Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 2, 2007
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Бора Чосич… Знакомое имя! Пару лет назад, изучая полки поэтического отдела в книжном супермаркете в центре Западного Берлина, я натолкнулся на серенький томик с неброской мягкой обложкой. Бора Чосич. Стоп! Это же автор “Роли моей семьи в мировой революции” — одной из лучших книг про Югославию! Про то, что было Югославией… могло быть… чего не было… В любом случае, он же не поэт. Или? Оказалось — еще и. Текст, записанный столбиком, — самое простое (и правильное) определение стихотворения. Я начал переводить спонтанно, еще не дочитав до конца. Дома, на работе, в скорых поездах, болтаясь между Берлином и Бонном. С немецких переводов — вот вам ирония безродного космополитизма! Тексты выверялись много позже, когда в подарок от автора (с которым познакомился как бы случайно у Эвы Диамантштайн — организатора странного и в тоже время типично берлинского проекта “Говорящая газета UnZeit”) я получил итальянское издание книги — с параллельными сербскими (хорватскими?) оригиналами.
Бора Чосич родился в Загребе, большую часть жизни провел в Белграде, но вот уже 15 лет как он в эмиграции, в Берлине: “оставил старую жизнь позади”. Искусство писателя (и поэта (и, в какой-то степени, переводчика)) — останавливать время. Переводить стрелки, как сказал бы стрелочник. “Берлин моих стихов” — концептуальный подзаголовок, без него не обойтись. Языки и культуры на Балканах смешаны в притягательный, яркий коктейль, который может и насмерть обжечь. Балканский эмигрант Чосич смотрит на мир через призму Берлина, и в ней, как в фокусе кинескопа, проходит череда теней: Набоков с сачком для бабочек лавирует между автобусов, Мандельштам вышептывает обугленные слова, высится шароновская филармония и фостеровский купол Рейхстага… И сама столица Германии разворачивается вдруг в карту российских степей. Все вперемешку, все — в переводе.
Бора Чосич знаком со многими российскими писателями (кое-кто упомянут и в этих стихах), но для читателя нашего он все еще фигура таинственного умолчания. На русском издано не так уж много: та же “Роль моей семьи…” плюс еще один небольшой роман да всякие отрывки в “Иностранной литературе”, в блистательных переводах Василия Соколова. Не пытаясь соперничать с мастером, я хотел бы внести свой скромный вклад в дело трансляции из текста в текст, от человека к человеку, из города — в мир.
Бора Чосич никогда не бывал в России. “Сербский папа постмодерна”, как его назвала Татьяна Бек (с которой он тоже дружил), начал переводить Маяковского и Хлебникова еще в 50-х, толком не зная русского, отыскивая раритетные издания на белградских книжных развалах. В те же годы, находясь в “своем дадаистском периоде”, сочинял он и авангардные по форме стихи. А потом последовал поэтический перерыв в сорок с лишним лет. Первый настоящий сборник стихов — вдохновенный оммаж умершему другу — вышел в Берлине в 2001 году, за год до 70-летия автора. Очень надеюсь, что эту необычную книгу удастся издать в России целиком. А пока Вашему вниманию предлагаются избранные фрагменты.
Александр Дельфинов
Бора Чосич
Из книги “МЕРТВЕЦЫ. БЕРЛИН МОИХ СТИХОВ”
МАЛЕНЬКАЯ ПЛОЩАДЬ
Хочу к тому перекрестку
Где серый канал пересекает Потсдамерштрассе
Надо проверить там ли еще
Желтое здание шароновской филармонии
Церковь Пророка Матфея
Галерея Миса
Голландского мастера
Мой друг умерший вчера
Все не верит в собственную кончину
Как раньше сомневался в собственном имени
Очень отстраненно его выговаривая
Вчера это произошло
Первая ночь без его бессонницы
Так умирают в стране моего прошлого
Достаточно сесть за стол
И провалиться в черную дыру
Утягивая за собой
Скромное настольное убранство
Как если бы ты стирал с лица земли
Маленькую площадь
МАССА
Теперь понимаю Осипа Мандельштама
Шептавшего русские слова
Глядя в потолок
Лежа на нарах
Потому что стихотворение
Не обязательно должно быть записано
Когда на углу Гервинусштрассе
Кто-то заглядывает через плечо
Как шпион как Рогожин как чума
На ближайшем газоне
Пытаюсь подыскать
Маленькое могильное место
Для друга погибшего в самоотчуждении
Узкая гробница
Лишь малая часть
Почившего человеческого существа
Мне причитающаяся
Уместится там
Как если бы в Гамбурге
На строительные нужды
Использовали не гигантские амазонские стволы
А спичечных масштабов
ЛОТЕРЕЯ
Есть такое кино
Там восстают мертвые
Задирают живущих
Бьют им окна
Гримасничают
Это весьма зрелищно
Все что знаю о жизни
Выучил я в кино
Нервные жесты
Наблюдение за местностью
Все на что никогда не хватает времени
Украденного телефоном
Факультативные уроки ужаса и паники
Девушка вдали
Ангел смерти
Вечноповторяющаяся новость
Кто-то умер в доме
Кто-то на улице
Я и не предполагал
Что тружусь в похоронном бюро
Ставлю крестик за крестиком
Как на лотерейном билете
Но никто не выигрывает
КЛАДБИЩЕ В ЦЮРИХЕ
Выросла в Цюрихе аллея деревьев
Некое письмо
Скомканное на трамвайных рельсах
Джойса непрерывно хоронят на маленьком кладбище
Все это повторяется вновь и вновь
В различных витринах со множеством несоответствий
Покойный поэт Милькович
В лесу подсчитывает листок за листком
Его итоговые суммы
Намного больше
Не соответствуют целостности мира
Газеты превращаются в списки мертвецов
Умерли мать и отец Бродские
Диссидентское племя всех стран
Оплакивает родителей поэта
Моя мать скончалась на псарне
Напротив вокзала
Безо всякой политической подоплеки
Не знаю что к этому прибавить
Размышляю об этом стихотворении уже лет десять
Бродский тоже изгнанник
Гражданин Нью-Джерси
Сначала прекратил писать по-русски
Потом потерял сознание в собственной комнате
Джойса наконец похоронили
Канетти бросает
Горсть земли на его гроб
И ложится рядом
ГАЛЛЮЦИНАЦИИ
Нас двое
В одной комнате
Ткем бессонницу друг для друга
Сначала ее часть
Потом моя
И так приобретаем
Бесконечно зацикленное бытие
Ночь бдений неизвестный фильм
Остающийся вне конкуренции
Кинескоп кошмара
Танк проезжает
Сквозь наш дом там на юге
Друзья застыли рядком
Вдоль стены
Их убивают одного за другим
Да и мы мертвы
Только должен кто-то
В администрации Шарлоттенбурга
Подписать свидетельство о смерти
ЗИМА В БЕРЛИНЕ
Не стоило мне прихватывать рубашку из Белграда
Теперь чувствую себя
Словно кому-то кожу со спины сорвал
Да на себя нацепил
А они все роются там, под Авалой1, ищут вечную мерзлоту
Словно руду
Здесь в Берлине мягкие зимы
Только в музее искусств воцарился мороз
На замерзшем пейзаже Аверкампа
И на той ледяной горе
Что нарисовал Каспар Давид Фридрих
(Вот образцовое хранилище культурного достояния республики)
В комнате сидят русские
Люди из окрестностей Неаполя
Пара немцев
Ни Тесла ни тем более старый Стивенсон
Не могли предусмотреть такого процесса
Как закипает варево наших разговоров
Домашняя электростанция братства
Функционирует
Ни в коем случае нельзя было мне
Брать оттуда эту рубашку
Можно было бы приодеть в нее
Какую-нибудь комнату небольшую
Или применить в типографском деле
Бывает же не хватает кусочка шелка
Для специального издания
Или вылечить чью-то кожу
Но этот кто-то уже давно покинул нас
Стены дьявольски расцарапаны
Книга выброшена в реку
ПРИЗЕМЛЕНИЕ
Согласно полетному графику
С небольшим опозданием
Тело мое приземляется
Устаревшая модель
В зону кровати
Словно на зеленый луг
Ночь
Бессловесное бодрствование
Пауза в жизни
Никаких перезагрузок матрицы
Молчание
Вероятно нервозность
Не знаю брошен ли в застенок
Или взят в заложники
Выкупа не последует
Взлетно-посадочная полоса закрыта
Выведена из употребления
Кровать выскрипывает свою историю
Сквозь чужие стихи
Прорастает трава
Скоро все зарастет
МОИ В БЕРЛИНЕ
Трамвай вписывается в поворот
И вот проворачивается за окном
Небольшой участок Кантштрассе
Превращается в часовую стрелку
Это меня здорово воодушевляет
Выхожу на станции Хакешер-Маркт
Словно попав
В 1938 год
В кино “Central” крутят фильм
О моем детстве
Со множеством подробностей
Мама моет окна
С крыши какого-то дома
Дядя как-то перекошенно
Машет шляпой
Дразнит юную маникюрщицу
Громыхает желтая колымага
Проезжая мимо
Отец доводит до смеха весь трамвай
Быть может сегодня войду я
В дедушкин сад
На старой фотографии
ФАБУЛА
Герой секретный агент
Доведен до абсурда
Этим новым распределением сил
И продолжает свой крик в том фильме
Словно город все еще разделен
Говорит с пустотой
Выслеживает предметы
Иногда заходит в телефонную будку
Чтобы доложить о себе несуществующему начальству
Вот собственно и все
Он сам себе фабула
Воспитан ловок профессионален
На короткой ноге с одиночеством
Так и я высматриваю то и это
Собираю данные
На самого себя
Как если бы их можно было считывать с фасадов
Предугадываю возможные осложнения
Вычисляю заговоры
Содержание
Моей пьесы
Используя технику молчаливого монолога
Когда вы пристроили этот этаж
Он похож на Бруно Ганца
Да это же и есть Бруно Ганц
Из газеты узнаю о смерти друга
Затерянный в мире один во всем мире
Качусь вниз по Курфюрстендаму
Извергнутый “Толстой Бертой”2
Собственных намерений
Беззвучно вычитываю
Эти стихи
ФИЛАТЕЛИЯ
Весь класс собирал марки
Но лишь один сохранил верность филателии
Двое отлично играли в шахматы
Наличествовал заика
Жертва тяжелых семейных отношений
А другому в каждом рукомойнике
Мерещились округлые женские формы
Позже он полностью погрузился в свое увлечение
Еще имелся ученик со шрамом
Упал на камень когда был мал
Другой сделался зубным врачом
И еще был еврей
Закончивший тот учебный год
В Треблинке
ЧЕХОВ
А я господа мои много читаю Чехова
В своих двухкомнатных владениях
На Сибельштрассе в Шарлоттенбурге
Изумляясь
Почему еще не угодил
В когти кредиторов
Я даже немного меланхоличен
Размышляя о судьбе
Почти русской
Не страдаю эпилепсией
Ни с кем не сражался на дуэли
Путешествую по Берлину
Как по российским степям
Наблюдаю людей
Словно пассажиров на подъездах к Туле
Потом кое-что пишу об этих вещах
Для берлинской газеты Vedomosti
Вроде они собрались опубликовать
Впечатленные подобной писаниной
Что же я делал раньше
Были лирические истории
Были
Только эта метафорическая персона
Умерла
Был продан вишневый сад
Покупатели его вырубили
РУССКИЕ В БЕРЛИНЕ
Поздно вечером
На Виттенбергплатц
Семьдесят лет назад
Набоков выходит из дома
Ловко лавирует меж редких автобусов
Ловит бабочек
Встречаю Андрея Белого
С серебряной тростью
В подземном переходе
Только он впоследствии отрицает факт встречи
В общежитии Берлинской Академии
Моя подруга Нарбикова
В состоянии весьма необычном
Пытается целый волжский корабль
Перетащить из комнаты в комнату
На бурлацком канате
Ее нежный муж говорит
Это же невозможно
Ne vasmozna
Но она не оставляет своих попыток
Кусочек уже пролез
Соседи в ужасе
Некоторые впрочем восторженно аплодируют
Русские в Берлине
Уверены что именно они
Единственные русские в Берлине
И в этом их ошибка
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
Все предприятия связаны
Одной длинной трубой
И возможно все книги
Из мелких книжных магазинчиков
Собраны в одном месте
Не знаю где
Словно старые советские папки
Образца 1929 года
Хронику коллективизации
Кто-то запихал под
Документы из нашего парламента
Гляжу во двор
Да я проиграю
Буду изгнан
В бескрайние поля
Как какой-нибудь бедный русак
С Кубани
Не знаю как мне себя
Глобализировать
Собираю зажимаю в кулак
Мою драгоценную рассеянность
Во время бритья и завтрака и так далее
Как добиться собственного овсеобществления
Которое быть может принесет много хорошего
Непонятно мне
Некоторое время я буду вести себя так
Словно не принял по этому вопросу
Еще никакого решения
СЛУЧАЙ РЕЙХСТАГА
Рейхстаг был взят
Четырьмя лейтенантами двумя сержантами
И двумя десятками солдат
В основном русских
Это случилось полстолетия назад
Теперь я тоже там
Без малейшей стрельбы
Мне не надо карабкаться вверх
Чтобы водрузить свое знамя
Я приглашен на дискуссию
В зал взаимного понимания
На втором этаже
Только вперед vperjod
Links и recht3 взвешено
Вес чисто символический
Dichtung und Wahrheit 4
В одном лифте
Борьба длится весь день
Разговоры столовая самообслуживания
Все курят
Немецкий язык демонстрирует свою разносторонность
Слова “хлеб” “книга” “народ” “свобода”
Имеют противонаправленные значения
Все зависит от профессии
Произносящего
На трибуне заикнется
Каждый Брехт любой Грасс
Я не верю
Что все это случилось именно здесь
Обвиняемый в поджоге безумец
Ежедневные вопли диктатора
История должна овладеть
Ее собственным пространством
Жилые помещения разгорожены
Но люди где-то в других пределах
Быть может Рейхстаг вовсе не сдался
Напрасные жертвы убитые
Огромная каменная рыбина
Выплевывает Иону
Я снова плыву
По свежему вечернему морю Берлина
Огни
Лишь они не обманут
Берег близок
Перевод с сербского Александра Дельфинова
1 Гора в 20 км от Белграда, где семьдесят лет назад воздвигли памятник «Неизвестному герою» Первой мировой войны.
2 «Толстая Берта» — Die Dicke Berta — знаменитая немецкая дальнобойная пушка времен Первой мировой войны, калибр 42 см., изготовлена в мастерских Круппа.
3 Левое… правое (нем.).
4 Поэзия и правда (нем.).