот… Был праздник. Я не знал, что делать с детьми, вывел самого маленького на танцпол и стеклянную бутылку под него поставил, чтобы он, типа, опустил в горлышко бутылки карандаш. А карандаш к штанам привязан на тесемке. Тут мать ребенка выбежала и кричит, что вы творите! Здесь же ребенок, а вы со стеклом! А потом нам эта мамаша не хотела денег платить. А нас было двое клоунов, и мы, хоть деньги в итоге выбили, ужасно поругались друг с другом, обвиняя друг друга, что, мол, ты виноват, нет, ты!
— А в чем каешься-то? — спросил Джинсовый Король, ухмыляясь.
Карен серьезно ответил:
— Я в том каюсь, что вызвался работать аниматором. Не мое это.
— Понятно, — ответил Джинсовый Король и приказал исповедоваться Андрею Николаевичу.
— Гав, — сказал бывший Засранец.
— А по-русски, — потребовал Король.
— Не могу, — замялся Андрей Николаевич. — Мне очень стыдно.
— Ладно, черт с тобой. Теперь ты.
Король снова указал толстым пальцем на Карена.
— Я рассказал уже.
— Не все!
— Я не знаю, — ответил Карен. — Не знаю, что говорить.
Андрей Николаевич усмехнулся. Егорушка в стороне покачал головой. Джинсовый Король широко улыбнулся. Правый угол рта его заехал почти в ухо.
— Неужели? А как ты в доме отдыха “Софрино” племянника за сына выдавал и сначала грузинку поимел под эту сурдину, а затем и девушку в черном лифчике тоже чуть не поимел? Что не было этого?
— Было, — тихо ответил Карен.
— Каешься?
Карен прислушался к себе и понял, что сказать “каюсь” ему сейчас просто невозможно. Не тяжело, а невозможно. Он молчал, опустив голову. Но тут в разговор включился Егорушка, словно поняв, что Карена надо спасать:
— А я когда на водных лыжах ездил, чтобы крестик не оторвался, засунул его в рот, и не заметил, как чуть не сжевал. Погнул крестик. Следы от зубов на нем остались. Вот.
Егорушка полез за ворот, чтобы вытащить и показать крестик.
— Заткнись! — завизжал Король на Егорушку.
Но тот королевского гнева не испугался. Спокойно сказал Джинсовому Королю:
— Ты неинтересный человек. Ты скучный.
Джинсовый Король, конечно, был в бешенстве, но ничего плохого почему-то Егорушке не сделал. Словно Егорушка был под чьей-то защитой, а Джинсовый Король знал об этом.
Егорушка так и не показал крестик. Карен так и не узнал, есть ли на нем следы от зубов.
Джинсовый Король вытащил из кармана соленый крекер, откусил и сказал:
— Единорог в “Софрино”. Отправляйтесь туда прямо сейчас. Только заезжайте не со стороны церкви, а с другой, где пруды, где рыбу ловят за деньги. Если не найдете его сразу, спросите в кафе на втором этаже, где делают лучший жульен на планете Земля. Там скажут.
— Лучший жульен на планете Земля? — переспросил Карен.
— Да, — ответил Джинсовый Король. — Лучший жульен на планете Земля.
Двадцать первая глава,
В которой появляется стюардесса с наколкой на крестце — И Андрею Николаевичу предлагают выпить пива
Когда человек навещает место, где он когда-то согрешил, он заново переживает свое падение. Вспоминает детали, сокрушается. Либо старается отнестись к своему греху с юмором, бравадой, мол, неплохо в свое время я здесь зажигал. Но грех остается грехом, как ты не поверни. Так думал Карен, проходя по березовой аллее, ведущей к главному корпусу. Они все-таки пошли мимо церкви, не так, как велел им Джинсовый Король. Ослушались. С другой стороны, никто не знал, как можно проехать через пруд. Там все было завалено снегом и затянуто сеткой-рабицей. Так что, только через церковь, другого пути не было.
По дороге встретили девушку на лыжах в белом спортивном костюме. Девушка ковыряла лыжной палкой в креплении и явно скучала. При виде Карена и его парней, девушка оживилась. Представилась Юлей. Захотела тут же на улице задрать спортивную куртку и показать наколку на крестце. Рассказала, что она, вообще-то, бывшая стюардесса. Связалась с одним аферистом, захотела закосить, чтобы пропустить полет. Сказала врачу, что спиной ударилась. Врач посмотрел, снимок сделал, и диагностировал перелом позвоночника. В итоге Юлю вообще от полетов отстранили.
— А ведь меня только на международные рейсы стали ставить, — возмущалась бывшая стюардесса. — Разве это справедливо?
— Какое там, справедливо! — утешал ее Бывший Засранец. — Совершенно не справедливо.
— Пиво пить будете? — спросила стюардесса у Андрея Николаевича, игнорируя остальных членов синдиката. — Хотите, я вам свою наколку покажу?
— Он не будет, — ответил Карен за Бывшего Засранца. — Собакам алкоголь нельзя. Я ему косточку в номере дам.
— Где твоя доброта? — вопрошал Андрей Николаевич, когда они шли к номеру по узкой лестнице.
Карен ответил, что нет у него никакой доброты, и никогда не было. Егорушка с таким ответом не согласился и показал бумажку, которую нашел только что между стеклянными дверьми в главном корпусе. На бумажке печатными буквами было написано:
“Господи, дорогой мой, милый Господь. Зачем ты оставил меня и всю мою семью. Еды у нас много и много красивой одежды, но нет у нас твоей благодати. Как дикие звери живем, бросаемся на людей. Ненавидим и мужчин, и женщин, и детей малых. Друг другу готовы глотки перегрызть. Это же совсем не дело. В храм мы давно не ходили, так мы пойдем. Не причащались давно, знаю, все знаю. Причастимся, сейчас просто негде. Нет храма рядом. Помоги нам, Господи, помилуй, дай продержаться еще несколько дней, а там уж мы, как говорится, прилепимся, на службу пойдем. И прости нас, Господи, за все прости. Сокрушаюсь, по крайней мере, я. Про жену не знаю. Раб твой, раба твоя и дети рабов твоих”.
Оставив вещи в номере, пошли в кафе на втором этаже.
— Жульенов больше не делаем, — сказала им усталая женщина. — Ничего нет, ни жульенов, ни сосисок, ни яичницы. Начальство сменилось, продуктов больше не закупает.
На вопрос про Единорога женщина ответила без удивления. Сказала, что Единорога в “Софрино” не встречала, а есть только лошадь на конном дворе. Зовут лошадь Чайка. Андрей Николаевич очень вежливо поблагодарил буфетчицу, а Егорушка купил у нее просроченное мороженое.
Возвращаясь к себе в номер, Карен и братия увидели нарядных людей, шествующих в столовую. Отдыхающие шли на Новогодний вечер. Оказалось, что сегодня 31 декабря. Карен, Егорушка и Андрей Николаевич об этом совсем забыли.
Двадцать вторая глава,
В которой герои попадают на Похмельный Завтрак — Видят настоящих клонов — И узнают забавную историю про 8 марта.
— Я Новый Год не праздную, — сказал Егорушка серьезно.
— А мы никто не празднуем, — ответил Андрей Николаевич. — У нас денег на Новогодний вечер нет.
Андрей Николаевич самовольно взял на себя обязанности бухгалтера и сообщал о недостаче средств с садистским удовольствием. Карен постарался не вспылить, и ответить спокойным, ровным голосом:
— Если нет денег, тогда просто ляжем спать.
На том и порешили.
Все улеглись, а Карен все еще смотрел в окно, на черный лес и белый снег, очень похожий на вату. Карен чувствовал, как от стекла веет холодом. Стеклопакеты почти не пропускали звук. Взрывы петард были слышны, но словно взрывали их под водой и кричали “С Новым годом!” тоже под водой. Изредка мимо окна пробегали пьяные люди на негнущихся ногах. Они мало что соображали, но им было весело. Протопал задумчивый мальчик, волоча за собой санки с младшей сестрой. Очки мальчика были покрыты инеем.
Карен задернул занавески, лег на диван, и словно провалился в черный, бездонный колодец. Во сне он почувствовал себя очень уютно, гораздо лучше, чем в жизни. Карену приснилось, что он стоит перед зеркалом, голый по пояс. А в теле у него окошечки. Много окошечек. Такие делают для кукушек в часах. Окошечки открыты, а через них видны внутренности. Карен всю ночь с интересом рассматривал свой, так сказать, внутренний мир.
Проснулись около девяти. Карен первым занял ванную. Андрею Николаевичу пришлось долго ждать. В итоге он обиделся. Карен и не знал, что собаки такие обидчивые.
На двери в столовой висело объявление “с 9 до 11 часов — Похмельный завтрак”. Они сели за стол и стали наблюдать, как в столовую стали подтягиваться остальные отдыхающие. Люди, приходившие на завтрак, были зеленого цвета. Многие пришли с бутылками, и тут же принялись опохмеляться, заедая водку овсяной кашей.
За столом к Карену и компании подсел некий субъект. Разговорились. Оказалось, что субъект видит мертвых. Он сам так сказал.
— Поэтому я и в Доме Отдыха живу. Потому что в городе — невозможно. Мертвые толпами ходят. А здесь не так многолюдно. Пара отдыхающих, которые здесь умерли.
— А кто они? — поинтересовался сердобольный Егорушка.
— Да, — махнул рукой субъект, — Худрук и Завлит одного из театров. Они плохо говорили о современных пьесах. Говорили, нет у нас современной драматургии. Так вот, несколько драматургов подловили их здесь и забили ногами до смерти.
— Какой ужас! — сказал Егорушка.
Карен же подумал, что в чем-то драматурги были правы. Зачем говорить, что современной пьесы нет, когда она есть.
После завтрака субъект повел их к себе в номер, чтобы показать своих клонов. Он так и сказал, “мои клоны”.
Субъект познакомил их с двумя комками теста, которые нелепо передвигались по номеру на ножках, похожих на обрубленные уши, и пищали, как щенки.
— Работа над клонами еще не окончена, — сказал субъект виновато, словно оправдываясь.
Карен спросил про Единорога. Лицо субъекта заострилось, стало злым, и он прошипел:
— Неужели, если бы я видел Единорога, я бы вам сказал? Вы за кого меня принимаете?
И выгнал их из номера.
По дороге в Москву Егорушка решил развеселить Карена и Андрея Николаевича и рассказал им историю про мужчину, которого он видел в метро восьмого марта. Мужчина был пьян и ехал в метро к жене или просто к своей женщине. У него в руках был букет цветов. Мужик прихорашивался, подносил ладонь ко рту, нюхал дыхание. А весь вагон видел, что штаны у него были надеты наизнанку.
— Ни фига не смешно, — вдруг сказал Андрей Николаевич раздраженно. — Все эту историю знают. Даже я.
Двадцать третья глава,
В которой герои узнают о тайном обществе — Критикуют Егорушку — И получают последнее предупреждение от Джинсового Короля.
На вокзале Карена, Егорушку и бывшего Засранца остановил человек и вручил им рекламную листовку с яркой оранжевой надписью: “Общество любителей порнофильмов”. Также на листке можно было прочитать девиз общества: “Мы возбуждаем интерес”.
— Мы встречаемся, смотрим фильмы, обсуждаем увиденное, — объяснил человек. Морозный воздух, который он выдыхал, казался отравленным. Карен отступил от человека на шаг назад.
— Одни мужчины, или у вас женщины тоже есть? — спросил Карен издалека.
— Есть две, — ответил человек. — Которые уже отчаялись.
Андрей Николаевич с интересом разглядывал рекламку.
— Вообще-то мы тайное общество, — добавил человек, поправляя вязаную шапку.
— Все тайное рано или поздно становится явным, — тихо произнес Егорушка.
Человек резко вырвал листок из руки Андрея Николаевича.
— Эй, — возмутился бывший Засранец.
— Проходите, — сказал человек в вязаной шапочке. — Это вас не касается.
При выходе из вокзала дружно осудили Егорушку.
— Человек выполняет свою работу, а ты ему нахамил, — сказал Андрей Николаевич с укоризной.
А Карен вспомнил, как в книге Оруэлла человек после долгого периода бродяжничества зарекся никогда не обедать в дорогих ресторанах и всегда брать рекламные листовки у распространителей.
— Простите, простите, простите, — тихо говорил Егорушка. Он даже собрался бежать извиняться перед человеком в вязаной шапочке. Но ему не дали. Сказали, опаздываем.
Ехали в метро. Мысли в голове Карена текли по кругу, как чай в стакане, когда его размешивают ложкой. Карен подумал, кому в этом мире хуже всего приходится. Кому так плохо, что хуже нет. Например, есть индусы, которые голые лезут в канализационные люки и чистят их. А потом индусов этих откачивают, такая вот это работа вредная.
Тут Егорушка словно прочитал мысли Карена и сказал ему, перекрикивая стук вагонных колес:
— Кришнаиту в Днепропетровске, вот кому хуже всех.
— Кому?
— Кришнаиту из Днепропетровска, — сказал Егорушка и прочитал Карену на ухо стихотворение:
Без нормальной веры
Приходит по средам
В бывший дворец Пионеров.
Темные коридоры
Вокруг холодного зала,
Не ходи к сектантам
Ему мама сказала.
А он пошел
По набережной Днепра,
Книгу на украинском листая,
Пузырями надувают ветра
Тренировочные из Китая.
Когда он голову дома брил,
Порезался станком.
Встретил одноклассника,
Сделал вид, что незнаком.
Во дворце Пионеров торгуют
“Курячим филе” на хлебе.
Кришнаиту из Днепропетровска
Нет места на небе…
— Несправедливо, — оборвал Карен. — Почему это нет ему места на небе? А если он исправится?
Егорушка не ответил на этот вопрос.
А на эскалаторе Карен вспомнил, как ему рассказывала подруга жены о съезде сексуальных меньшинств в городе Рейкьявике.
— Представляешь, — говорила подруга, беспрестанно поправляя волосы, — там были даже геи на инвалидных колясках!
Геи на инвалидных колясках, подумал Карен, вот кто самые несчастные люди на свете.
А на выходе из станции метро “Полежаевская” их встретил Джинсовый Король с большим букетом цветов.
Андрей Николаевич спрятался за спину Карена. Карен опустил глаза, один Егорушка не смущаясь, без испуга посмотрел на Джинсового Короля, который обрывал лепестки роз и бросал их на покрытый ледяной коркой асфальт.
— Знаете ли вы, почему рыбы молчат? — неожиданно спросил Джинсовый Король, и из его рта вместе со словами вырвался какой-то нереально большой клуб пара.
Карен отрицательно замотал головой, мол, не знаем.
— О, это очень интересная история. Раньше рыбы были очень разговорчивыми. Высовывались из воды и говорили, задирали прохожих. Обзывали животных, птиц оскорбляли. Вели себя, короче, отвратительно. И тогда им сказал Господь, я вам, рыбы, приказываю, прежде чем что-нибудь сказать, подумайте. Всегда думайте, прежде чем открыть рот.
Джинсовый Король замолчал.
— И что рыбы? — нетерпеливо спросил Андрей Николаевич.
— До сих пор молчат.
Сирены взрезали воздух. По дороге, за спиной Короля поехали черные, тонированные иномарки с мигалками.
— Геи на колясках, — показал Король на проезжающие автомобили.
“Откуда он знает?”, — подумал Карен.
— Ты меньше думай, — сказал ему Джинсовый Король, — а проявляй усердие в поисках.
— Нет его нигде, вашего Единорога, — ответил Андрей Николаевич за Карена.
Джинсовый Король со своего места неожиданно плюнул в бывшего Засранца. Не попал.
— У твоей жены будут неприятности, — сказал Карену Джинсовый Король. — Вернее, неприятности у нее уже начались.
Карену захотелось прямо здесь, на “Полежаевской”, убить Джинсового Короля, задушить, сломать его жирную шею. Но Егорушка аккуратно и очень крепко взял Карена за руку.
— Не надо, — сказал Егорушка еле слышно Карену, — он только сильнее станет.
Двадцать четвертая глава,
В которой жену Карена испытывают на прочность — В которой мы узнаем примерную стоимость младенца — И Карен путешествует по миру без билета и загранпаспорта.
На улице Штурвальной, в квартире на восьмом этаже жена Карена Алина приходила в себя после Новогодней ночи. Праздника не было. Была бессмысленная женская пьянка. Карен не объявился. Пропал навсегда. Алина ждала до самого последнего удара часов на Спасской Башне. Пускай бы уж загулял, но позвонил бы от любовницы, поздравил бы с Новым годом. Нет, не позвонил, не поздравил. Значит, и правда погиб. Тоска накрыла Алину, как влажное, ватное одеяло.
Алина посмотрела на себя в зеркало, тяжело вздохнула и начала убирать со стола. Ее подруга, с которой она отмечала праздник, спала на диване вниз лицом. Алина звякнула тарелками. Подруга заворочалась и сказала: “Нет совсем денежек”.
Загудел телефон. После того, как Засранец уронил его, запутавшись в шнуре, телефон больше не звонил, он натужно гудел.
Алина сняла трубку.
— Привет. — Молодой голос переполняла энергия.
— Привет, — ответила Алина. — Кто это?
— Одноклассник твой, Юра Маловечников.
— Привет, Юрка! — Алина повеселела, откинула назад волосы.
— С Новым Годом!
— Тебя тоже.
Маловечникову нравился собственный голос. Он пользовался им, как музыкальным инструментом. В разговоре с Алиной он играючи то понижал, то повышал голос до опасных высот.
— Что-то ты грустная. Муж шубу не подарил? Зажал?
— Пропал муж, — вдохнула в себя воздух Алина, чтобы не заплакать. — Пропал, и собака пропала.
— Сожалею, — откликнулся Маловечников, и тут же голос его задрожал, как басовая струна. — Как ты?
— Плохо, Юра.
— Хочешь, встретимся?
Алина посмотрела на храпящую подругу, и ответила:
— Давай.
Карен разглядывал степлер, который вручил ему Джинсовый Король перед тем, как убежать в переход метро, тряся животом.
— Щелкай, щелкай, — торопил его Андрей Николаевич.
Егорушка сердито посмотрел на бывшую собаку:
— Хватит его торопить. Повтори все еще раз.
Карен нахмурил брови:
— Два щелчка — сам не свой. Один щелчок — сам свой.
— Боишься? — спросил Егорушка осторожно.
— Да, — ответил Карен, поднял руку с волшебным степлером и щелкнул, чтобы долго не раздумывать. Сейчас же он очутился в Туле, во дворе пятиэтажного дома, в теле алкоголического вида мужчины, который стоял со своей женой под облетевшим тополем и планировал продать кому-нибудь их общего ребенка:
— И расписку мне напиши, — говорил мужчина, — что на полученные деньги я могу пойти в универмаг “Весна”, купить себе, чего хочу.
— А зачем мне тебе расписку писать, — возражала пропитая женщина. — Мы же его вместе продаем.
Мужчина задумался, и вдруг спросил свою жену:
— Слушай, а ты Единорога здесь не видела?
— Чего? — вытаращилась на него женщина.
— Единорога! С рогом такого белого коня. Не видела?
Женщина облизнула губы и обиженно заявила:
— Ну я, наверное, до белых коней не допилась еще!
Разговаривать с ней было бесполезно. Карен щелкнул степлером и превратился в человека, похожего на актера Золотухина, который менял деньги в пункте обмена валюты. Фальшивый Золотухин вытянул сто долларов из пачки валюты, только что найденной в мусорном бачке. Работник обменного пункта просветил купюру и увидел на ней крупную надпись: “Взятка”.
— У вас на купюре “Взятка” написано. Вы откуда ее взяли?
“Золотухин” замялся, и Карен внутри “Золотухина” замялся, потому что не знал, что ответить, да и про Единорога в этой ситуации бессмысленно было спрашивать.
И щелкнул Карен степлером еще раз. И оказался он под пристанью где-то на юге, в маленьком мальчике, который с двумя друзьями постарше заглядывал под юбки через щели между досками причала. Мальчик, сидя на мокрой, зеленой от тины опоре, задрав голову, смотрел наверх, откуда било беспощадное солнце, и сыпался в глаза песок, и можно было увидеть женские трусы, мелькнувшие в складках юбки. Карен посмотрел на своих друзей, чьи хлипкие сандалии скользили по бревнам, и спросил:
— Вы Единорога не видели?
— Видели, — ответил один из мальчиков серьезно.
— Где?
— У тебя в штанах, — сказал мальчик, и они с другом заржали так громко, что их заметила одна из пассажирок, садившаяся с причала в речной трамвайчик.
— Вы чего там делаете? — спросила она, глядя на них, сквозь щели причала.
— Они подсматривают!
И пассажиры начали возмущаться, и мальчики заторопились убраться прочь, поползли по осклизлым бревнам, касаясь ногами воды и пыхтя. И тут Карен снова щелкнул степлером.
— Выпьем же за моих одноклассников, которые все до одного стали приличными бомбилами! — произнес человек, в которого перенесся Карен, и залил в себя стакан водки, смешанной с колой. Карен увидел, что стоит он во главе стола, а за столом с порушенными закусками сидят люди с невеселыми лицами.
— Вы Единорога не видели?
Люди за столом уткнулись в тарелки и начали жевать. Они делали вид, что закусывают. Но Карена было не обмануть. Будто бы он не знал, что закусывать сидящим совсем не обязательно. Как не обязательно профессиональному акробату разминаться перед тем, как сделать сальто назад.
Карен не унимался:
— Никто не знает, где сейчас Единорог?
Какой-то дядя в коричневом костюме поднялся на ноги и, не глядя Карену в глаза, произнес:
— Он знал.
И дядя показал Карену за спину. Карен обернулся и увидел гроб за своей спиной. И бледного покойника в гробе. И проигрыватель виниловых пластинок, с открытой пластиковой крышкой. Пластинка крутится, и до Карена только сейчас начинает пробиваться мелодия из фильма “Розовая пантера”.
Карен щелкнул степлером еще раз.
Голый по пояс снизу балерун Большого театра.
Щелчок.
— Мамонт, — проснулся ребенок и спросил: “А как насчет мамонта?”
Щелчок.
Собака жадно ест коричневые сухари и тащит миску по кафельному полу. Хруст сухарей, и скользит миска по полу и утыкается в балконную дверь.
— Все, — сказал Карен вслух и щелкнул волшебным степлером в последний раз.
Двадцать пятая глава,
В которой появляется комната на Чистых прудах — Карен видит чудовищный сон — Подлец Маловечников продолжает свое черное дело — И человек, шагающий по машинам, показывает себя
Джинсовый Король позвал Карена с партнерами на совещание в коммуналку на Чистых прудах. С пола до потолка комната была набита продуктами первой необходимости: мука, сахар, коробки с подсолнечным маслом. Король объяснил, что живет в этой комнате социальный работник. Она бабушкам муку разносит, за лекарствами ходит, а бабули и дедули ей свои комнаты и квартиры в завещании отписывают.
— Эта девушка уже владеет семью комнатами в этом районе. Представляете, какая хватка? Вот у кого надо учиться! — сказал Джинсовый Король, вытер лысину бумажной салфеткой и перешел к делу. — Итак, Единорога нигде нет?
— Нет, пока не нашли, — ответил Карен.
— Значит, плохо искали.
— Мы не спорим, — заторопился Андрей Николаевич. — Вы нам хоть какую-то наводку дайте, как раньше. А дальше мы сами.
— Этот Единорог любит хлеб. Зайдите на хлебный завод.
— Будет сделано, — отозвался Андрей Николаевич, занося указания начальника в блокнотик с рисунком Скуби-Ду на обложке.
“В школе спер, не иначе”, — подумал Карен.
— Потом, вот что, его можно и во сне увидеть.
Это замечание разозлило Карена, и он спросил, плохо скрывая раздражение:
— Ну и увижу я его во сне, и что? Как я его поймаю?!
Джинсовый Король улыбнулся. Карену показалось, маленькие, острые зубы Короля шевелятся сами собой.
— Поймаешь во сне, поймаешь и в жизни.
— Глупости вы говорите, — заявил Егорушка, глядя Джинсовому Королю прямо в глаза. Но тот не ответил, словно этой реплики не было. И вообще, Карен только сейчас заметил, что Король игнорирует Егорушку, старается не обращать на того внимания, словно Королю хочется, чтобы Егорушки не было рядом.
Джинсовый Король выставил на стол бутылку темного стекла с обкусанной пробкой:
— Пейте по глотку. Бывшим собакам можно два глотка.
Андрей Николаевич довольно улыбнулся и расправил плечи, мол, видите, мне можно два глотка.
— А заедать можно? — спросил Карен.
— Можно, — ответил Король. — Но тебе не захочется.
Карен сделал большой глоток. Жидкость никак не хотела стекать в горло, как лава, которая останавливается у подножия горы и застывает на холодном воздухе и покрывается темной коркой.
Карен судорожно сглотнул, потом еще раз. Жидкость попала в горло.
— Ну и чего? — закашлявшись, спросил Карен и тут же уснул, со стуком уронив голову на стол.
Карен увидел чудовищный сон. Он трудился в постели с одноклассницей. Это был даже не секс, это было нечто жуткое. Они, как говорят, “долбились” не переставая. Оба мокрые, Карен переворачивал одноклассницу со спины на грудь, не останавливаясь, продолжал движения, словно хотел разорвать ее напополам. А одноклассница свешивалась с его рук, как будто это не женщина была, а нечто горячее, без костей.
Тем временем коварный Маловечников встретил жену Карена Алину возле подъезда с букетом желтых хризантем.
— Спасибо, — сказала Алина, принимая цветы. — Но говорят, желтый цвет — он к измене.
— Просто они мне понравились, я надеялся, что и тебе понравятся, — ответил Маловечников. Он умел быть простодушным и неловким. По его расчетам, Алина продержится не больше недели.
После секса Карен обнаружил себя в компании с отцом одноклассницы. Тот почему-то очень не любил Карена. Карен поэтому не стал с ним пить, вышел из-за стола, оказался в коридоре и нашел там клад-заначку в портфеле из-под ноутбука. Толстые кривые пачки денег со скользкими тысячными и тяжелые серебряные украшения: драконы и змеи из серебра, которые колются чешуйками, выбитыми на серебре. И глаза драконов из зеленых камней, с черными точками внутри.
И вдруг Карен явно услышал Егорушкин голос, который сказал:
— Не верь ему, он ничего тебе не сделает. — И после паузы еще раз сказал Егорушка: — Не верь ему, они ничего тебе не сделает.
И прибавил этот голос Карену сил, и он, словно из тяжелой, соленой морской воды, вынырнул из этого сна, глотнул воздуха и проснулся. Пока он спал, комната изменилась. Мебель сгнила и почернела, из мешка с прогнившей крупой на грязный пол сыпались черви. Смрад в комнате стоял невыносимый.
— Надо уходить, — сказал Егорушка.
Во время свидания Маловечников популярно объяснил Алине, почему он так несчастен. Они шли до станции метро “Сходненская” коротким путем, по извилистым асфальтовым дорожкам.
— Моя бывшая супруга…
Алину почему-то передернуло при слове “супруга”.
— …она сошла с ума. Натурально, сошла с ума. И это очень тяжело.
Маловечников замолчал. И Алина, чтобы заполнить паузу, вынуждена была спросить:
— А что случилось?
— Я ухожу из дома, запираю ее, конечно, врач так сказал. Перед этим все острое убираю. А она… — Маломечников снова помедлил.
— Что она? — нетерпеливо спросила Алина.
— Я не знаю, что она там делает в мое отсутствие, только когда я прихожу, я не могу открыть входную дверь, потому что она все вещи со всей квартиры стащила в прихожую. Я ее спрашиваю, зачем? А она отвечает, мы же сегодня уезжаем? А я: куда, Розамунда? И так каждый день.
— Ее зовут Розамунда? — удивилась Алина.
— Нет, — ответил Маловечников недовольно. — Ее зовут Вика. Это я в шутку называю ее Розамунда.
— Да, жить с больным человеком — это тяжело, — сказала Алина, сочувственно и нежно. — Бедный.
Маловечников повеселел:
— Да, мне нелегко. Вот сиделку оставил с ней, вышел, буквально, на час. Пойдем в кино. В “Балтику”.
— Ты же только на час отошел.
— Ну, сиделку можно задержать. Пойдем? На комедию.
Алина колебалась. Маловечников нажал, улыбнулся так жалобно, словно просил незнакомых людей забрать себе слепого котенка, но ни в коем случае не обижать его.
— Пойдем, пожалуйста. Хочется хоть дух иногда перевести.
— Пойдем, — сказала Алина просто.
Она пошла вперед, немного обогнав Маловечникова, и не видела, что творится у нее за спиной. А там у стоящего на месте Маловечникова шея начала расти, пошла кольцами, словно не шея это была, а ядовитая змея, и голова его нависла над шагающей Алиной. Распахнулась огромная, хищная пасть Маловечникова, словно он хотел прямо сейчас проглотить Алину целиком. Но подумал, и отложил расправу на сладкое. Съежилась шея, сомкнулись губы, и стал Маловечников таким, каким и был, миловидным и приятным. Заработал он ножками, догоняя Алину.
Карен, Егорушка и Андрей Николаевич шли вдоль Чистых Прудов, по другой стороне улицы. Припаркованные машины стояли, теснясь, почти прижимаясь друг к другу боками. Герои замедлили шаг, увидев, как навстречу им идет худой, одноглазый человек. Он идет не по тротуару, а по машинам, легко перепрыгивая с крыши на крышу, с бампера на бампер.
— Это борец за права пешеходов, француз Жан-Жак Блюэ. Я в газете читал, — сообщил спутникам Андрей Николаевич.
Сигнализации машин, на которые наступал Жан-Жак, принимались орать дурными голосами. Выбегали хозяева. Видели вмятины на крышах и бросались вслед за французом. Блюэ ожидал преследования и ускорил шаг, вернее “прыг”. Он скакал со скоростью и ловкостью горного козла. Толпа автолюбителей бежала следом, свистела, орала и материлась.
Андрей Николаевич объяснил:
— У него правило, по земле не ходить. Только по машинам, которые припаркованы неправильно. На тротуаре.
— А когда машины заканчиваются? — спросил Егорушка.
— Тогда его начинают бить. Видел, глаз вон однажды выбили.
— Не понимаю, — сказал Карен, чтобы поддержать разговор, — приехать из Европы, чтобы получать по морде?
— Ну, наши-то в Европу регулярно ездят, чтобы по мордасам получать. Никто не удивляется, — откликнулся Андрей Николаевич, поморщившись, когда они проходили мимо вегетарианское кафе.
Карен захотел сказать бывшему Засранцу что-то обидное, но воздержался. Егорушка улыбнулся Карену. Тот решил улыбнуться в ответ, но чужие губы слушались плохо.
Тем временем в кинотеатре “Балтика” медленно гас свет. Показывали трейлер нового фильма “Человек-тряпка”. Тяжелый неприятный голос за кадром повторял слоган: “Человек-тряпка утопит вас в море слез!”
Маловечников, как бы невзначай положил руку на спинку кресла, на котором сидела Алина.
Двадцать шестая глава,
В которой Маловечников и Алина смотрят новый отечественный фильм — Карен с компаньонами посещает хлебный завод — И наконец встречает Единорога
Фильм, показанный в “Балтике”, Алине, Маловечникову и еще нескольким зрителям показался странным. Алина пыталась разобраться с сюжетом, в то время как Маловечников дышал ей в ухо, пробовал обнять ее и даже гладил по голове. Влажные руки его напомнили Алине еловые лапы, которые неожиданно ложатся тебе на голову, когда ты в лесу пытаешься, нагнувшись, срезать гриб.
Все попытки сближения Алина благополучно предотвращала, и даже успела разобраться в сюжете.
Джинсового Короля они встретили, когда пересекали Чистопрудный бульвар у памятника Грибоедову. Король был одет в женское платье, плащ и парик, как у певицы Аллегровой в худшие годы.
— Не нашли? — спросил Король. — Будете у меня Масленицу в Уганде встречать.
— Масленицу в Уганде! — хохотнул Андрей Николаевич, но тут же спрятал глаза, поймав на себе взгляд Короля. Если бы у бывшего Засранца остался хвост, он бы в этот момент начал им вилять.
— Сейчас едете на хлебный завод возле ДК МЭИ, — приказал Джинсовый Король. — Там ему миндальные пирожные нравятся.
Карен заметил, что вокруг Короля темнеет снег, кругом расползается черное пятно. Снег не таял, а становился черным, как нефть.
— Убьешь его, ясно? — сказал Король Карену.
— А домой потом попаду?
— Обещаю. Сразу — старое лицо и под крылышко к жене.
Карен чувствовал, что Егорушка осуждает его, недоволен, что ему стыдно за Карена. И поэтому Карен специально не поворачивался к Егорушке.
— Как я его убью. Он же большой, как конь.
— Конька-Горбунка читал?
— Читал.
— Так тебе Единорога оседлать нужно. И в седле удержаться. И все. Тут я прибуду и закончу дело. Понял?
— Понял, — ответил Карен.
Позже, когда они ехали в ДК МЭИ, на станции “Бауманская” в метро вошел человек, который выглядел ужасно. Лицо его покрывали струпья, волосы вылезли, он кашлял не переставая, хромал на обе ноги, и воспаленные, лиловые веки его почти скрывали глаза. Люди не захотели находиться с больным в одном вагоне, они пересаживались, недовольно ворча. Вновь вошедшие пассажиры быстро понимали, что находиться с больным опасно, и убирались в другой конец вагона. Несчастный больной надсадно кашлял, сгибаясь при этом пополам, вытаскивал большой носовой платок, разукрашенный подтеками такого цвета, что смотреть на него без тошноты не было никакой возможности.
Егорушка объяснил Карену:
— Он взял на себя болезни всей своей семьи. А семья у него большая. Детей много. Свинка, грипп, ветрянка у него была хроническая… И все было бы еще терпимо, если бы не болезни тещи. Болезни тещи его доконают. Не стоило брать болезни тещи.
— Бедный, — сказал Карен, и захотел перейти в другой вагон.
Хлебный завод был обнесен высокой бетонной стеной. На стене виднелись замерзшие следы от снежков. Кто-то долго расстреливал стену, тратя бесценное время своего детства. Ароматы ванили, сахарной пудры, подгоревшего изюма распространялись по округе, накрывали прохожих волнами.
Когда Карен, Егорушка и бывший Засранец приблизились к заводу, с крыши стоящего по соседству ДК МЭИ упало что-то широкое и тяжелое. Хлопок, раздавшийся при ударе, был оглушительным. Андрей Николаевич, по старой собачей привычке, резво отпрыгнул в сторону. Карен и Егорушка задрали головы. Двое подростков на крыше раскачали очередной мат и сбросили его вниз. Мат упал на стопку таких же матов со звонким хлопком.
— Спортзал переезжает, — сказал Карен.
— Маты упали, упали маты, — продекламировал Егорушка негромко.
Возле входа на хлебный завод висело объявление: “БУЛОЧКИ “ДЖОКЕР”. НАЙДИ “ДЖОКЕР”, ЗАПЕЧЕННЫЙ В БУЛКЕ, И ПОЛУЧИ ПОЕЗДКУ НА МАЛЬДИВЫ”.
И рядом на бумажке шариковой ручкой было написано: “БУЛОЧЕК ДЖОКЕР В ПРОДАЖЕ НЕТ”.
Егорушка нажал на звонок. Дверь не открыли, и потом он нажимал на звонок несколько раз с тем же результатом. Дверь не открыли. Карен со спутниками прошли несколько метров вдоль бетонного забора к окошечку, через которое торговали свежеиспеченным хлебом. Перед окошечком стоял одутловатый и счастливый человек, который сразу начал говорить, не давая вставить слово в свой монолог.
— Я — очередь за хлебом, — сказал он, а потом еще сказал: — Я бывший студент МЭИ.
Он был из тех людей, которые расскажут вам свою биографию за тридцать секунд, стоя у соседнего писсуара. Бывший студент сообщил, что у него честное лицо, что он когда-то был большим человеком и работал в буфете МЭИ, и ездил отдыхать в Крым с самим певцом Маркиным, певцами Минаевым и Крыловым, и что теперь он перешел работать следователем в прокуратуру.
— Там хуже, — сказал бывший студент.
— Чем в буфете? — спросил Карен.
— Чем вообще… — расплывчато ответил бывший студент, а потом неожиданно пригласил всех троих к себе в гости: — А чего, пошли, магазин только через полчаса откроется.
— У вас мясо есть? — деловито спросил Андрей Николаевич.
Дома у бывшего студента почти не было мебели. Стенные шкафы по стенам и пузатый, словно беременный, телевизор. В стенных шкафах оказалась огромная коллекция дешевой водки, от одного вида которой становилось нехорошо. Один из шкафов был полностью забит порнухой. Карена удивили названия некоторых фильмов. Например, “Семейка Анус”.
Как понял Карен, хозяин квартиры был членом тайного общества любителей порнофильмов. Бывший студент МЭИ сразу начал пить водку, наливая полные стаканы гостям, но никто, кроме него, пить не стал. Накачался бывший студент моментально. Начал прилюдно исповедоваться. Сказал, что посадил невиновного, и добавил, что его собственное тело состоит из двух половин: одна половина — Европа, другая — Азия.
— Нижняя половина — это Европа, — кричал хозяин и неумело подмигивал Егорушке, заправляя в магнитофон очередную порнокассету.
А когда хозяин начал спрашивать у гостей: “Вы кто?”, и предлагать “передернуть затвор”, пришла пора уходить. И они покинули гостеприимный дом под грустные завывания некой старушки, которую неустанно радовал негр.
Карен, Андрей Николаевич и Егорушка подходили к хлебному заводу, передавая друг другу на ходу большую бутылку минеральной воды. После посещения бывшего студента захотелось пить.
Ворота завода были открыты, из них выезжала грязная пожарная машина. Карен с коллегами вошел внутрь. Завода на месте уже не было. Он сгорел дотла. Двор напоминал сковородку с черными углями. Тяжелый запах сгоревшего пластика сменил хлебный дух. Легкий, серый пепел перемешался в воздухе с тихо падающим снегом.
Андрей Николаевич, склонный всегда давать оценку ситуации, сказал:
— То есть пока мы были в гостях, все сгорело. Может, нас специально с завода этот мужик увел.
— Может, и специально, — ответил ему Егорушка.
Карен почувствовал холод, который делал его усталость невыносимой. Он надел капюшон толстовки, стянул веревочки под подбородком, при этой верхний край капюшона закрыл ему глаза.
Карен оказался в темноте. И дело было уже не в капюшоне. Он, расставив руки, плыл в невесомости, и в голове его один за другим возникали три проклятых русских вопроса: Что делать? Кто виноват? И как спят акулы?
Вдруг кто-то тронул его за плечо. Карен не испугался. Он спокойно понял, что жизнь кончена. Медленно повернув голову, он увидел большую, белую морду Единорога, лежащую у него на плече.
— Привет, — сказал Карен.
— Привет, — ответил Единорог. Он говорил с Кареном без слов.
Карен тут же почувствовал, что он хочет расплакаться, словно он только что в пятидесятый, может быть, раз посмотрел английский фильм “Реальная любовь” и не может сдержать слез после момента, когда Колин Ферт признается в любви португальской девушке.
— Не плачь, — сказал Единорог.
Но Карен все равно заплакал. Слезы потекли по щекам. Карену стало стыдно. Он закрыл ладонью потяжелевшие веки.
На ладони, как на экране, он увидел, как его жена Алина едет на карте по трассе в Медведково, с визгом объезжая старые шины, разложенные на пути. Со второго этажа здания картинг-центра какие-то веселые люди кричат: “Давай! Давай!”. Но ехала Алина медленно, боялась нажимать на педаль газа до тех пор, пока не поравнялась с Кареном, который, улыбнувшись, помахал ей рукой. Алина после этого осмелела, утопила педаль газа. Кар легко набрал скорость, Алина поняла, что перестаралась, но не смогла вытащить каблук-шпильку, застрявшую в прорези педали газа.
Карт выехал с трассы, растолкав грязные шины. Высокая, начавшая желтеть трава, замедлила его ход, но не остановила. Карен бросился догонять жену. Он пересек трассу, на бегу видя, что карт прибавил ходу. Теперь он несся прямо к обрыву, на дне которого текла зеленая речка с утопленной каким-то злодеем железной арматурой.
Карен начал задыхаться на бегу, поднажал, почти догнал карт, но споткнулся, сбился с ноги. До обрыва осталось несколько метров. Алина по-детски заверещала. Карен рванул, вцепился в железную скобу, и повис на ней, загребая траву ногами. Карт остановился на краю обрыва, недовольно фырча, извергая синеватый дым. Алина пришла в себя, расстегнула ремешок на ноге, и, оставив туфлю в педали зажигания, выскочила из карта. Карен отпустил машину, и та рухнула в реку. Наполовину накрыло ее водой, но мотор продолжал работать, и дым поднимался со дна обрыва, словно из центра земли.
А Карен и Алина целовались, жадно, как в первый раз. Алина от прилива чувств задрала ногу без туфли, и ее маленькие пальчики делали непрерывную волну.
Со второго этажа здания картинг-центра кричали что-то неразборчивое. И глухой голос Единорога сказал: “Одиночество — это нормально”.
Вдруг вернулся зимний холод, с Карена сдернули капюшон. Снежинки и пленки пепла носились в морозном воздухе. Карен увидел, что он стоит на коленях во дворе фабрики, и Джинсовый Король в костюме пожарного и с непокрытой головой кричит на него в голос:
— Видел его?! Ты видел его?
— Нет, я его не видел, — отвечал ему Карен, не вставая с колен.
Двадцать седьмая глава,
В которой Маловечников сообщает Алине убийственную новость. — И Карен делит шинель с Жан-Жаком Блюэ
И бросил Джинсовый Король Карена на “губу”. Ту самую “губу”, где сидел Карен целых три раза во время своей службы в армии. Все три раза сидел он тогда, практически, ни за что. Например, за то, что показал дулю капитану Гладкову.
И в четвертый раз, теперь, оказался тоже ни за что. Но сейчас Карен готовился совершить подвиг: не выдать Единорога. Даже если пытать будут. Даже если будут мучить.
Карен сразу вспомнил эти, словно заляпанные застывшим бетоном, стены и деревянное возвышение под окном, словно маленькая сцена, на которую ночью ложился он с остальными заключенными вповалку.
Теперь в камере он был один. Слава Богу, ему оставили солдатскую шинель. В кармане шинели Карен обнаружил записку:
“То, что меня волнует, волнует и всех. Нет работы, телефон молчит. Некуда пойти. Веселиться, как в молодости, не хочется. Жизнь заведена ключом раз и навсегда. Чтобы что-то сделать, нужны деньги, а денег нет. Нет желания все изменить. Оно, это желание, есть у свихнувшихся провинциалов. Они все подлые, ни Бога для них, ничего нет, на любую подлость пойдут ради достижения цели. Злюсь на всех, нахожу объект и изливаю желчь. Решил же держаться, как настоящий мужчина, ничего не получилось. Тут силы воли недостаточно. Что-то еще нужно… На самом деле, я заболеваю ангиной”.
Карен свернул записку и убрал обратно в карман.
Маловечников ждал Алину у книжного магазина. Нос у него был красный, то ли от слез, то ли от холода. Оказалось, от слез.
— Алина, жена-то у меня умерла! — выкрикнул Маловечников на выдохе и громко зарыдал. Бродячая собака, трусящая по тротуару, на всякий случай оббежала Маловечникова стороной.
Алина знала, что такое потерять близкого человека. Она так и сказала:
— Я знаю, что такое потерять близкого человека. — И добавила: — Это очень тяжело.
— Да, это ужасно, — энергично закивал головой Маловечников.
Они направились в кафе, и по дороге Маловечников, изображая предательскую слабость, споткнулся, неловко оперся на руку Алины и так до самого столика сжимал ее ладонь холодными пальцами.
— Мне только воду, — сказал Маловечников официантке, глядя так жалостно, что та чуть не прослезилась.
Маловечников вынул и показал Алине свернутый вчетверо лист.
— Свидетельство о смерти, — еле выговорил он и тут же убрал лист в карман.
Алина погладила Маловечникова по голове и почувствовала, что волосы его покрыты лаком и на ощупь напоминают рыбью чешую.
Загремел ключами часовой и впустил в камеру Жан-Жака Блюэ — француза, который ходил по машинам, протестуя против неправильной парковки.
Поначалу француз молчал, сторонился Карена, но тот попытался Жан-Жака успокоить, мол, я не преступник, я здесь случайно. Француз, в итоге, оттаял. Заулыбался. Он был небольшого роста, с носом, словно перерубленным пополам и загнутым насильственным способом. По-русски он говорил без акцента. При разговоре нос его забавно двигался. Своей шинели у француза не было. Готовясь к ночлегу, Карен расстегнул у шинели хлястик и расстелил ее на всю деревянную лежанку, чтобы обоим было мягко. Француз был благодарен. А ночью он стал приставать к Карену.
— Хочешь, я тебе подрочу? — спросил он без акцента. — Я могу.
— Нет, — ответил Карен, испытывая странные чувства. Он так боялся стать голубым, что готов был попробовать, чтобы убедиться, что в состоянии против всего этого устоять.
Карен уснул, и ему приснилось, что он все-таки не устоял перед предложением развратного француза, и почувствовал на себе его руку. И оба они уже не в камере, а в темной комнате, где проявляют фотографии. И француз старается громко не дышать, переносит вес с коленки на коленку. Карен слышит, как мерно звякает пряжка его ремня, и Карену становится так стыдно, что он готов выпрыгнуть из своего собственного тела. А потом ему становится хорошо, но очень недолго, а потом Карен проснулся с мокрыми штанами. Француз храпел, откатившись далеко к стенке.
А рано утром Карена привели к Джинсовому Королю на допрос.
Двадцать восьмая глава,
В которой Джинсовый Король допрашивает Карена
Карена привел в штаб рядовой Коляев. Когда еще Карен служил, говорили, что Коляев после дембеля, оказавшись на гражданке, узнал, что его родители развелись, и повесился. Всю дорогу Карен пытался рассмотреть шею Коляева, на предмет следов, но тот брался за автомат и шипел:
— Вперед! Шагом марш!
Так ничего Карен и не увидел.
Допрос проходил в штабе училища. Джинсовый Король в форме подполковника сидел в кабинете, а за его спиной висела подробная карта местности, в которую какой-то местный остроумец вписал деревню под названием Бздило.
Карен поместился напротив Короля. Попросил пить, ему не дали.
Король снял фуражку, и оказалось, что у него за это время отросла шевелюра. Рыжая с желтоватой, словно прокуренной, сединой. Новыми волосами Король гордился. Ежеминутно снимал фуражку, приглаживал их.
— Есть такое наказание, — начал Джинсовый Король, — услышать, что люди говорят о тебе, за твоей спиной.
Джинсовый Король выдвинул ящик казенного стола, а затем с громким стуком задвинул его, и тут же Карен услышал у себя в ушах голос Алины, которая говорила Маловечникову:
— …конечно, он без меня и шагу не мог ступить.
У Карена даже уши задвигались от гнева. А Маловечников отвечал отстраненно:
— Да, он странный был у тебя.
— Я к нему привыкла, — поспешила сказать Алина. — Все-таки, столько лет вместе…
— Не надо! — взмолился Карен.
Джинсовый Король хлопнул ящиком, и голос Алины смолк.
— Ты видел Единорога?
— Нет, — ответил Карен, глядя Джинсовому Королю прямо в глаза.
Король повторил трюк с выдвижным ящиком, и раздалось шипение.
— Пусто в эфире, — сказал Джинсовый Король с досадой. — Никто о тебе не говорит. Никому ты не интересен.
Карен вдруг подумал, что Джинсовый Король зачем-то с ним играет. Ведь он легко может сделать Карену по-настоящему больно.
Тем временем Джинсовый Король снял фуражку и пригладил волосы:
— Я никуда не тороплюсь. А ты?
— Я тоже не тороплюсь, — ответил Карен.
Джинсовый Король медленно достал и поставил на стол проигрыватель с пластинкой. С трудом согнувшись пополам, долго копался под столом, втыкая вилку в розетку.
Иголка чиркнула по пластинке. Актриса Касаткина начала читать детскую сказку. Карен поморщился. Касаткина строила из себя маленькую девочку с упорством, достойным лучшего применения.
Лицо Карена исказила боль. Касаткина — это был запрещенный прием. Но он выдержал. Тогда Джинсовый Король одним ударом выбил ему зуб.
— Я все скажу, — простонал Карен, трогая языком обломки зуба. — Только не бейте больше.
Джинсовый Король довольно улыбнулся. Карен отвернулся, переживая поражение, и произнес:
— Я видел Единорога.
— Я знаю, — откликнулся Джинсовый Король. — И что он тебе сказал?
— Сказал, “одиночество — это нормально”.
Слова Единорога моментально вывели Джинсового Короля из себя. Он перевернул стол, сорвал с головы фуражку, сорвал и новые волосы, которыми так гордился, запустил их в угол и заорал Карену в лицо, выдыхая трупный запах:
— Кто в детстве пытался поджечь детский сад жуком — пожарником?! Кто, сука, до двадцати лет коллекционировал списки, которые ему мама в магазин писала?!
— Я, — сказал Карен, и еле увернулся от проигрывателя, который полетел прямо ему в голову.
— Что еще он сказал?!
— Больше ничего, — испуганно ответил Карен.
— Что он еще тебе сказал?!
— Ничего больше, правда.
Карен, стараясь смотреть Королю в глаза, нервно сглотнул.
— Свободен, — сказал Джинсовый Король, устало садясь на свое место. — И, кстати, ты на губе чесоткой заразился.
Двадцать девятая глава,
В которой Карен болеет — Ищет монолог Жанны Д’Арк на украинском языке — И в которой Алина смотрит в дверной глазок
Болел Карен долго и тяжело. Андрей Николаевич и Егорушка отвели его в школу в Хлыновском тупике. У Егорушки там работал знакомый учитель труда. В школьном спортзале на матах Карен лежал и чесался. Особенно беспокоила его грудь. И бока тоже беспокоили. В голове шумело, и время от времени пропадало желание жить. Накатывала слабость. Мучили глупые мысли. В течение трех дней он вспоминал притчу о рубашке счастливого человека. Что-то там было о том, что некий король приказал принести ему рубашку счастливого человека. Искали такого, искали, а когда нашли, оказалось, что у счастливого человека вообще нет рубашки.
Вроде бы так. Но Карену в бреду казалось, что не складная это история. Можно ее как-то ловчее рассказать.
Карена мучил стыд. Он проклинал себя за то, что предал Единорога. А Егорушка, который мазал Карена белой, похожей на разведенный мел жидкостью, успокаивал:
— Его все предают. Ему больно, конечно. Только он простит.
— Правда? — спрашивал Карен сквозь слезы.
— Правда, — говорил Егорушка.
Но все равно Карену было горько, словно шел он выкидывать мусор и вместе с мусором выкинул в помойку новые перчатки. Даже еще хуже было чувство.
Егорушка вкалывал Карену лекарство. И оно горячо, словно кипяток, протекало по венам.
— Мне стыдно, — повторял Карен и впадал в забытье. В бреду он донимал Егорушку и бывшего Засранца вопросом:
— Подскажите, пожалуйста, где можно достать монолог Жанны Д’Арк на украинском языке?
— На Украине, — отвечал ему Андрей Николаевич.
Но Карен ничего не слышал.
Маловечников и Алина стояли на лестничной клетке.
— Пока, — сказала Алина, собираясь открыть дверь своей квартиры.
— Пока, — откликнулся Маловечников трагическим голосом. — Я тебе позвоню?
— Позвони, — ответила Алина и поняла, что Маловечников сейчас ее поцелует.
И он поцеловал. Язык его показался Алине удивительно длинным, и к тому же раздвоенным. Хотя этого не могло быть.
— Можно я зайду? — голос Маловечникова вибрировал на низкой ноте.
— Нет, — сказала Алина, отводя взгляд. — В другой раз.
Оказавшись в квартире, Алина повернула ручку замка по часовой стрелке и заглянула в глазок.
Маловечников продолжал стоять напротив квартиры, словно зная, что она будет смотреть на него. Алине показалось, что Маловечников похож не на ее одноклассника, а на робота, у которого отключили питание. Стоит неподвижный истукан посреди лестничной клетки и в остекленевших глазах дрожит, отражаясь, низко висящая лампочка.
Алина отпрянула от глазка. Не захотела больше этого видеть. Села на подставку для ботинок, стала вспоминать Карена. Как он говорил: “Никогда не могу понять, о чем ты думаешь”, а она отвечала “Тебе и не нужно ничего понимать”. И еще он говорил: “Ты такая дурында!”, а она притворно возмущалась: “Какая я тебе дурында?!”. Но ей это ужасно нравилось.
Нравилось, когда Карен на одну подушку кладет голову, и другой подушкой накрывается. Он говорил, что такая привычка у него со времен службы в армии. Потому что в казарме свет яркий и солдаты орут.
Долго сидела Алина на подставке для ботинок и горько плакала. Но подставка для ботинок не ожила, как в пьесе Гладилина, и не стала ее утешать. Алина кое-как успокоилась сама.
Тридцатая глава,
В которой Карен ищет выход из порно-лабиринта
После того, как прозвенел звонок на третий урок, Карену стало хуже. Он лишился чувств.
— Умирает? — спросил Андрей Николаевич.
— Похоже на то, — ответил Егорушка.
Тем временем Карен попал в настоящий порно-лабиринт. В первой комнате совокуплялась молодая пара, и девушка участвовала в соитии с невероятным энтузиазмом. Плоские груди ее, похожие на уши спаниеля, взлетали и опадали с легкими шлепками. Карен остановился, как вкопанный. Пара его не замечала. Мужчина пыхтел, а когда девушка уперлась руками в его волосатую грудь, он начал громко кряхтеть. Ему было тяжело. Но кто ж откажется от секса, подумал Карен и перешел в соседнюю комнату.
Там с белесым, здоровым мужиком сношалась смуглая девушка, похожая на певицу Сабрину и на его жену одновременно. Девушку имели сзади, и она, стоная на выдохе, говорила что-то похожее на слово “горы”. И так ритмично, не сбиваясь, шлепок и “горы”, шлепок и “горы”. Карен стоял, как зачарованный. И через несколько минут понял, что он зверски возбудился. Так, что вряд ли сможет нормально ходить. Тем не менее, он зашагал дальше.
Входя в следующую комнату, Карен уронил бессмысленную железную вазу с сухими колосками, стоявшую, видимо, для красоты. Но на звук никто не обернулся. Более того, группа голых граждан так и продолжала неистово лизать друг друга.
В следующей комнате мастурбировала грустная, рахитичная барышня. Рядом на кровати лежала гитара и сборник песен Митяева. Карену стало жалко барышню до слез.
Внезапно черный потолок над головой Карена заходил световыми волнами, и огромная живая картина появилась на потолке. Начали показывать фильм под названием: “Мама, я хочу тебя”, где плохо знакомая с сыном мама гладила своего фальшивого отрока по штанам в районе ширинки и сама почему-то стонала предродовым стоном.
Карен побежал, согнув руки в локтях и сгорбившись. Комнаты сменяли друг друга. Все они были без дверей. В каждой комнате стояла кровать, на которой среди мятого белья качались голые фигуры, освещенные красными и мертвенно-голубыми ночниками. Фигуры отбрасывали на стены кривые тени. Тени двигались, переламывались пополам, тряслись, растекались, как разлитое черное молоко, и вдруг исчезали, собравшись в точку.
На потолке рахитичный “сын” долбил “мамашу” морщась, словно от боли. Карен, стараясь не смотреть на потолок, вбежал в очередную комнату и остановился. Помещение было больше прочих, и в центре, вместо кровати, стоял черный джип. За рулем сидел скучающий водитель. Карен подошел к джипу и вежливо спросил:
— Здравствуйте, а вы что здесь делаете?
— Шефа жду, — был короткий ответ.
Карен постоял, переминаясь с ноги на ногу. Шофер отрешенно смотрел прямо перед собой. Крутился на веревочке освежитель воздуха в виде елочки.
— Но здесь же вокруг одни извращения…
— А ждать в машине по шесть часов, это не извращение?! — грубо перебил Карена шофер.
— Ладно, — сказал Карен. — До свидания. — И перешел в следующую комнату. Там на кровати в жесткой сцепке застыли мужик, блондинка и лилипутка. Карен вспомнил, что их он уже видел, и не один раз. Это значит, он кружит на одном месте. Карен как-то держался до сего момента, а теперь он почувствовал себя совсем нехорошо. Перестало хватать воздуха. Стоны и вздохи вокруг стали невыносимо громкими. Карен увидел, как потолок с многометровыми голыми телами опускается прямо на него. Под тяжестью потолка затрещали стены. Карен упал на колени и закричал предсмертным криком. Сердце в его груди задрожало и лопнуло.
Тридцать первая глава,
В которой Маловечников приходит на соревнование в картинг-центр — Алина гонит машину и попадает в большую беду
Долго Маловечников ждал звонка Алины. Две с лишним недели лежал в темной квартире, рассыпавшись на скользкие шарики. И дождался. Услышал звонок и понял, это не ошиблись номером. Это она. Маловечников собрал себя. Твердо встал на три ноги и подошел к телефону.
— Алло, — произнес Маловечников в трубку.
— Привет, — сказала Алина, — это я.
— Как здорово, что ты позвонила! — еще больше искренности в голосе, и было бы нехорошо.
— Мы в прошлый раз как-то неправильно расстались, — протянула Алина. — Я с тех пор чувствую себя неловко.
— Нет, все нормально. Правда! …
Он ждал, что Алина предложит ему встретиться. Самому проявлять инициативу в этот момент было бы неправильно.
— У меня сегодня соревнования в картинг-центре. Не хочешь прийти, поболеть за меня?
— Ты мне не говорила, что гоняешь на картах.
— Начала ездить, после того, как Карен пропал, — объяснила Алина. — Он меня в свое время за руль посадил.
И тут что-либо отвечать было бы неправильно, решил Маловечников, надо выдержать паузу, заставить ее сделать лишний шаг.
— Так ты придешь? — спросила Алина с нетерпением.
— Да, — ответил Маловечников, — я приду.
“КАРНАВАЛЬНОЕ ЧТИВО” — так назывался праздник, который устраивали в картинг-центре. Почему он так назывался, никто не понимал. Перила смотровой площадки второго этажа обмотали цветной бумажной лентой, а всем работникам раздали маски Буша и заставили говорить посетителям “Хай”. Маски сотрудники тут же сдвинули на макушки, потому что видеть и дышать в них было невозможно. А вот “хай” все-таки говорили, решив, что это прикольно.
Публики собралось достаточно. Несмотря на мороз, люди, прихлебывая ледяное пиво, выходили на площадку второго этажа, наблюдая за тем, как гонщики готовятся к заезду. В соревновании участвовало семь человек: шесть мужиков и Алина. Движения гонщиков, топтавшихся возле картов, были скованными. Белые хлопчатобумажные комбинезоны еле налезли на толстые свитера. Среди мужчин, участвующих в заезде, были известный артист Марьянов, режиссер Шевчук, владелец туристической фирмы Бобров. Все трое были с сильного похмелья, веселые, краснолицые и разговорчивые. Лица остальных участников заезда (исключая Алину) были до обидного невыразительными.
Алине достался фиолетовый карт №63. Номер 63 нельзя было назвать несчастливым. Но и счастливым этот номер тоже не казался. Скорее, он был нейтральным, этот номер 63.
Участники заезда с шутками расселись по картам. Судья надул целлофановый пакет с эмблемой заправки и лопнул его с громким звуком. Карты сорвались с места, оставив на старте облака синеватого дыма. Зрители засвистели и закричали на разные голоса. Кто-то уронил со второго этажа кружку с остатками пива. Маловечников следил за фиолетовым картом Алины с жестокой отстраненностью, как змея следит за убегающей от нее, полузадушенной крысой.
Марьянов и Шевчук взялись лихачить. Им было не интересно просто так вот гнать наперегонки. Они решили устроить из гонок настоящий спектакль. На первой же секунде вырвавшись вперед, они заставили карты ехать волнами, всякий раз едва не сталкиваясь друг с другом. При этом они умудрялись весело, нецензурно переругиваться.
Что касается Алины, она решила выиграть еще месяц назад, сразу после того, как узнала о соревнованиях. Теперь же она гнала свой карт, стараясь не совершать лишних маневров, постепенно настигая фаворитов и оставляя за собой Боброва и прочих.
Следя за вихляющими машинами впереди себя, Алина пропустила поворот, и карт ее на скорости врезался в ограждение. Легко раздвинул старые покрышки и помчался по полю, прямиком к обрыву, трясясь на кочках. Алина с силой жала на педаль тормоза, но педаль не работала, нога не встречала сопротивления, и карт не останавливался. Он даже не замедлил своего бега. Алина в панике оглянулась по сторонам, неужели ничего не поможет.
Маловечников, стоящий на смотровой площадке, равнодушно отвернулся, оторвался от перил и пошел внутрь здания, к буфету.
Фиолетовый карт достиг обрыва и свалился вниз. Алина слабо охнула.
В этот момент в школе очнулся Карен. Андрей Николаевич и Егорушка уже начали разговор о том, что им делать с мертвым телом.
— Спасибо, — первым делом сказал Карен, открыв глаза. Андрей Николаевич в страхе вскочил и попятился к шведской стенке. Егорушка испугался, но не так сильно. Скорее, он обрадовался. Протянул севшему по-турецки Карену початую бутылку кефира.
— Мы думали, ты умер, — объяснил Андрей Николаевич.
— Пока Единорога мне не найдет, не умрет, — громко сказал Джинсовый Король, входя в спортзал.
Тридцать вторая глава,
В которой Карен пробует договориться с Джинсовым Королем — Оказывается на заводе среди беременных — И понимает, для чего еще бывает нужен ковер
Упав с обрыва в обмелевшую реку, Алина, слава Богу, ничего себе не сломала. Но случилась все-таки одна неприятность. Ржавой арматурой она проткнула насквозь кисть правой руки. Алина сидела по пояс в холодной воде и с удивлением смотрела на острый конец металлического прута, торчащего из белой, омертвевшей кисти.
К краю оврага подбежали Марьянов и Шевчук.
— Вы в порядке? — крикнул Марьянов сверху.
— Да, спасибо, — ответила Алина и потеряла сознание.
— Давайте договоримся, — предложил Карен Джинсовому Королю. — Может быть, вам что-то еще нужно? Помимо Единорога.
Король тем временем пробовал закинуть мячик в баскетбольную корзину. Бросок, второй. Когда мячик в очередной раз пролетел мимо, он обернулся к Карену.
— То, что у тебя есть, я и так возьму. Мне нужны твои усилия. Мне нужен Единорог. И мертвый, понятно?
Андрей Николаевич в стороне кивнул.
— Пойдете работать на завод. Его недавно видели на заводе.
— У вас же нет квалификации, — сказала им на заводе начальник отдела кадров, крепко сжимая в руках пакетик сухариков с беконом.
— Что? — переспросил Андрей Николаевич.
Начальник отдела кадров начала злиться:
— У вас же нет квалификации!
— Вы правы, — успокоил ее Егорушка.
— Значит, пойдете в цех упаковки. К беременным, — заявила начальник отдела кадров.
В цеху упаковки сильно пахло молоком. Женщины, находящиеся на разных сроках беременности сидели вокруг большого стола и заворачивали пластиковые патроны в вощеную бумагу. Новых работников они приняли настороженно.
— Наркоманы? — спросила одна из них.
— Почему? — удивился Карен.
— А к нам мужчин только наркоманов посылают. Или алкоголиков.
— Да я спиртного ни разу в жизни в рот не брал! — возмутился Андрей Николаевич. Женщина пожала плечами. А Карен вспомнил, как много раз, в бытность Засранца собакой, он оттаскивал того от всякой дряни, которую тот старался облизать. Андрей Николаевич, судя по всему, понял, о чем думает его хозяин, и пускаться в дальнейшие рассуждения не стал. Уселся на свое рабочее место подле Егорушки.
Тихо играло радио. Популярные песенки сменяли друг друга. Женщины шелестели бумагой, негромко переговаривались. Иногда они по-доброму смеялись над старушкой-татаркой, сидевшей спиной к окну.
— Гуля Родионовна, где приданое прячете?
Старушка хмурила чудовищной густоты брови, огрызалась:
— Нету денег! Кто сказал вам?! Нету ничего!
— А под кавером?
Старушка постоянно хвалилась своим домашним ковром, который величала “кавером”.
— Денег нету нигде! — злилась она.
Но женщины еще пуще веселились. Егорушка вступался за старушку. А женщины строили ему глазки и предлагали встретиться после работы. Егорушка смущался, краснел, пытался перевести разговор на другую тему. Беременных это страшно забавляло.
Представляясь новым коллегам, бывший Застранец почему-то сказал, что его зовут Зденек Ежичков.
— Правда что ли?
— Разумеется, — ответил Андрей Николаевич, украдкой бросив взгляд на Карена и Егорушку, не выдадут ли. — Я — чех. И жену мою, между прочим, будут звать Ежичкова.
Но новое имя в коллективе не прижилось. Женщины стал называть Андрея Николаевича “чех”.
Спрашивать у беременных про Единорога было как-то неудобно.
Во время перерыва на обед Карен направился в цех упаковки, разыскал старушку-татарку.
— Простите, — сказал он ей негромко, — вы Единорога здесь не видели?
Старушка вздрогнула, словно над ухом у нее раздался выстрел. Она зажала беззубый рот двумя руками и в ужасе посмотрела на Карена. Тот, не очень понимая, что происходит, собрался повторить вопрос, но старушка цепко схватила его за рукав спецовки и притянула к себе.
— Домой ко мне приходи. Домой приходи. Там скажу, — прошептала старушка, и Карен почувствовал на своем лице ее холодное дыхание.
Жила старушка на бывшем Калининском проспекте у дома возле бывшего магазина “Мелодия”.
Стоя у подъезда нужного дома, Карен еще раз взглянул на обрывок вощеной бумаги: …код 135, этаж 3, квартира 12.
Дверь квартиры была распахнута настежь. Карен остановился на пороге и громко сказал:
— Здравствуйте, Гуля Родионовна!
Никто ему не ответил. Карен повторил приветствие. Короткое, однократное эхо и тишина.
Карен вошел внутрь и закрыл дверь. Так ему показалось, будет лучше. В центре просторной прихожей лежал свернутый в рулон ковер, или “кавер”, как его называла сама хозяйка.
Карен еще раз позвал старушку, перешагнул через ковер и отправился в комнату, дверь в которую была приоткрыта. Войти туда Карен не решился, заглянул внутрь. От самой двери до окна поднимались ступеньки грубо сколоченные, выкрашенные голубой краской. На ступенях стояли разных размеров кувшины, обмотанные тряпками, и свертки из той самой вощеной бумаги, завязанные ленточками. Тут же стояли пыльные бутылки из темного стекла. Одни — пустые, другие — запечатанные и с жидкостью внутри, но без этикеток. На самой верхней ступеньке из-под черной шляпы-котелка выглядывал желтый череп без двух передних зубов. Карен прислушался к себе и не смог понять, как он относится ко всему увиденному. Единственное, что его беспокоило, это далекая, неприятная мысль…
Карен вернулся в прихожую, встал на колени перед свернутым ковром и сильно толкнул рулон ладонями. Покатился ковер, разматываясь, и возле стены вывалилось из него мертвое тело Гули Родионовны. Карен, стоя на коленях, попятился назад. Страха не было, только слюна во рту сильно загустела.
Руки старушки были согнуты в локтях, пальцы скрючены, словно собиралась она выцарапать кому-то глаза, но не успела.
Карен поднялся на ноги, не понимая, что ему делать. Потом понял, бежать надо. И побежал.
Тридцать третья глава,
В которой Карен понимает, что его подставили — И отказывается от укола
Они ночевали в ЛОКе — лечебно-оздоровительном комплексе при заводе. Сюда два раза в день приходили особенно пьющие рабочие и принимали таинственные, цветные таблетки. Джинсовый Король устроился в комплекс главным врачом. Он надел белый халат, повесил на шею стетоскоп, расправил плечи, преобразился. Появлялся среди синих от водки рабочих, похлопывал кого-нибудь из них по плечу и говорил:
— Все с тобой хорошо, Николаич, но надо тебе еще культурки подсосать.
Рабочие кивали, мол, да, культуры недостает.
Когда вбежал Карен, Андрей Николаевич и Егорка ужинали. Егорушка ел из банки перец в томатном соусе, а бывший Засранец ел из банки консервированную ветчину. И тому и другому было очень вкусно. Появившийся Карен с порога сразу спросил:
— Милиции не было?
— Во что ты вляпался? — неудавшийся Ежичков говорил свысока.
— Не было, — ответил Карену Егорушка, — а что случилось?
Карен рассказал.
— Тебя подставили. Точно говорю! — заявил Андрей Николаевич. — Так злодеи в каждом втором фильме делают.
Карену надоела наглость его собаки.
— Ты где фильмы видел, умник?!
“Зденек Ежичков” обиделся:
— Ты смотрел, и я смотрел. Из-под стола. И порнуху с тобой тоже смотрел.
— Ладно, ладно. — Карен не захотел развивать скользкую тему.
— Отпечатки свои стер? — спросил бывший Засранец.
— Нет.
— Плохо. Ты, наверное, уже в розыске.
— Это он меня подставил.
— Да, это я! — гордо и громко заявил Джинсовый Король, входя в комнату. В руке он держал устройство, похожее на пистолет.
— Зачем? — спросил Карен.
Андрей Николаевич и Егорушка одновременно бросили пустые банки в ведро.
— Без паники. Успокойся. Никто не тебя не подозревает. Никому и в голову не придет тебя подозревать. Она сама умерла. От старости.
— Ага. А в ковер ее кто закатал?
— У татар такая традиция. Чувствуют, что умирают, сами закатывают себя в ковер… — Джинсовый Король поправил отворот белого халата. — Лежат и ждут смерти.
— Это бред, — сказал Карен.
— Ну бред, — кивнул головой Джинсовый Король. — Только все равно тебя никто подозревать не будет. Ты ковер уже раскатал. Она просто на ковре лежит. Словно взяла и упала. А я на всякий случай отпечатки твои стер. И дверь в квартиру закрыл.
— Вы там еще были, что ли? — удивился Карен.
— А что такого?
— Не верь ему, — негромко сказал Егорушка Карену.
Джинсовый Король сел на стул и сказал спокойным, уверенным голосом:
— Никто об убийстве и не думает. Ее сестра столетняя в Казани. Племянница сейчас уже на Арбате, квартиру на себя оформляет. Кому нужна старуха?
Джинсовый Король поднял на руке устройство, похожее на пистолет.
— Это, между прочим, шприц! Да, я тоже сначала не поверил. В Афганистане им активно пользовались. Чтобы не заразиться. Никто не хочет витаминчика себе уколоть?
Все отказались, кроме “Зденека Ежичкова”.
Тридцать четвертая глава,
В которой герой дышит керосином — И встречает девушку невероятной красоты — И готов пасть, в общем, довольно низко
На второй день в цех упаковки явился Джинсовый Король в образе бригадира.
— Заработать хотите?
— Нет, — быстро ответил Карен.
— Да, — ответили Егорушка с Андреем Николаевичем.
Джинсовый Король отвел их в цех промывки деталей. Там работали два веселых и насквозь больных человека. Они постоянно кашляли. Иногда поочередно, а иногда одновременно. То, чем они занимались целый день, нельзя было назвать работой. Они неторопливо губили самих себя. В темном цеху с кафельными стенами они промывали детали керосином. Воздух там был насквозь пропитан керосином. Ни противогазы, ни респираторы не помогали. Распылители оглушительно шумели. Мощный душ из керосина двигал тяжелые, металлические чушки по кафельному полу.
Когда рабочие сдавали им вахту, они искренне пожелали Карену и его спутникам удачи.
— А вы куда теперь? — спросил Карен.
— А мы умирать, — веселым хором отвечали рабочие.
Каждые двадцать минут Карен, Егорушка и Андрей Николаевич выходили на улицу подышать. Они снимали очки для плавания, респираторы, сматывали с голов зеленовато-желтые, насквозь пропитанные керосином, тряпки.
Обедали не торопясь, чтобы дольше не возвращаться в жуткий цех. И шли на обед тоже медленно по заводскому коридору, скользкому от машинного масла. Еще на выходе из цеха Андрей Николаевич поднял волнующую его тему:
— Я в последнее время все чаще грежу о мировом господстве.
— Неужели, — откликнулся Егорушка.
— Да, — ответил Андрей Николаевич серьезно. — Хотел бы править миром, ничего тут не поделаешь.
Карен тоже хотел вставить свое веское слово, но тут он увидел нечто, что заставило его забыть обо всем на свете. Им навстречу по коридору шла группа молодых людей в очках и костюмах. А в центре группы мягко ступая по черному, скользкому полу, шла девушка необыкновенной красоты. Тяжелые, каштановые кудри, синие глаза, чуть смуглая, бархатная кожа, стройная фигура. Одета прекрасная девушка была в белоснежный спортивный костюм, который облегал ее крупную грудь и попу идеальной формы.
В заводском коридоре она смотрелась необычно. Словно космонавт на корриде.
Карен остановился и, приоткрыв рот, следил за тем, как девушка проходит мимо. Красавица бросила на него равнодушный взгляд. Очкастые сопровождающие посмотрели на Карена недовольно, мол, нечего глазеть, она — наша.
— Ни хрена себе! — тихо сказал Карен, когда группа очкариков и девушка прошли мимо.
— Ничего особенного, — сказал Егорушка, незаметно подталкивая Карена по направлению к столовой.
— Как это ничего особенного?! — оживился бывший Засранец. — Да она просто шикарная!
Пока Егорушка и Карен обедали, отрезая вилками от сосисок кусочки, похожие на бочонки, Андрей Николаевич сбегал куда-то и вернулся в радостном возбуждении.
— Я все узнал. Она — компьютерщица. Зовут Наташа. Работает с ботанами на третьем этаже. Не замужем, — добавил неудавшийся Зденек Ежичков и хихикнул.
— Ты женат, Карен, — напомнил Егорушка.
— Да пошел ты! — неожиданно для себя заорал Карен. — Я тебе кто? Чего ты лезешь? Я тебе кто вообще?!
Егорушка не смог ответить на странный вопрос, отвернулся и замолчал.
— Только не говори ей, что ты — Карен, — посоветовал позже Андрей Николаевич.
— Почему это? — спросил Карен.
Они стояли посреди цеха промывки. Включать распылители и дышать керосином совсем не хотелось.
— Не буду долго объяснять. Скажу только, что Карен — это плохое имя для знакомства.
Карен украдкой посмотрел на Егорушку. Тот стоял в стороне грустный, с указательным пальцем во рту. Во время обеда у него из пальца пошла кровь. Это притом, что палец он порезал вчера, вощеной бумагой в цеху упаковки. И рана, казалось, почти зажила. Оказалось, ничего подобного. Не зажила. Егорушка, как и вчера, отказался от зеленки и пластыря. Сказал, что остановит кровь сам. Кстати, цвет его крови показался Карену несколько странным.
— Надо тебе к ней подойти, — прошептал Андрей Николаевич. От него исходил легкий запах псины. Карен сделал шаг в сторону и сказал:
— Я завтра. На обеде.
— И что ты ей скажешь?
— Ну, знаешь ли, найду, чего сказать.
Но искать слова не пришлось. Грязная дверь цеха промывки отворилась и внутрь вошла сама Наташа в белом спортивном костюме. Вошла, остановилась и посмотрела прямо на чумазого Карена, одной рукой поправляя волосы.
— Привет, — произнесла она.
Андрей Николаевич спрятал грязные руки за спину.
— Привет, — ответил Карен, поднимая глаза. Все это время он смотрел Наташе на грудь.
— Как дела? — спросила владелица груди.
— Дела? — Карен крепче сжал в руках распылитель и попытался сосредоточиться. — Дела хорошо. А у тебя?
Но девушка сменила тему.
— Я Архипова ищу, инженера. Не было его здесь?
— Архипова? А как он выглядит?
— Понятно, — сказала девушка. — Значит, не было. У нас сегодня в семь дискотека в актовом зале. Придешь?
Андрей Николаевич и Егорушка посмотрели на Карена, который еле сумел выдавить из себя:
— Приду.
— Вот и хорошо.
Девушка повернулась и вышла. Такой красивой попы Карен не видел никогда в жизни.
На заводской дискотеке танцевали брейк-данс. Что было неожиданно. Хлипкие очкастые компьютерщики, составлявшие свиту Наташи, практиковали стиль робот.
Карен и Андрей Николаевич, который тоже захотел посетить вечеринку, прижались спинами к стене и стали наблюдать за происходящим. В последний раз на дискотеке Карен был пятнадцать лет назад. Что до фальшивого Зденека Ежичкова, он, по понятным причинам, на дискотеке не был, поэтому смотрел, стараясь не пропустить ничего интересного.
Кроме Наташи на танцполе выступали сверлильщица пятого разряда и бухгалтер с поддельной сумкой “Гуччи” под мышкой.
Зазвучала медленная музыка, модная этой зимой композиция певца Сергея Соколова “Запах Гарри”. Наташа подошла к Карену.
— Пойдем, потанцуем.
— Ага, — сказал Карен и добавил. — Давай.
Танцевала Наташа старательно. Тонкая талия ее то и дело выскальзывала у Карена из рук.
— Ты наркоман или алкоголик? — неожиданно спросила Наташа.
— С чего ты взяла?
— Ну, все, кто в ЛОКе живут, все такие.
— Я не такой.
Наташа слегка пожала плечами:
— Понятно.
Наташа прижалась к нему сильнее. Карен удивился, какая она горячая, почувствовал, как пахнут ее волосы и кожа. Карен хотел прижаться к девушке сильнее, но из-за ее большой груди сделать это было непросто. В итоге, он прижался к Наташе, но неравномерно. Большая грудь — это проблема, подумал Карен, облизывая пересохшие губы. Ему стало казаться, что Наташа тает в его руках. Карен, чтобы удержать красавицу, сцепил руки за ее спиной. И Наташа оказалась так близко, что Карен задержал дыхание, чтобы ее не спугнуть. Неожиданно ее руки поползли вниз по его спине, и когда они достигли попы, Карен, сам того не ожидая, издал короткий и не совсем приличный стон.
Наташа словно и не заметила стона. Она положила ему руки на попу с такой хозяйской уверенностью, словно делала это уже не в первый раз. Карен начал стремительно возбуждаться, пытаясь мысленно сопротивляться возбуждению и думать о том, что будет, если Наташа все заметит. Но та заметила и спокойно сказала:
— Пойдем отсюда.
Они пришли в учебный класс, где по утрам главный инженер завода читал лекции сонным бригадирам.
Наташа легко толкнула Карена в грудь.
— Ложись.
Карен послушно лег. Наташа расстегнула ему штаны. Карен особенно не сопротивлялся. Наташа собиралась сесть на Карена сверху, но у нее зазвонил телефон. В качестве звонка выступала мелодия из Индианы Джонса.
— Алло. Привет, дорогой, — сказала Наташа в трубку и улыбнулась. Слушая ответ.
Карен лежал на парте в неудобной позе. Свисали ноги со спущенными штанами.
— Нет, — продолжила разговор Наташа. — Я в порядке. На дискотеке. Да. Мне хорошо. Пока.
Карен забеспокоился, “пока”, это в смысле, “пока хорошо”, или это просто прощание.
Наташа положила телефон на соседний стол и пояснила:
— Это брат мой. Всегда вечером звонит и проверяет, в порядке я или нет.
— Мне кажется, ты в порядке, — попытался пошутить Карен, глядя на девушку сверху вниз. Но та не заметила его шутки.
— Он у меня в милиции работает. Сейчас ищет убийцу бабушки из вашего цеха. Татарки. Знал ее, да?
— Да, — ответил Карен, чувствуя, что эрекция пропадает.
— Зверь какой-то. Задушил и в ковер замотал. Представляешь, какие мрази бывают?! — говорила Наташа, расстегивая молнию на спортивной куртке, под которой не было даже майки.
Карен закрыл глаза и сказал, сгорая от стыда:
— Мне кажется, у нас сегодня ничего не получится.
В этот момент в больнице проснулась Алина. Медленно подняла больную руку и случайно тронула старые, высохшие жалюзи, закрывавшие окно. Желтые, перекрученные от старости пластины печально застучали о стекло. Алина ясно поняла, что-то не так. Хотя, вроде бы, ничего не изменилось. Соседка по палате, женщина, которой прокусил губу солдат-срочник, тихо сопела на кровати у стены.
Алина подняла забинтованную руку к лицу и вдруг поняла, что та совсем не болит. Это было странно.
— Бежать, бежать! — Карен тряс спящего Егорушку. — Вставай! Вставай! Где Засранец?
Егорушка сел на раскладушке, часто моргая. Вытер ладонью мокрый лоб.
— Андрей Николаевич, он ведь с тобой был.
— Я его на дискотеке оставил. Потом пришел, а его нет.
— С Наташей встречался, да? — спросил Егорушка.
В Карене поднялось знакомое раздражение:
— Ты мне мама, что ли?
— Нет, — ответил Егорушка.
— Не было у меня с ней ничего. Понял?
— Понял.
— Где же Засранец-то?
Сели ждать. Пока ждали, Карен открыл банки с ветчиной и перцами в томатном соусе. Но еда не лезла в горло.
— Меня милиция ищет, — говорил он Егорушке в который раз. — Я точно знаю, ищет.
Неожиданно появился Андрей Николаевич. Он был совершенно пьян. Сел на корточки возле двери, посмотрел на Карена косым взглядом и начал повторять одну и ту же фразу:
— Я знаю, ты из тех людей, которые не берут трубку! Я знаю, ты из тех людей, которые не берут трубку! Я знаю…
Андрей Николаевич старался вкладывать в свои слова как можно больше горькой иронии, но не выдержал напряжения, тихонько пукнул, привалился спиной к входной двери и уснул.
— Будить его надо! — сказал Карен и сильно пнул пьяную собаку.
— Куда мы будем бежать?
— В Тулу. Там не найдут.
— Почему?
— А что, есть другие предложения?
Тридцать пятая глава,
В которой появляется бесплотный дух — И еще кое-что похуже
В поезде по дороге в Тулу, Карену захотелось открыть дверь и спрыгнуть на всем ходу. Да так, чтобы удариться о проносящийся мимо холодный, бетонный столб, и чтобы все закончилось. Но он не решился.
Уже в Туле, когда они оформлялись в гостиницу по Егорушкиному паспорту, веселый человек на ресепшене сказал:
— Ночью сюда не ходите.
— Почему?
— Мы здесь все запираем. Здесь Маша ходит.
Оказалось, ночью по первому этажу ходит призрак проститутки по имени Маша.
В свое время, когда она была еще жива, клиент расплатился с ней фальшивыми долларами. Маша, наверное, пережила бы это, но в тот же день с ней случилась еще одна трагедия. Дело в том, что накануне она сделала себе уколы ботокса, чтобы убрать глубокие морщины на лбу и еще носогубные складки. И вот на следующий день Маша с фальшивой стодолларовой купюрой в руках стояла перед зеркалом и внимательно разглядывала свое лицо. Изменений к лучшему не было. Все морщины остались на месте. Даже стали еще глубже. Получалось, что с ботоксом тоже надули. Вкололи фальшивку или просроченный. Это была настоящая катастрофа. Маша пошла к своему старому клиенту, биатлонисту. Стащила у того винтовку и направилась в гостиницу, где на первом этаже находился салон красоты. Маша собиралась убить директора салона. Но та легко отобрала винтовку и застрелила Машу.
С тех пор каждую ночь призрак Маши появлялся в холле гостиницы (оттуда давно уже съехал салон красоты), бродил там от зеркала к зеркалу и рассматривал свои морщины, не исчезли ли? Морщин меньше не становилось. Призрак расстраивался и горько вздыхал.
В номере на Карена навалилась невероятная слабость. Он в одежде лежал на кровати. Не спал, а мысленно боролся с пустотой внутри. Пустота побеждала. Внешне борьба никак не выражалась. Карен просто валялся на кровати.
Андрей Николаевич и Егорушка играли в шахматы. Поначалу Егорушка играл белыми, потом поменялись. Белыми стал играть Андрей Николаевич. Где-то около полуночи в дверь номера постучали.
— Кто там? — спросил Карен, глядя в потолок.
Высокий женский голос ответил:
— Простите, пожалуйста, за беспокойство. Это я — призрак проститутки по имени Маша. У вас случайно нет в комнате зеркала?
— Есть, — ответил Андрей Николаевич. — И что?
— Позвольте мне в него посмотреть.
— Так вас для этого впустить надо.
— Да. — Пауза. — Но я быстро. Посмотрю и уйду. — Пауза. — И вы не слушайте, что говорят, я совсем не страшная.
— А вы “не страшная” как девушка, или как призрак? — поинтересовался со своего места Карен.
— И как первое, и как второе, — ответили за дверью.
— Нет, я против, — заявил Андрей Николаевич. — Я не хочу, чтобы призрак потревожил мою ауру.
— Чего? — Карен даже приподнялся на кровати.
— Ну не нравятся мне призраки, — пояснил бывший Засранец.
— Да пусть зайдет на секунду, — сказал Карен. — Ничего она нам не сделает. Вы же нам ничего не сделаете? — громко спросил он призрака на всякий случай.
— Что вы, конечно, ничего не сделаю. Я ведь всего лишь легкий потусторонний дым.
— Все равно войдет, — сказал Егорушка спокойно.
Карен встал и приблизился к двери.
— Вы как хотите, а я открываю.
Как только Карен повернул ключ, дверь сильно толкнули изнутри. В номер быстро вошел Джинсовый Король. На голове его сидела шляпа-котелок, похожая на тот, что видел Карен в квартире старухи-татарки.
— Вы ничего не знаете, — затараторил Джинсовый Король. — А в соседнем номере заседает тайное общество трезвенников “Последний глоток”. Придумывают лозунг для подпольной газеты “Градус”. Когда я мимо проходил, обсуждали такой вариант: “Сначала пьют ребята пиво, затем рыгают некрасиво”.
— А зачем они прячутся? — не понял Андрей Николаевич.
Джинсовый Король, не ответив, подошел вплотную к Карену. Карен оказался выше Короля больше чем на голову.
— Что? Сбежать хотел?
— Спрятаться. Меня в Москве арестуют.
— Конечно, арестуют. Ты же главный подозреваемый!
— Но это же вы его убили!
— Что ты со мной на “вы”, это мне нравится!
Король хлопнул Карена по плечу. Карену показалось, что его ударили шлагбаумом. Обида, смешанная с бессилием, словно обжигающее лекарство от чесотки, потекла по венам.
— Домой поедем, — сказал Джинсовый Король и лег на кровать Карена. — Но сначала надо выспаться.
Карен устроился на полу, на куртках. И тут же понял, в чем главная ошибка его жизни. Он еще подумал, вот как интересно бывает, ляжешь на пол, на куртки, и сразу становится ясно, в чем твоя ошибка.
А ошибка была вот в чем, он не жил настоящим днем. Вот такая вот простая ошибка. Карен даже улыбнулся в темноте. Да так широко, что скрипнули скулы. Он нашел простое решение сложной задачи. Почему не был счастлив, потому что не ценил настоящий момент. Сейчас бы он все сделал бы по-другому. Надо было с самого начала делать так: говоришь с женой по поводу просмотренной телепрограммы — цени момент, гуляешь с Засранцем — цени момент и так далее. А он думал о будущем, как дурак. Его раздражало настоящее. Так вот и жил в постоянном раздражении. Как дурак. Впрочем. Все было как-то слишком просто. Легко сказать, цени момент, а как его ценить, если ты не можешь найти в себе, как бы сказать, плотную почву. Чтобы на эту почву встать двумя ногами и начать ценить все, что у тебя есть. Постоянно теряя равновесие, непросто сохранять оптимизм. Например, канатоходцы наверняка все жуткие пессимисты. Особенно те, кто ходит с длинной гнущейся палкой, у которой грустно свисают концы.
После Карен подумал еще и о жонглерах. Вот кто, наверное, веселые ребята. Особенно те, кто шариками жонглирует. Затем Карен понял, насколько он наивный. Он ведь ничего ровным счетом не понимает в этом мире. И это не расстроило его, потому что Карен понимал, вряд ли он станет умнее, ну или циничнее.
А потом Карен зачем-то вспомнил, что у вокалиста из “Раммштайн” кличка Пончик. И дальше, засыпая, он вспомнил стих: “Пока собака отряхнется,Пройдет четырнадцать веков…” и уже сквозь сон услышал, как Джинсовый Король во сне вдыхает воздух, но не выдыхает его, словно стараясь высосать весь кислород из номера.
Тридцать шестая глава,
В которой Карену предстоит непростой выбор — И он поступает так, как поступил бы на его месте, наверное, каждый
Утром умылись, собрались, захотели выйти из номера, но Джинсовый Король не позволил.
— Это ответственный момент, — заявил он.
Егорушка тихо сказал Карену:
— Ты ни о чем не должен жалеть.
Джинсовый Король разозлился на Егорушку:
— А тебя спрашивали? Заткнись, ясно тебе? — затем обратился к Карену. — Готов?
— Смотря к чему.
— Ну, это я так просто спросил, — сказал Джинсовый Король и открыл дверь. Вместо гостиничного коридора огромный темный зал оказался за дверью. Своды и стены зала терялись в темноте. Пол, выложенный сколотыми, серыми плитами был припорошен сеном.
Андрей Николаевич бесстрашно вышел первым в зал и громко крикнул:
— Эге-гей!
Прислушался и удивленно спросил:
— Эй, а где эхо?
И вдруг запело, завыло, загрохотало эхо. И повторяло оно не слова Андрея Николаевича, а фразы на каком-то диком языке. Звуки расплескивались, шипели и пузырились. Карен и Андрей Николаевич пригнули головы, задержали дыхание от испуга.
— Каренчик, подойди сюда, дорогой, — сказал Джинсовый Король, когда эхо стихло. Таким тоном давным-давно говорила с Кареном мама.
Карен замотал головой. Он не хотел подходить.
— Ну ладно, — улыбнулся Джинсовый Король, и зрачки его расширились, глаза стали черными, как дырки от пуль. — Тебе и так все будет видно.
Джинсовый Король отвернулся от Карена и сказал в темноту:
— Давай!
И раздался рык. Появился Маловечников, человеческого в нем было немного. Голова его раздулась как шар, пошла чудовищными буграми, словно от неведомой болезни. И Маловечников рычал, как дикий зверь, обнажая длинные острые резцы и выгибая спину. Маловечников нырнул в темноту. Рык его стал тише, а потом его начал перекрывать топот копыт.
Егорушка, Андрей Николаевич прижались к Карену, и так они стояли маленькой группой, ожидая, кто же появится из темноты.
Единороги с косящими от страха, красноватыми глазами вынырнули из сумрака. Их было много. Очень много. Острыми рогами они чертили в воздухе сложные знаки и неслись прямо на Карена и остальных. Андрей Николаевич с визгом повалился на спину и поднял кверху ноги и руки. Егорушка продолжал стоять с Кареном плечом к плечу. Карен же, понимая, что животные сейчас сомнут, растопчут их, не тронулся с места. Он даже испытал облегчение, когда Единороги появились. Значит, подумал он, скоро все закончится. Единороги же, увидев Джинсового Короля, остановились в нескольких метрах от него, фыркая и отводя от Короля морды.
Джинсовый Король улыбнулся. Из темноты выпрыгнул рычащий, звероподобный Маловечников. Это он, как собака, гнал волшебный табун. Животные шарахнулись от него, тесня друг друга.
— Фу, — сказал Джинсовый Король Маловечникову, и тот остановился, сгорбился, качая руками, как плетьми, отошел в сторону. И замер там, словно из него выпустили жизнь.
— Каренчик, — сказал Джинсовый Король.
— Что? — Карен уже понял, что сейчас будет его выход. Как один единственный гусь из всего стада гусей вместе с приходом хозяина понимает, что именно его зажарят к Рождеству.
— Тебе нужно только показать, какой из них настоящий.
Белоснежные Единороги переступали с ноги на ногу и все как один смотрели на Карена. Он только сейчас заметил, что рога у них не совсем прямые, а витые, словно кто-то взял пружину и с силой вытянул.
— Ну, — поторопил его Джинсовый Король.
— Это обязательно? — спросил Карен и сам понял, что он задал глупый вопрос.
Карен точно знал, который из Единорогов настоящий. Этот не был похож на остальных. Другие, при внешнем сходстве, были просто статистами. Карен решился на обман.
— Откуда я знаю, какой настоящий.
И тут же Карена согнуло в дугу от невыносимой боли. Нечто подобное он испытывал, когда у него выходил камень из почек. Но сейчас было гораздо больнее, он даже плакать был не в силах. Карен завалился на Егорушку, и тот крепко держал его, не давая упасть.
— Какой из них настоящий? — повторил свой вопрос Джинсовый Король.
— Скажи, — сидя на полу, скулил Андрей Николаевич, — может, отпустит нас.
— Парень, — сказал Джинсовый Король, — ты себе лицо свое вернуть не хочешь, что ли?
— Хочу, — простонал Карен, уже мало что понимая. Боль была настолько сильной, что он словно смотрел на себя со стороны с нехорошим интересом, выдержит ли?
— Ну так давай. И говорить не надо. Ты пальчиком покажи.
Белый Единорог стоял во втором ряду, чуть опустив голову, но не прятался, а ждал. Спокойно ждал, что скажет Карен.
Егорушка закрыл глаза. В стороне оскалился Маловечников. Раздался стук — Андрей Николаевич, не выдержав напряжения, упал в обморок.
— Этот, — тихо сказал Карен, показывая на настоящего Единорога пальцем.
И тут же все остальные Единороги исчезли, а у Маловечникова в руке образовался хлыст, утыканный ржавыми, коваными двухтысячелетними гвоздями. И он начал хлестать Единорога плетью с сумасшедшей жестокостью. И красная кровь потекла по белоснежной спине, выплескиваясь из рваных ран. Единорог замотал головой, передние ноги его подогнулись, задние заскользили по его собственной крови, которая залила каменные плиты. И Единорог упал.
— Хватит его бить! Хватит! — закричал Карен, он обернулся к Джинсовому Королю. — Скажите ему, хватит бить!
Но Джинсовый Король не слушал, с удовольствием смотрел на дрожащее, охающее под тяжелыми ударами тело Единорога, и, кажется, молодел на глазах.
И в зале становилось холоднее. Выдохнув облако белого пара, Карен заорал:
— Не надо! — и потом засуетился, перебарывая громадный, съедающий его страх. — А можно, я — вместо него, а! Пожалуйста! Ну, пожалуйста!
Еще один удар, и запрокинулась голова Единорога, на свернутой шее. И тогда Карен бросился к Маловечникову, но тот, резко обернувшись, ожег Карена хлыстом, оставив один из кривых гвоздей в его груди. Карен попытался вырвать гвоздь из груди, и на это у него ушли последние силы. Падая вперед, он выставил руки, чтобы смягчить падение, но это не помогло, и от удара об землю гвоздь вошел прямо в сердце.
Тридцать седьмая глава,
В которой Карен понимает, что ему нет прощения — Получает обратно свое лицо — И убегает от контролеров.
Сквозь забытье Карен услышал, как Джинсовый Король разговаривает с Андреем Николаевичем, и тот беспрестанно поддакивает.
— …у меня есть команда, понимаешь, все отъявленные подонки. Даже больше того скажу, убийцы.
— Да что вы говорите! — охал Андрей Николаевич.
— Ага. Убийцы — знаки зодиака. Маловечников из них. Он — декабрь.
— Надо же, декабрь. Не январь, не июль, а декабрь! — фальшиво удивлялся бывший Засранец.
Карен открыл глаза. Егорушка, сидевший над ним, улыбнулся, и протянул ему кружку с нарисованными красными маками. Карен выпил воды.
— Я его предал, — сказал он Егорушки хриплым голосом.
— Я знаю, — ответил Егорушка.
— Я его предал, понимаешь, — повторил Карен с болью в голосе.
— Понимаю. Его все предают.
Карен забрал кружку у Егорушки, допил воду, облив себе грудь. Провел рукой, и следа от гвоздя не осталось.
— Это что, чудо? — спросил Карен.
— Это, скорее, трюк, — ответил Егорушка.
— Врешь, — громко запротестовал Джинсовый Король. — Это чудо!
Егорушка не стал ему отвечать. Он подал Карену зеркало. Карен посмотрел на свое отражение. К нему вернулось прежнее лицо.
Джинсовый Король тем временем рассказывал Андрею Николаевичу про какого-то Кирилла:
— …и что ты мне можешь дать, Кирюша, говорю я ему, у тебя же из активов — одна квартира!
Возвращение старого облика почти не обрадовало Карена. Он разглядывал знакомое лицо. Волосы выросли, родинка исчезла, и вес вернулся, что, в общем, было не очень хорошо. Тут Карен вспомнил, что предал Единорога, и почувствовал горечь во рту, и даже зажмурил глаза, чтобы пережить волну обжигающего стыда.
Тем временем, Джинсовый Король рассказывал Андрею Николаевичу про какую-то девушку:
— …Понимаешь, она из тех Ир, которые называют себя Иришкой…
Карен поднялся.
— Где он? — спросил Карен у Егорушки.
— Он умер, — ответил Егорушка.
— Где он? — повторил Карен.
— Я не знаю. — Егорушка сжимал в руках пустую чашку с маками.
— Где он? — повернулся Карен с тем же вопросом к Джинсовому Королю, но на месте его Карен увидел фигуру, собранную из смятых газетных листов. Карен с размаху ударил по куче, и верх ее веером разлетелся по номеру.
Егорушка и Андрей Николаевич испуганно смотрели на Карена.
— Ты зачем его отпустил? — зарычал Карен на бывшего Засранца.
— Он сам пропал! — Андрей Николаевич втянул голову в плечи. — Я… я что мог сделать? Что?!
Карен замахнулся на свою собаку, как в старые времена. Засранец заскулил и полез под кровать, но щель была маленькая, и он застрял.
Егорушка покачал головой. Это еще больше взбесило Карена:
— Ну что ты мне хочешь еще сказать?
Егорушка промолчал. Карен пошел к выходу. Егорушка тоже поднялся.
— Я с тобой.
— Мы с тобой, — глухо сказал Андрей Николаевич из-под кровати.
— Нет, — сказал Карен твердо. — Я один.
— Там холодно, — предупредил Егорушка. — Возьми куртку, на вешалке.
Гостиница стояла напротив вокзала. Пересекая площадь, Карен увидел рядом со входом на вокзал дверь в кафе “Рапунцель”. На двери дрожал от холодного ветра листок. Вот что было написано на листке:
“Все хорошо. Тьфу, тьфу, тьфу. Я не вижу ничего плохого. Утро удалось. День нормально прошел. Сейчас уже вечер начинается. И пока ничего страшного. Есть какое-то внутреннее беспокойство, которое, наверное, можно объяснить тем, что ничего, собственно, не происходит. И жизнь течет, как течет. Но это, должно быть, нормально. У всех так. Надо мне успокоиться. Я хозяин своего настроения. Я в бассейн хожу. Я хозяин своего настроения”.
Карен дернул ручку двери. Было заперто.
— Закрыто, — сказали за спиной.
Карен обернулся. Позади стоял милиционер в тулупе. Судя по всему, он был настроен благожелательно, и его “закрыто” прозвучало с сожалением и сочувствием. Карен понял, что настал тот самый момент, и он не может больше молчать.
— Я хотел бы вам признаться, — сказал он.
— Я вас слушаю, — отозвался милиционер.
— Меня в Москве, наверняка, ищут. Подозревают в убийстве старушки-татарки из цеха упаковки. Но я ее не убивал, и в ковер не закатывал. Это сделал Джинсовый Король. Он во всем виноват. Он заставил меня и еще двух людей… Ну как, людей… Один из них бывшая собака. Вот. И мы трое искал Единорога. Везде. Даже в бассейне. И здесь, в Туле, он убил Единорога. Джинсовый Король убил Единорога. Очень жестоко. И сам превратился в бумагу.
— В бумагу? — переспросил милиционер.
— Да, и я забыл сказать, что он и мне изменил внешность. На время. Но сейчас-то я такой, каким был всегда. Мне вернули внешность за предательство.
— А кого вы предали?
— Единорога.
— Я понимаю, — сказал милиционер и потер лоб ладонью, сильно сдвинув шапку ушанку на затылок, посмотрел в сторону, чтобы не смотреть Карену в глаза.
— И что вы будете делать? — спросил Карен.
— Идите, — ответил милиционер.
— Я — преступник.
— Плохо, — сказал милиционер. — А теперь уходите.
— Вы не понимаете, — настаивал Карен, — мне просто на земле теперь места нет. То, что я сделал — это чудовищно.
— Приказываю вам, уходите! — сказал милиционер с нажимом.
Карен обогнул милиционера и вошел в здание вокзала.
В 8.48 отходила электричка “Тула-Москва”. В 12.42 она должна была прибыть на Курский вокзал. Денег на билет не было. Карен поехал без билета.
Он стоял в холодном тамбуре, чтобы вовремя увидеть приближение контролера. Время от времени в тамбур выходили курить люди. У Карена сложилось ощущение, что они его не замечали, словно он пустое место. Карен ощущал неприятную пустоту внутри. К тому же жила в нем уверенность, что и другие пассажиры тоже, как и он, чувствуют бездонную пустоту, которую не заполнить, и от которой никуда не деться. Все вокруг пустые, как барабаны. Одна, максимум, две мысли как шарики, попавшие внутрь барабана. Если барабан встряхнуть — погремят шарики и затихнут, найдя уголок, улягутся там друг возле друга. Даже померещился Карену некий заговор, “заговор пустых”. Он посмотрел на спокойно сидящих пассажиров особенным, знающим взглядом. Карену очень понравилась его проницательность.
А потом его посетили одновременно две мысли. Первая — что он, наверное, сходит с ума, а вторая — что он всю жизнь думает только о себе. А с ним ведь рядом все это время жена жила. Карен не успел подумать как следует об Алине, потому что увидел, как в вагон входят два контролера. Карен быстро направился в противоположную сторону, через вагон, перешагивая через сумки, которые несознательные граждане выдвинул в проход.
Карен шел, а в голове стучало “Алина, Алина, Алина”. Стучало в такт шагам. И он хотел увидеть жену, да так сильно, что появись она сейчас перед ним, он бы заорал от радости на весь поезд, обнял бы ее крепко-крепко, расцеловал бы (хотя Алина не слишком любила целоваться), ну и наверняка бы попросил прощения (Алина любила, когда он просил у нее прощения).
Электричка остановилась, голос в динамике сказал: “Люблино”. Карен выглянул на улицу, до конца состава оставался один вагон. Карен посмотрел в другую сторону. Контролеры переходили из вагона в вагон по перрону, почти одновременно выщелкнув окурки. Еще вагон и контролеры доберутся до него. Двери захлопнулись. Поезд тронулся. На “Текстильщиках” придется выйти, думал Карен, пересекая последний вагон.
Он вышел в тамбур и прислонился к двери, на которой было написано “не прислоняться”. Стекло запотело. Карен сделал то, что никогда в жизни не делал. Написал на стекле “Алина”. Понял, что это уже чересчур, и стер надпись. И вдруг увидел Единорога, белого, не чета лежащему вокруг снегу. Единорога, на секунду промелькнувшего в окне электрички. Карен вцепился в ручку двери. Дернул вверх. Затем вниз. Дверь открылась. Карен выпрыгнул из электрички и сильно ударился о бетонный столб, и тяжело свалился на заледеневшую насыпь.
Электричка тормозила, подходя к станции “Текстильщики”.
Тридцать восьмая глава,
В которой Карен на своем примере убеждается, что в московских больницах не хватает на всех палат — Встречает Алину и теряет ее
Карену снилось, как он убивает Джинсового Короля. Сон был сложный, с сюжетом. Начало такое: Карен состоит в радикальной секте, которая практикует ритуальную рвоту, и к ним приходит Джинсовый Король, чтобы прочитать лекцию. И все очень прилично: все члены секты рассаживаются в классе, а когда появляется Джинсовый Король в дутой синей безрукавке, все встают.
Все, кроме Карена.
Джинсовый Король приветствует учеников, поворачивается, чтобы нарисовать на доске круг. А когда оборачивается обратно к классу, напротив уже стоит Карен.
— Вы что-то хотели? — вежливо спрашивает Джинсовый Король. Но Карен, вместо ответа, бьет его наотмашь, и рука его проваливается в лицо, как в головку мягкого, вонючего сыра. Едкая жидкость вытекает из вмятины. Король с визгом вертится на месте, разбрызгивая эту жидкость. Удушающий запах. Карен задерживает дыхание насколько можно и просыпается с резким вдохом.
Открыть удалось почему-то всего один глаз. Левый. Правый вроде бы открылся, но над ним нависла, словно козырек, красно-бурая короста. Карен попытался встать, но получилось только немного поерзать. Нижняя половина тела не слушалась.
А через несколько секунд после рывка, Карен начал чувствовать боль. Тут были все виды и оттенки боли. От тягучей до пульсирующей, от сильной, полноценной до слабой, но пугающей и дающей понять, что в организме что-то серьезно испорчено. Карен еще раз приподнял голову и увидел свои ноги в гипсе. Ладонь левой руки была заклеена пластырем и горела, словно лежала не на больничной простыне, а в углях. С правой рукой дела обстояли лучше. Указательный палец был забинтован и гудел от приливающей боли, словно он был антенной, принимающей радиоволны.
Мимо Карена быстро провезли каталку. Каталку толкала медсестра, за ней еле поспевал врач. Белый халат был накинут на его плечи, как бурка. В коридоре, где лежал Карен моргали почти все лампы дневного освещения. Моргали из последних сил, словно боролись за жизнь. Собирали последние силы и выдавали нищую порцию болезненного света. Карен дотронулся здоровым мизинцем до коросты над глазом и тут же отдернул руку. Оказалось, здоровый палец тоже болит, а шишка над глазом заклеена пластырем. Мимо прошли пахнущие табаком больные в голубых застиранных пижамах. Карен увидел стоящую возле противоположной стены коридора каталку. И что-то красное, раздувшееся лежало на краю кровати. Карен напряг зрение. Это была рука, она была чудовищного размера, и за рукой не было видно самого человека, тем более что голова лежащего была свернута на бок и задрана. Карен подумал, что напротив лежит мертвец. Но тут мертвец пошевелился и повернулся к нему. Это была Алина. Она сразу его узнала.
— Каренчик…
Карен был так потрясен, что не мог ничего сказать. Он еле выдавил из себя:
— Ага…
— Что с тобой?
— Ничего страшного, — отмахнулся Карен более-менее здоровой рукой.
— Куда же ты пропал?
— Я…
Низкорослая медсестра провезла между ними пустую инвалидную коляску.
— У меня были неприятности. Я всю свою жизнь заново прожил. Представляешь?
— Нет.
— Всю жизнь до встречи с тобой. Только в таком неправильном порядке. И, знаешь, что я тебе хочу сказать? Все готов поменять, все бы поменял. Все, кроме нашей встречи.
— Правда?
— Правда.
Помолчали.
— Ты позвонить мог? — спросила Алина слабым голосом.
— Позвонить? Да я приходил, ты меня на порог не пустила.
— Приходил?
— Да. Я по-другому выглядел просто. Как ты могла меня не узнать?
— Прости, — сказала Алина.
— Что у тебя с рукой?
— Каренчик, у меня заражение, — тихо сказала Алина.
— Больно? — спросил он после паузы.
— Больно, — просто ответила Алина. — Операция будет.
— Операция? Это обязательно?
— А то, говорят, руку могут отрезать.
— А ну тогда, да. Лучше операция.
— С тобой-то что? — спросила Алина.
— Из электрички прыгнул.
— Пьяный?
— Почему сразу пьяный? — обиделся Карен.
— Я так по тебе скучала, — сказала Алина.
Карен закрыл глаза, чтобы не заплакать, но слезы все равно потекли у него из глаз. Легко, в два ручья.
— Каренчик мой, — всхлипнула Алина на другом конце коридора.
— Хорош рыдать! — приказал, подходя к ним, Джинсовый Король. Смотрел он на них свысока, с презрением. Одет был в черный костюм, черную жилетку, которую еле застегнул на круглом пузе, и в черную шляпу-котелок, украденную из дома старушки-татарки.
— Начал роман в стихах, — сказал Джинсовый Король. — Такие строки: “Шла Саша по шоссе, несла сушку в медресе”. Жаль, не слышу восторгов.
Джинсовый Король вынул рулетку, потащил за язычок, с шелестом вылезла желтая лента.
Король принялся измерять лежащую Алину.
— Ты чего делаешь? — спросил Карен с ненавистью.
— Он со мной уже на “ты”! Как быстро испортился мальчик, — воскликнул Король, продолжая измерения.
— Руки от нее убери! — потребовал Карен.
— Не могу. Мне нужно измерить человека. Как я гроб-то буду делать?
— Какой гроб? — похолодел Карен.
— У нас разные гробы есть. Обитые тканью, отечественные, производятся в основном из хвойных пород дерева, с последующим шпонированием. Впрочем, это может быть дуб, ольха, вишня или клен. Что кому нравится.
— Она не умрет! — сказал Карен громко.
Джинсовый Король продолжал как ни в чем не бывало:
— Гробы, чтобы вы знали, отличаются способом полировки: матовые и глянцевые. Цветом отличаются: бывают светлые и темные. Отличаются гробы еще и формой; шестигранной (считается католической) и четырехгранной (православные).
— Она не умрет! — закричал Карен. — Заткнись!
— Она умрет, и быстрее, чем ты думаешь. — Король посмотрел на рулетку. — Метр шестьдесят восемь. Невысокая девушка была.
Карен собрал все свои силы. Силы, которые были у него с детства по сегодняшний день, нерастраченные силы, размахнулся здоровой рукой и ударил Джинсового Короля. Он метил в бок, по печени, но Король обратился в дым, и рука Карена прошла насквозь. А сам он, слишком сильно дернувшись, перевалился через край каталки, не смог удержать равновесия и начал падать вниз головой. Падая, он кричал:
— Урою гада!
И еще не упав на пол, Карен услышал ответ Джинсового Короля:
— Это — вряд ли.
Ударился Карен о кафель. Взорвалась и расплескалась жуткая боль и накрыла Карена с головой.
Тридцать девятая глава,
В которой все возвращается на свои места
Очнулся Карен в Благовещенском переулке. Обнаружил он себя лежащим на асфальте, возле темного пятна. Засранец стоял рядом и вилял хвостом. Не было в нем ничего человеческого, и это несказанно обрадовало Карена. Он вскочил, намотал поводок на руку и побежал домой.
Бежал и думал, что его там ждет, что он там увидит. И ничего не хотел он встретить чудесного, невероятного, а чтобы все было хорошо. Хорошо на бытовом уровне.
Торопясь домой, он не заметил двух странных молодоженов в лисьей и волчьей шкурах, стоящих у глазной больницы и выбиравших зелень в палатке.
Дома Карена встретила Алина — живая, здоровая и недовольная. Почему ты так долго гулял, спрашивала она.
Ну, собаке-то нужно пописать, отвечал Карен. А после бросился обнимать супругу и целовать, а та начала отбиваться. Она не любила нежностей вне постели. Да и в постели тоже не особенно. Такой уж был у нее характер.