Из рукописи книги «Облюбование Москвы»
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 5, 2008
ОТ АВТОРА
Первые опыты метафизики Москвы опубликованы автором этих строк в “Новой Юности” в 1992–1999 годах.
Опыты быстро становились черновиками, но черновиками к большой книге. Под названием “Две Москвы, или Метафизика столицы” она вышла из печати только в 2008 году. Первоначально предполагавшаяся в ней глава “Облюбование Москвы” достигла при работе двухсот страниц и была изъята автором, чтобы стать отдельной книгой.
Это размышление о природе и адресах московского любовного мифа. Но не о том, где любится, где нет. Каждый дом есть причина или следствие любви. Нет дома без истории любви, как нет приходской церкви без венчаний.
Однако миф разборчив…
Брак с землей
…Царственные супруги и любовники XVIII века подают пример неравного брака. Явного, как у Петра Великого с лифляндской крестьянкой Екатериной Скавронской, – или тайного, как у их дочери Елизаветы, родившейся, кстати, вне церковного брака, с Алексеем Григорьевичем Разумовским – бывшим казаком, скотником и певчим Алешкой Розумом.
Пожалуй, брак Петра прообразует завоевание Прибалтики и сам характер этого завоевания: Екатерина была трофеем нескольких полководцев. Иное дело брак Елизаветы: он отвечал столетней метафизической потребности запечатлеть в семейной истории Романовых соединение Великороссии и Малороссии. Ни Алексей Михайлович, ни его дети, утвердившие Леводнепровье и Киев за Москвой, не брачевались с Киевом в средневековом смысле. Во всяком случае, не проводили в царствующем Доме символические параллели такому браку.
Брак Елизаветы профанировал эту потребность, коль скоро казацкая старшина профанировала украинскую потребность воссоздания элиты. Но другой элиты на Черниговщине в самом деле не оставалось. Графство Разумовских – понятие почти географическое, если не в межах, то в важных точках наследующее Черниговскому княжеству. Гении места Северской земли – граф Алексей, малороссийский гетман граф Кирилл и дети гетмана – обогатили Леводнепровье городским, церковным и усадебным строительством. Так, в Козельце, своем полковом центре, братья построили собор, архитектурными достоинствами поддерживающий версию о венчании Елизаветы в этом городе; называют даже имя венчавшего священника.
Перово
Однако по великорусской версии венчание случилось в церкви подмосковного Перова – дворцового села, подаренного Разумовскому. Подобающе маленькая церковь Знамения в Перове сохранилась (ныне в черте Москвы – улица Лазо, 4), а растреллиевский дворец утрачен.
Или символически перенесен, поскольку репликой Перовского дворца стал киевский дворец Елизаветы, известный под поздним названием Мариинского: по воле императрицы Растрелли в Киеве повторился. Этим повторением Елизавета, снова символически и снова тайно, утвердила киевский дворец за Разумовским.
Связь Киева с Перовом была осознана позднейшими владельцами села. В начале XX столетия они пригородили к маленькому Знаменскому храму огромный храм-придел Святого Николая (впоследствии снесенный) – псевдо-барочную реплику киевской Андреевской церкви. Растрелли повторился вновь, теперь обратным переносом. Перово – настоятельный знак Киева подле Москвы.
Рубцово
Притом Перово можно счесть периферией Яузы. Гидрографически раздельные, они сопряжены темами брака и самого присутствия Елизаветы, любившей и Перово, и Покровское-Рубцово. Старое царское Рубцово на Яузе, где она жила царевной и во дворце которого (улица Гастелло, 44) предположительно отпраздновала свадьбу.
(В любовный миф Москвы вошла и Покровская церковь Рубцова (Рубцово-Покровская, ныне Бакунинская улица, 86): ее изобразил художник Рябушкин на полотне “Свадебный поезд в Москве XVII столетия”.)
Дом-комод и церковь под короной
После венчания, как говорит легенда, императрица и Разумовский отстояли благодарственный молебен в церкви Воскресения в Барашах на Покровке (№ 26), где существовал придел во имя святых Захария и Елизаветы. Прежде Москва считала, что и сам брак совершился в Воскресенской церкви, которая была увенчана короной, возбуждавшей воображение.
Соседний по Покровке дом князей Трубецких (№ 22), называемый домом-комодом, считался у старых москвичей городским владением Разумовского и работой Растрелли. Видимо, это популярное предание удержало Трубецких-комод (ветвь рода стала прозываться по прозванию дома) от переделки лучшего в Москве образца гражданского барокко. Свадебное торжество императрицы и Разумовского молва устраивала в этом же доме.
“Комод” на Покровке и Рубцово-Покровский дворец замещают друг друга в рассказах о тайном браке Елизаветы, как замещают друг друга Барашевская и Перовская церкви. Общим словом остается Покровка, верней – Покровская дорога, связывающая два дворца.
Малый Арбатец
Дом-комод и церковь в Барашах маркируют особое московское пространство, готовое к облюбованию с XVI века.
Краеведение часто забывает относить места за Покровскими бульваром ко грозненской опричнине. Меж тем, в знаменитом указе 1565 года, за очерком границ, улиц, селец и слобод опричного клина в Занеглименье, следует: “А слободам в опричнине быть Ильинской под Сосенками, Воронцовской, Лыщиковской”. Это слободы в тогдашнем загородье, фигура от Чистого пруда и Покровских ворот до Высокояузского моста на Яузе и даже до Лыщикова переулка за Яузой. Местность нынешних Барашевского и Подсосенского переулков, Воронцова Поля, Земляного Вала и Сыромятнических улиц за Валом.
Воронцово вошло в опричнину потому, что было царским загородным летним домом. Там “летовал” еще Иван Великий.
Предполагают, что территорию дворца, покинутого первыми Романовыми, следует искать на внешней стороне Земляного Вала, разрезавшего Воронцово поле, а именно – на месте знаменитой Найденовской усадьбы (№ 53). Придворная Благовещенская церковь осталась внутри Вала (Воронцово Поле, 16).
Лыщикова слобода за Яузой окружала Покровский княжий (удельный) монастырь, память о котором хранит теперь одноименная церковь (Лыщиков переулок, 10).
Наконец, Ильинская “под Сосенками” слобода обслуживала Воронцово и государев двор вообще. Как именно обслуживала, можно предполагать, найдя на ее месте Садовую и Барашевскую слободы XVII века. Вторая была слободой царских шатерничих – барашей. Церковь, давшая Ильинской слободе имя, упомянута первый раз еще в XV веке как Илья под Сосной, а с начала XVII века именуется как ныне – Введенской, что в Барашах. Она видна с Покровки в створе Барашевского переулка, на его углу с Подсосенским (№ 8/2). В XVII веке впервые упомянута и вторая церковь слободы – та самая Воскресенская, впоследствии известная своей короной и стоящая прямо на Покровке, углом Барашевского переулка.
Воскресенская церковь окормляла живших у Чистого пруда в Земляном городе. Но Чистые Пруды или Покровские ворота, как понятия, маркируют окружность с центром на самом пруду и у самих ворот, а потому едва ли годны для обозначения всего пространства малой опричнины, где Чистый пруд был краем. Сквозной артерией малой опричнины служит Подсосенский переулок. А лучшее имя всей местности подсказывает переулок Малый Арбатец, ныне Дурасовский, подводивший к Воронцовскому дворцу. Предположение в копилку академического знания: Малый Арбатец значит “малая опричнина”. Здесь не отдельная этимология, а перенос имени Арбат, случившийся пока оно было синонимом опричного удела на западе Москвы. Кстати, в современном городе Чистые Пруды слывут вторым Арбатом.
По утверждению Александровского, рядом с Барашевской Введенской церковью в XVII столетии стояли особые царские хоромы: государи приезжали сюда к службе на память святого Лонгина Сотника, одного из покровителей своего дома. Лонгиновский придел есть в церкви и теперь. По существу, с уходом Воронцовского дворца из ведомства короны его роль – роль государевых палат в удельной слободе – раз в год перенимали Барашевские палаты, а церковь делалась придворной вместо воронцовской Благовещенской. Дворец и государев храм приблизились к Покровке, выплыли из глубины дворцовых слобод.
Наконец, в Новое время представление о царственности старшей Барашевской церкви перешло на младшую с ее короной. А память особых царских палат подле старшей церкви сказалась в представлении о тайной царственности и дворцовом облике дома-комода, стоящего в ансамбле с младшей церковью. Дворец еще раз передвинулся – и вместе с царской церковью вышел на линию Покровки, не оставляя Малого Арбатца.
Эта логика закруглилась, когда Трубецкие освятили домовую церковь во имя Благовещения, ненароком взяв имя придворной церкви Воронцова.
Потемкин
Обратное движение дворца – от линии большой дороги в слободскую глубину – наметилось в правление Екатерины. Потемкин – вот кто приобрел склон Воронцова поля от одноименной улицы (участок 6 на ней) до Яузы. Светлейший находил эти места красивыми, но не успел построиться. А если бы успел, – царская тема возвратилась бы на Воронцово поле с тайным мужем другой императрицы.
Итак, дом Трубецких – тайное припоминание и образ царского дворца в удельной слободе. Тени Елизаветы, ее тайного мужа и ее любимого архитектора держались здесь древнейшей почвы.
Только кромешную ночь опричнины эти трое претворили в утро XVIII века.
Тараканова
Ивановский монастырь (Большой Ивановский переулок, 4) много раз служил тюрьмой для царственных и знатных женщин. И если случай с тридцатитрехлетним пленом Салтычихи может отнестись к любовной мифологии лишь в извращенном смысле (знаменитая садистка истребила сто двадцать девять женщин и трех мужчин), – то загадка инокини Досифеи служит по крайней мере послесловием к любви.
К любви Елизаветы и Разумовского, дочерью которых считает Досифею Москва. То есть Москва считает, что принцесса Августа Тараканова тридцать пять лет смиренно прожила в Ивановском монастыре. Скончавшаяся в 1810 году старица Досифея похоронена в Новоспасском монастыре, близ усыпальницы Романовых, в присутствии графа Гудовича, тогдашнего губернатора Москвы, родственника и выдвиженца Разумовских (сохранилась надмогильная часовня).
Досифея появилась в Ивановском монастыре через несколько лет после смерти в Петропавловской крепости самозванки, доставленной из Италии графом Орловым-Чесменским. Это различение истинной и ложной Таракановых (или, наоборот, неразличение, заставляющее принцессу выжить в петербургском плену, чтобы попасть в московский) диктуется желанием Москвы держать не только начало, но и конец елизаветинского мифа. Тайная царская свадьба и заточение тайной царской дочери зеркальны как начало и конец, причина и следствие, семя и плод.