Стихотворения. Вступительное слово Атаола Бехрамоглу
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2008
Традиция турецкого народного стихосложения насчитывает более 1000 лет. Классическая диванная литература берет свое начало приблизительно в XIII столетии, а современный турецкий стих, на который заметное влияние оказала западная поэзия, появился в XIX веке.
В первой четверти XX столетия с лирическими и яркими эпическими произведениями Назыма Хикмета, который облек турецкий стих в новую форму, турецкий стих вышел на общемировой уровень. Молодые, тогда двадцатилетние поэты 1940-х годов пошли по стопам Назыма Хикмета. Они писали реалистические стихи о мире и гуманности. В те же годы группа поэтов — Орхан Вели-Октай Рифат, Мелих Джевдет и еще несколько единомышленников, — выступив с поэтической антологией «Гарип», предприняли попытку обновить турецкую поэзию. Вдохнуть в нее жизнь, «зажечь». Тогда же, в 40-е годы, Джахит Сыткы Таранджы, Бехчет Неджатигиль, Джахит Кюлеби и другие мастера современной поэзии печатают свои первые произведения.
50-е годы были годами нового витка развития турецкого стиха. Октай Рифат и Мелих Джевдет Андай — поэты, стоявшие у истоков движения «Гарип» — в эти годы писали стихи, насыщая их метафорами и образами. Стихи, питавшиеся элементами мифологии, а Мелих Джевдет Андай писал и философские вещи. Тогда же среди поэтов, говоривших метафорически о городе и отчуждении, о месте индивидуума в жизни, нужно указать Тургута Уйара, Эдипа Джансевера, а позже и Джемаля Сюрею, Эдже Айхана. Именно этот период стали называть впоследствии «Вторым новым периодом».
В 1970-х годах турецкий стих приобрел национальный колорит. С конца 1980-х до наших дней он ориентируется на замкнутость, обращенность «на себя». Оставаясь при этом ветвью мирового стихотворного дерева.
ДЖАН ЮДЖЕЛЬ (1927–1999)
Завещание
Похорони меня, моя козочка, в Датче,
Забудь про Анкару и Стамбул
Эти места заполнены до предела
И дорогие к тому же,
Например, в Зинджирликуйу
Одна могила стоит 750 миллионов,
А здесь сравнительно дешевле
И безопасно
И не требуется благодарственных молитв
Я говорю: похорони меня в Датче
Если подумают, что в этой могиле с видом на море
Есть клад и вскроют –
Я не буду вмешиваться.
ДЖЕМАЛЬ СЮРЕЯ (1931–1990)
Фотография
На остановке три человека
Мужчина женщина и ребенок
Руки мужчины в карманах
Женщина держит ребенка за руку
Мужчина грустный
Грустный как грустные песни
Женщина прекрасна
прекрасна как прекрасные воспоминания
Ребенок
грустен как прекрасные воспоминания
прекрасен как грустные песни.
Через стекло
Выйдя из кафе
Я посмотрел
Сквозь стекло
На место, где всегда сижу.
Пачку сигарет
Забыл на столе.
На стуле
Такая же, как я,
Сидит моя пустота.
Одна ее рука на лбу,
Как у меня,
Но кажется –
Пустота еще грустнее?
И сидя
Она еще больше выпячивает
Горб?
Она больше похожа
На моего отца?
Я на год его старше.
Дождь
Как на торжественной церемонии
Раздувает
Мой плащ.
ИСМАИЛ УЙАРОГЛУ (1948)
Это был ты, воробей
В тот день я встал пораньше,
Умыл лицо, вода была черной
Причесался, спокойно глядя в блестящее черное зеркало,
Оделся, открыл окно, небо было черным
Взял в руку нож, который наточил ночью
Приготовился принять смерть
Но отыскивая место на вене
Увидел – поет белый-пребелый
Усевшийся на окно воробей.
ОЗКАН МЕРТ (1944)
Валенсийский апельсин
Прошлым летом мы работали с Пабло
Уцелевший с гражданской войны
Он поет испанские песни
Басом
Сейчас в прибрежном поселке в Испании
Продает туристам апельсины
Ведущий простую
Без прикрас жизнь
И разговаривающий на смеси
Всех иностранных языков с испанским
Пабло
Любил к тому же
Курносых женщин
Недавно из Испании он прислал открытку:
“Как апельсин из Валенсии
мал наш мир, Озкан. До встречи”.
Пабло.
МЕХМЕТ ЯШЫН (1958)
Дождевое облако
Любимая, до свидания,
Я ухожу,
Тихонько плача.
Не огорчайся.
В твоей комнате не останется ни моих слез,
Ни моих следов.
Я маленькое дождевое облако.
Сотрусь.
Мертвый дом
Белое пятно, оставшееся от стенных часов,
Ореховый стол, забывший о времени,
Со следами пальцев, которые стираются пылью,
Потерянные ключи,
Почтовый ящик с проржавевшим замком,
Тяжелый сон
Пожилой женщины, опускающей вставные зубы в воду
Эта машинка, которая печатала первые стихи моего отца, этот
дом, в котором умерла, влюбившись, моя мать – дом, в каждой войне
попадавший в плен, обстрелянный пулями, сжигавшийся, с приданым,
выпотрошенным из османских сундуков, с зеркалами, которые видели
голыми всех женщин одной семьи, зеркалами, чьи лица покрыты
простынями – все высохшие и исчезнувшие цветы, кроме оставшихся
розовых цветков плюща с сильным запахов – время, которое бабушка
сохранила в покрывалах с белым кружевом – маленькое привидение,
вернувшееся на место своей гибели – длинные молчаливые тени
срубленных кипарисов – сейчас все обитатели этого дома смотрят с
фотографий, звенящих от сумасшедшего хохота войны, на стоящую рядом
ночь – через стекло на меня смотрит человек, он забыл, почему
улыбается – и дом думает, почему меня оставили в живых те, которые
убили в нем все, что принадлежало мне – и вдруг в детской комнате,
позвавшей это стихотворение, загорается свет
Мертвый Дом Мертвый Дом Мертвый Дом
И не может быть ничего иного, кроме стихов, что заставит
вернуться в этот дом.
ТУГРУЛ ТАНЬОЛ (1953)
История одного дома
провода, одежда, обрывки тканей
старые давно сломанные игрушки
облака пыли, шторы дыма, воспоминания,
бумаги, и среди бумаг
куда бы не положил руку
откуда-то всплывает моя жизнь
там смеется мой сын
здесь его первые шаги
а тогда ли купил эту книгу?
страницы ее морщинисты как мой лоб.
столько вещей поместилось в этот маленький дом
до них дотрагивались с любовью
почему же выбросили и позабыли
будто они
безнадежная рухлядь.
сердце ищет эту тайну
и даже не глядя в зеркало знаю
лицо в нем,
в его памяти
словно жизнь на звонких камнях
ждет землекопа, что отроет ее.
ХАЙДАР ЭРГЮЛЕН (1956)
К вопросам, на которые нет ответов
прохладные ветры несутся
время, выжигающее лицо друга,
стоит над обрывом своих воспоминаний
с истончившейся своей судьбой
картина, чьи краски текучи,
мы не прятались в узких комнатах
и когда умер скрытый в них голос
желание стало кружиться
обжигая
мы заставили смолкнуть часы
и страхом в наших голосах
убили тесный союз
дня и ночи
поглядев на горы, глаза
потемнели в глубине балкона
желание пустилось в путь
а беспокойство превратилось в страх
твое лицо в запоздавшем письме
честном и влажном
всплыло с забытыми воспоминаниями
из теплых южных улиц
каждый голос ищет свой цвет
вода течет по своему разумению
ни на что не похожа пропасть внутри нас
но как бы ни были наивны
кое-какие вопросы,
как бы ни были наивны кое-какие вопросы,
их должно сопоставлять со смертью
Мгла
У ночи есть два города, по одному из них я страстно
тоскую, а в другом – туман, нависший над городом
словно дождь, почему
ты оставила мне этот бессонный город, и теперь живешь во всех городах,
кроме этого, который мне не по зубам,
и то, что ты хочешь – не ночь, хоть изрядно темно
ты хочешь увидеть город, раскрашенный
в разные краски, твои глаза, понимаю, еще не встретились с глазами,
которые могут простить;
наши глаза источают боль не расстояний, а
близости, на которую мы не решились,
лишь глаза могут заслужить взгляды других,
болят мои глаза, и кто же их простит,
не мгла, не бессонница, и словно два далеких города
мои глаза не могут встретиться после разлуки
один из них бессонный, будто смотрит в наши глаза
другой распахнут, словно ресницы во мгле
я не вижу, кто оставил эту тишину, не вижу
ни единого слова в разговорчивых глазах,
и не встречаются в двух ночных городах наши взгляды
Но если взгляд не касается никого, то почему так поступают стихи?