Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 5, 2007
Журнальный вариант.
Здравствуй, лето-76!
Как я люблю амурские поля, усеянные белыми ромашками и красными гвоздиками! Как люблю сидеть в компании друзей у костра! В руках у одного из них гитара. Мы поем. Наша песня – “Надежда”. “Светит незнакомая звезда…”
Люблю купаться в Амурском заливе, ходить в лес, собирать землянику, смородину. Люблю лежать в траве, переворачиваться на спину и смотреть на небо, на тучки.
У меня много друзей. У некоторых свои семьи, дети. У Таньки Борисовой есть сын Димка. Я очень люблю бывать у нее в гостях, играть с этим удивительным Димкой. И мне бы хотелось сына даже больше, чем дочку, потому что сын вырастет и будет меня защищать.
Не надо только считать, что я такая уж легкомысленная. Я устроилась в стройотряд, буду проводницей на железной дороге. Сейчас только об этом и думаю.
Больше всего на свете мне нравится путешествовать. Где я была? Да нигде, а мир такой огромный. Хочется его посмотреть.
Брат издевается надо мной: “Будешь бегать по вагону c подстаканниками, и все будут тобой помыкать”. Он не понимает, что такое романтика дороги. Ну и дурак. Я ему так и сказала: “Ты, Паша, просто дурак и фирмач”.
* * *
Путешествия даются мне легко. Мне еще в детстве по ночам казалось, что я слышу поезд, который где-то рядом проходит и гудит, но такого быть не могло, потому что мы живем очень далеко от железнодорожной ветки.
Смотрю в окно, все мелькает, и так здорово, что я нужна пассажирам и начальник поезда мне доверяет…
* * *
Смотрю в окно на огоньки, и слезы стекают по носу. Плачу одна. Опухла. Как там теперь Василий Петрович? Он уже, наверное, давно дома. Его встретила жена – старая, равнодушная, злая жена – она не понимает его, так как я – и тоже несет ему чай, как я несла. А я несла горячий-прегорячий, чтобы чувствовал, как меня бросает в жар от него. Эх, Василий Петрович!
* * *
Я снова медсестра. Хожу по палатам с задумчивым видом. Казалось бы, чуть отвлечешься – секундное затмение, мысль, воспоминание, а к работе возвращаешься спустя тысячелетие. Пациенты смеются, заметили уже. А Катя Николаева сказала: “Задумчивая ты, Наташа, повзрослела”. Да, теперь я женщина.
Как там Василий Петрович? Прислал письмо, читаю, а сама представляю его, все его морщинки. Так они мне нравятся, хоть несколько часов подряд целовала бы их. Помню я его руку на своей груди – властная и в то же время ласковая. Пишет, что полюбил меня, как только увидел.
А специальность у меня хорошая, нужная. Ну и что, что маленький оклад! Не ради денег ведь работаешь – для души. Сначала я думала: здесь тоскливо, а здесь хорошо, потому что люди хорошие. Больные меня любят, хоть я им и говорю: “А ну, скидывайте штанишки”. Но я говорю это ласково, и им нравится.
Вошла в совет молодых специалистов. Нас 50 комсомольцев. Работа разная – и политическая, и практическая (быт, жилье). Готовлю политинформации. Слушают с большим интересом, задают вопросы. Все-таки хорошо, что люди у нас не равнодушные, международное положение для них – не пустой звук.
Вообще работа организатора очень увлекательная. Например, мы организовали секцию по волейболу. И мы, девчонки, так хорошо играем, что и ребята не справляются, боятся играть против нас. Конечно, им стыдно проигрывать. Они-то хотят выглядеть героями, а мы потихоньку хихикаем над ними, когда у них не идет игра.
Я целыми днями с головой в работе, но остается время и помечтать. Я чувствую, что для меня нет ближе человека, чем Василий Петрович, а он далеко. Многие, и мои ровесницы тоже, не понимают меня. О парнях я уже и не говорю. Девушкам хочется ухаживаний, красивых слов, а они – два раза погуляли и в койку, или целоваться до изнеможения. Я же не железная!
Может быть, сегодня время “другое”, а я старомодная, из тургеневских времен. Сегодняшний мир – это мир каких-то непонятных “западных” увлечений, мир джинсов, ресторанов. Вся молодежь – только там! Никого не удивишь журчанием воды, песней соловья или шуршанием ветерка в макушках деревьев. И это очень печально.
* * *
Написала рассказ. Подругам боюсь показывать.
Дыхание любви
Однажды я легла спать и уже засыпала, как вдруг вздрогнула. Мне показалось, что под кроватью я слышу чье-то дыхание – простое и ровное. Я лежала, прислушиваясь, – так протекло несколько минут. Наконец я вскочила в испуге. Включила свет и заглянула под кровать – там никого не оказалось. Я снова легла и продолжала слушать это чужое, неизвестное мне дыхание – оно становилось все явственнее и громче.
Это было дыхание любви.
Так родилась любовь!
* * *
У девчонок больная тема – первый мальчик. Я себе выбрала одноклассника Митю, он был такой смазливенький, все девочки ему со второго класса писали записки, но он смотрел только на меня, садился сзади и сверлил насквозь затылок.
Пригласила его вечером в гости – родителей не было и брата тоже, я была одна на всю ночь. Накрыла на стол, выключила электричество, зажгла свечи. Постелила чистую постель, прилегла на нее и что-то мне так жутко стало, перехватило дыхание – как будто катишься с горки. Я легла и стала себе представлять, как все будет. У меня были приготовлены пластинки: Анна Герман (Польша), Джорджи Марьянович (Югославия), квартет “Улыбка”.
Сначала танцуем, потом целуемся. Ну целоваться-то я умею, даже получше его. А если он испугается? Первый мужчина должен быть настойчивым, пытливым, так я считаю. А если он не поймет, зачем я его пригласила? Так я мучилась. И потихоньку стала представлять, что будет дальше. И мне вдруг почему-то расхотелось.
Пришел Митя. Сидим с ним, пьем чай при свечах. Разговор не клеится. Я поставила пластинку, он меня не приглашает, а достает бутылку вина. Называется “портвейн”. Сидим, пьем вино. Вижу, Митя набрался смелости, делает приглашение на танец. А я уже тоже пьяная, и меня смех разобрал. Я говорю: “А зачем ты пришел сюда?” Он растерялся. А я давай его высмеивать, что за характер. Митя весь покраснел и говорит: “Ты дура, я же тебя люблю”. Ну тут я вообще со стула упала от смеха. Он смотрел, смотрел на меня, рассердился и ушел. А я еще потом долго не могла остановиться – смеялась, как сумасшедшая.
* * *
Я поссорилась с братом, очень сильно. Сказать по правде, мне надоело, что он целыми днями крутит эти свои бобины, записи блатные – и где он только их достает? – с утра до вечера гонит пошлятину, а когда родителей нет, приводит девчонок, и мне приходится потом убираться за ними. Как они клюют на такого парня, ничего понять не могу! Он же думает только о своей “фирме” и о том, как бы затащить кого-нибудь в койку. Личность совершенно бездуховная. Одну бросает, тут же появляется другая.
Я ему говорю, что так больше не может продолжаться. Или он кончает со своими привычками, или я перехожу к девчонкам в общежитие. Маме я сказала, что хочу пожить самостоятельно хоть с полгодика, а с подругами мне веселее. И до работы добираться оттуда близко, можно пешком. Ну мама-то знает мой характер. Если я решила, то так и будет.
Мама сказала: “Ну я понимаю, у вас с Пашей разные в жизни интересы”.
Когда уже его в армию заберут?!
* * *
В комнате у нас все с 57-го и 58-го года. Но столько знают! Некоторые уже делают не по первому аборту, бывает же такое. В общем, девчонки очень развратные, но зато веселые, ни одного вечера не обходится без шуток. Мы все время хохочем. Они меня донимают расспросами: “Сколько у тебя было парней?” Я наврала что-то, стыдно, но я же не могу им признаться, что у меня никого не было. Уж лучше бы мы с Василием Петровичем дошли до этого. Лучше с ним, чем с каким-нибудь сопливым юнцом, которому я как личность вообще не интересна.
Он мне снится, Василий Петрович. Снится его лицо, я чувствую его руки. Но вот в последнее время я вдруг поняла, что переспать с ним я бы не хотела. Конечно, он мне нравится как мужчина, но он мне нравится больше как образ, как идеал. Девчонки мне сказали, что спать с ребятами можно для удовольствия, а не обязательно, чтобы выйти замуж. Я им верю, но у меня это в голове как-то не укладывается. Я бы переспала один раз, чтобы не считаться девственницей, и больше бы, наверное, не стала.
* * *
Выпили с Лидой и потянуло нас на подвиги. На улице мороз, а мы пошли в гости к главврачу санэпидемстанции (он молодой, неженатый). Высмеяли его, как хотели, открыли холодильник, провели проверку, посмеялись, в ванну его с бельем бросили гантели. Он терпел, терпел, а потом нас и выгнал. А мы уходим и хохочем: “Ха-ха-ха, главврач в тапочках и с грязными ушами!” Вот как после этого встречусь с ним?
И это еще не все мои проделки.
Были в гостях у Сапронова. Я напилась, ничего не помню. А оказывается, Костя отвел меня к себе домой, там раздел и уложил спать. Одежду аккуратно развесил на стульях. Ничего у нас не было, он просто не мог меня бросить в таком невменяемом состоянии. А я утром жутко разозлилась, накричала на него. Он мне – бац! – пощечину. Вот чего не ожидала. Потом я, конечно, стала переживать: ну зачем я так. Он ведь хороший – даже мухи не обидит. Столкнулись как-то, я говорю ему: “Ну как, еще будешь бить?” А он только руками развел: “Нету у меня зла на тебя”. Решили с ним встречаться.
* * *
Я теперь встречаюсь сразу с двумя молодыми людьми, из них сложно выбрать, потому что они ведут себя совершенно по-разному. Честно обо всем Василию Петровичу написала. Я посылаю ему письма на адрес редакции местной газеты, так жена не догадается. Он работает в газете внештатным корреспондентом, показывал мне, кстати, свои заметки, вырезки. Я написала: “Не обижайтесь, Василий Петрович, ведь вы – любовь навсегда, вы такой мудрый, красивый, опытный, а кто они? – мальчишки. К тому же я еще не выбрала между ними”.
Костя. Он очень робкий, ухаживает как пятиклассник. Эдик – совершенно другой человек. Он недавно развелся с женой и говорит, что хочет жениться снова – и, может быть, именно на мне. Но при некоторых условиях.
Только мы приходим с ним в ресторан, как он начинает покрикивать: “Так не делай, это неприлично, нож держи в правой руке, вилку – в левой, где ты взяла этот дурацкий смех? Перед людьми стыдно за тебя”.
В конце концов он мне сказал, что я не очень воспитанная и не очень умная и что он будет со мной работать, займется моим образованием. А я про себя думаю: “Ну занимайся, занимайся”. Мне все равно нравится в нем, что он взрослый, солидный. А Костя совсем мальчик, хотя он меня старше на пять лет. Выбор между этими ребятами – непростая вещь.
* * *
Пациенты в больнице меня очень любят. На день рождения написали, например, такие стихи.
В белом халатике,
в шапочке беленькой
с еле заметной улыбкой у рта,
словно лебедушка легкая, быстрая,
ты к нам в палату вошла…
Дальше там про то, как я уверенно делаю уколы, и о том, что побольше бы нам таких медсестер, внимательных к больным, как к родным детям.
* * *
Написала Василию Петровичу письмо: “А помните, как мы познакомились? Как вы крепко прижали меня к себе, а в это время из приемника звучала НАША песня: “Надежда”. И я тихо подпевала: “Светит незнакомая звезда”. Вы сразу стали для меня родным человеком. Со стороны это, конечно, выглядело так, что пенсионер лапает проводницу, но я-то совсем этого не замечала, потому что была очарована вашим голосом, вашими словами о любви, о романтике отношений. Жаль, что эти мгновения нельзя повторить”.
* * *
Мы с Костей пошли в кино, лента называется “Евгений Онегин”. Спросила у Кости его мнение. Он сказал, что лента мировая, но вот он недавно видел “Гений дзюдо” – эта еще лучше. Обещал сводить.
А я вдруг поняла, что у меня вот какой интерес: я хочу много, много читать. Все равно что, но лучше, конечно, классику: Пушкина, Лермонтова.
Когда читаешь, голова наполняется мыслями и слегка отделяется от тела, словно покачиваясь из стороны в сторону, как у одуванчика. Это состояние интересно своей необычностью.
* * *
“Костя, о чем ты думаешь?”
“Ни о чем, просто мечтаю”.
“Давай вместе мечтать”.
И вот так мы с ним просидели весь вечер, не сказали ни слова, только мечтали. Он мне, кстати, так и не сказал, о чем мечтал, и я ему тоже не скажу.
* * *
Многие девушки только и думают, что о прическе, о том, как бы поярче намазюкаться и приодеться и ходить этакими профурами. Но я не такая. Я считаю, что девушка должна брать внутренним содержанием. Пускай он и ничего, как набитый дурак, не заметит, но я-то буду втайне довольна, потому что не уронила себя.
* * *
Я придумала, как бороться с плохими и ненужными мыслями. Если такая мысль у меня появляется, я ей говорю “иди домой” – и она уходит. У меня в голове много комнаток, в которых заперты такие мысли. Они рычат и иногда вырываются, но я не даю им спуску.
* * *
Если бы у меня было много денег, я бы стала покупать всякую чушь – то, что мне совершенно не нужно. Приятно тратиться на ерунду, а когда тратишься на необходимые вещи, приходится буквально обуздывать себя, чтобы не показать, как это скучно – покупать их.
И еще. Я решила коллекционировать открытки с портретами великих людей. От коллекционирования обязательно должна быть польза. Я против бездумного накопительства. Коллекция должна внутренне обогащать женщину. А если изучить, как выглядели великие люди, легче выбрать мужа – достаточно взглянуть на его внешность. Пускай он будет похож на всему миру известного человека – писателя, на худой конец. Это, конечно, мое мнение, я его никому не навязываю, но многие девчонки в комнате со мной согласились.
* * *
У нас в комнате все девчонки любят читать Асадова. Иркин парень – Игорь – приходит и говорит: “Ну что ваш Асадов. Надо читать Евтушенко”. И начинает читать – читает он здорово, прямо как настоящий артист. Мы все просто заслушиваемся его. Но вот одевается он плохо. И воротничок у него грязный, и ботинки, и штаны на нем болтаются, как на пугале, будто он не может ремень затянуть еще на две дырочки. А я все равно думаю, что Асадова полезнее читать, чем Евтушенко, хотя и Евтушенко хороший поэт, тут никто не будет спорить. Но Асадов нежный поэт, он пишет про любовь, а Евтушенко пишет про стройки, про революцию. Это тоже нужно, я согласна, но это не для девичьей души.
* * *
Все-таки я еще очень молодая и неопытная. Меня смущает, когда мне говорят комплименты. Еще до того, как мужчина скажет комплимент, к моему горлу начинает подступать какая-то странная щекотная теплота. После того, как комплимент сказан, я нервно сглатываю и опускаю глаза.
Да, я уже взрослая и уверенная в себе, нравлюсь парням, мне нельзя стесняться, но разве убедишь себя быть другой, чем ты есть на самом деле?
* * *
Недавно я была у мамы, лазала за выкройками и нашла альбом, где мои детские карточки. Легла на диван и плакала.
Папа наш был фотолюбитель. А меня он просто обожал, называл “моя куколка”. И снимал постоянно, каждую минуту. И потом мы их проявляли, эти снимки, в туалете, и папа был красный, и руки у меня были красными.
И вот теперь я смотрю на себя на фото и понимаю, что такое девственность, и что такое, когда ты ее теряешь. И я вижу, как постепенно меняется мой взгляд, становится все напряженнее, настороженнее к миру.
В конце концов, я уже и целовалась по-настоящему и спала с мужчиной в одной постели, ну Костя, правда, не решился ко мне приставать, но внутренне я все равно уже не девственница, и меня потерей девственности не удивишь.
* * *
Самая интересная из девчонок в нашей комнате – Майка. У нее необычное хобби: она очень любит мыть посуду, ей со всех этажей несут, и она моет с наслаждением. Вот какому-то парню повезет с женой!
Но оказалось, что и у нее есть личная трагедия.
Ира принесла в комнату свой проигрыватель и пластинки. И мы их слушаем, некоторые по многу раз. И вдруг, при звуках песни “Как прекрасен этот мир, посмотри”, Майя – в слезы. Мы потом полчаса ее отпаивали водой, настоящая истерика, а Лида даже бегала к таксистам за водкой. Мы узнали, что Майю под эту песню коллективно изнасиловали. Вот ужас! И это еще не все. Оказывается, среди мужчин встречаются такие, которые сначала изнасилуют человека, а потом набиваются ему в друзья.
Майка выпила водки и занюхала листочком фикуса, а потом сказала, что ненавидит всех мужчин, и хорошо еще, что есть на свете и женщины, а они ее поймут.
* * *
Как все-таки приятно сидеть, тесно прижавшись, вокруг костра. И тот, кто с гитарой, самый желанный.
Девушкам хочется, чтобы вокруг все дышало. И даже целуются девушки не так, как взрослые женщины – не высасывая мужчину, а беспомощно раскрывшись, доверчиво, как будто этот поцелуй самый главный у них в жизни.
Они, мужчины – все до одного – хотят нас лапать. Чего им надо? Далась им моя грудь, моя попа. Ну лапайте, если хотите. Нет, надо чтобы мужчина боготворил тебя. Тогда ты самая счастливая.
* * *
Сочи – это просто сказка. Еще и повезло с турбазой. Рядом море, волны колышутся, зовут.
Здесь хочется: и бежать, и петь, и говорить, и глядеть, и дышать, и дрожать, и слышать, и стонать.
Почти каждый прохожий с огромным букетом: гвоздики, каллы, розы (нежные, большие, ярко-красные, серебристо-белые, перламутрово-розовые, кремовые).
Вокруг меня много парней. Симпатичные, загорелые, мускулистые ребята, некоторые в майках “Адидас”.
* * *
Миша. Сейчас я думаю только о нем.
Познакомились на волейбольной площадке. Оба бросились под мяч, скрестив руки. В разгаре игры (я в это время под сеткой стояла) он со всей силы ударил по мячу, но и меня не обошел. Ресницы с правого глаза так и посыпались.
Перепугался. Отвел меня в сторону, пытался шутить: “Так лучше, и красить не нужно”.
Вечером пригласил на танец, и я положила голову ему на плечо.
* * *
Теплоход “Кипарис”. Новый Афон, Гагры, Сухуми (там мы ели с вином хачапури). А в Сочи – “Ривьера”. Мы с Мишей крутили любовь. Среди водопадов и фонтанов.
Мужчины здесь вообще горячие, разогретые солнцем и полуобнаженными девушками. Я на пляже одному улыбнулась, так он потом под меня – и подползал, и подплывал, с матрасом, без матраса. Я уже не знала, куда от него деваться.
Он говорит: “Давай я тебя закопаю в песок, а потом буду медленно откапывать”. Ага, разбежалась!
Потом мне рассказали, что этот парень со своим другом пошел на такой пляж, где все голые, специально на них смотреть, и у них так обгорели попы, что они еще долго не могли сидеть. Ну и по заслугам.
Миша совсем другой, он романтик. Обезьяний питомник. Здесь он мне сделал предложение. Однажды мы оторвались от экскурсии, и он потащил меня к воде. “Мы должны сделать это в море!” Я даже не сопротивлялась. И ничего не почувствовала, только чуть не захлебнулась. Я даже и не поняла ничего что произошло.
* * *
Я толкала Мишу и смеялась. Боже мой, у меня муж – спортсмен!
Мне хорошо с ним здесь, на его родине, в Сибири, хоть и за тысячи километров от соленых ласковых волн моря.
Мы гуляли. Я взяла его под ручку и повисла на нем: какой ты сильный!
“С этих пор твоя профессия – моя жена! Ты нигде не будешь работать!” – сказал Миша.
И я так нежно прижалась к нему: “А в Енисее перепихнуться слабо?”
* * *
Свадьба – целых три дня подряд. Я никого не знаю. Приехала Лида, но она в первый же день закрутила с каким-то Мишиным родственником в настоящих “левисах”, и я больше ее не видела.
На стенах висели транспаранты: “Совет да любовь”, “Где один муж не может, там жена поможет”.
Целоваться для гостей приходилось каждые пять минут, надоело. Мише не давали пить. Он был как одуревший. Свидетель выпил на спор за наше здоровье из грузинского рога и упал без чувств. Мама все время плакала.
Она говорит: “Я вижу: у вас уже было. Ты сразу ему не изменяй. Я отцу не изменяла одиннадцать лет. Ты должна это знать. Я просто боюсь, что ты распробуешь и понесется”.
Я ей ответила: “Мама, ты такая же дурочка, как и я”.
* * *
Я показывала Мишиному племяннику Коле, как шнурки завязывать: “Сначала вот так, а потом бантиком”. Миша плюется: “Бантиком! – опять эти ваши словечки бабские!”
Зашла к нам в гости Соня, мы с ней разговорились. Вдруг Соня покраснела – верный знак, что перейдет на личное, и спрашивает: “А он у тебя храпит?”
“Миша?”
“А кто же еще?”
“Да”.
“Они все храпят”.
* * *
Мне кажется, что женщина намного сложнее мужчины. В нем все как-то напоказ, никакой тайны, элементарно и даже смешно, как приглядишься.
А еще мужчины, наверное, и представить себе не могут: как это – носить внутри себя другого человека, как будто ты матрешка. И, между прочим, будущую самостоятельную личность.
* * *
Девушка подпускает к себе мужчину, который набрасывается, что с его стороны неправильно. Он же не понимает, с чем имеет дело. Он думает, что взял добычу и герой. А девушка думает: ага, взял бы ты, если бы я не захотела.
* * *
Вспоминаю, какая я была в школе. При мне девчонки боялись материться, чувствовали во мне что-то особенное. Стоит мне отойти, пожалуйста – матерятся, курят. Если бы я понимала тогда, что я не такая, как все, то, наверное бы, возгордилась, стала ужасной по характеру.
Миша мне говорит, что я уникальная, что я удивительное явление природы, ее шедевр. Особенно часто я слышу это в темноте, после того как по шуршанию догадываюсь, что он подползает. Верить или нет? Все факты за то, что во мне есть какая-то загадка.
* * *
В июле поехали к тете Наде в деревню. Мы с ней год назад на нашей свадьбе познакомились. Она там вовсю зажигала – дефилировала по столовке, как королева красоты, со всеми мужиками выпивала на брудершафт и потом целовалась с ними – по-настоящему. Они обалдевали просто. Миша ей родственник какой-то, по дальней линии.
Хотели пробыть неделю, а задержались на целых две. Вернуться вовремя помешала пьянка. Пили самогон “Романтика”, на основе розмарина.
Мужа Ларисы зовут Игорь Флорианович. Потому что он внук ученого-ботаника, известного специалиста. Игорь Флорианович с утра до вечера гонит самогон и играет на гармони. Особенно ему удается “Расцвела под окошком белоснежная вишня”, мы все в соплях сидели на этой песне. Он даже нас провожать ходил с гармошкой, орал: “Ах, мамочка, на саночках”, и вся деревня ему подпевала, а Миша пустился в пляс.
* * *
Когда я была пионеркой – это было просто наваждение какое-то: меня восхищали подвиги – Зои Космодемьянской, молодогвардейцев. Правда ли, что пытки доказывают полную зависимость человека от своего тела? Героические случаи свидетельствуют об обратном. Но вот я, например, я бы не вынесла пыток, а это означает, что я несовершенна как человек. И как с этим жить? Как не надавать себе перед зеркалом пощечин, как я люблю, когда мне что-то в себе не нравится?
* * *
Недавно возвращалась от Мишкиной бабушки на электричке. Целый день пласталась в огороде с тяпкой. Закаты жизни! Хоть бы кто самогонки налил.
Страшно спать хотела. А тут еще в вагоне ко мне привязался какой-то мужик – потасканный слегка, пьющий, наверное, но видно, что интеллигентный.
Сначала спросил меня сколько время, потом до какой станции я еду, а потом спросил: “Читали вы статью о сверхмашинах ЭВМ в последнем выпуске журнала “Наука и жизнь”?
Я сказала, что нет, что я выписываю только журнал “Крестьянка”, и муж – “Филателия СССР”.
Он долго еще продолжал рассказывать про статью, про новейшие разыскания в научной сфере и потом спросил, что я об этом думаю.
“Я ничего не думаю, – сказала я, – я дура”.
А он говорит: “Нет, вы не дура, я же вижу, что глаза у вас умные, просто вам спать хочется”.
* * *
Получила письмо из Владика от Лиды: “Посылаю тебе веточку елки. Напиши, в каком виде она к тебе дошла. Знаю, что ты будешь от нее на небесах и будешь целый день ее нюхать, такова твоя натура”.
* * *
Весь день ходили с Соней по магазинам. Соня мне надоела ужасно. Она обо всем говорит в уменьшительном роде: “А вот эту блузочку…”, “А вот эти туфельки…” Меня она называет Наточка.
Я в отместку стала называть ее Софочка: вспомнила, как Соня краснеет, когда Борис Соломонович обращается к ней при посторонних: “Софа”.
Еще Соня – страшная фантазерка, рассказывала мне, что ее первый парень был участник ВИА “Добры молодцы”.
* * *
Вчера перед сном читала Голсуорси. Мне очень нравится следить за судьбой героев в больших романах, ты как будто жизнь проживаешь вместе с ними. Потом я уснула. И мне приснился Голсуорси – только почему-то в виде маленького червячка. Я положила его на ладонь и стала внимательнейшим образом разглядывать – конечно, ведь не каждый день увидишь лауреата Нобелевской премии!
* * *
Еще по поводу сна. Сон заменяет нам воображение. А воображение – это тоже хорошая вещь, потому что позволяет прожить другую жизнь вместо своей. Так что я, если захочу, могу прожить жизнь за Мишу, а он за меня. И, кстати, во сне мне иногда снится, что я мужчина.
* * *
По сути, нет ничего плохого в том, что ты ненароком обижаешь людей. Я заметила, что людям нравится обижаться. Проверяю это на Мише, он ходит, дуется, но я же чувствую, что ему приятно обижаться на меня. А он добрый, не ругается со мной, а просто не разговаривает и ходит весь надутый, как хомяк.
* * *
Мне приснился сон. Вот какой.
Будто я сижу на полу в круглой комнате с красного цвета обоями, вдоль стен которой расставлена всякая мебель: стенка финская, кресла дерматиновые, поцарапанные, такие же, какие стояли у бабы Фаи в зале.
Я встаю и иду и, сколько-то пройдя, оказываюсь в точно такой же комнате. Снова иду. Снова та же комната, но мебели нет. Вижу: стоит Миша. Говорит: “Раздевайся”. А мне стыдно раздеваться, потому что в комнате еще и Володя.
Я все-таки раздеваюсь. Миша указывает на Володю: “Иди к нему”. Я оборачиваюсь в ужасе: передо мной вместо Володи огромный *** с наигранной улыбкой на лице.
Бросаюсь бежать, но до Миши невозможно далеко. Вдруг неожиданно для себя я оказываюсь рядом с ним, цепляюсь за Мишу, а он сурово: “Иди к нему”, и уходит.
*** все так же передо мной.
О боже!
* * *
Володя может два часа без остановки. Я уже вся в изнеможении. И с него тоже пот ручьем, весь становится липкий, мокрый, беззащитный такой, хочется его завернуть в одеяло.
Еще мне нравится, что у него кудрявые волосы. У меня привычка: наматывать его кудри себе на пальцы. А он не останавливается ни на секунду. И откуда только силы берутся?
Володя говорит: “Мне нравится, как ты стонешь”.
А я отвечаю: “Ты садист. Ты только из садизма так стараешься два часа подряд”.
А он говорит: “Я могу и три, и даже больше”.
О чем они думают! Господи, какие дураки!
* * *
Днем я прогуливалась по бережку, любовалась сценами из древнеегипетской жизни на фасаде музея на набережной, мне всегда там нравится стоять и представлять, как люди жили в далеком прошлом. Пришла поздно, в одной туфле, вторая порвалась, и я ее выкинула. А перед этим я пила разливное пиво с мужиками, и все они меня клеили. Я говорю: “Вы на себя посмотрите, вы же алкаши, уроды! Я для вас недоступна навсегда”.
Рассказала Мише. Он заорал: “Ты сумасшедшая! Они же могли тебя затащить в подвал и изнасиловать!”
А я про себя думаю: ну да, я сумасшедшая. Но если бы я такой не была, ты бы в жизни в меня так не втюрился.
* * *
Вся страна прильнула к телеэкранам. Смотрим Олимпиаду. Ужас как хочется, чтобы наши собрали все медали. Я за них постоянно держу пальцы.
А Миша не разговаривает со мной. Глупость какая-то. Ведь все уже позади. История закончилась. Какой смысл показывать мне, что я плохая, непостоянная женщина, проститутка. Мне уже самой надоела эта мысль.
Я сказала: “Миша, давай напьемся. Только по-настоящему, как в деревне, помнишь?”
Я же знаю – когда мы напьемся, Миша начнет ко мне приставать, я охотно соглашусь, а после этого мы уж точно помиримся.
* * *
Миша притащил откуда-то целую канистру пива.
Я как раз сидела, дула на ногти, как вдруг Миша встал и сказал:
“Давай забудем все, как страшный сон. Но согласись, и мне не просто пережить предательство сразу двоих – жены и лучшего друга. Но мы еще заживем”.
Затем он выпил и добавил: “А все-таки ты проститутка и блядь”.
Я засмеялась: “Ну ты, Миша, прямо как в песне: Он шел на Одессу, а вышел к Херсону – так и ты”.
Он обиделся и уволок свою канистру на кухню. Хотя и мне тоже пива хотелось. Правильно Соня говорит: все мужики – эгоисты.
* * *
Весной – самогонка. Ты как будто оживаешь и пробуждаешься вместе с природой, когда пьешь ее. А еще хорошо при первых криках петухов, чувствуя ужасный сушняк, выбежать полуголой в сени и жадно пить из ковша, зачерпывая из дубовой бочки, холоднющую ключевую воду.
Летом – пиво. Прелесть, конечно, не ахти какая, и с мужчиной, надравшимся пива, противно целоваться, но что еще пить летом, в такую жару, когда все, что ни оденешь, к тебе прилипает и краситься бесполезно, потому что все равно всё с тебя стечет?
Осенью – вино. Это напиток задумчивости и увядания. Я, держа в руке бокал с вином, обычно представляю себя аристократкой и женщиной бальзаковского возраста – мудрой и томящейся всем телом. Вино пьют не для того, чтобы напиться, а чтобы повысить собственную самооценку.
Зимой – водка. Она согревает. И потом, это очень честно – пить водку. Не надо ничего изображать из себя, притворяться. Весело пьяной кататься со снежных гор, когда ты съехала, а на тебя еще валятся люди, шапки и варежки летят во все стороны, все хохочут, раскрасневшиеся, несмотря на мороз.
* * *
Володя мялся-мялся и, наконец, сказал: “Мне стыдно перед Мишей. К тому же он вчера увидел меня на улице, подбежал и ударил в глаз. Зачем мне это нужно?”
Тут я, конечно, горжусь собой, что окатила его великолепной волной презрения: “Ладно, ладно, Вовочкин. Не думай, что если тебе принадлежало мое тело, то и моя душа и мои тайные фантазии все отданы тебе. Я, может быть, и рожу от тебя, предпосылки к тому есть, но еще подумаю”.
Вышла на улицу и заревела. Надо же, вот подонок. Нет, скорее к Мише, пока он не пошел и не поставил какой-нибудь новый рекорд по своей спортивной линии. Обидно, когда такие мужчины растрачиваются на ерунду.
* * *
Мне ужасно не хватает ребенка. И Миши. Для меня они уже слились в одного человека.
Миша, я так скучаю, в хлебнице все крошки съела. Как птичка. Я хотела сварить картошку, полезла в авоську, а картошка вся проросла – это так ужасно, эти щупальца.
Ты знаешь, я, пожалуй, сяду в поезд и уеду к маме во Владик. А может, сяду на ветку и буду ждать тебя на ветке. Ты помнишь: у нас под окном растет замечательный тополь, несуразный такой, долговязый? Я буду сидеть на ветке и петь наши с тобой любимые песни. “Надежду”.
Ты только не думай, что все дело в ребенке. Ну да, я сделала аборт, но я его сделала потому, что это ребенок Володи, а не твой. Очень мне нужен этот Володя вместе с его ребенком. Пусть он не гордится тем, что раз – и сделал женщину беременной, а ты, Миша, так и не смог…
Слушай, а мы с тобой еще покачаемся на качелях, как тогда, на курорте, когда познакомились? Вот я качаюсь на ветке и чувствую, что свалюсь. И, конечно, заработаю синяки. А ведь их кто-то должен целовать! Тут высоты метра три, наверно. Лучше бы ты сидел, как раньше, напротив меня, смеялся, рассказывал, какая я красивая и как тебе нравится смотреть сверху вниз на мою прическу и снизу вверх на мои коленки.
Миша, возвращайся, меня уже тошнит, укачало.
Вот так раскачиваешься всю жизнь и не взлетаешь… Я часто задумываюсь над фразой из пьесы Островского: “Почему женщины не летают, как птицы?..” А что – и взлечу, и запою: “Светит незнакомая звезда”. И вот мы встретимся с тобой высоко-высоко, выше не бывает, и как будто оба живы…
И еще я спрошу тебя: “Когда мы раскачивались в Сочи, какой вид был лучше – сверху или снизу?”