Рассказ
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2005
Три дня назад сломался телевизор. Вслед за ним испортилась радиомагнитола. А когда Тося уронила тяжеленный цветочный горшок на телефонный аппарат и телефон издал предсмертный жалобный звон, Тося поняла, что совершенно отрезана от внешнего мира.
Пора было в Тосиной жизни что-то менять. Тося вышла на улицу и пошла по дорогам.
Выбранная Тосей дорога упиралась в чебуречную, где Тося купила бутылку портвейна.
Чебурек в промасленной бумаге и граненый стакан, доверху наполненный крепленым, — это было последним четким воспоминанием Тоси, дальше Тося напилась, впервые в своей двадцатилетней жизни.
Проснулась Тося от неприятного звонкого голоса, объявившего, что в эфире «Пионерская зорька» — так Тося впервые узнала похмелье.
Безусловно, это были галлюцинации, Тося твердо знала, что радио у нее не работает.
Голоса пионеров не проходили, наперебой рассказывали Тосе о веселой и счастливой жизни 5 «А» класса. Голова страшно болела, а голоса затянули мучительную песню о том, что природа дарит людям чудеса и они ее помощники.
На этом похмельная пытка не закончилась — пронзительно зазвонил разбитый телефон. На пятнадцатом звонке Тося заплакала, сломленная и униженная, она сняла трубку.
«Верка-дура! Включай телевизор, уже началось!» — пропищала трубка и дала отбой.
С нехорошей усмешкой Тося нажала кнопку сломанного телевизора, на экране появилась большая нарисованная тетя и лукаво сказала: «А вот и не угадал! У меня жужжит в обоих ухах!»
Тося обхватила голову руками и заскулила.
Тося была странная девушка. В библиотеке, где она работала после окончания школы, ее называли «притырошной».
Единственной страстью Тоси было разведение цветов.
Когда ее маленькая комнатка превратилась в непроходимые джунгли, и Тосе пришлось пожертвовать частью мебели, чтобы впихнуть в комнату еще три-четыре горшка с редкими растениями, в гости к ней перестали забегать даже соседские насекомые — душный аромат цветов оказался продуктивнее дихлофоса.
Страсть к цветам передалась Тосе от мамы. Но мама Тосина умерла несколько лет назад, а папа ушел за хлебом еще в раннем Тосином детстве, прихватив с собой бритву, тапочки и зимнее пальто. Тося давно уже жила совсем одна.
Был, правда, у Тоси жених Толик, торговавший велосипедами в спорттоварах, но последние месяца три он объезжал Тосю за километр на своей «Каме», объясняя это тяжелой формой аллергии.
И поскольку не было никого, ну ровным счетом никого, кто мог бы починить Тосину технику, у Тоси были все основания считать произошедшее той ночью некоторой иллюзией, миражом.
Да, Тося смотрела телевизор, слушала радио и даже говорила по телефону, но по-прежнему твердо знала, что они не работают.
Конечно, это не могло не внести в Тосино мироощущение кое-какие коррективы. И если кто-нибудь спрашивал ее на улице, идет ли этот автобус, скажем, до Песчаной улицы, Тося пожимала плечами и задумчиво отвечала: «Не знаю, идет ли он вообще…»
Поэтому, когда, спустя несколько месяцев, у Тоси значительно увеличился живот и доктор в поликлинике поздравила Тосю с беременностью, Тося даже не удивилась, а только вздохнула: «Быть этого, конечно, не может, но видно, ничего не поделаешь с такой фамилией!»
Фамилия у Тоси была — Куйбеда.
Однажды Толик пришел к Тосе и сказал: «Знаешь что! Я тебе не Петрушка — что они все на меня шепчутся?! Я не имею никакого отношения к твоей порочной жизни!»
Тосе стало очень жаль невинного Толика, и на следующий день во дворе на доске объявлений появилась записка:
«Толик не Петрушка. Я забеременела без его участия. Самопроизвольно.
Тося «.
Ниже она подписала:
«Граждане жильцы!
Не ходите по газону, вы топчете редкие фуксии!»
С тех пор рейтинг доски объявлений резко подскочил — все недосказанное и наболевшее жильцы дома освещали непосредственно на ней.
Бессменным лозунгом двора стало заявление от активисток 3-го подъезда:
«Граждане прохожие!
Прекратите подкармливать конфетами наших детей, они и так ничего не жрут!
А если вам нечем заняться — ступайте в зоопарк!»
«Наверное, скоро рожать», — думала Тося, рассматривая в отражении витрины свой большущий живот.
Из библиотеки Тося уволилась, ей было оскорбительно слушать споры сменщиц, кто же ее, Тосю, опылил — традесканция или кактус (других цветов они просто не знали!), а Тося хорошо разбиралась в ботанике и понимала, что женщины с растениями не скрещиваются.
Вдруг Тося увидела за стеклом витрины, внутри темного помещения, гардению жасминовидную, прекрасный и очень капризный цветок, который отродясь не встречала в родном городе! Но какое кощунство — гардения стояла глубоко в углу, почти во мраке, что было для нее смертельно!
Взволнованная Тося открыла стеклянную дверь с табличкой «Нотариальная контора» и проникла внутрь помещения. Коридор был пуст, а все кабинеты закрыты.
Отчаявшаяся найти хоть одного сотрудника, Тося решила сама передвинуть гардению ближе к свету. Когда она, пыхтя и отдуваясь, двигала тяжелую кадку к окну, кто-то похлопал ее по плечу: «Мамзель, чем это вы тут занимаетесь?»
Тося обернулась и увидела высокого мужчину с лысиной и золотой булавкой на атласном галстуке.
Тося хотела было отчитать представительного мужчину за варварское отношение к нежному цветку, но мужчина ее опередил: «А как ваша фамилия, мамзель?»
Тося смутилась ужасно, но честно призналась: «Я — Куйбеда!»
Мужчина усмехнулся: «И я — Куйбеда, представьте!»
Тося сказала, что страшно ему сочувствует, жить с такой фамилией, конечно, тяжело.
На что мужчина ответил: «Фамилия, пожалуй, не подарок, но гораздо тяжелее было жить с твоей мамой, Тося!»
Папа Куйбеда решительно взялся за Тосину судьбу, и, когда Тосина дочка Мура начала ходить, Тося уже работала в собственном цветочном магазинчике и жила в двухкомнатной квартире в престижном районе.
Папа Куйбеда с радостью помогал Тосе и просил ее только об одном: «Дорогой мой Герберт Уэллс (так папа Куйбеда называл Тосю в минуты нежности), никогда и никому не рассказывай эту странную историю с непорочным зачатием. Придумай что-нибудь побанальнее, и все у тебя будет хорошо!»
«Постараюсь, папочка… — неуверенно отвечала Тося. — Только я не Герберт Уэллс, и все это — чистая правда!»
В Тосиной жизни стали появляться мужчины, некоторые из них задерживались даже на несколько месяцев. Но финал был всегда один и тот же: как только расчувствовавшаяся Тося открывала им тайну рождения Муры, мужчины как-то скисали и через некоторое время исчезали.
Тося огорчалась и каждый раз обещала себе навсегда забыть эту таинственную ночь, но вся беда в том, что Тося была трагически правдива…
Свое сорокалетие Тося решила отметить на курорте. Тося остригла волосы, перекрасила их в платиновый цвет, выщипала брови, похудела на семь килограммов и, оставив на две недели Муру хозяйкой в магазине, махнула под Сочи в Дагомыс.
И там Тося в первый раз в жизни по уши втрескалась!
Его звали Гоша, как в том фильме, где Москва слезам не верила. Но Тосин Гоша был еще замечательнее киношного, он работал на лодочной станции и жил в маленьком домике на самом берегу Черного моря. Вокруг домика росли яблони, кусты кизила, черешня и еще было достаточно места, чтобы насажать цветов.
Гоша тоже полюбил Тосю, но переезжать к ней отказался. Тогда они придумали так: зимой будут жить у Тоси, а летом — у Гоши.
А пока они ели запеченную на костре рыбу, которую поймал сам Гоша, и запивали ее молодым вином, купленным на базаре Тосей.
Солнце спряталось за горы, жара спала, Гоша притянул к себе Тосю, чтобы поцеловать ее в губы, и тут на Тосю нашло: «Георгий! — начала она торжественно. — Я обязана тебе кое-что рассказать!»
Со всеми подробностями, начинающимися с чебурека и портвейна и заканчивающимися «Пионерской зорькой», телефоном и телевизором, Тося поведала Гоше тайну рождения Муры.
Уже под конец своего рассказа Тося поняла, что снова совершила ошибку, самую ужасную ошибку в своей жизни!
Побледневший Гоша отвязал от берега лодку, молча сел в нее и уплыл в закат.
Тося проплакала два часа, вперившись в темнеющий горизонт, пока не увидела на нем возвращающегося Гошу. Лодка быстро приближалась к берегу, но Тося успела передумать все на свете, даже решила солгать Гоше, сказать, что она пошутила. Но когда Гоша вылез из лодки бледнее прежнего, Тося снова заплакала и ничего не сказала. Тогда сказал Гоша: «Если бы ты встретила когда-нибудь этого полуночного негодяя, починившего телевизор и натворившего Муру, ты вышла бы за него замуж?!»
Тося испугалась и закричала: «Нет, нет, нет! Если бы я только встретила этого негодяя, то… то я бы его тут же убила!»
Гоша горько усмехнулся, вытащил из лодки тяжелое весло, протянул его Тосе и хмуро сказал: «Убивай!»
Гоша признался, что он вовсе не был таким уж негодяем. Ровно двадцать лет назад Гоша приехал в Тосин город навестить школьного друга, а друг, как оказалось, переехал в Москву.
Растерянный Гоша сдал вещи в камеру хранения и зашел в чебуречную перекусить, там он познакомился со странной, удивительно пьяной девушкой и тоже напился.
Когда рано утром Гоша проснулся в ее квартире, девушка еще спала.
Часов в доме не оказалось, и Гоша хотел узнать время по телефону, но телефон не работал, впрочем, как и радио с телевизором. Девушка крепко спала, а Гоша был нормальным мужчиной, поэтому он починил в доме девушки все, даже подвязал сломанный в порыве ночной страсти фикус.
Девушка продолжала спать в своем маленьком дендрарии, и Гоша решил подарить ей такие цветы, каких она в жизни своей не видала.
Гоша не знал, что это должны быть за цветы, но пошел их искать.
Но ни рядом с домом, ни в другом квартале и даже на рынке он не нашел ничего достойного. Тогда Гоша купил ведро яблок и понял, что заблудился.
До самого вечера блуждал Гоша с яблоками по незнакомому городу, а вечером, усталый и злой, подарил яблоки какому-то милиционеру, забрал свои вещи из камеры хранения и уехал в Москву.
Тося с Гошей, возбужденные и встревоженные, стояли на перроне сочинского вокзала и ждали поезд. Они еще не знали, как рассказать обо всем Муре и стоит ли вообще ей что-нибудь рассказывать.
Пришел поезд, все пассажиры уже высадились из вагонов, и только Мура все еще стояла на подножке и рассматривала испуганную, держащуюся за руки парочку. Наконец Мура спрыгнула на перрон и рассмеялась: «Ну, здравствуйте, что ли, родители!»
Мура была странной девушкой.