Повесть
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 2, 2009
Когда я вернулась туда — один-единственный раз — кафе уже не было, а вместо него расположился “Зал игровых автоматов”. Несколько минут я топталась перед дверью, но войти так и не решилась. Проходившие мимо меня люди оборачивались. Неудивительно: на улице шел проливной дождь, а я — без зонта и капюшона — стояла посреди дороги и, не отрываясь, смотрела на вывеску игрового клуба.
Мне хотелось оставить кафе в памяти таким, каким оно было в мои последние вечера там. Всего один зальчик в полуподвале, со странным освещением: для вечернего кафе свет слишком яркий, но приятный, точно такой же бывает зимой в поздних троллейбусах, когда за окном темно и включена лампочка. В помещении всегда накурено: дым начинает щипать глаза, забивается в ноздри и в рот, как только входишь, но уже через несколько секунд к нему привыкаешь. Несколько столиков — тот, что в самом дальнем углу, почти невидимый глазу, — “наш”. Возле столиков — диванчики, но не из тех, в которых утопаешь, стоит только в них сесть, а из тех, которые обиты кожзаменителем и в некоторых местах порезаны ножом или прожжены сигаретой, — довольно неудобные. Стены выкрашены в тускло-зеленый цвет; на стенах — чтобы хоть как-то скрасить унылость помещения, — странные картины, репродукции Дали. Самое обычное кафе, одним словом. Ничего примечательного… Может, именно поэтому мы его так любили.
Мы приходили сюда каждый вечер, как будто нам нечем больше заняться, и сидели до закрытия. Мы пили капуччино, горячий шоколад, вино или газировку, курили, разговаривали обо всем на свете или просто молчали и никогда не искали какого-то особого смысла, заключавшегося в этом месте, но, думаю, он все-таки был.
Мы — это Лола (Лола, конечно, ненастоящее имя, но мы называли ее именно так, не помню уже, почему и кто так придумал, но это имя удивительно подходило к ней), Русик (или Руслан, но полным именем его никто не называл), Сима (утверждал, что именно так записано в паспорте, но мы не очень-то верили), человек с самым нормальным именем — Макс, и, конечно, я. Меня звали Ева.
Лола… эти удивительно прозрачные голубые глаза, похожие на утреннее море в ясную погоду, и светлые кудри, как у ангелов на картинках. Она жаловалась, что люди не слушают ее, — они просто смотрят ей в глаза, открыв рот, — но на деле, думаю, это ей льстило. Наверное, поэтому Лола привыкла говорить сама с собой, и первое время удивляла нас, когда вдруг начинала бормотать что-нибудь совершенно невпопад. Лола называла себя авангардистской художницей. Я не видела ни одной нормальной ее работы, но те рисунки, что Лола рисовала на салфетках в кафе — а рисовала она постоянно, — мне нравились.
Руся — милый, веселый мальчик, он был самым веселым из нас, и иногда даже слишком. Подстриженный под ежика, он носил выцветшие толстовки с капюшонами, которые то ли доставались ему от старших братьев, то ли скупались оптом на распродажах и в “секонд-хэнде”. А может, и то, и другое.
Макс носил длинное пальто и любил “Beatles”. Самый загадочный и в то же время самый простой персонаж из всех нас. Понять, какие кошки скребут у него на душе, было нелегко, да он и не стремился делиться с нами своим странным внутренним миром.
И Сима… Сима просто был — и все.
Мы не ходили в кино или на дискотеки, мы не знали, где и кто из нас живет и чем занимается в то время, когда мы не вместе, да что говорить, мы даже не знали, настоящие ли имена, которыми мы называем друг друга. Когда после закрытия кафе мы выходили на улицу, мы стояли там какое-то время, продолжая беседу и дыша свежим ночным воздухом, а потом… каждый шел в свою сторону и каждый старался сделать так, чтобы эта сторона не пересекалась со стороной кого-то другого.
В глазах других людей мы были обычной компанией подростков, которым нечем заняться по вечерам и у которых совсем нет личной жизни. Но на самом деле каждый из нас был особенным, — по крайней мере, мы хотели в это верить. Будь мы увлечены какой-то одной идей, могли бы неплохо сработаться. Если бы играли на музыкальных инструментах и пели, непременно создали бы группу. Если бы умели рисовать, устроили бы выставку или сделали мультик. Если бы умели писать стихотворения или прозу, издали бы поэтический сборник и устраивали чтения по вечерам. Но дело в том, что идеи у нас были разные, и в то время, как каждый носился со своей, до других ему не было никакого дела.
— Вот послушайте, — сказал Сима, и зачитал нам цитату из книги, которую держал в руках, — “Самое важное, что я узнал на Тральфамадоре, — это то, что, когда человек умирает, нам это только кажется. Он все еще жив в прошлом, так что очень глупо плакать на его похоронах. Когда тральфамадорец видит мертвое тело, он думает, что этот человек в данный момент просто в плохом виде, но он же вполне благополучен во многие другие моменты”. Круто, да? — и глотнул остывший кофе.
Сима обожал Воннегута. Ему нравилось зачитывать нам отдельные куски его произведений, а после этого говорить: “Круто, да?”. Может, нам это и в самом деле казалось крутым, а может, он подбирал такие удачные цитаты, что мы всегда с ним соглашались.
— Авангардизм в искусстве сейчас не в моде, — говорила Лола, — мои рисунки никого не заинтересуют!
— Еще как заинтересуют! — утверждали мы, хотя сами не были в этом так уверены.
— Битлы были и остаются самой гениальной группой двадцатого столетия, и думаю, будут легендой всех следующих веков, — это, конечно, же, тема Макса, которую мы неизменно поддерживали.
— Как вы думаете, конец света… он в самом деле может наступить? Или это так, выдумки? — единственный, от кого мы не знали, чего ожидать, был Руся. Даже когда он начинал серьезную тему, он неизменно превращал ее в шутку.
Вот так все и было: Сима читал, Лола рисовала на салфетках, Макс слушал плеер в одном ухе, Руся шутил, а я мечтала, чтобы в нашем кафе поставили музыкальный автомат, в который можно было бы кидать монетки и выбирать любимую песню, и если и могла с увлечением, подобным увлечению Симы Воннегутом, говорить, то только об этом. Ребята предложили приносить с собой плеер или скинуться на музыкальный центр для кафе, но это было совсем не то. И вот теперь, по иронии судьбы, на месте “нашего” кафе зал автоматов, правда, игровых, но теперь это неважно…
Если бы я была художницей, я бы нарисовала это место, если бы была режиссером, я сняла бы про него фильм, а если бы была писательницей, то с помощью эпитетов и метафор постаралась бы передать всю необычность этого места. Если же рассказывать про него так, как я это делаю сейчас, то многое остается невидимым глазу, так же как та энергетика, которая витала над нашим столом… хотя, может, это был всего лишь сигаретный дым?
Первыми стали мы с Симой, — если бы не мы, не было бы и остальных. Мы первыми пришли в это место и первыми оказались за одним столиком. В тот день я зашла в кафе случайно. Меня привлекла вывеска: однажды я просто увидела “Book Avenue” и название так заинтересовало меня, что я просто зашла туда. И мы с Симой оказались за одним столиком, — самое смешное, что я даже не помню, как. Он поднял на меня глаза, хотя мы и не были знакомы, и сказал:
— Вот, послушай: “Несмотря на всю гениальность, обладая чувством юмора и понимая комизм происходящего, мы даже не догадывались, что находимся в самом центре трагедии. Нам даже не приходило в голову, что кого-то тошнит от восхищения при встрече с нами. Как же мы были наивны, если не сознавали всей важности красивой внешности”, — он зачитал мне цитату из Воннегута.
— Это что? — растерянно спросила я.
Сима удивленно посмотрел на меня, как будто впервые увидел, что, по сути, так и было:
— В смысле? Я просто зачитал цитату, я ничего такого не имел в виду.
Мы сидели в кафе до закрытия и не договаривались о том, придем ли туда на следующий день. Но пришли. И так стало повторяться изо дня в день: мы прощались словно незнакомцы, а на следующий день радостно встречались, как давние друзья. А потом к нам присоединился Макс.
Он привлек нас своим видом: волнистые волосы, падающие ему на глаза, губы тонкие и бледные, футболка с надписью “The Beatles”, на тощее тело надето длинное пальто, и этот его отсутствующий взгляд — он определенно был не от мира сего.
Он сидел один за столиком рядом с нами и пил газировку.
— Привет! — сказал Сима. — Битлз? — кивнул он на майку.
Макс застенчиво улыбнулся:
— Я их люблю.
— Мы тоже, — сказал Сима.
Больше говорить ничего не требовалось. Макс заговорил сам, говорил долго, но интересно, так что даже Сима забыл про своего Воннегута и слушал истории о легендарной группе. Макс перебрался к нам за столик и просидел до позднего вечера. А на следующий день он снова пришел и уже без всяких вопросов подсел к нам.
Позже в нашей компании появились Лола и Русик. Я не помню, как появился Русик. Может, меня не было при его появлении, а может, он так незаметно, но органично вошел в нашу компанию, что мне стало казаться, будто он был там всегда.
А с Лолой познакомилась я. Она подсела ко мне, когда в кафе не оказалось свободного места. “Здесь занято?” — “Вообще-то сейчас придут мои друзья, но если вы не против интересной компании, то можете остаться”. — “А если они будут против меня?” Я посмотрела на красивую девушку и улыбнулась, покачала головой: “Они точно не будут”.
Мальчикам ничего объяснять и не пришлось.
Когда я приходила раньше всех, я садилась за стойку и спрашивала официанта Сашу, почему это кафе так называется. Он пожимал плечами и, налив мне сока, переводил разговор на что-нибудь другое. Спрашивая раз от разу, я знала, что он не сможет мне ответить, но все равно продолжала попытки.
— Слушай, — сказал он как-то, — а почему бы тебе не спросить об этом хозяина? Я же тут не всю жизнь работаю!
И тогда я спросила об этом хозяина кафе, толстого усталого человека, которому до этой жизни не было никого дела, — удивляюсь, как это он вообще мог управлять кафе.
— Здесь раньше был букинистический магазин — вот и не стали менять название.
— Я и не знала.
— Потому что это было давно, сто двадцать лет назад.
— И что с ним стало?
— Никто не знает. Его просто оставили и все. Часть книг до сих пор хранится в подвале. Жаль их выкидывать.
— Класс! И много их там?
— Очень. Не знаю, куда и девать. Продать кому-нибудь, так кому они нужны? А выбрасывать жалко — книги все-таки…
— А можно нам их как-нибудь посмотреть?
— Смотрите. Жалко, что ли!
В подвале пахло сыростью и старыми книгами. Мне понравился этот запах старины и прошлого века. Там, в подвале, мы как будто бы попали в совсем другой мир… Небольшая комнатка была заставлена коробками с книгами. Книги, перевязанные бечевками, стояли на полу, и такие стопки поднимались чуть не до потолка. Я наугад взяла одну, название и автор которой мне ни о чем не говорили, и стала перелистывать влажные страницы. Запах старой, тихо умирающей книги бил в нос. Я оглянулась: все проделывали то же самое. Мы держали книги в руках, как древнюю археологическую находку. Для нас они и стали по-своему находкой. Что может быть загадочнее и таинственнее, чем собрание в безымянном подвале старых книг, книг неизвестных авторов, с неизвестными названиями, книг ни о чем…
Мы просидели в подвале до самой ночи — времени там не ощущалось, мы переходили от одной стопки к другой, перелистывали страницы или изучали целые стопки по корочкам. Тусклая лампочка в подвале почти не давала света, и мы уже не различали букв, но читать их было не обязательно, мы вдыхали запах и машинально листали страницы.
— Трудно поверить, — сказала я, прерывая долгую тишину, нарушаемую только шелестом страниц, — что в нашем городе может быть такое загадочное место.
Даже Руся был серьезным. Хотя серьезным он вообще-то никогда не бывал.
Лола мечтала организовать выставку. А еще чтобы ее картины висели на стенах этого кафе: мне тогда казалось, что они идеально подошли бы этому месту, и потому я завидовала ей, хотя это и была всего лишь мечта.
Лола ходила к психотерапевту, а потом рассказывала нам про эти посещения, пересказывая все в подробностях. Русик почему-то находил это очень смешным. Хотя сама Лола относилась к этому серьезно.
— Родители думают, что я расту замкнутым ребенком! Я? Замкнутым? И это в то время, когда вокруг меня всегда столько людей! Особенно мальчиков. С ними-то я легко нахожу общий язык.
— Значит, у них есть причины так думать, — заметил Сима.
— Конечно, во-первых, мои рисунки. Ну, а окончательно у них съехала крыша, когда я перекрасила стены своей комнаты в черный цвет! И меня тут же посчитали депрессивным ребенком! Все только потому, что я не захотела розовый или голубой! Это же абсолютно нелогично. К тому же большинство подростков красят стены в черный цвет, вроде как показать свою независимость и неординарность. Да черт с ним, я и не претендую на полную здоровость, — продолжала выпендриваться Лола, — но только бы меня не заперли в психушку.
— Это уж ты гонишь, — рассмеялся Русик, — для психа у тебя слишком красивые глаза.
Лола ничего не ответила, а я почему-то подумала, что все она врет.
Мы сидели за столом и играли в крестики-нолики на салфетке, мы с Русиком проигрывали Лоле и Максу с разгромным счетом восемь — ноль. Поэтому было совсем удивительно, когда Макс, до этого так увлеченный игрой, вдруг замер на месте и уставился куда-то. Мы проследили за его взглядом: он смотрел на девушку, вошедшую в кафе.
— Что она тут делает? — спросил он у самого себя.
— А кто это? — поинтересовался Русик.
Но Макс не ответил.
Мы прекратили игру и смотрели на девушку. Она была симпатичная и стройная, но самым замечательным в ней была ее улыбка, — она улыбалась так, что в полутемном помещении становилось светлее. Но девушка была не одна. Рядом с ней — высокий смуглый мужчина, наверное, даже красивый. Макс не отводил от нее взгляда, и казалось, что ее спутника он даже не замечает, но как я узнала позже, он все прекрасно видел.
— Откуда ты ее знаешь? — спросил Руся.
— Знаю и все, — ответил Макс.
— Почему ты к ней не подойдешь? Хотя… с таким глупым выражением лица, как у тебя, я бы тоже постеснялся…
Макс смотрел на нее весь вечер и вздыхал, он больше не играл в крестики-нолики и только изредка пил свой остывший кофе. Нам скоро наскучило его подкалывать, и мы принялись болтать о чем-то совершенно другом.
Я нашла Макса в подвале. Он сидел на стопке книг, как на стуле, и листал какую-то книгу.
— Привет!
Он поднял на меня глаза и улыбнулся:
— Как ты узнала, что я здесь?
— А я и не узнавала. Просто я люблю приходить сюда, это меня… успокаивает, что ли.
— Меня тоже. Там еще никто не пришел?
— Пока нет. Знаешь, мне кажется, не мы одни приходим сюда. Как-то раз я видела, как Лола выходит отсюда.
— Ага. Она мне говорила, что это место ее вдохновляет.
Я улыбнулась и представила Лолу в этой темноте, черпающую вдохновение от старых книг. Такая картина мало вязалась с ее внешностью.
— Что читаешь?
Макс пожал плечами:
— Не знаю. Что бы я тут не читал, я никогда точно не знаю, что читаю. Беру первую попавшуюся книгу, открываю на любой странице и начинаю листать.
Мы с Максом долго просидели в подвале. Я не спрашивала его ни о чем. Он меня тоже. Мы разговаривали совсем о другом — о том, что написано в этих книгах, откуда они тут взялись и куда денутся потом.
А когда поднялись наверх, все уже были в сборе, и Лола в очередной раз рассказывала всем про своего психоаналитика.
— Я больше к нему не пойду, — говорила она.
— Почему? Ты же говорила, что обожаешь этого доктора? — засмеялся, как всегда, Русик.
— Не ехидничай, Руслан, — ответила она, и он поморщился от звука своего полного имени.
— Он сказал, что мне надо прекратить… цитирую: “эти свои посиделки по вечерам”. Да как он вообще мог советовать мне такое?! Эти, как он выразился “посиделки” — единственная радость для меня, и он это знает.
Мы молчали. Что мы могли сказать ей на это? Русик тоже, как ни странно, молчал. Первой спросила я:
— Он считает, что это плохо на тебя влияет?
— Ага. Оно вообще сказал, что не понимает, как нас, таких разных, угораздило собраться вместе, и почему мы не можем найти себе нормальное занятие. В кино там сходить или погулять.
— А ты что?
— Я сказала, что нам так больше нравится. В кино мы можем и в другое время сходить, если сильно захочется, а вообще лично я кино не смотрю, а что он подразумевает под словом “гулять”, я не понимаю.
— А он что?
— Сказал, чтобы я хорошенько над этим подумала. И что мы встретимся в следующий раз.
Мы молчали. Было только слышно, как Русик прихлебывает из чашки кофе.
— Я не нахожу наши встречи глупыми, — вдруг сказал Макс.
Мы посмотрели на него с удивлением. Мне казалось, что из наших ребят Максу больше всех все равно: собираться ли с нами каждый вечер или сидеть дома и слушать “Beatles”. Другие, надо сказать, считали точно так же. Именно поэтому мы еще больше удивились, когда он сказал:
— Ведь больше у нас ничего нет. Так пусть будет хотя бы это.
— Класс! — сказала Лола. — Я даже готова тебе поаплодировать, именно эти слова я скажу своему психу в следующий раз.
А на следующий день Лола не пришла.
Сидя в подвале, мы с Максом — а в последнее время мы с ним часто приходили раньше остальных, — говорили про Лолу.
— Думаешь, она больше не придет? — спросил он тогда.
— Не знаю.
Лолы не было уже четыре дня, — я даже и не представляла, что буду так переживать.
— Не думаю, что с ней что-то случилось, наверное, она просто решила больше не приходить. Это и правильно. Исчезнуть вот так, никому ничего не сказать… В конце концов, мы ничего не должны друг другу.
— Да, но… Знаешь, я считала ее, да что уж тут говорить, она была моей подругой, лучшей, хотя мы и не встречались с ней за пределами кафе, но знаешь, дело не в том, сколько времени ты проводишь со своими друзьями, ведь так?
— Конечно, — согласился Макс, и мы молчали еще некоторое время, прежде чем Макс заговорил: — Знаешь, может, уже пойдем? А то Сима — он ведь мне тоже как лучший друг.
— И что?
— Как что? Он же ревнует…
— То есть?
— Ну, тебя ко мне.
— Но…
— Только я тебе ничего не говорил, — и Макс быстро прошел мимо меня к выходу, а вопросы, столько вопросов о Симе и обо мне, застыли у меня на губах.
Прошло еще пять дней, а Лола все не появлялась. Мы ходили мрачные и рассеянные, почти не разговаривали друг с другом и все вечера сидели, уткнувшись в книги. Я не могла понять: то ли на нас обрушился кризис, то ли Лола действовала так, что без нее мы совсем скисли.
Итак, Лола не приходила уже вторую неделю, каждый из нас грузился по поводу и без повода, — тогда-то Руся и предложил сыграть в игру. Сначала мы не приняли ее всерьез, но потом все чаще стали играть в нее, и эта привычка сохранилась у меня надолго.
— А давайте сыграем в игру, — сказал Руся в тот день.
Мы смотрели на него и ждали, что он скажет дальше.
— Видите эту женщину?
— Ну, — ответил Макс за всех.
За пару столиков от нас сидела женщина. Наверное, можно было бы сказать, что лет она средних, но это не совсем то выражение — “средних лет” — скорее, это женщина без возраста, в том смысле, что такие так выглядят и в двадцать лет, и в тридцать, и в сорок, поэтому даже приблизительный их возраст определить трудно. У нее были темные волосы, забранные на затылке то ли в “хвост”, то ли в пучок — она сидела к нам лицом, поэтому мы не могли разглядеть ее прическу. Часть коротких волос, которые не уместились в прическу, прядями спадали на лоб. Из-за этого она казалась слегка растрепанной, но я думаю, что этот творческий беспорядок был умышленно сотворен ее же собственной рукой. Женщина была накрашена ярко, но не вульгарно. Прежде всего, выделялись, конечно же, губы — подведенные карандашом и накрашенные темно-красной помадой. Такого же цвета был и лак на ногтях. Мы могли рассмотреть ее ухоженные руки и безупречный маникюр, когда она сжимала чашку обеими руками и подносила ко рту. Она проделывала это странное действие, в котором заключался особый смысл: подносила чашку к губам, потом поднимала глаза, сидела какое-то время так вот с застывшим взглядом и смотрела вперед, хотя, наверное, ничего там не видела, а потом ставила чашку на место, так и не отпив из нее. Лицо женщины выглядело усталым.
— Я люблю так делать, когда мне скучно, — сказал Русик, — выбираю человека, такого, который поинтереснее, и придумываю про него историю. Это проще простого. И мы каждый можем рассказать по истории. Представьте только, человек живет всего один раз, одну какую-то жизнь, но благодаря нам эта жизнь приобретает четыре разных пути, четыре разные истории. Если не хотите, то, конечно, мы можем и не играть, но в последнее время мы только и делаем что молчим. Если так будет продолжаться…
— Да никто и не возражает. Я думаю, это будет интересно, по крайней мере, не скучно. Только давай ты начнешь, чтобы мы знали, чего ожидать.
— Хорошо, — Руся отпил оставшийся на дне чашки кофе и поморщился — кофе уже давно остыл и горчил, — значит, так. Я думаю, она из богатой семьи. Но из тех, консервативных, поэтому нельзя сказать, что в детстве она получала все. Она имела только самое необходимое, но довольствовалась и была счастлива и этим, такой уж тип людей. С малых лет родители водили ее по музеям и операм, поэтому она выросла очень образованной и культурной. И как это бывает с такими девушками, она влюбилась в парня не из своего круга и совсем ей не подходящего. Она уходила из дому, плакала, устраивала родителям истерики. И в итоге решила выйти замуж, но не за него. Родители ни в чем ее не убеждали и не уговаривали. Просто однажды она вышла из своей комнаты очень бледная и худая, она почти ничего не ела вот уже три дня и сказала: я больше никогда не буду с ним встречаться, я выйду замуж за того, за кого вы мне скажете. Точной причины, почему она так поступила, не знал никто, кроме нее самой. В день свадьбы она должна была радоваться, как радуются все невесты, но она не радовалась, она даже ни разу не улыбнулась, даже для свадебной фотографии, она все ждала, что он явится на свадьбу, скажет, что любит и заберет ее отсюда. Но он, конечно, так и не пришел. Что еще можно ожидать от таких, как он? Может, он не знал про свадьбу, а может, не захотел прийти и спасти ее, никто уже этого не узнает. Муж ее любил, и вскоре она привыкла к такой жизни. Конечно, как и у любой творческой натуры, ее душа куда-то стремилась, но вскоре и это прошло, потому что стремиться было больше некуда и не к кому. Но однажды случилось вот что: он позвонил ей и попросил встретиться, и вот теперь она здесь, ждет его. Она еще не знает, что принесет ей эта встреча: боль и разочарование или счастье и новую надежду, которую она давно утратила…
— Ты случаем не любовных романов начитался, а то твоя история очень уж напоминает дешевую американскую мелодраму, с каким-нибудь слезливым названием типа “Вечная любовь”, или бульварный роман. Думаю, каждый третий романчик сейчас с подобным сюжетом, — критика Симы была, разгромной, и Руся обиделся: он ведь всего лишь хотел как-то развеять нас своей историей, и если она вышла немного романтической, то это не его вина, он всего лишь рассказывал то, что видел в этой женщине.
— А что ты думаешь об этом? — спросила я Симу. — Твоя история? Вряд ли она получится лучше.
— Хм. Да это же сразу видно — она проститутка. Но не такая, конечно, что стоят на площадях и торгуют своим телом. Нет, но у нее есть несколько мужчин, она их не любит, но они приходят к ней в определенные дни и часы и за это дают деньги или покупают украшения, а один даже подарил ей небольшую однокомнатную квартирку неподалеку отсюда. У нее нет подруг, у нее нет любимого, у нее нет семьи — семья осталась где-то далеко в прошлом, она не хочет вспоминать их, потому что они унижали ее своей бедностью. Мне ее жаль, и только, но ничего романтического в ней нет. Скоро она совсем состарится и тогда уже не будет нужна тем мужчинам. В этом-то ее трагедия.
— И что же, ей прямо-таки никто и не нравится? Думаешь, она не влюблена вообще ни в кого, кроме себя, — посмотри, она не выглядит такой уж самовлюбленной, жестокой стервой, которой ты нам ее только что описал.
— Хорошо, Ева, раз уж тебе хочется какой-нибудь романтической подоплеки, пожалуйста. Да, она любит. Только ее любовь невозможна — он женат и любит свою жену. Она влюблена в него уже давно, но он никогда не видел в ней никого, кроме своего друга, они живут недалеко друг от друга, да, точно — они соседи. Иногда сталкиваются в булочной, на лестничной площадке, пьют по вечерам кофе у нее на кухне.
— Здесь рядом нет никаких булочных, — встрял Русик.
Сима одарил его недовольным взглядом и продолжал:
— Они останавливаются, разговаривают, смеются, а потом она приходит домой и несколько дней подряд ходит подавленная и разбитая, а когда с другим мужчиной, — она думает о нем.
— Я думаю, эта твоя история наименее всего близка к истине, — сказала я. Я действительно так считала, мне не хотелось насолить ему, но он подумал, что это именно так.
— Ты сама просила рассказать мою историю. Вот я и рассказал.
— Тише, тише — сказал Руся, — если мы будем продолжать в том же духе, то никакой игры не получится. Дело не в том, чья история ближе к истине, потому что ни одна из них все равно не окажется даже близко похожей на правду, дело в том, чтобы одна женщина обрела четыре жизни, четыре истории, вы меня понимаете?
— Кажется, да.
— Неужели вы не видите? — вдруг сказал Макс, до этого все время молчавший. — Вы никого не видите в этой женщине? Это же Лола, только в будущем.
Мне это понравилось. Я пригляделась к женщине и вдруг подумала, что действительно могу представить Лолу именно такой.
— Жизнь этой женщины не удалась, потому что она всегда была слишком занята собой и своими проблемами. Она ходит к психоаналитику, это видно сразу, и у нее от него почти зависимость. Кроме того, она почти наверняка пьет разные антидепрессанты, чтобы чувствовать себя счастливой. Ей очень грустно, но на людях она никогда этого не показывает и заставляет себя улыбаться, даже когда ей хочется плакать. В юности она мечтала стать художницей и даже очень неплохо рисовала. Но вдруг остановилась и подумала, что из этого ничего не выйдет. Теперь она жалеет об этом и очень хочет начать все сначала. Но как же, думает она, ведь уж полжизни почти прожито, да какое там полжизни, даже больше, я могу умереть завтра или послезавтра, и уже не успею сделать то, о чем мечтаю, зачем же тогда начинать? Но в этих своих мыслях она не права — начинать никогда не поздно. И мне бы так хотелось сказать ей это.
Рассказать свою историю я не успела, потому что женщина поднялась со своего места и направилась к выходу, около двери она обернулась и очень внимательно посмотрела на нас. Дернув дверь за ручку, она столкнулась с настоящей Лолой.
Когда Лола села за столик, ее никто ни о чем не спрашивал. Мы не имели права интересоваться, что у нее случилось или почему она так долго отсутствовала. То есть так мы тогда думали. Поэтому все старались себя вести, как ни в чем не бывало. Лола же первым делом крикнула Саше, чтобы он принес ей кофе с молоком.
— Кажется, будто тысячу лет его не пила, — сказала она.
Мне показалась, что Лола стала еще более нервной, чем обычно. Она посмотрела на каждого из нас очень внимательно, как будто запоминая, а потом выпалила:
— Как же я по вам соскучилась! Знаете, — она закрыла глаза и потерла лоб рукой, в которой держала сигарету, — я и не подозревала, что вы мне так нужны, ребята.
— Мы тебя ждали. И уже боялись, что ты не придешь, — сказал Руся.
Мы закивали в подтверждение его словам.
— Вы хотите, небось, знать, где я была все это время и почему так долго не появлялась?
Мы переглянулись.
— Если, конечно, ты не хочешь рассказывать — это твое право, — сказал за всех Макс.
— Я была в больнице, — ответила Лола.
— Ты болела?
Лола улыбнулась и глубоко затянулась сигаретой.
— Если можно так сказать — попытка суицида.
— Что?
— Ну, я пыталась порезать себе вены, — ребята, только не надо так на меня смотреть, я знала, что не умру. Просто меня все так достали, вот я и решила немного попугать. Было не больно и даже не страшно — я ведь знала, что не умру. Ну и потом, я ведь творческая личность — мне такие срывы позволены. Иногда на меня накатывает такое… а в тот день мне было так премерзко, к тому же… а, неважно.
— Знаешь, а я думал, что ты оптимистка, — сказал Руся, — я думал, ты, как я.
Лола улыбнулась:
— Только не сердитесь на меня, пожа-а-алуйста!
— Мы над этим подумаем, — ответил Сима и пролистал свою книгу. — Вот послушай, что нам говорит по этому поводу Курт Воннегут: “Я и сам не пойму, пока не установлю, серьезная штука жизнь или нет, — сказал Траут, — Знаю, что жить опасно и что жизнь тебя здорово может прижать. Но это еще не значит, что она вещь серьезная”.
Мы выслушали цитату — мы привыкли прислушиваться к мнению Курта Воннегута и всегда с большой серьезностью относились к его словам.
А я, если честно, серьезно раздумывала, стоит верить Лоле или нет. Для человека, лежавшего в больнице, она выглядела слишком отдохнувшей и загоревшей, но мы не знали ничего друг о друге, кроме того, что сами рассказывали, — наши рассказы могли быть правдой, а могли быть ложью, — никто никогда об этом не узнает. Лола была не такой уж и пессимистичной, как хотела иногда казаться.
Когда Сима заулыбался, мы поняли, что сейчас начнется самое интересное. Он оторвал взгляд от книги и сказал:
— Вот, вы только послушайте: “Она импровизировала под музыку сына проводника; она переходила от ласковой лирики и хриплой страсти к звенящим вскрикам испуганного ребенка, к бреду наркомана. Ее переходы, глиссандо, вели из рая в ад через все, что лежит между ними. Так играть могла только шизофреничка или одержимая”. — Сима читал медленно, расставляя ударения и запятые.
— Постой, постой, а что такое глиссандо? — спросила Лола.
— Это плавный переход от одного звука к другому. Музыкальный термин, — ответил ей Макс.
— А… а ты случайно на досуге “Большую советскую энциклопедию” не перечитываешь? — без тени улыбки спросил его Руся, хотя всем и было понятно, что его слова рассчитаны на штуку.
— Да, бывает, — так же серьезно ответил Макс.
— Дослушайте же до конца! “Волосы у меня встали дыбом, как будто Анжела каталась по полу с пеной у рта и бегло болтала по-древневавилонски”.
— А это из чего? — спросил Макс.
— Из “Колыбели для кошки”.
— Но в прошлый раз ты нам читал другое, — Руся как будто даже обиделся, хотя он, по-моему, меньше всех вникал в то, что читал нам Сима.
— Да? — спросил Сима, — я уже не помню, ах, да, кажется, я тогда приносил “Бойню”, там тоже пара сильных моментов.
— Может, ты уж будешь нам читать одно и то же, а то сюжеты путаются у меня в голове и фразы тоже, — сказала Лола.
— Ладно, просто я уже не помню сам, что читаю каждый день.
— А ты его еще не выучил наизусть? — спросил Руся, как всегда лицо его осветилось довольной улыбкой, и он готов был сам засмеяться своей шутке.
— Некоторые моменты я, конечно, помню. Например, “Послушайте. Когда-то, давным-давно, дети отправились в крестовый поход. И — затерялись на хрупких перекрестках мироздания. Послушайте. Вы думаете, все нормально? Ничего не будет нормально. Ибо по-прежнему хлещет кровь в стены бойни номер пять”.
Мы молча смотрели на него.
— Ты серьезно? — спросила Лола.
— Ну, да.
— Нельзя же быть настолько помешанным на одном авторе.
Сима пожал плечами:
— Кто это сказал?
— На самом деле, — поддержал его Руся, — у каждого свои сдвиги. Если бы у нас не было сдвигов, то мы бы, наверное, и не сидели тут все вместе.
— А ты ведь прав, — сказала я ему, — у нас что-то вроде закрытого клуба, для тех, кто со сдвигами.
— Но почему он тебе так нравится? — не отставала Лола от Симы, — мне просто интересно знать. Он же пишет что-то вроде фантастики.
— Совсем нет. Понимаешь, дело не в этом. Он пишет не фантастику, просто он переходит от реальности к чему-то ирреальному. Причем это у него получается в несколько крайних формах. То есть реальность — очень простая, настоящая, она почти автобиографична, а вот потом вдруг с его героями начинают происходить совсем неведомые вещи, такие, что в настоящей жизни никак не могут случиться.
— Да уж, чего только стоит то, что в одной книге его авторское “я” дает свободу своему литературному герою, то есть он полностью стирает грань, как ты и говорил.
— Ты читала “Завтрак для чемпионов”? — удивился Сима.
— Я уж не помню, как она называлась, — ответила я.
Макс работал в музыкальном магазине. По крайней мере, он нам так говорил. Хотя, я думаю, так и было. Учился ли он где-нибудь когда-нибудь, я не знаю. Он только рассказывал, что хотел бы поехать в Ливерпуль, на родину “Битлов”, но его маленькой зарплаты на это никогда бы не хватило. Если бы, когда человек читал, шло специальное музыкальное сопровождение для каких-то строчек, то сейчас непременно зазвучала бы “Yesterday”. Именно она всегда играла бы при разговоре о Максе. Именно она играла в тот вечер в моей душе. Только через много дней Макс рассказал мне про ту девушку, которая приходила в кафе.
Он увидел ее, когда она однажды зашла в его магазин. Спросила про какой-то диск.
— Знаешь, хоть убей, не помню, какую же группу она тогда искала. Просто произносила разные названия и спрашивала: а это у вас есть, а это? Она тогда купила диска три или четыре, а через два дня пришла еще. С тех пор я очень часто видел ее, она почти каждую неделю заходила в магазин. Она красивая, правда?
— Мне она понравилась.
Мы долго сидели в молчании. Казалось, он уже забыл, что я сижу с ним рядом, забыл, что говорил со мной, вообще забыл, что он существует, поэтому когда он снова заговорил, я даже вздрогнула от неожиданности.
— Интересно, а как это, когда люди ничего не чувствуют? Ни боли, ни сожаления, ни обиды, ни стыда.
— Если они не чувствую этого, то они не чувствуют и любви, и радости, и счастья.
— А я бы хотел… хотел ничего не чувствовать. Мне кажется, что так проще. Если бы мне сейчас предложили, сказали: “Эй, Макс, давай, ты не будешь чувствовать ничего, прямо сейчас, бесплатно и навсегда”, я бы согласился и ни минуты бы не стал раздумывать.
— Тебе больно?
— Да.
— Но это неизбежно. Подумай о том, что ты можешь лишиться других чувств. Например, счастья.
— Знаешь, — Макс вздохнул, как будто к горлу подкатывал ком, и сказал: — Нельзя лишиться того, чего ты никогда не знал и никогда не чувствовал.
Я, конечно, в тот момент подумала, что он преувеличивает, и даже улыбнулась:
— Это просто тебе сейчас так кажется, потому что тебе плохо.
— Нет, я серьезно, — хотя я почти его не видела в темноте, в этот момент он смотрел мне прямо в глаза, — ты даже не представляешь, что это такое.
Слова его звучали так, что я поверила. Просто вдруг поняла, что он действительно так думает, не просто думает, так чувствует. И еще я поняла, что ему очень плохо, а я ничем помочь не могу. Да и никто, наверное, не сможет. И тогда я вдруг осознала все бессилие людей в глобальном масштабе. Все, что бы я ни сказала, какими бы оптимистичными и позитивными ни были бы мои слова, — даже они ничего не смогли бы сделать
Макс больше ничего не говорил в этот день. Он сидел мрачный и грустный. Да и вообще весь тот вечер оказался на редкость неудачным. Сима недовольно поглядывал то на меня, то на Макса, Лола бормотала про что-то свое, а Русик потягивал пиво в одиночку и постоянно вздыхал. Я в тот момент этого еще не очень осознавала, а поняла позже: то был один из самых неудачных вечеров, и не только в этом кафе, но и вообще во всей моей жизни. Этот-то вечер и стал началом конца.
Наши встречи не могли продолжаться вечно. Нам было весело, и мы были готовы отдать друга за друга жизнь, — никто не понимал этого, только мы сами. Но в то же время было что-то неправильное, неестественное в наших встречах, — поэтому закончилось все так же, как и начиналось: в один прекрасный день остались мы с Симой вдвоем. Сначала нас покинул Русик, сказав, что переезжает, потом Лола, смущаясь, заявила, что едет учиться в другой город в художественную школу. Но еще долго мы собирались втроем: я, Макс и Сима. Только и Макс через какое-то время перестал приходить. Теперь нас было двое. Но и это показалось нам неправильным.
В наш последний вечер в кафе ничего не изменилось. Все было таким же, как всегда, за исключением одного: с нами уже не было наших друзей. Над столом витало облако дыма, а пепельница была засыпана окурками, коркой вверх лежала Симина книга, Курт Воннегут, “Бойня номер пять”, на столе стояли три чашки: в двух был остывший кофе, а в третьей — обычная вода.
— Я бы никогда не причинил тебе боли, — сказал Сима.
— Я знаю, — я посмотрела ему в глаза.
— Поиграем? — предложил Сима. — В последний раз.
— Давай. Но ты начинаешь.
— Ок. Прошлое, будущее, настоящее?
— Как хочешь.
— Тогда будущее, — Сима помолчал, он обдумывал, что бы такое сказать. Потом закурил и начал свою историю: — Я думаю, что у нее никогда не будет обычной жизни. То есть, я имею в виду, нормальной семьи, где будет муж, уходящий каждый день на работу, и двое детей. Нет, это все не ее. Но при этом одинока она не будет: всегда найдется место, куда она сможет приходить и где кто-то будет ее ждать. Не это кафе, но что-то очень похожее. Она будет сидеть за столиком, пить остывший кофе, вспоминать свою жизнь и думать о будущем. Она будет много путешествовать. Не только по разным странам, но и по обычным маленьким городкам. Она не сможет оставаться в одном месте и с одним человеком.
— Так что же, получается, ничего хорошего в ее жизни не будет?
— Почему же? Сама жизнь. Я ведь не сказал, что она не будет ей нравиться. Кроме того — хотя она этого никогда так и не узнает — всегда будет существовать человек, который будет любить ее, несмотря ни на что, и когда он будет делать что-то хорошее, он будет думать только о том, чтобы то же самое, хорошее, случилось и с ней. “Пусть будет ей хорошо, где бы она ни была”.
— Не думаю, что именно так и будет. Она вроде не из тех, кого любят всю жизнь. Так все, конечно, сначала говорят, но потом проходит пара месяцев, и они почему-то забывают. Все забывают. Как будто ее и не существовало. Как будто человек исчез с лица земли. Пойми, она не из тех, ради кого дерутся или спрыгивают с крыш, она не из тех, кого помнят всю жизнь.
— Но он не из тех, кто забывает.
— Хочешь его историю?
— С удовольствием послушаю.
Несколько минут я молчала, стараясь угадать, увидеть что-нибудь из будущего.
— Я думаю, что он станет великим человеком. Я не говорю известным, я говорю великим. Он добьется в жизни многого и будет занимать не последнее место в обществе. И, конечно же, у него будет семья. Потому что по-другому и быть не может. Он никогда не окажется на самом дне. А семью свою он будет любить. Особенно детей. Может, среди них будет девочка, которую он назовет именем когда-то давно забытой подруги. Хотя и не факт. Со временем он, может, просто не вспомнит его, даже если захочет. Время многое стирает: чувства, воспоминания, любовь, даже ненависть. Может, и ее сотрет из его памяти. Но, если честно, ей бы этого не хотелось.
Мы долго смотрели друг на друга в тягостном молчании, курили и пили кофе.
— Кто уйдет первый?
— Разреши мне остаться… — сказала я.
— Твое желание, — и он улыбнулся.
Мы сидели так еще какое-то время.
— Знаешь, — сказала я ему, совсем неожиданно для себя, — а из нас получилась бы неплохая пара.
Он улыбнулся:
— Я знаю. Из нас получилась бы очень классная пара, странная, но классная.
— Интересно, а что по этому поводу сказал бы Курт Воннегут?
— Он бы сказал: “Любовь для меня не имеет значения. Что же тогда имеет значение? Удачная сделка с судьбой!” И это, наверное, единственный случай, когда я с ним не согласен.
Сима встал со своего места, наклонился ко мне, поцеловал в губы и пошел к выходу. Я смотрела ему в спину. Есть вещи, которых лучше не видеть. Такой вещью была его удаляющаяся спина. Тогда мне подумалось, что я запомню ее на всю жизнь.
Чувство Вселенского Одиночества захлестнуло меня, как будто волной. Мне вдруг стало так тоскливо, что хоть вой. Меня бросало то в жар, то в холод. “Когда-нибудь это должно было произойти, — подумала я. — Вот и произошло. Я ничего не делала специально, я не выбирала день, не подгоняла его, я просто ждала, просто боялась, что когда-нибудь это случится”.
Я бессмысленно вертела чашку с кофе то в одну то в другую сторону, подносила ее к губам, но, так и не отпив ни капли, ставила обратно. Потом я зажгла сигарету, но она так и осталась невыкуренной, я просто держала ее между пальцами и бессмысленно смотрела куда-то вдаль. Я вдруг вспомнила ту женщину, первую, про кого мы стали придумывать истории, и вдруг поняла, в чем была ее беда. Любая из наших историй могла оказаться правдой, а могла ею и не быть, но одно я знала точно и наверняка — в тот день ее, как и меня сейчас, накрыло чувство Вселенского Одиночества.
Я не знаю, сколько времени просидела так. Наверное, долго, потому что, когда я вышла на улицу, было уже темно. Уходя, кивнула Саше на прощание.
— Больше не придете? — спросил он.
— Думаю, нет.
— Жаль, — ответил он почти неслышно.