Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 1, 2007
Бокс
В бокс Сеня записался, потому что его побили прямо в родном районе.
В секции было весело. Тренер работал с огоньком, всегда говорил что-нибудь забавное, типа:
— Завтра здесь у нас будет проводиться чемпионат по боксу среди работников МВД. Приходите. Будут красивые нокауты.
Люди в секцию посещали разные. Когда в трусах, и не разберёшь, кто из них кто. А когда, одевшись, выходили на улицу, оказывалось, что один бизнесмен, другой мент, а третий вообще байкер.
Сеня поначалу боялся, что боксёры все агрессивные, и ему придётся несладко, но оказалось, что все они очень вежливые, уступают места и ведут себя интеллигентно.
Только вот не принимали они Сеню за своего. Место на лавке перед шкафчиками уступали, но всё это официально, без симпатии. На его слова в общем разговоре никто не обращал внимания. А один боксёр, который почему-то всегда тренировался босиком, вообще смотрел на Сеню презрительно. Всё это Сеню очень задевало.
Ходили в секцию и пожилые мужчины. Например, один старик. Вид у него был неформальный: худой, сутулый, старые тренировочные, майка, какой, наверное, и полы мыть уборщица побрезгует, и синяя кофта с белыми разводами на спине.
Пока все отрабатывали удары, старик, кряхтя, переминался в углу с ноги на ногу и бессмысленно махал в воздухе руками. Короче, ерундой занимался.
Занятия каждый раз проходили так. Двадцать минут разминались. После разбивались на пары и устраивали спарринги. Причём, тот, кто не хотел получать по морде, тот и не получал. Договаривался с соперником, чтобы бить только в корпус, и всё нормально.
А у кого была “капа”, и кто желал подраться по-настоящему, до небольших увечий, тот всегда находил единомышленника.
Однажды Сеню поставили в пару с тем самым стариком. Сеня решил сильно не бить. Чтобы не покалечить пожилого человека.
Тренер сказал:
— Поехали.
И все принялись боксировать.
Старик начал исполнять какой-то странный, нелепый танец. Руки опущены, голова качается из стороны в сторону, глаза смотрят в одну точку. Сеня ударил правой, потом левой, потом ещё правой и понял, что старик каждый раз уворачивается, делая едва заметные движения корпусом. Такой ловкости от пенсионера он не ожидал.
Сеня поднажал. Он решил не жалеть спарринг-партнёра. Но тот начал отбивать все удары с унизительной для Сени лёгкостью.
Сеня злился, боксировал на пределе сил, но очень скоро сбился с дыхания, устал. И вот тогда старик начал ему отвечать.
— Ты чего? – громко крикнул Сеня.
По сводам зала прокатилось эхо.
Остальные боксёры повернулись и посмотрели в их сторону. Сене стало очень неловко.
— А что? – спросил старик, продолжая скакать на месте.
— По лицу договорились не бить, – сказал Сеня много тише.
— Извини.
Надо было продолжать бой, хотя очень не хотелось.
После двух мощнейших ударов по корпусу Сеня начисто забыл теорию бокса и принялся уклоняться, как Бог на душу пошлёт. Со стороны он был похож на девушку, которая пробует ногами холодную воду, и всякий раз отскакивает в сторону, напрягшись всем телом и некрасиво изогнувшись.
Вскоре Сене понял, что его просто избивают. И стоило, подумал он, для этого записываться в секцию?
Без сомнения, он наткнулся на тайного чемпиона мира, который, выйдя на пенсию, копил силы для встречи с зелёным новичком. Ко всему прочему, в пылу боя он разобрал, что кофту старика украшают вовсе не белые разводы, а стершаяся надпись “Сборная России”. Это был конец. Позорное фиаско. Гибель от рук инвалида. Сеню мутило от боли и досады. Тренер должен был предупредить, что среди членов секции находится профессионал.
Сеня, на долю секунды отвлёкся посмотреть, видят ли его позор остальные. Повернулся обратно к старику и тут же почувствовал резкую боль в подбородке.
Падал Сеня мучительно и плавно.
Андрей Ашевский — интеллигентный молодой человек заставил себя пойти в боксёрскую секцию, чтобы перебороть один из своих многочисленных страхов.
Невероятно гордый собой, он открыл дверь и остановился в дверном проёме. На его глазах сутулый старик провёл молниеносный удар в челюсть молодого, здорового парня. И тот, нелепо дёрнув головой, упал на пол.
Ашевский аккуратно закрыл дверь, развернулся и пошёл прочь. В этот раз страх одержал победу.
— Сынок, ты живой?
— Папа? – с трудом разжав губы, спросил Сеня. Он лежал на спине. Глаза были закрыты, веки дрожали.
— Бредит, – сказал кто-то.
Сеня открыл глаза. Лицо подлого старика качалось прямо над ним.
— Сынок, живой?
— Да, – выдохнул Сеня. Он собрал последние силы, чтобы ударить пенсионера в нос, но руки не хотели подниматься. От напряжения только заболела голова.
— Который час? – прошептал Сеня.
— Четыре почти, – послушно ответил один из боксёров, наблюдавший эту сцену.
— Я домой пойду.
Сеня попытался подняться. Но обнаружилось, что, падая, он отбил себе локти. Какая сволочь пустил слух, что спорт прибавляет здоровья?
— Что там? – крикнул тренер, продававший на ринге новые спортивные трусы одному из членов секции.
— Нормально всё, нормально, – крикнул ему боксёр с длинными волосами, перехваченными цветной, девичьей резинкой.
Сообща, перетащили Сеню на скамейку. Каждый норовил положить ему под голову свою перчатку. Сеня старался выглядеть молодцом, но вид у него был жалкий.
Боксёры окружили Сеню. Они хвалили его за смелость и дружески хлопали по плечу. Босой принёс большую бутылку воды с газом. Сеня отпил. Газ ударил в нос. Сене стало смешно. Он широко улыбнулся. На лицах боксёров тоже появились улыбки. Особенно широко улыбался старик. Зубов у него практически не было.
СОЦИАЛЬНАЯ РЕКЛАМА
Сценарист и режиссёр представляли собой комическую пару. Сценарист был маленький и толстый. Режиссёр – высокий и худой. Сценарист суетился и много говорил. Режиссёр через длинные паузы давал указания. Снимали минутный телевизионный ролик для пожарной охраны. Дело шло к новогоднему празднику.
“Надо напомнить людям, что обращаться с огнём следует осторожно”, — так сказала куратор из пожарной охраны по фамилии Борисихина. Она контролировала съёмки. Стояла в стороне, нервничала, не выпускала из рук шубу из искусственного меха. В кармане шубы лежало два конверта. Один после окончания работы следовало вручить режиссёру, другой — сценаристу.
На площадке экономили средства. Режиссёр выполнял функции оператора. Снимали эпизод, в котором горящая свечка на ёлке, покосившись, должна упасть на вату, изображающую снег.
Камеру придвинули к двухметровому дереву. Режиссёр сказал:
— Мотор.
Сценарист поджёг свечу. Затем качнул ветку, и свеча упала на кусок ваты веткой ниже.
— Супер. – сказал режиссёр, не отрываясь от камеры.
— Получилось? – спросила Борисихина, стоявшая в нескольких метрах от ёлки.
— Ага, — ответил сценарист. – Я вам говорю, мы шедевр снимаем. Люди будут от стыда плакать. Пойдут и выбросят на фиг все зажигалки и спички после первого же эфира.
— Смотрите, — сказала Борисихина негромко.
— Что? – не понял сценарист.
— Ёлка горит.
Так оно и было. Елка загорелась от свечи. Сначала огня совсем не было видно. Потом, каким-то образом, он появился сразу на нескольких ветвях. Зелёная хвоя вспыхнула, и стала на глазах пропадать, съедаемая пламенем.
Сценарист, режиссёр и Борисихина какое-то время зачаровано смотрели на разгорающийся огонь. Потом Борисихина громко взвизгнула:
— Пожар!
И началась паника. Шуба из искусственного меха из рук куратора пожарной охраны полетела прямо на ёлку. Но дела это не поправило. Скользнув по ветвям, шуба упала, и вокруг неё на паркет посыпались огненные искры. А сама ёлка, качнулась, будто бы вдохнула воздуха, и занялась ещё сильнее.
Режиссёр оттаскивал камеру в сторону. Борисихина и сценарист бегали вокруг полыхающего дерева. Режиссер, установив камеру на расстоянии, пригнув голову, побежал на ёлку с вытянутыми руками, с силой толкнул её, и повалил на пол.
— Паркет! Сейчас загорится паркет! – закричала Борисихина не своим голосом…
Бегали, затаптывали искры, стучали каблуками, перемазались чёрным пеплом и устали…
Шуба куратора из пожарной охраны была испорчена, но конверты с деньгами остались целыми. Только Борисихина их раньше времени не отдала. Сказала, только в обмен на ролик. Сценаристу и режиссёру предстояло смонтировать социальную рекламу из того, что они успели снять до падения ёлки. Задача казалась мало выполнимой.
Все основные кадры камера сделала во время тушения ёлки. Режиссёр не нажал на стоп, и вся суматоха попала на плёнку. Мутные, в расфокусе фигуры в панике носились по перекособоченному кадру, то и дело, выпадая из поля зрения. Голос Борисихиной перекрывал все остальные звуки. Грохнулась ёлка. Посыпались искры. Борисихина запричитала ещё громче.
Сценарист и режиссёр с мрачными лицами просматривали запись. Сценарист выключил в монтажной свет, чтобы лучше было видно. Режиссёр откинулся в кресле:
— Мотай, не мотай, ничего другого не появится.
Тем не менее, завели сначала. Первые кадры – крупно свеча, потом пожар, потом кутерьма вокруг горящей ёлки, и в финале Борисихина из огнетушителя обливает дерево, себя и всё вокруг.
— Стоп, — сказал неожиданно сценарист.
— Что?
— Останови, я сказал.
Режиссёр подчинился.
— Тебе ничего такого в голову не приходит?
— Ты о чём? – не понял режиссёр.
— Внимательно посмотри.
Режиссёр вгляделся в стоп-кадр. Две смазанные мужские фигуры с растопыренными руками и одна женская фигура с разинутым ртом и огнетушителем в руках.
— Я знаю что делать, – сказал сценарист и хитро улыбнулся.
Борисихина заставила их ждать возле своего кабинета. Пока сидели, сценарист заметил на вешалке новую шубу:
— Благодаря нам она, наконец, купила себе что-то приличное.
— Спасибо она тебе за это не скажет. — У режиссёра не было настроения шутить.
В кабинете Борисихина вела себя холодно, присесть не предложила.
— Ну что, сделали что-нибудь? – спросила она безразличным тоном, разглядывая бумаги у себя на столе.
— Сделали, – бодро отрапортовал сценарист. – И нам кажется, всё получилось. Хотите посмотреть.
— Ну, – это означало, взгляну для очистки совести.
Сценарист поставил кассету. Борисихина подняла глаза на экран.
Сначала в телевизоре замелькали цветные полосы. Затем возникло чёрное поле, и зазвучала тревожная музыка. На чёрном проявилась крупная белая надпись:
“БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ С ОГНЁМ. ИНАЧЕ ДЕЛО ЗАКОНЧИТСЯ ВОТ ЭТИМ:
И далее последовал тот самый случайно снятый бардак с крушением и тушением ёлки. После того, как всё было обильно залито пеной из огнетушителя, на чёрное поле снова возникла надпись: “СОБЛЮДАЙТЕ ПРАВИЛА ПРОТИВОПОЖАРНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ!”
Ролик закончился. По экрану пошла рябь.
— Ну как? – спросил сценарист.
Борисихина выдержала паузу.
— А ещё раз покажите.
Её желание было выполнено.
— Это что же, я у вас получаюсь в главной роли? – спросила Борисихина строго.
— Да, — согласился сценарист, и аккуратно добавил, — Но вы же, так сказать, реально, по-настоящему спасли ситуацию….
— Никогда не стоит падать духом! – заявил сценарист, когда они вышли от Борисихиной с конвертами в руках.
— Ты сам-то в эту мысль веришь?
— Верю. Особенно после зарплаты.
Пока он торчали в кабинете, на улице стало темно и сильно похолодало. Режиссёр вытащил из кармана шерстяную шапку.
— Ты где Новый Год справляешь? – спросил он сценариста.
— У тебя.
— Спасибо, что предупредил, — режиссёр натянул шапку на уши. — Кстати, ёлки у меня не будет.
— И это, я считаю, правильно.
ИСПОВЕДЬ
У Анны Николаевны случилась трагедия. Сын ушёл из дома.
— Мама, мне двадцать семь! – сказал он.
Ну и что? Жили же нормально, вместе. Нет, решил снимать квартиру. Короче, кто-то на него повлиял. Кто-то ему посоветовал.
Они поругались. Анна Николаевна, не удержалась, и назвала все вещи своими именами. Досталось и девушке сына по фамилии Яковлева. Сын вспылил и ушёл, хлопнув дверью. Анна Николаевна забеспокоилась. В этот раз он хлопнул дверью как-то нехорошо.
Анна Николаевна позавтракала, а после плакала вплоть до выхода на работу.
Следующим утром, на трагическом подъёме Анна Николаевна отправилась в церковь. Она знала, как себя там вести, но шла с мыслью, что если какая-нибудь бабуля возле подставок со свечками сделает ей замечание, то она ей обязательно ответит, и не постесняется святого места. Потому что все очень умные, думают, они только знают, как надо молиться.
Перед дверью в храм Анна Николаевна перекрестилась и поклонилась два раза, а в самой церкви сделала это один раз. Она знала, что многому можно научиться, просто глядя на окружающих. Анна Николаевна повторяла за людьми, и всё выходило замечательно. Она крестилась и кланялась со всеми вместе. Во время службы многие вставали на колени, но Анна Николаевна на это пока не решалась. Она целовала иконы и прикладывалась к ним лбом, как положено, и смотрела немного свысока, на тех, кто этого не делал.
Из всех святых она особенно отмечала одного. Он казался ей самым правильным. И взгляд у него был понимающим, и внешность не такая грозная. Звали его Серафим Саровский. Анна Николаева была уверена, что он очень хороший и всегда ставила ему свечки. И во время службы на него поглядывала. Она знала, что он ей всё простит.
В церкви Анне Николаевне ничего не стоило заплакать. Правда и на работе она плакала легко, но чаще всего, чтобы воздействовать на окружающих. А тут она плакала бескорыстно, неожиданно для себя и с удовольствием.
Хотя в храме Анна Николаевна была в четвёртый раз в жизни, она быстро начала чувствовать себя хозяйкой. Ей возмущали женщины без платков и в джинсах. Её подмывало сделать подобным дамам замечание, но скандалить под святыми сводами не хотелось.
Анна Николаевна попыталась сосредоточиться на короткой молитве “Господи, помилуй”, но взгляд её упал на большую люстру. Анна Николаевна довольно долго её разглядывала, и пришла к выводу, что если такая люстра упадёт, всем внизу будет плохо.
Анна Николаевна попыталась подумать о чём-то благостном, и сразу вспомнила, как много людей обижало её в жизни. Слёзы выступили на глазах.
Например, однажды она рассказывала сыну о том, как была в храме и видела, как причащают младенца, крохотную девочку.
— А девчушка-то пьяная, наверное, стала. Кагорчику-то хлебнула, — засмеялась в тот раз Анна Николаевна.
А сын посмотрел на неё строго и произнес высокомерно:
— Как ты можешь так говорить?
— А что? – спросила Анна Николаевна, досмеиваясь.
— Как ты не понимаешь, это не просто кагор, это же святое!
Сын в тот раз обиделся на неё, непонятно за что. И её обидел без причины. Между прочим, она прекрасно понимала, что это было святое, но всё же это был одновременно и кагор.
Анне Николаевне захотелось сделать что-то правильное. Она решила причаститься. В стороне от неё высокий, худой батюшка накрывал людей поясом, перекинутым через шею, и крестил, отпуская грехи. Анна Николаевна встала в очередь с другими верующими.
Ей всегда было чрезвычайно любопытно, какие грехи называют другие. Какие грехи могут быть у старушки в шерстяной шапке? Однажды она проходила мимо кающегося и смогла расслышать только два слова “А ещё…”. Видимо, много было у человека грехов.
По мере приближения своей очереди Анну Николаевну охватывало всё большее и большее волнение. Было даже желание уйти. Потом Анна Николаевна попыталась понять для себя, что она скажет священнику. После просто думала о работе. Тут и очередь её подошла.
Анна Николаевна на негнущихся ногах приблизилась к тумбе с крестом и Библией и сходу назвала свой грех:
— Аборты делаю, батюшка.
Священник печально кивнул, но ничего не сказал. Это задело Анну Николаевну.
— У меня работа такая, – добавила она. – Не могу отказаться. Я зав. отделением.
— Врач? – спросил священник тихо.
— Медик, – поправила его Анна Николаевна.
Судя по всему, батюшка ждал, что она ещё скажет. Его печальное молчание сбило Анну Николаевну с толку и лишило смелости.
— Я про сына хотела сказать, батюшка… — начала она и остановилась, не зная, как продолжить.
— Один у вас ребёнок? – священник по-прежнему смотрел в сторону.
— Один. Ссоримся мы.
— Вы, как мать, должны первой прощения попросить.
— Я попрошу, — проговорила Анна Николаевна, дальше помешал сказать горький комок в горле, — Обязательно.
Помолчали.
— Причащаться будете? – спросил священник.
— Да. Хотела.
— Последование ко Святому Причащению читали?
— Нет. – Анна Николаевна совсем потерялась. – Я не знала. А можно так?
— К Святому Таинству следует подходить готовым. Постились?
Выяснилось, что перед походом в храм Анна Николаевна попила чайку с конфеткой.
— Нельзя, — сказал батюшка. – Только натощак.
— Я же только чаю с конфеткой.
— Нельзя, – сказал священник, и стало понятно, что он не уступит. – В следующий раз подготовьтесь, как следует, и приходите.
Выйдя из храма, Анна Николаевна почувствовала, как горят на холодном воздухе её щёки. Смесь стыда и обиды, и ещё чего-то очень горького, вот что она ощущала. И это ей не нравилось. Не застегнув пальто, она энергично, не оглядываясь на храм, пошла в сторону шоссе, ловить машину.
Через тридцать минут она сидела в гостях, и жаловалась подруге:
— Чаю с одной конфеткой всего-то попила. А он говорит нельзя. А почему? Не понятно. Всего-то глоток чая и маленькая конфетка…
Подруга сочувственно кивала.