Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2007
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
В последние два года я работаю над книгой об английской поэзии XIX века. Важнее и любимее у меня не было труда с тех пор, как я выпустил в 2001 году “Лекарство от Фортуны” – книгу, во многих отношениях парную к нынешней.
В центре той книги – век великой королевы Елизаветы, правившей Англией в 1557–1603 годах. В этой новой книге – век тоже великой королевы Виктории, правившей еще дольше, хотя на три века поздней, с 1837 по 1901 год. У англичан есть поверье: “Англия процветает, когда на троне королева”. Это вполне относится к Елизавете I и к Виктории, хотя их роли, вернее их исторические мифологемы, противоположны. Как справедливо отмечает Роберт Грейвз в “Белой богине”: “Елизавета была последней королевой, игравшей роль Музы. Королева Виктория, как и королева Анна, предпочла роль богини войны: она вдохновляла войска и стала достойной заменой бога Грома”.
Не споря с этим, я бы добавил: Елизавета – образ вечной невесты (Приснодевы), со всеми поэтическими обертонами амурной игры и властной неумолимости, а королева Виктория – образ жены и матери. Любопытно в этой связи, что если главная эпическая поэма английского XVI века “Королева фей” Спенсера посвящена самой королеве Елизавете, то главная эпическая поэма XIX века “Королевские идиллии” – принцу-консорту Альберту.
Чтобы не заводить читателя в дебри соблазнительных рассуждений, хочу просто предложить ему небольшую подборку переводов из подготовляемой мной книги – от Уильяма Блейка, стоящего одной ногой в восемнадцатом веке, до Уильяма Йейтса, который вторую половину жизни прожил уже в веке двадцатом. Впрочем, все без исключения публикуемые стихи были написаны в XIX столетии.
ШУТИ, Вольтер, ГЛУМИСЬ, Руссо
Шути, Вольтер, глумись, Руссо,
Кощунствуйте, входя в азарт!
На ветер брошенный песок
Несет насмешникам в глаза.
И каждая песчинка — свет,
Алмазный колкий огонек,
Как россыпь звезд в глухой степи,
Где путь Израиля пролег.
Все атомы, что грек открыл,
И Галилеевы миры —
Лишь прах на берегу морском,
Где спят Израиля шатры.
Элизабет Браунинг (1806 – 1861)
Из “Португальских сонетов”
Я вспоминала строки Феокрита
О череде блаженных, щедрых лет,
Что смертным в дар несли тепло и свет,
И юных вёсен их венчала свита, –
И, мыслями печальными повита,
Сквозь слезы памяти глядела вслед
Скользнувшей веренице тусклых лет,
Чьи тени мрачным холодом Коцита
Мне в душу веяли – и стыла кровь;
Как вдруг незримая чужая Сила
Меня, рванув, за волосы схватила
И стала гнуть: “Смирись, не прекословь!”
“Ты – Смерть?” – изнемогая, я спросила.
Но Голос отвечал: “Не Смерть – Любовь”.
Роберт Браунинг (1812 –1889)
ЛЮБОВНИК ПОРФИРИИ
Под вечер дождь пошел сильней,
И ветер стал свирепей дуть:
Он злобно рвал листву с ветвей,
Старался пруд расколыхнуть;
И страхом сдавливало грудь.
Я вслушивался трепеща,
Как вдруг – из тьмы – скользнула в дом
Порфирия; не сняв плаща
(Вода текла с нее ручьем),
На корточках пред очагом
Присела, угли вороша –
И, лишь пошла струя тепла,
Шаль развязала не спеша,
Перчатки, капор, плащ сняла.
Глядел я молча из угла.
Она шепнула: “Дорогой!” –
И села рядом на скамью,
И нежно обвила рукой
Мне плечи: “Я тебя люблю!” –
И бледную щеку мою
Склонила на плечо к себе,
Шатром льняных волос укрыв…
О, не способная в борьбе
Решиться с прошлым на разрыв,
Ради меня весь мир забыв!
Но и средь бала захлестнет
Раскаянье – и страсть к тому,
Кто ждет ее скорбя; и вот
К возлюбленному своему
Она пришла сквозь дождь и тьму.
Не скрою, я торжествовал;
Я ей в глаза глядел как Рок,
Блаженно, молча… я решал,
Как быть мне – и решить не мог.
Прекрасный, бледный мой цветок,
Порфирия!.. Восторг мог рос,
Как вал морской. И я решил,
Как быть; кольцом ее волос
Я горло тонкое обвил
Три раза – и рывком сдавил.
Она, не мучась, умерла –
Клянусь! Как розовый бутон,
В котором прячется пчела,
Я веки ей раскрыл. Сквозь сон
Сиял в них синий небосклон.
Тогда ослабил я кольцо
Волос, сдавивших шею ей,
И в мертвое ее лицо
Вгляделся ближе и нежней:
Порфирия была моей!
Склонившись к другу на плечо,
Она казалась весела
И безмятежна, как еще
Ни разу в жизни не была:
Как будто счастье обрела.
Вот так мы с ней сидим вдвоем
Всю ночь – постылый мир забыт –
Сидим и молча утра ждем.
Но ни звезда не задрожит;
И ночь идет, и Бог молчит.
Эмили Бронте (1818 – 1848)
ПРОЩАНИЕ С АЛЕКСАНДРОЙ
В июле я гуляла здесь,
Казался раем тихий дол:
Он солнцем золотился весь
И вереском лиловым цвел.
Как серафимы в синеве,
Скользили плавно облака,
И колокольчики в траве
Звенели мне издалека.
И были звуки так нежны,
Так неземны их голоса,
Что слезы сладкие, как сны,
Навертывались на глаза.
Я здесь бродила бы весь день –
Одна, не замечая, как
Лучи заката никнут в тень,
Прощальный подавая знак.
Вот, вот когда бы я могла
Малютку положить на мох
С надеждою, что ночь тепла
И что хранит младенца Бог!
А ныне в небе – ни огня,
Лишь мутная клубится мгла:
Сугробы – колыбель твоя
И нянька – хриплая пурга.
Средь неоглядности болот
Никто не слышит – не зови;
И ангел Божий не спасет
Тебя, дитя моей любви.
В грудь спящую ползет озноб,
Она уже под снегом вся,
И медленно растет сугроб,
Твою постельку занося.
Метель от гор летит, свистя,
Все злее, холоднее ночь…
Прости, злосчастное дитя,
Мне видеть смерть твою невмочь!
Альфред Теннисон (1807–1892)
FRATER AVE ATQUE VALE1
Выплыли из Дезенцано и до Сермия доплыли,
Веслами не потревожив дремлющих озерных лилий.
Над смеющейся волною здесь, o Sermio venusto!2
Слышится мне голос ветра среди трав, растущих густо.
Здесь нежнейший из поэтов повторял в своей печали:
До свиданья, братец милый, frater ave atque vale!
Здесь, среди развалин римских, пурпуровые соцветья
Так же пьяны, так же сладки через два тысячелетья.
И шумит на бреге Гарды над сверканием залива
Сладкозвучного Катулла серебристая олива!
1 Брат, привет и прощай (лат.) — строка из стихов Катулла, обращенных к умершему брату. Стихотворение Теннисона посвящено памяти его брата Чарльза.
2 О живописный Сермий! (лат.). Сермий — озерный остров, где располагался летний дом Теннисонов.
Роберт Стивенсон (1850–1894)
ПОДРУГА
Упрямую, смуглую, смелую, быструю,
С глазами, что светятся тьмой золотистою,
Прямую и резкую, словно кинжал, –
Такую подругу
Создатель мне дал.
Гнев, мудрость и душу горячую, цельную,
Любовь неустанную и беспредельную,
Что смерти и злу не дано побороть, –
Такое приданое
Дал ей Господь.
Наставницу, нежную и безрассудную,
Надежного друга на жизнь многотрудную
С душою крылатой, исполненной сил,
Отец всемогущий,
Ты мне подарил.
Альфред Хаусман (1859 – 1936)
* * *
Нет, я не первый здесь пострел,
Кто жаждал пылко, да не смел,
Горел и трясся до утра, –
История, как мир, стара.
Не я один дрожал дрожмя,
Из пламени да в полымя
Бросаясь головой вперед –
Из боли в страх, из жара в лед.
Другие были… Ну и пусть.
И я, как все они, пробьюсь
К своей постели земляной,
Где не страшны ни хлад, ни зной.
Пока же ветерок могил
Мой лоб еще не остудил,
То жар, то хлад знобят мне грудь,
И душной ночью не уснуть.
Эрнст Даусон (1867 – 1900)
ТОМУ, КТО В БЕДЛАМЕ
На рваном тюфяке, там, за решеткой ржавой,
Он в нервных пальцах мнет шуршащие пучки
Соломы высохшей – и вьет, и рвет венки –
И тешит зрителей невиданной забавой.
О жалкие глупцы! Как вашей мысли здравой
Понять то, что таят горящие зрачки,
И как вино ночей, затворам вопреки,
Их слезы и восторг венчает яркой славой?
Несчастный брат! И мне, коль можно, удели
Полцарства твоего безумного – вдали
От этих, сеющих и жнущих только ветер.
Дороже тленных роз, и здравья, и любви
Унылый твой венок, расцветший в звездном свете,
И одиночества высокие твои.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939)
ОСТРОВ ИННИШФРИ
Я стряхну этот сон – и уйду в свой озерный приют,
Где за тихой волною лежит островок Иннишфри;
Там до вечера в травах, жужжа, медуницы снуют,
И сверчки гомонят до зари.
Там из веток и глины я выстрою маленький кров,
Девять грядок бобов посажу на делянке своей;
Там закат – мельтешение крыльев и крики вьюрков,
Ночь – головокруженье огней.
Я стряхну этот сон – ибо в сердцем моем навсегда,
Где б я ни был, средь пыльных холмов или каменных сот,
Слышу: в глинистый берег озерная плещет вода,
Чую: будит меня и зовет.
Перевод с английского Григория КРУЖКОВА