Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2008
Когда венчал Петрарку вечный Рим,
то честь была взаимная обоим.
С. Шервинский
“Человечество умирает, но поет”.
Это главное, что мастер-сказочник Тонино Гуэрра знает про нашу жизнь.
Память стирается временем. Великие свершения остаются в прошлом. Многие тайны истории не интересны никому, кроме отдельно взятых историков. Миллионы наших современников не вспоминают ни о Карле Великом, ни о Леонардо да Винчи, ни о Данте. У них иные заботы. Понятно, что и “поколение некст” не волнует итальянское кино ХХ века. Не актуально.
Но Тонино Гуэрра – поэт и прозаик, сценарист и художник, живое воплощение великого кинематографа прошлого столетия – для нас сегодня интересен и своим сегодняшним, ежедневно совершаемым чудом творчества. И в этом – парадокс Гуэрра-патриарха.
Как удается ему создавать магические поля, которые плодоносят и в непогоду, и в бессезонье?
Как удается ему на протяжении десятилетий творить вокруг себя новые миры, из квантов реальности – вселенную сказки, и по сказочным законам исследовать единственную окружающую его реальность?
Не нужно лукавить, наша съемочная группа ехала в начале марта снимать не “просто” день рождения. 88 лет – не круглая дата (хотя, если взглянуть на две восьмерки, то можно в этом усомниться). Ее графическое обозначение поэтически срифмовано двумя устремленными в вертикаль математическими символами бесконечности (восьмерка и в христианстве – знак бессмертия).
Но все это многомудрие – “не по делу”. А дело было в том, что Тонино Гуэрра недавно перенес тяжелую операцию, и очень хотелось выразить ему свое тепло и восхищение, поддержать.
Как оказалось, не только нам.
Но вот парадокс (частный) – этот, мягко говоря, не очень молодой и не очень здоровый человек сам стал для всех своих гостей источником расточительной щедрости души и обаяния. И мы на себе почувствовали справедливость слов его друга Франческо Рози: “Присутствие Тонино – это всегда стимул и праздник”.
Еще парадокс (уже не частный, а вынесенный “за скобки”, а потому множимый на все другие): по лукавой усмешке судьбы “гуэрра” – значит “война”. Но нет на земле человека, с кем понятия “мир” и “жизнь” не просто ассоциируются, – совпадают.
Так откуда этот феноменальный творческий вечный двигатель, в нем заложенный? Что это за природное явление – Тонино Гуэрра?
“Неюбилейность” даты подразумевала отметить ее камерно, семейно, скромно. Так и случилось. Праздновали ее, действительно, дома. В провинции Эмилия-Романья. В городке, откуда он родом – Сантарканджело, от площади которого, по его признанию, он измеряет все расстояния своего пространства. И в городке Пеннабилли, в котором он поселился, уехав из столицы.
Все – свои. Своих – много. На площади Сантарканджело толпа. В театре Пеннабилли – аншлаг. Среди “дорогих россиян” – Любимов, Смехов, Хржановский, Хамдамов, Рост, Коноваловы, Данелия, Бархин, В.И. Толстой и многие другие.
И для всех – праздник.
Вокруг Тонино царила стихия импровизационных хепенингов. А потому приходилось растерянно смиряться с монтажными контрапунктами расписания, постоянно меняющимися договоренностями. В феллиниевской путанице нашего там пребывания было абсолютно безнадежно что-то понять и запланировать заранее. Но странным образом очень скоро мозаика случайных эпизодов и впечатлений сложилась в стереокартину. И в кусочке времени, нам отведенном, осветилось измерение судьбы.
“Я разыскал Тонино Гуэрра и сказал ему, что хотел бы снять такой фильм”. Это – Федерико Феллини, ближайший друг Гуэрра, о своем “Амаркорде”. “Тонино родом из Сантарканджело, одного из самых бедных районов Римини, так что ему тоже было, что порассказать. Его и моих персонажей роднят безумие, наивность и невежество, которые свойственны всем детям, предоставленным самим себе, – бунтующим и покорным, гордым и смешным, дерзким и кротким”. Много лет спустя Гуэрра напишет мэру своего родного городка: “Необходимо вновь сделаться детьми, чтобы править”.
Таким ли уж “бедным” был Сантарканджело?
Бедность крестьянской семьи, отупляющий провинциальный быт захолустья, фальшь фашистского порядка… Все было.
Но было и другое. Рядом. И тоже – обыденно.
Фон… Детские впечатления, улавливаемые боковым зрением.
Здесь в округе тысячи “памятников”, сотни из которых занесены в реестры ЮНЕСКО. Шедевры создателей Ренессанса – Леон-Баттисты Альберти, Пьеро делла Франческа, Мелоццо да Форли,…
История края графов Малатеста “культурными слоями” накладывается на древнеримскую (здесь рядом Цезарь перешел Рубикон), а римская – на этрусскую, а та уже – на совсем древнюю археологию.
Рядом – героическая республика Сан-Марино и мистическая крепость Сан-Лео, похоронившая бессмертного Каллиостро. Сюда привез Гуэрра своего русского друга режиссера Андрея Тарковского, для которого написал сценарий фильма “Ностальгия”. Пораженный Тарковский назвал Сан-Лео самым мистическим местом на земле. Для Гуэрра эта скала со средневековым замком теперь тоже память о друге. Но и в своем родном Пеннабилли он устроил его мемориал, крипту в скале своего “Сада забытых фруктов”.
Тарковский, конечно же, был бы на его празднике обязательно. Так же, как и Федерико Феллини или Сергей Параджанов. Или недавно покинувший его Микеланджело Антониони. Неполный мартиролог… Гуэрра гордится своими друзьями, живыми и ушедшими, которые все равно остаются с ним. Поэтому рядом с ним на его празднике – Энрика Антониони, впервые после смерти мужа – на публике.
В плотном расписании собственного праздника, в театрике Пеннабилли Гуэрра находит время и место показать выставку работ друга – Сергея Параджанова, которые были привезены из Армении. И – слайд-шоу с рисунками Федерико Феллини. Так он отметил публикацию в этом году увесистого тома феллиниевской “Книги снов”. И “поддерживает” феллиниевскую тему, приглашая в ресторанчик родного города, где Сарагина на кувшинах и тарелках становится ключевым персонажем.
В маленькой мастерской Сантарканджело некий умелец давным-давно, сотни лет назад, соорудил огромное колесо-пресс, чтобы ткань из грубой льняной рогожки превращать в почти что драгоценный шелк. По чертежам того, которого в XXI веке назвали человеком второго тысячелетия. Леонардо да Винчи был здесь проездом и, впечатлившись тяжелым трудом местных ремесленников, поделился своей идеей. А полвека назад Гуэрра предложил печатать на скатертях и полотенцах свои веселые яблоки, и они расцвели во многих домах его земли.
Вот, что значит – “родом из Сантарканджело”.
Здешняя обыденность уже сродни чуду ежегодной итальянской весны, такой нежной на аппенинских склонах.
“Лишь первые километры жизни, пройденные ногами, действительно многого стоят”. Чудом было само появление последыша многодетной семьи, младенца, которого ждали не 9, как положено, а 11 месяцев. Приятие жизни как чуда и поныне для него основа мироощущения. Он печалится: “Теперь удивление не выходит за оконные стекла или закрыто дверцами машины”.
Леонардовское колесо…
Водовороты родной реки Мареккьи, президентом ассоциации друзей которой он стал…
Колесо судьбы….
Его повороты увели из детства в опасную юность. У Гуэрра сложилась большая взрослая жизнь. И беспокойная. И великолепная.
И чудесная.
Он чудом остался жив в фашистском концлагере, в который попал, выручая кота и соседа. Вспомнил, что в покинутом доме остался голодный кот, пробрался забрать его, встретил соседа, который попросил его спрятать у себя листовки. Попал в облаву…
Еще чудо: там, в концлагере, он стал рассказывать сказки и писать стихи. Он еще не сознавал, что чудеса ему уже подчинялись.
Там, в аду, он стал сказочником и поэтом.
Доволен, рад, действительно доволен
Бывал я в жизни много раз.
Но счастье испытал впервые,
Когда в Германии меня освободили
Из плена, и я снова смог
На бабочку смотреть
Без всякого желанья
Съесть ее.
В одном из своих сборников он опубликовал послания мэру Сантарканджело. В последнем из них было: “Ты должен просить, молиться о том, чтобы на эту Площадь прилетели журавли и тысячи крыльев бабочек…”. Кто подсчитает, сколько крыльев бабочек сотворил сам Гуэрра?
Подлинный интеллигент, крестьянский сын Тонино Гуэрра, сам учил читать свою неграмотную мать. Но с признательностью помнит: “Я выучиться смог лишь матери моей благодаря”. Он окончил университет в Урбино. И ректор, Карло Бо, в 1946-м пишет предисловие к его первому сборнику стихов. А сам он посвящает ректору и профессору Паскуале Ротонди, который прятал от немцев картины Возрождения, свои стихотворения в прозе.
Маленький провинциальный Урбино – родина Рафаэля.
На городскую площадь перед Палаццо Дукале в XV веке выходил встречаться со своими подданными и согражданами герцог де Монтефельтро, который иногда хотел продемонстрировать свой демократизм.
Они поверяли ему свои горести и радости, а он вершил свой суд и давал советы даже по семейным проблемам. Еще со времен Данте Алигьери в Италии утвердилось понимание благородства, критерий которого – не “качество крови” и богатая родословная, а заслуги добродетели. А она проявляется в поступках, получающих общественное признание. Тонино Гуэрра – поэт, писатель, драматург и художник, легенда итальянского кинематографа, сегодня берет на себя честь герцогской ответственности за судьбу своего края.
Он никого не учит, разве могут быть ученики у чародея?
Он просто говорит с молодежью, которой подчас вовсе не до проблем загрязнения водных потоков местных речушек.
Говорит со старыми, отягченными грузом прожитого, людьми, которые, несмотря на одолевающие их недуги, все же остаются “электоратом”, а значит, и в их руках – будущее.
Для самого восьмидесятивосьмилетнего Гуэрра оказался невозможным образ старчества, невозможной роль старика, который (в лучшем случае) обсуждает в конце дня мировые события, пребывая вне судеб этого мира.
Он думает о родной Италии, обиженной нефтью и газом, но не духовным гением, просто и по-домашнему решает ее будущие экономические проблемы, предлагая крохотные провинциальные местечки преобразовать в туристические центры. (Им “срежиссированный” декор “Санджовеза” включает не только феллиниевские обертоны: этрусские подвалы украшены голубятнями из разных уголков страны и мира, стены и печи – цветными плитками, эскизы для которых делали и профессиональные художники, и дети). Он хлопочет по-отечески и по-сыновьи о судьбе своей земли, ни на йоту не вступая на территорию пафоса и декламации.
Он с хозяйской заботой думает о мире. И вспоминает, что вот отсюда из Пеннабилли отправился на Тибет его ученый земляк, а потом, приехав, составил словарь тибетского языка, сделав его своей латынью доступным европейцам. И Гуэрра посылает приветствие далай-ламе. И далай-лама прибывает в соседний с ним дом, где сейчас уже устроено представительство верховного “понтифика” ламаизма. А Гуэрра устраивает неподалеку памятник – тибетские барабаны, повернув которые нужно желать добра всему живому.
Обыкновенные чудеса, сближающие страны и народы, Запад и Восток.
У себя дома под замком Малатеста он устраивает сад камней, как на далеком Востоке. Один из меридианов здесь – “меридиан любви”. Этот меридиан всегда был главным в его жизни.
Оттуда, с Востока, из России, он привез в Италию свою жену. И это тоже – чудо. Но теперь уже он сам стал волшебником: чудеса ему подчинялись. Не так-то просто было советскому государству расстаться со своей гражданкой, которая просто выходила замуж за одного из создателей легендарного итальянского кино. (А в тесноте звездного небосвода итальянского кино звезда Гуэрра сияла ярко и ровно.) Свидетелем на свадьбе был Микеланджело Антониони. А приветствовали ее в Италии, радуясь за друга, – Федерико Феллини, Альберто Моравиа, Марчелло Мастрояни….
Духовная общность четы Гуэрра – столь же очевидное чудо. И Лора Гуэрра, так же, как и ее всемирно известный муж, стала достопримечательностью Италии.
Он равен себе.
Дружба с Антониони не привела его к экзистенциальной теме враждебности среды. Дружба с Феллини – к барочной избыточности. Понятия элитарности и массовости – не про Гуэрра. Его рассказы человечны и завораживающи.
Давным-давно на его земле языческих богов сменило христианство.
Но Гуэрра не верит ни в рай, ни в ад. У него на все – человеческое измерение. И сегодня он особенно ощущает, что жизнь – это привилегия, награда. И шум дождя для него сейчас – лучшая симфония. А потому и прежде, и сейчас жизнь остается удивительным приключением, которое в одно и то же время нужно переживать и отображать.
Повороты судьбы вернули его, уже зрелого человека, в детство. Гуэрра уехал из Рима и поселился на родине, в Эмилии-Романье. Он и в Риме писал стихи на родном диалекте – романьоло. А сегодня речь героев “Одиссеи” Гомера, изданной в этом году в его переводе, включает родные идиомы. Иллюстрации к книге – тоже тониновские. И персонажи в них – из его мира, странноватые чудаки, словно рожденные детской фантазией. “Мы опьянены детством – тем временем жизни, когда все мы были бессмертны”.
В трактате “О зодчестве” его великий соотечественник Альберти говорит о загородном доме, как о надежном убежище, где можно скрыться от тягот и теневых сторон городской жизни. И о целесообразной разумности всего сущного, всех творений Природы-Бога. А еще об органической включенности человека в окружающий естественный мир. Гуэрра уже много лет живет по этим законам.
Природа милостива к нему. А потому даже нежданный ураганный ветер, от которого дрожала земля и с корнем срывались деревья, оказывается сегодня для него целительным и смиряет ночные болезненные тревоги.
В детстве Тонино приезжал из крохотного Сантарканджело в Пеннабилли на ярмарки. Здесь всегда был праздник. Целый калейдоскоп картинок, которые на всю жизнь врезались в память, а потом выплеснулись на страницы и в кадры кинофильмов.
Сегодня его родной городок разросся, а Пеннабилли на холмах в Марке сделался маленьким, будто съежился. В нем чуть больше 2 тысяч жителей.
Но ведь сюда приезжает далай-лама. И здесь под крепостью времен Малатеста живет Тонино Гуэрра, национальный поэт Эмили-Романьи, гражданин мира, пишущий на романьоло. И сюда к нему едут со всего мира.
И здесь в городском театре состоялось празднование его дня рождения, канун которого отмечался в Сантарканджело. Маленький зал не смог вместить всех желающих. Гуэрра поздравляли, дарили подарки, признавались в любви. Звучали приветственные речи и зачитывались телеграммы от звезд (София Лорен! Вим Вендерс! Адриано Челентано!)
И русская женщина Лора, которая, по словам Тонино, “всегда потом”, все же успевала незаметно (насколько это возможно при том праздничном облике, которым наделили ее Господь Бог и природа) привечать всех гостей, обнимать, объяснять и объясняться, переводить и сопровождать.
И здесь уже действует Фонд Тонино Гуэрра. Где собираются картины его и его друзей, фильмотека и библиотека, скульптуры и керамика… И много другого чудесного, что зовет в никому неведомый ранее Пеннабилли друзей со всего света. И захолустье становится примечательным и достопримечательным.
Все согласны: Гуэрра – великая личность. И – добрый сосед, преданный товарищ. И – чистосердечный и искренний человек, исполненный здравого смысла. Поэтому его именинная торжественность была круто замешена на иронии по отношению к моменту.
И все же он гордился своими друзьями. И печалился о многих ушедших.
Тонино умеет дружить и любить. И заражает тех, с кем дружит, своим миром. Делает он это самыми разными способами, и не только художественными. Так, он поселил гостей в Гранд-отеле Римини, причащая их к амаркордовским воспоминаниям, (“символ сказочного богатства, великолепия, восточной роскоши… Стамбул, Багдад, Голливуд… просторные террасы…”). И реальное мартовское море играло роль соответственно его тогдашнему сценарию – “Бурное, зеленое, грозное море, похожее на движущийся луг”).
Получая, он сторицей отдает “долги”. И колдует над проектом фонтана, который будет сооружен в Армении. (Он на всю жизнь оказался пленен Закавказьем и Средней Азией).
Он не дожидается пунктирного вдохновения, оно его просто не покидает. Поэтому и болезни не позволено было прервать дыхание этой чудесной субстанции, которая помогает ему воз-рождать и во-площать. Словно по волшебству, а на самом деле кропотливым и радостным трудом, выращены фонтаны в маленьких городках Романьи, улитки и толстовские фонари-латерны. И ежедневный аншлаг в “Санджовеза”. И на столы сограждан ложатся скатерти по его рисункам, и льется вино из его кувшинов. И, повторим, происходит много другого чудесного и полезного. “Маргинальные территории” включаются в “мейнстрим”, забытые лоскутки итальянской земли начинают вновь притягательно светиться.
Напомню, поэт Тонино Гуэрра еще и крестьянский сын, и поэтому к возможностям претворения творчеством (природой ли, историей или человеком) реальности относится без идиллии и без иллюзии. И “тихим криком” пытается докричаться ни более ни менее до всего “человечества”, чтоб создать “единую мечту”. И с вековым крестьянским упорством продолжает отдавать земле и людям, становясь частью работы природы.
В Пеннабилли он устроил “Сад забытых фруктов”. Его не могилы интересуют, а жизнь, живые корни и веточки, а не гербарий. Поэтому из разных уголков Италии сюда, на этот клочок земли, расчищенной от мусорной свалки, привозят ростки, ставшие ботаническим антиквариатом: редчайшие растения, травы, упомянутые еще в древнеримских, средневековых хрониках и забытые неблагодарными потомками. И Гуэрра, как всегда, вглядывается в прошлое, но живет настоящим и будущим. А потому дает доброй памяти шанс воплощения.
Для него связь времен всегда оказывается связью смыслов. И арка военного триумфа императора Августа в Римини, арка ворот средневекового города Сантарканджело и арка торжества буржуа на “Главной Площади” оказываются менее значительными, менее существенными, чем арка “неизвестному герою” и часовня в память Андрея Тарковского в гуэрровском “Саду забытых фруктов”.
Гуэрра – атеист, но он прежде всего “ловец образов”. И в переносном смысле (одна из веток в его “Саду”, на этот раз бронзовая, двумя своими цветами-листиками отбрасывает на землю тени с лицами-ликами Феллини и Мазины) и, как оказалось, – в буквальном. А потому Гуэрра отвел здесь же место для “забытых мадонн”, заставляя задуматься о сотнях заброшенных и разрушающихся церковных стен с оставленными иконами. Он и его друзья писали их словно наивной детской рукой.
Эта детская простота, искренность ощущений и формы, “полубезумный восторг делания” свойственны его характеру, его натуре, его художественному почерку. Так он пишет свои картины. Так он иллюстрирует гомеровскую “Одиссею”. Так он “играет” мэтра в своем игрушечном театрике. (“Может быть, в следующие сто лет я займусь театром”.)
Но ведь он действительно мэтр, маэстро, последний гигант, великан эпохи великого кино, жизнь которого полна не только воспоминаний, но и сегодняшних забот и работ, и неисчерпаемой силой.
И мы празднуем его День рождения.