Рассказ
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2009
На работе Диме приходилось трудно. Он работал здесь уже почти два года, но вместо того, чтобы освоиться, наоборот, ощущал все большую дистанцию между собой и своей профессиональной деятельностью. Проблема заключалась в том, что он никак не мог понять, чем занимается организация. Когда его впервые привели сюда и представили будущему начальнику, молодому, энергичному мужчине, Дима почувствовал себя неуютно в окружении новых коллег. Все они выглядели мудрыми и солидными людьми, не такими легковесными, как он, и имена имели соответствующие — Левит, Исаак, Авраам, Моисей. Было в них что-то ветхозаветное и вселяющее трепет, казалось, они вот-вот заговорят языком заповедей.
Поначалу Диме не давали серьезных поручений, чтобы он успел войти в курс дела, пообвыкнуть. Но со временем начальник поручал ему все более ответственные задания, требующие уже полной самостоятельности. И вот тут-то Дима перестал справляться, любое задание он проваливал или делал кое-как.
А основная сложность заключалась в том, что на работе пользовались специальным языком. За два года Дима так и не сумел освоить его и до сих пор с трудом понимал, о чем говорят его коллеги. В своей речи они использовали странные обороты, типа: “Минобрбобр нац про”, “Приор модер мо образ”, “гоу вэпэо эмо”, “иннопека профе рег”, и далее в таком ключе. Особенно трудно приходилось ему на официальных мероприятиях, где все без исключения говорили только так и обычных слов не употребляли. Самое неприятное, что он тоже, как и другие, должен был говорить на этом языке, и во время своих выступлений всегда позорился. Коллеги прощали его за относительную молодость, но все же давали понять, что пора бы ему освоить словарь. С написанием рабочих текстов дело обстояло еще хуже — он застревал уже на первом предложении и не мог сдвинуться с места.
Умело использовать правильную терминологию считалось особым блеском, периодически даже появлялись новые модные слова, и их удачное применение вызывало всеобщее уважение. Некоторые сотрудники на совещаниях соревновались в этом мастерстве, стремясь превзойти друг друга. Были и такие, кто сам не очень хорошо владел рабочим языком, но ходили на каждое собрание только ради того, чтобы насладиться чужими выступлениями, а потом за чашкой чая обсудить каждого из выступающих. Димины выступления слушали всем коллективом, обнадеженные его интеллигентной внешностью, и всякий раз покидали зал, разочарованные. Дима, конечно, переживал из-за своих неуспехов, ему хотелось производить приятное впечатление, но словно какая-то стена стояла между ним и языком коллег. Он был для него так же принципиально непостижим, как культура инопланетной цивилизации, если бы ему, допустим, пришлось работать где-нибудь на Антаресе в корпорации насекомых.
Больше других в мастерстве использовать верную терминологию преуспел начальник Димы. Он мог с ходу, без предварительной подготовки произнести речь минут на двадцать, в которой не встречалось ни одного привычного слова, кроме предлогов и союзов. За это его ценили и уважали, часто давали премии и связывали его будущее с большим карьерным ростом. Все девушки, едва начиналось выступление начальника, бросив дела, уронив бумаги, не допив кофе и лишь приложив слюной край брови или черкнув помадой по губам, летели, как мушки, в его словесные сети. Диме же надеяться было не на что. Девушки, конечно, оценивали его приятную внешность, но это было всего лишь первое мимолетное впечатление. Вначале они улыбались ему с интересом и взглядами давали понять, что ждут его внимания — до тех пор, пока не выслушивали его неумелую речь на очередном собрании. И сразу же пропадал их интерес к нему, взгляды становились безразличными, здоровались пренебрежительно.
С начальником у Димы сложились неплохие отношения. Всегда было странно слышать, когда начальник начинал разговаривать с ним на человеческом языке — Диме казалось, что у того раздвоение личности. Всего минуту назад начальник стоял в кругу подчиненных и спокойным деловым тоном давал поручения: “Приобраза пром эспэо и вэпэо минета нет на эстэо Василий Петрович Скобейда”, а вот уже с улыбкой дружелюбно говорит Диме:
— Привет, как дела? Все порядке? Что нового?
Дима заминался от неожиданности и краснел от напряжения, пытаясь ответить:
— Это, я тут ездил по ссуву проманау…
Начальник заливался тонким смехом, трогательно закатывая глаза в одну точку:
— Дим, ты чего? Какое проманау? Расслабься, — и вдруг резко менял выражение лица, — ладно, надо работать. К двенадцати жду отчет по профе кагес сото наобраза. Запомнил или запишешь?
Ответив, что все запомнил, Дима уходил в растерянности, не только не запомнив, но даже не понимая, о чем шла речь. Отчего-то всегда при разговоре с начальником он робел, смеялся невпопад и говорил не то, что хотел сказать, да еще и не своим голосом.
Начальник был глубоко верующим человеком. Он соблюдал каждый пост, по воскресениям ходил в церковь, исповедовался, причащался, и в повседневности старался следовать заповедям. Однажды слушая его на очередной конференции, Дима задумался, на каком языке молится начальник во время службы в храме, и понимают ли его святые и ангелы, так отрешенно смотрящие с икон?
Все чаще Диму посещали сомнения в осмысленности и нужности рабочего языка. Он представлял себе ситуацию, когда организацию, где он работает, закроют. Что тогда делать всем этим людям, его коллегам, которые ничего больше не умеют, кроме как ловко использовать таинственные обороты речи?
На корпоративных вечеринках начальник избегал рабочей терминологии и пытался вести себя со всеми запросто, много улыбался, хохотал, трогательно закатывал глаза на лоб, и говорил комплименты вышестоящим, а нижестоящим оказывал приятные знаки внимания. Хотя и выглядело все это неискренне, он был бесспорно мил и притягателен, как что-то хорошее, но недоступное. Одно раздражало в нем Диму — всякий раз, как начальник выпивал, он начинал под всеобщие приторные уговоры исполнять комические куплеты. Пел он очень плохо и не смешно. Все, конечно, смеялись, точнее, даже заливались от хохота и давились слезами радости, а Диме становилось так стыдно, словно это он, а не начальник исполнял комические куплеты.
Как-то после одной из таких вечеринок Дима не сдержался и прямо высказал своим коллегам все, что он думает о пении начальника, о рабочем словаре, и вообще обо всем.
На следующий день начальник позвонил Диме и непривычно серьезным тоном сообщил, что ждет его у себя в кабинете. Дима почувствовал — будут какие-то неприятности, громы, молнии и жестяной барабан. Он зашел к начальнику, робко, но с хамоватым взглядом поздоровался и уселся на видавший его виды стул. Подоконник, стол и свободные стулья были завалены стопками бумаг, сплошь покрытые непонятные словами. Я чужой, подумал Дима, чужой в этом месте, и что я здесь делаю?
— Привет, — сказал начальник спокойно и дружелюбно. — Дима, ты не обижайся, но я должен тебя уволить. У тебя было два года, чтобы освоиться, но ты не справился. Ты не справился! Не справился!!! Любой идиот уже освоился бы тысячу раз, а ты нет!!!
Он перешел на крик, вскочил, покраснел, и руки у него затряслись. С усилием он вернул себе видимую сдержанность, подошел к Диме и обнял его ладонью за шею.
— Извини… Сорвался. Работы много. Ладно, иди, пиши заявление об уходе. На твое место я взял Михея Эммануиловича. Надеюсь, он не подведет. А ты можешь остаться на четверть ставки в качестве моего любовника.
— А? — сказал Дима. — Что?
— Разговор окончен. Свободен.
Дима молча вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Навстречу по коридору шел полный юноша в сером костюме, неуклюже переставляя ноги и ехидно улыбаясь:
— Мое почтение, Дмитрий Васильевич! Как вы? Долно инстра прова на херес?
— Здравствуйте, Михей Эммануилович, — ответил Дима. — Снимаю шляпу.
Юноша захихикал, вильнул толстыми бедрами и исчез в кабинете начальника.
Вот так, подумал Дима, вот такие расклады. Всем известно, что Михей идиот. Но вот он уже в первом эшелоне… Респект и уважуха тебе, Михей Эммануилович. А ведь ты долго проработал на четверть ставки, ох, как долго!..
В тот же час Дима написал заявление об увольнении и разослал резюме сразу в несколько организаций. Он четко осознавал, что без работы жить невозможно.
Почти каждый день ему звонили и приглашали придти на собеседование. Он приходил, выслушивал условия и уходил с грузом в сердце, недовольный полученными предложениями. Теперь он стал понимать, что не бывает все гладко, всегда есть детали, которые тебе могут быть неприятны, но необходимые для работы в коллективе. Иногда требования были такие, что предыдущая работа с ее сложным словарем начинала казаться легкой и беззаботной.
Однажды его пригласили в крупную корпорацию, занимающуюся разработкой программного обеспечения. Впечатленный резюме, с ним лично решил побеседовать исполнительный директор. Большой, полный мужчина, предельно серьезный — видно было, что это значительный человек, знающий себе цену.
— Садитесь, Дмитрий, — пригласил он. — Сразу хочу предупредить об особенностях нашей работы.
Дима напрягся. Многое пришло ему на ум, и он приготовился услышать худшее.
— Дело в том, что для успешной работы в нашей корпорации, необходимо уметь грамотно общаться с клиентами.
— Да, да, я понимаю…
— Нет, вы не понимаете. С клиентами недостаточно быть вежливым и проницательным. С ними нужно петь.
Интересная метафора, подумал Дима, дурацкая такая метафора… Хорошо, что не плясать, и вслух сказал:
— Понимаю.
— Нет, не понимаете. Например, вы хотите продать крупную партию товара. Как вы это делаете, обсуждая сделку с клиентом? А вот как.
И директор запел:
А не желаете ли вы,
взять двести боксов?
От травы
не будет столько наслажденья.
И даже кокса
десять грамм
программного обеспеченья
такого не заменят вам!
Глядя как этот толстый человек с каменным лицом поет, Дима почувствовал себя неловко.
— И более того, — директор резко перешел на прозу, — в таком же стиле у нас принято общаться и с коллегами. Чтобы всегда быть в форме. Ну а теперь давайте я послушаю вас. Спойте. Это и будет ваш экзамен.
— Что спеть?
— Ну представьте ситуацию, что у меня день рождения. А Вы на корпоративной вечеринке по этому поводу решили меня поздравить.
— У меня слуха нет.
— За зарплату в сто пятьдесят тысяч он у вас обязан быть! — директор начинал сердиться.
Дима собрался с духом, подумал, что его ждет всего пара минут позора и он будет свободен, и запел, напряженно глядя в окно:
Уважаемый директор,
вы такой молодец,
для работы нашей — вектор,
а без вас нам всем пизд…
— Извините, случайно… — Дима понял, что допустил промах.
— Ничего, ничего, — серьезно сказал директор и закинул ногу на ногу, как бы устраиваясь надолго, чтобы удобнее было слушать. — Начало неплохое, не останавливайтесь. Но все-таки имейте в виду, что вы не частушки здесь исполняете.
Намек был ясен — нужно что-то нестандартное, и Дима продолжил:
Мы желаем коллективом
чтобы завтра боксов тьму,
словно боксы с кокаином
вы продали вон ему
и ему, и мне и нам,
и пусть каждый покупает,
и вам руку пожимает
президент России сам.
Дима закончил и наступила тишина. Директор задумчиво смотрел на Диму и невозможно было догадаться, какое впечатление на него произвело пение, до того невозмутимым казалось его лицо.
— Извините за мат, — наконец сказал Дима. — Само собой так вышло — к рифме.
— Спасибо, — ответил директор. — Спасибо. Я не нюхаю кокаин. Это был просто пример. И прогибаться тоже совершенно не обязательно. Мы вам позвоним.
Дима понял, что собеседование окончено и поднялся с кресла.
— Всего хорошего, — добавил директор, уже занимаясь за столом своими делами. — Кстати, хотел вам сказать напоследок, что ваша ирония совершенно мне непонятна.
Дима в последующие дни звонка не ждал. Он догадывался, что провалил собеседование, но не расстраивался, условия работы его все равно не устраивали. Он не был готов петь.
В другом месте, куда он пришел в поисках работы, ему поначалу понравилось. Уютная обстановка, приятная девушка-психолог, с которой ему предстояло выдержать собеседование. Девушка добродушно приветствовала его, пожала руку мягкой влажной ладонью, предложила кофе.
— Мне нравится у вас, — искренне признался Дима.
— Я рада, — в самом деле обрадовалась девушка, и снова пожала ему руку.
Во время беседы она еще не раз прикасалась к нему, поглаживала пальцы, и все время ласково улыбалась. Разговор скоро принял совсем неформальный оборот, и Дима взял у нее номер мобильного телефона и пригласил в кино.
— Думаю, вы нас устраиваете, — наконец резюмировала она. — Вы такой нежный!
Дима был очарован девушкой и доволен собой. Лихо я устроился, подумал он, и работа, похоже, обещает быть интересной. Вот так, нужно просто найти профессию, где востребованы твои таланты.
— Пройдите теперь в кабинет девяносто шесть, познакомьтесь с будущим начальником.
В кабинет Дима зашел с широким оскалом, намереваясь с порога очаровать будущего начальника. Маленький сухонький мужчина улыбнулся ему в ответ, подбежал и схватил за руку.
— Приятно, приятно, ох как приятно познакомиться! — и принялся поглаживать ему ладонь, по-видимому, стремясь доставить максимальное удовольствие.
Дима еще продолжал улыбаться, но руку попытался отнять.
— Что это вы? — удивился начальник. — Я только что наблюдал, как вы с моей секретаршей обходились, а тут что такое? Проблемы какие? — и продолжил свои ласки.
Дима замер, не зная, как быть.
— Что с вами, Дмитрий? Что вы как дохлая собака? Ну-ка, ну-ка, возьмите мою руку и погладьте как следует!
— Зачем это? — Дима был напуган.
— Как? Разве вам не объяснили наши принципы работы? Вы же с секретаршей отлично прошли испытание! Самое важное у нас — это работа с клиентом. Клиент должен получать удовольствие от общения с нами. А, как известно, самое большое удовольствие — физическое! Ни один клиент не уходит от нас не обласканный. И это приносит ощутимые плоды.
— Я не готов ласкать мужчин…
— А! Понятно, — начальник отстранился и стал холоден. — Вы что себе надумали? Какая разница, мужчина или женщина? Все это не имеет никакого отношения к сексу!
Он снова протянул Диме руку, настойчиво глядя в глаза. Вид у него был крайне строгий и жесткий, он бескомпромиссно требовал ласки, причем с полной отдачей, как говорится, с душой. Дима понял это, и подумал, что как раз “с душой” он никогда не умел работать, и это всегда его подводило.
Покраснев, он взял предложенную руку и провел пальцами по сухим канавкам ладони.
— Ну же? — сурово воскликнул начальник. — Ну же? Где душа? Вы имеете дело с живым человеком, а не с камнем.
— Извините, — Дима отстранился. — Я не могу.
— Прощайте, — начальник с сарказмом усмехнулся. — Вы никогда не сможете устроиться на хорошую работу. Вы не профессионал. И в кино с вами Маша не пойдет, можете быть уверены.
После этого случая Дима решил поискать работу попроще, где не предъявляют специфических требований. И нашел вакансию корректора в одном небольшом издательстве на окраине Москвы. Редакция была маленькой и бедной. Заржавевшие тетки в серых пледах за старинными компьютерами, и главный редактор — тоже немолодой и седой, в потертом пиджаке и обвисших брюках. И в сандалиях, которые взрослые носили, когда Дима был еще совсем маленьким ребенком.
— Вы не пугайтесь, — радушно встретил его редактор, — что у нас тут так бедно! Редакция у нас серьезная, работаем под большими людьми. Денег, конечно, лопатой не загребаем, но ответственность — ого-го!
— Да ничего, — ответил Дима. — Все отлично. Я тут в другие места устраивался, так там такое требуют…
— Нет-нет, у нас все по старинке, по-простому! Никаких сверхъестественных требований. Только профессионализм.
Зазвонил телефон на столе редактора. Тот взял трубку и некоторое время молча слушал. Потом, отстранив телефон, шепнул женщинам в пледах: “Сам звонит!”
— Да-да, Семен Петрович, слушаю! — сказал редактор и подпрыгнул. Затем присел и волнообразно выпрямился, интенсивно вращая коленями. — Будет сделано! В четверг. Все в четверг будет, — он снова подпрыгнул и совершил почти полный оборот в воздухе. — Всего наилучшего.
Директор положил трубку. Он тяжело дышал, на красном лице выступил пот.
— Что вы так смотрите на меня, Дмитрий? Стар я уже стал для танцев… Замену ищу… Скоро меня попросят уж с моего насиженного места — с начальством разговаривать разучился!
Одна из женщин оторвалась от компьютера, сложила руки на клавиатуре и мечтательно на него посмотрела:
— Да что вы такое говорите, Евдокий Николаевич! Да вы молодой конь! Вам еще плясать и плясать! Как же мы без вас-то?
— Нет, Любушка, нет! Надо замену искать. Ну-ка Дмитрий, а покажи-ка ты, на что способен?
Дима вспомнил, как он пел на своих первых пробах и отчетливо понял, что танцевать не будет:
— Я вообще-то корректором пришел, а не танцором.
— Постойте, Дмитрий, не горячитесь! — директор изобразил изумление. — Какой же вы корректор, если не умеете сплясать перед руководством? Да мы с вами почти каждый день видеться будем, вам передо мной часто придется танцевать. Вот Любушка например, уже седьмой десяток разменяла, а в танце Тимберлейка за пояс заткнет. Ну-ка, Любушка, покажи!
— Ох, Евдокий Николаевич, — с кокетством улыбнулась она и не спеша вышла из-за стола, аккуратно сложив очки и повесив плед на спинку стула, — ну зачем же так сразу про возраст? А уважить вас танцем и правда ох как могу!
И с прикриком, припевом и присвистом она пустилась в пляс, закружилась по комнате, как метель, распустив веер седых волос, приседая и подскакивая, взмахивая ногами и выделывая руками, и с улыбкой неотступно глядя в самые глаза Евдокию Николаевичу.
Дмитрий выбежал из редакции на улицу и нервно закурил. Он выкурил три сигареты подряд, а потом, у метро, взял четыре банки крепкого пива и там же их выпил, докурив под пиво всю пачку сигарет.
Он пил несколько дней и быстро потратил последние деньги. Пару раз ему звонили с предложениями о работе, но он смеялся или плакал в трубку, в зависимости от настроения. Знакомых и друзей он избегал, стесняясь своего разобранного вида и неадекватного состояния. Наконец пришла пора, когда Диме больше нечего было пить и есть, и он подался на улицу. Кушать из привокзальных мусорных баков он брезговал, поэтому подъедал за посетителями уличных кафе, допивал остатки кофе, колы и подбирал недоеденные гамбургеры и пирожки. Однако в этом деле он столкнулся с двумя трудностями. Во-первых, персонал кафе пытался его прогнать, едва он робко появлялся у ближайшей к дверям мусорницы. Во-вторых, конкуренты-бомжи, которые питались здесь уже не один год, боялись роста спроса, потому что предложение всегда оставалось на одном уровне. В эти экономические отношения Дима вник, когда бомжи напали на него с камнями и палками, выкрикивая угрозы.
На первых порах ему удавалось неплохо зарабатывать у метро, прося деньги у прохожих “на проезд”. Пока Дима выглядел вполне прилично, ему давали почти все. Со временем одежда пришла в негодность, лицо опухло, глаза стали маленькие и слезливые, и приобрели странное подловатое выражение, типичное для большинства бездомных парней. Люди перестали подавать ему и все чаще обзывали нехорошими словами. Тогда-то он понял, что один в поле не воин и нужно втереться в соответствующую касту.
За несколько недель проведенных на улицах Дима вычислил ключевых бомжей в районе, которые дергали за все нити, или, можно сказать, держали в своих воспаленных руках рычаги управления другими бомжами. Собравшись с духом — для этого он выпил два пузырька настойки боярышника — он отправился к пустырю за метро, где на картонных подстилках возлежали местные повелители и их женщины. Когда он пришел, они пили водку и закусывали кусками заплесневелой рыбы. Женщины, завидев Диму, нагло раскинулись на картоне и захохотали, суча синими ногами и показывая прохожим то, чего те видеть совсем не хотели бы.
Самый главный из них был достаточно молод и относительно нормально одет. Удивительным образом его глаз не коснулся характерный подловатый оттенок, и выглядел он, как самый обычный человек. Своего высокого положения он добился тем, что очень быстро бегал. В привокзальных кругах его так и называли — Спринтер. Стоило какому-нибудь горемычному бродяге в поте лица собрать за жаркий летний день полный брезентовый пакет жестяных банок, как не пойми откуда пулей вылетал Спринтер, подхватывал на бегу пакет и исчезал в переулке. Бедняга оставался ни с чем, все его труды пропадали даром, и он садился на асфальт, и солнце палило его высеченное ветрами лицо, а потом вставал и продолжал свою механическую деятельность. Пару раз со Спринтером хотели разобраться покровители местных бомжей, но его всегда сопровождала злая одноглазая собака, немного похожая на циклопа. Поговаривали, что она не брезговала человечиной. В конце концов он набрал столько банок, что стал самым влиятельным человеком на вокзале и мог уже до конца жизни ни в чем себе не отказывать.
— Зачем пришел? — спросил он, прищурившись.
Дима, как мог, объяснил цель своего визита, рассказал, что один не справляется и хочет стать членом их компании на любых условиях.
— Что ж, — ответил Спринетр, — мы люди не злые, почему бы и нет? Ты вроде парень неплохой. Стать одним из нас несложно. Для этого всего-то надо уметь делать пару пустяковых вещей.
— Каких вещей? — с готовностью отозвался Дима.
— Ты должен уметь играть на пустых пивных банках.
— Как это играть? Банки же сдают… За сорок копеек штука…
— Ха! Умный какой! — главный рассмеялся. — Это их потом сдают за сорок копеек штука. А сначала на них играют. Как на ударных и на духовых. Можешь?
— Не уверен… — Дима никак не ожидал такого поворота, и вся его уверенность испарилась.
— Покажем ему ребятки?
Бомжи достали откуда-то пустые, помятые уже банки и устроились поудобнее. И по команде главного, вернее, по ритму, заданному им барабанной дробью по банке, они заиграли. Кто дудел, а кто стучал, и Дима понял — это джаз. Играли они слажено и стройно, не допуская какофонии, а изящно выводя грустные, тревожащие душу мелодии.
Закончив, Спринтер пристально посмотрел Диме в глаза:
— Ну как? Сможешь быть одним из нас?
— Нет, — глядя в землю, ответил Дима, и тяжелой поступью двинулся прочь.
Шагая по улицам, вдоль красивых новых многоэтажных домов, дорогих блестящих машин и самоуверенных девушек, он думал, что в этом мире для него места нет.
В мелком продуктовом магазине он купил на последние деньги бутылку самой дешевой водки. Продавщица отнеслась к нему с добротой и пониманием, и даже советовала, что лучше взять. Редко в магазинах попадались такие добрые женщины с широкой душой, чаще продавщицы смотрели на него с явной неприязнью. Присев на бордюр тротуара в тени деревьев за магазином, он выпил, и закурил заранее припасенным бычком. Несколько глотков подняли ему настроение и вызвали смутную печаль.
Мимо него проходили ребята с пивом, хохочущие и жизнерадостные, один из них пнул Диму ботинком в плечо. Дима медленно свалился с бордюра, но тут же поднялся, и выпил еще, чтобы затушить вспыхнувшее чувство унижения и обиды. Когда водка немного улеглась в желудке, он с удивлением обнаружил, что человек быстро ко всему привыкает и меняется, подстраиваясь под новые условия окружающей среды. Изменчивость, подумал Дима, и естественный отбор. Еще год назад он был чистеньким, милым, избалованным мальчиком, а вот уже лежит на асфальте, обоссаный, грязный, опухший до неузнаваемости. И ничего, вроде все даже нормально, если ни о чем не задумываться, а задумываться тяжело, потому что некачественная водка и борьба за выживание — особо задуматься не дадут. Дима улыбнулся ходу своих мыслей и допил остатки. Его влекло в сон, и поэтому он рассуждал с закрытыми глазами, блаженно полулежа на бордюре. Везде есть свои плюсы, думал он, при любом раскладе можно найти позитивные стороны…
Он очнулся от того, что кто-то настойчиво толкал его в бедро, и, похоже, острым носком. Милиция? — мелькнула неприятная мысль. Разлепив отекшие глаза, Дима увидел над собой симпатичную девушку в строгом костюмчике, а чуть позади громадный черный Лексус. В машине сидел крупный мужчина за рулем, то ли любовник, рассудил Дима, то ли водитель — что вполне вероятно, потому что девушка, сразу видно, очень дорогая.
— Чем обязан, мадмуазель? — спросил Дима.
— Да! — воскликнула девушка. — Это то, что нам нужно. Паша! Посмотри, какой кадр.
Паша приподнялся на сидении и равнодушно оглядел Диму, словно кусок тротуара, на котором написано матерное слово. Заметно было, что ему совершенно все равно, и смотрит он только из вежливости. Значит, водитель — решил Дима.
Девушка присела на корточки рядом с ним, трогательно подобрав юбку снизу, чтобы прикрыть ножки.
— Ну-ка, молодой человек, улыбнитесь и посмотрите на меня пронзительно.
— Как посмотреть? Я пил два месяца, и я теперь не то что пронзительно, а вообще хочу посмотреть, и не могу. А что касается улыбок, то у меня так опухло лицо, что губы не раздвигаются.
И Дима захохотал, перемежая смех судорожным кашлем и плевками.
— Прекрасно, — сказала девушка, — вы нам подходите.
Через несколько дней Дима уже вышел на новую работу. Он купил костюм на выданный ему аванс, сходил в парикмахерскую, в общем, привел себя в порядок. И глядя теперь на себя в зеркало, не мог узнать красивого юношу в отражении. О тяготах бродяжьей жизни напоминали только еще сохранившиеся мешки под глазами и ожоги на руках и шее. Он работал в паре с девушкой, которая его подобрала, в качестве ее полноправного партнера по бизнесу. Фирма была небольшой, но прибыльной, и работа казалась не слишком трудной — Дима выполнял в основном представительские функции. На встречах с клиентами и партнерами он обворожительно улыбался, разговаривал о всякой чепухе, шутил и в итоге успешно очаровывал всех, и женщин, и мужчин. Дела вела его напарница, девушка крайне практичная и серьезная, и в тоже время не лишенная человечности и обаяния. Дима определенно нравился ей, и это было взаимно. День ото дня их отношения становились ближе, странные долгие взгляды все чаще застревали друг на друге, случайные прикосновения перестали быть случайными.
Однажды его навестил начальник с первой работы, где Диме пришлось вытерпеть столько мучений с изучением неизвестных слов.
— Ого, — изумился начальник, — Димка, ты? Работу здесь нашел? — выглядел он совсем не респектабельно, казался раздраженным и усталым. Дима, наоборот, чувствовал себя отлично, хотя и провел бессонную ночь в клубе.
— Все верно, я. А ты какими судьбами к нам?
Бывший начальник рассказал, что их организацию закрыли за нерентабельностью вскоре после ухода Димы. Сотрудники в панике бросились искать новую работу, но им везде отказывали, потому что они ничего не умели, кроме как говорить на особом языке. А один уважаемый человек, двадцать лет посвятивший организации и бывший идеологом ее создания, повесился в туалете сразу после увольнения. В его кармане нашли предсмертную записку, где он указывал на виновников трагедии, случившейся с компанией. Написана она была на том самом рабочем языке, и к тому времени, когда она дошла до следствия, в городе уже не осталось людей, способных ее прочитать — все бывшие сотрудники разъехались кто куда.
— Ясно, — сказал Дима, выслушав эту историю. — Печальный конец. Так ты к нам хочешь устроиться?
— Да. Думаю, мои умения здесь пригодятся. И я очень рад встретить тебя! Нас столько связывало… Я ведь многое сделал для тебя, Дмитрий, надеюсь, ты не забыл об этом?
— Я очень сожалею, но сейчас у нас вакансий нет, — Дима улыбнулся и развел руками, давая понять, что он здесь ни при чем.
— А может на четверть ставки, а? Пригожусь! Я такое умею! — бывший начальник многозначительно стрельнул глазами и как в прежние времена трогательно закатил их на лоб.
— Увы, на меня такие трюки не действуют. Я вообще этим не интересуюсь. Поищи четверть ставки где-нибудь в другом месте.
Начальник встал, усмехнулся как-то пренебрежительно и произнес ироничным тоном:
— Дима, при таком подходе ты и здесь не продержишься долго! Ты нарушаешь традиции. Четверть ставки — это освященный временем обычай. Все, кто сейчас у руля, ой как поработали на четверть ставки! Ой, как поработали! Помнишь Михея Эммануиловича?
Дима кивнул.
— Он сейчас в первых эшелонах!
— Ну так ты и иди к нему. В чем проблема?
Начальник не ответил, покачал головой, снова усмехнулся, и вышел, не прощаясь. А у Димы остался на душе неприятный осадок. Он всегда считал своего бывшего начальника умным и находчивым человеком, и было теперь странно видеть его в таком унизительном и отчаянном положении. Что будет, думал он, разглядывая золотой браслет на левой руке, который подарила ему напарница, что будет, если я вдруг опять останусь без работы? Страшно было вспомнить о периоде жизни на улице, о пустых жестяных банках, окурках и объедках из мусорных баков. Все это казалось кошмарным сном, чем-то таким, чего никогда не могло с ним случиться.
— Да, — сказал он вслух, — лучше я наложу на себя руки, чем опять скушаю гамбургер из плевательницы.
В кабинет вошла напарница, подошла к нему и присела на подлокотник кресла.
— Ты с кем разговариваешь?
— Да так, сам с собой… Старая уличная привычка, — он испугался, что она могла услышать его слова.
Она внимательно посмотрела ему в глаза, он отвел их, смущенный ее близостью и неприятной способностью читать его мысли.
— Тебе больше не придется есть гамбургеры из плевательницы.
Дима глубоко вздохнул и принялся грызть браслет, спрятав побагровевшее лицо.
— Если мы все потеряем, — сказала она, — то это совсем не страшно. Мы уедем куда-нибудь, подальше от городов и людей, и ничего нам не нужно будет. Ведь самое важное, что мы есть друг у друга.
Дима невольно усмехнулся ее наивности. Но она так серьезно глядела на него, что он не решился высказать свои сомнения.
— Ну что тебе не хватает? Что еще кроме меня тебе нужно? — спросила она и обняла его так, как будто они уже давно были близки. — Ты же сам придумываешь себе какие-то сложности.
— Ничего. Ничего мне больше не нужно, — он обнял девушку в ответ, и ощутив тепло ее тела, вдруг понял, что сам верит в свои слова.