эссе
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 6, 2004
Варфоломеевская ночь принадлежит к тем историческим событиям, которые, оставив глубокий след в сознании людей, становятся вехами мировой истории. На основании таких вех, прежде всего, формируются наши повседневные представления о ходе истории. Со временем, когда доктринальные разногласия между католиками и гугенотами стали постепенно забываться, ночь с 24 на 25 августа 1572 года, канун праздника святого Варфоломея, стала символом религиозной нетерпимости как таковой, символом жестокого насилия, проявленного большинством по отношению к меньшинству.
События французской истории XVI века, приведшие к массовому истреблению гугенотов1 в Париже, у нас известны прежде всего по роману Александра Дюма "Королева Марго", ставшему в конце 1980-х первым массовым изданием, который в условиях тогдашнего книжного дефицита можно было приобрести, сдав 20 кг макулатуры, то есть практически свободно. Последующие многосерийные экранизации "Королевы Марго" и хронологически связанного с ним романа Дюма "Графиня де Монсоро", собравшие вместе множество блистательных актеров, способствовали закреплению исторических стереотипов. Королева-мать Екатрина Медичи — коварная итальянка; король Карл IX — нерешительный, во всем зависящий от матери; герцог Анжуйский (а затем король Генрих III) — набожный до фанатизма любитель роскоши и светских развлечений; герцог Алансонский (после восшествия на престол брата — герцог Анжуйский) — коварный интриган; Гизы — заговорщики, заносчивые лицемеры; королева Марго — гуманная красавица, спасающая от смерти гугенотов собственного супруга Генриха Наваррского (будущего короля Генриха IV) и кавалера Ла Моля, который станет ее возлюбленным; адмирал Колиньи — мученик, первая жертва Варфоломеевской ночи. Генрих Наваррский — славный малый, готовый помочь несправедливо пострадавшим, то есть гугенотам, но достаточно разумный, чтобы ради прекращения конфликта перейти в другую веру. "Париж стоит обедни!" — эта фраза Наваррца вошла в историю. Оставшись единственным законным претендентом на французский престол после того, как сыновья Екатерины Медичи, последние короли из династии Валуа, умерли бездетными, Генрих ради прекращения гражданской войны в стране принял католичество.
1Французское слово huguenot ("гугенот") восходит к швейцарскому eiguenot, созвучному с немецким Eidgenossen, "сотоварищ", и первоначально обозначало женевских граждан, выступавших под предводительством Юга Безансона (Hugues Besancon) против герцога Савойского. С 1532 г. термин huguenot стал применяться к сторонникам реформатской церкви.
Создавая образы своих героев, А. Дюма не всегда руководствовался исторической правдой. Так, например, исторический граф де Бюсси д’Амбуаз, выведенный в "Графине де Монсоро" рыцарем без страха и упрека, отнюдь не был таковым. Известно, например, что Бюсси, постоянно судившийся со своим кузеном, гугенотом Антуаном де Клермоном, по поводу маркизата Ренель, явился к нему в трагический день 24 августа и попросту заколол родственника, претендовавшего на наследство.
Главные акценты, расставленные писателем, основаны на работах французских историков XIX века, когда в исторической науке господствовало политическое направление. Героями политической истории, привязанной к соответствующему господствующему строю, выступали прежде всего монархи, политики и их ближайшее окружение, иначе говоря, правящие круги. Основной темой этих работ были гонения на малочисленных гугенотов со стороны государства, иначе говоря, королевского двора и поддерживавшего его населения, в подавляющем большинстве исповедовавшего господствующую католическую религию. Главным героем тогдашнего крупнейшего французского историка Жюля Мишле был вождь гугенотов Гаспар Колиньи, фигура крупная, но не однозначная. Среди замыслов Колиньи было создание обширной французской протестантской колонии в Америке и отправка французских войск в Нидерланды для войны с католической Испанией.
На протяжении прошлого века история заключила прочный союз с социальными науками, появились фундаментальные исторические работы, посвященные социальным, ментальным процессам. По словам крупнейшего медиевиста современности Ж. Ле Гоффа, история политическая, бывшая прежде "становым хребтом" истории, теперь стала ее "копчиком". История, рассмотренная через призму социологии, история повседневности стала темой книг серии "Повседневная жизнь", выпускаемой издательством "Молодая гвардия" для широкого круга читателей. Сейчас в издательстве готовится к выходу перевод сочинения французского историка Жана-Мари Констана "Повседневная жизнь французов в период религиозных войн", по-новому освещающего вроде бы достаточно хорошо знакомый период французской истории. Привлекая мемуарную литературу и материалы новых архивных изысканий, автор рассматривает это далекое от нас время как бы изнутри, глазами тех, кто жил в ту эпоху, тех католиков и гугенотов, которым межконфессиональная рознь, мгновенно переросшая в гражданскую войну, несла горе и беды.
Религиозные войны стали одним из самых трагических периодов в истории Франции. К первому крупному кровопролитию привел крах заговора в Амбуазе, когда в июне 1650 года мятежно настроенные дворяне-протестанты попытались выкрасть пятнадцатилетнего короля Франциска II, старшего сына Екатерины Медичи, находившегося под сильным влиянием кардинала и герцога — де Гизов, дядей его жены, шотландской королевы Марии Стюарт. Двор жестоко расправился с заговорщиками, протестантов убивали и бросали в воды Луары, вешали на балконах и стенах Амбуазского замка, где их трупы, испуская жуткое зловоние, висели до тех пор, пока их не уничтожили птицы. После этих трагических событий короли — из династии Бурбонов, пришедшей на смену династии Валуа — разлюбили Амбуаз. Людовик XIII несколько раз приезжал туда охотиться, а Людовик XIV превратил замок в место заключения.
Разгром дворянского заговора был умело использован протестантами. Одержав победу военную, Гизы потерпели поражение моральное. По всей Франции бродячие торговцы-книгоноши продавали гравюры, изображавшие ужасы расправы над участниками заговора и венценосных зрителей, благосклонно взиравших на казни. В том же 1560 году слабый здоровьем Франциск II скончался, и его место на троне занял следующий малолетний сын Екатерины Медичи, Карл IX, при котором Екатерина стала регентшей. Желая избежать гражданской войны, призрак которой со всей отчетливостью встал перед глазами в Амбуазе, Екатерина способствовала утверждению двух декретов — от 19 апреля 1561 года и от 17 января 1562 года. Первый предоставлял гугенотам свободу молиться за закрытыми дверями, второй провозглашал свободу отправления культа в частных домах и за пределами городских стен.
Но уже в марте 1562 года эдикт был нарушен: в местечке Васси солдаты герцога де Гиза разогнали происходившее в амбаре молитвенное собрание гугенотов, оставив на поле боя шестьдесят убитых протестантов. И хотя герцог де Гиз упорно отрицал свою причастность к этому нападению, тем не менее памфлеты, в которых протестантские пасторы обвиняли герцога в этих убийствах, разошлись по всей Франции. Сигнал к началу военных действий был дан.
Армия короля состояла из ландскнехтов, немецких рейтар и швейцарских рекрутов, набранных в католических кантонах, также в нее влились отряды герцога де Гиза. Армия протестантов, во главе которой встал перешедший на сторону реформированной церкви Конде, была меньше по численности, но более боеспособна: в ней было много дворян, прежде принимавших участие в боях против испанцев. Пасторы и офицеры насаждали строгую дисциплину, заставляя всех вести евангельский образ жизни, при котором пение псалмов чередовалось с военными учениями. Божба, игра и грабежи были запрещены. Вначале эти принципы истово соблюдались, однако очень скоро нехватка денег заставила войска протестантов вести себя как в те времена вела себя любая армия — то есть кормить и содержать себя самим.
Обе армии стали настоящей напастью для сел и городов, подвергавшихся разграблению то во имя одной веры, то во имя другой. Но еще больший ужас вызывали отряды, возглавляемые капитанами, как именовали в те времена военных, имевших под командой независимый отряд, подчинявшийся только своему начальнику. Капитаны, в основном бывшие участники Итальянских войн, были готовы продавать свою шпагу тем, кто больше заплатит, поэтому такие бродячие отряды, напоминавшие, скорее, разбойничьи банды, вызывали страх и у католиков, и у гугенотов. Тем более, что действовали они обычно с особой жестокостью.
Среди капитанов, вставших на сторону протестантской партии, прославился герой итальянской кампании, отмеченный за доблесть королем Франциском I, грозный Франсуа де Бомон, барон Адрет, терроризировавший население юго-восточной части Франции. Захватив Валанс, город в провинции Дофине, он занял место повешенного местными гугенотами губернатора и от имени короля отправил муниципалитетам других городов Дофине указы, чтобы те не признавали "иной веры, кроме веры протестантской". Тех советников, которые не согласятся с его указами, он велел гнать вон из города. Там, где эти указы были восприняты всерьез, гугеноты входили в церкви и разбивали статуи и прочие церковные символы, которые они именовали "католическими идолами". Дорогие предметы утвари гугеноты конфисковывали и переплавляли в золото, которым расплачивались с наемниками. Священников и монахов, пытавшихся препятствовать разграблению церквей, предавали смерти.С правоверных католиков, особенно состоятельных, взимали солидные штрафы.
Многие градоначальники-протестанты приглашали барона с его отрядом для защиты своих городов. Так поступил город Оранж. Однако епископ призвал в город наемников-итальянцев, прибывших раньше, чем барон Адрет со своим отрядом. Проживавшие в городе католики, сначала обрадовавшиеся единоверцам, потом горько об этом пожалели. Де Ту, крупный историк той эпохи, рассказывает об ужасных зверствах, учиненных наемниками над населением города. Итальянцы закалывали жителей кинжалами, сажали на кол, поджаривали на медленном огне, распиливали свои жертвы, не слишком задумываясь, гугенот перед ними или католик. Пострадал даже призвавший итальянцев епископ: дом его сожгли дотла. С "местью в сердце" барон Адрет прибыл под стены Оранжа, лично возглавил штурм города, захватил его, а затем предоставил своим солдатам и жителям-гугенотам возможность отомстить за погубленных сограждан. И в городе снова началась резня. На счету отряда барона было восемьсот католиков, убитых в Монбризоне, триста в Сен-Марселене, жертвы в других городах и селениях… Ближе к концу своей карьеры барон перешел в лагерь католиков, где также нашлось применение его военным талантам, его тактике ведения гражданской войны, разработанной им в сражениях на стороне протестантов.
Среди капитанов, выступивших на стороне католиков, наибольшей известностью пользовался гасконец Блез де Монлюк, отправленный Екатериной Медичи в юго-восточный регион "улаживать конфликты" между католиками и протестантами. Прибыв в Бордо, Монлюк с удивлением обнаружил, что город поделился на два практически равных по численности лагеря. Еще больше он удивился, когда два протестантских пастора пришли к нему с предложением не поднимать оружия против сторонников реформатской церкви в обмен на тридцать тысяч экю. Иначе говоря, за взятку закрыть глаза на активную деятельность сторонников новой религии. Возмущенный Монлюк пригрозил удавить взяткодателей, заколоть их кинжалом, и те ретировались. Однако чудеса на этом не кончились. Следом за пасторами к нему явился один из капитанов-католиков и предложил ему сорок тысяч экю в обмен на приказ начать активную борьбу с протестантами. Увидев, как Монлюк нахмурился, капитан сразу же прибавил, что он готов одолжить эти деньги королю, если тот лично распорядится изгнать протестантов из их города. В своих воспоминаниях Монлюк пишет, что был ошеломлен обоими предложениями. Тем не менее многие современники обвиняли Монлюка (как и барона Адрета) в том, что он чаще грабил крестьян, чем сражался с гугенотами.
В сражениях гражданских войн кодекс чести и рыцарства был забыт: и барон Адрет, и Монлюк, сталкиваясь на поле боя со своими бывшими боевыми товарищами по итальянским кампаниям, с особым рвением старались уничтожить их, понимая, что именно они являются наиболее опытными и умелыми противниками. Когда во время штурма Монсегюра Монлюк захватил в плен своего бывшего боевого товарища, отважного капитана Эро, многие из его отряда стали просить отпустить капитана. Но Монлюк не внял просьбам и повесил Эро, ибо, по его словам, если бы капитану удалось спастись, "он бы организовал сопротивление в каждой окрестной деревне". Доблестные капитаны, герои войны в Италии, отвечали террором на террор. Мстя за священников, которым в Базасе гугеноты вырвали языки, Монлюк повесил семьдесят протестантов на рынке в Таргоне. Жестокость католиков вполне соответствовала жестокости протестантов. В начале войны население городов и деревень, заслышав грозные имена, бежало или сдавалось. Но уже в 1574 году венецианский посол Джованни Микеле писал, что "темные французские крестьяне, которые в начале гражданской войны не имели оружия, занимались только своим хозяйством и ремеслом, стали все вооруженными, до такой степени воинственными и в такой мере научились владеть оружием, что их нельзя отличить от самых опытных солдат".
В каждой провинции, в каждом городе враждующие кланы старались привлечь на свою сторону не только грозных полководцев, наводивших ужас на противника, но и толпы народа, запуганного, устрашенного и от этого скорого на расправу. Ставкой в религиозной борьбе со стороны католиков часто становились популярные у населения религиозные шествия, вызывавшие сильнейшее недовольство протестантов. Нередко такие процессии возглавлялись талантливыми проповедниками, приводившими ее участников в состояние такой экзальтации, что они бросались разрушать протестантские храмы, врывались в дома сторонников новой веры, вытаскивали их на улицу, избивали и убивали. С особой яростью католическое население расправлялось со священниками и монахами, перешедшими на сторону Реформации, а также с теми, кто был уличен в симпатиях к реформированной церкви, словно смена религии была для этих людей не плодом их глубоких личных размышлений, а предательством некоего общего священного дела, традиций славного прошлого. Ближайший соратник Генриха Наваррского, крупнейший поэт той эпохи, гугенот Агриппа д’Обинье в своих воспоминаниях перечисляет несколько десятков городов, где были устроены избиения протестантов. Трагическое мироощущение сторонников гонимой веры нашло свое отражение в поэзии д’Обинье, вершиной которой стали "Трагические поэмы", создававшиеся на протяжении почти тридцати лет.
Убежденные в том, что они способствуют поражению Сатаны, простолюдины-католики, доведенные до состояния невменяемости проповедниками, начинали чувствовать себя карающей десницей Всевышнего и во имя чистоты, невинности и добра забрасывали гугенотов камнями и сбрасывали в реки, чтобы "эти еретики", не соблюдающие пост, могли "вволю поесть рыбы". Сбрасывание гугенотов в воду носило ритуальный характер: католики полагали, что таким образом они очищают оскверненную ими землю посредством одного из четырех основных стихийных элементов, воды. Когда герцог Генрих Гиз приказал обезглавить тело убитого адмирала Колиньи, чтобы отослать его голову папе, парижане сначала сбросили тело несчастного предводителя гугенотов в реку, потом выловили его и, протащив по земле, повесили за ноги — и все это для того, чтобы "убить этого демона четырьмя элементами Господними: землей, по которой его протащили, водой, куда его столкнули, воздухом, где он будет болтаться, и огнем, на коем мы его поджарим".
Разгул фанатизма стал частью повседневной жизни тогдашних французов, напуганных не только проповедями священников, но и мрачными предсказаниями астрологов, предвещавших конец света, эпидемиями чумы и страшными слухами, подобно мрачному известию о смерти любимого многими герцога Карла Смелого, загрызенного волками. Христианские назидания и грозные астрологические прогнозы, снабженные устрашающими картинками, печатались в дешевых "Календарях", продававшихся по всей стране. Проблема спасения приобретала в таких условиях особую важность, поэтому малейшее покушение на привычный ход событий расценивалось как невозможность христианского сообщества создать условия для спасения.
В такой ситуации новое вероучение становилось своего рода лекарством от страха. Учение Кальвина, духовного лидера французских протестантов, устраняло коллективный страх, царивший в сознании людей. Последователь Кальвина был уверен, что он оправдан уже самой своей верой, что именно его вера обеспечивает ему место божьего избранника и спасение. Идея предопределения, высказанная Кальвином в его "Наставлении в христианской вере", вселяла спокойствие в душу верующего, чувствовавшего себя избранником господним. Разумеется, человеку не дано постигнуть Божий промысел, однако по некоторым признакам, как, например, профессиональное преуспеяние, об этом можно догадываться. Следовательно, каждый был обязан трудиться и совершенствоваться, уповая на то, что Господь именно его сделает своим избранником. И протестанты, среди которых преобладали городские жители, трудились, не покладая рук и невзирая на праздники, что при тогдашней корпоративной организации труда вызывало сильнейшее раздражение ремесленников-католиков. Многие из них считали гугенотов "мерзкими чудищами" только за то, что те не чтили святых, в праздники которых работать было запрещено. "Добрые святые" дарили пятьдесят пять дополнительных дней отдыха в году; когда же праздник святого приходился на воскресенье, то, согласно обычаю, накануне все прекращали работу в полдень. При существовавшем в то время четырнадцатичасовом рабочем дне эти лишние выходные были настоящими праздниками.
Освободив, таким образом, человека от навязчивой заботы о собственном спасении и от сомнения, рациональная система не нуждалась в ритуалах, которые защищало католическое население. Обрядовую пышность католической церкви гугеноты считали "идолопоклонством и суеверием", а любимые католиками процессии — дьявольскими шествиями. И если католики стремились истребить самих гугенотов, то гугеноты направляли свою разрушительную силу прежде всего на символы чуждой им веры. Начиная с первой четверти XVI века, иконоборцы действовали особенно активно, как индивидуально, так и группами. В Труа, к примеру, в одну из ночей неизвестные закидали статую Святой девы отбросами, а на шею ей повесили дохлую кошку. В Аббевиле солдаты Колиньи, переодевшись в балахоны, организовали шутовскую процессию и проследовали по улицам города, насмехаясь над его жителями-католиками. В Руане гугеноты попытались отбить у стражи своего арестованного собрата, а когда предприятие не удалось, они отправились уничтожать кресты и изображения святых.
В городах обстановка была настолько напряженной, что малейшее недоразумение могло повлечь за собой мятеж. В Пуатье проповедник, заметив среди слушавших проповедь вооруженного дворянина, решил, что тот явился учинить нападение, и натравил на него толпу. Прихожане набросились на дворянина и убили его. Тотчас в городе распространился слух , что убивают тех, "кто стоит за истинную веру". Протестанты устремились к церкви, высадили двери, разогнали собравшихся там католиков, а потом принялись крушить изображения святых и алтари.
Чем больше становилось процессий с хоругвями и крестами, тем больше ненависти вызывал культ образов у протестантов. С развитием типографского дела агитационные картинки стали множиться как с одной, так и с другой стороны. Католики рассказывали о чудесах, творимых святыми образами, гугеноты разоблачали "идолов" и их служителей. В тех городах, где муниципальная власть оказывалась в руках гугенотов, здания церквей и монастырей, лишенные своего убранства и своих статуй, передавались протестантам для отправления культа. Были случаи, когда протестанты ходили по домам, зачитывали отрывки из Библии, где говорилось о запрещении поклоняться идолам, и уговаривали хозяев избавиться от всех предметов, связанных с идолопоклонством. Однако далеко не всегда речь шла о возвращении к евангельской простоте. Захват церковной утвари нередко происходил с целью грабежа, причем под горячую руку солдаты иногда грабили заодно и протестантских пасторов. Некоторые городские магистраты, вставшие на сторону реформатской церкви, усматривали в разграблении церквей своего рода перераспределение богатств духовенства и чувствовали себя вправе использовать их для собственного обогащения. Нередко церкви разбирали на строительные материалы, которые потом использовали для личных построек.
Сам Кальвин не отличался особой терпимостью к своим идейным противникам. Обосновавшись в Женеве, он быстро превратил город в монастырь с весьма строгим уставом: закрыл таверны, запретил танцы, строго определил места публичных собраний, распутников наказывал тюрьмой и высокими штрафами, подверг регламентации частную жизнь, запретив мужчинам носить пестрые одежды и украшения, а женщинам надевать золотые украшения на голову и более двух колец на руки. С теми же, кто открыто выступал против его учения, он расправлялся точно так же, как и католики. С его попущения в 1547 года был казнен некий Грюэ, считавший, что наказания следует налагать только за государственные и уголовные преступления. Самым громким делом, в котором проявилась нетерпимость Кальвина, было сожжение на костре известного врача Мигеля Сервета, автора сочинения "Восстановление христианства", где содержались резкие нападки на сторонников реформатской церкви.
В иконоборческом порыве протестанты убивали гораздо меньше, чем католики, ибо, как утверждает историк Дени Крузе, "протестанты были убеждены, что свет евангельских истин" позволяет сопротивляться злу, "которое не может одолеть силу божественного провидения". Католики же, напротив, уверенные, что "Господь признает своих", разили направо и налево. Но хотя на счету протестантов значительно меньше человеческих жертв, тем не менее историки говорят о направленном истреблении протестантами католических священников. Когда солдаты Конде захватывали город, они щадили солдат-католиков, но убивали католических священников. Священников часто подвергали позорной казни через повешенье, расценивая это как справедливую кару; известно немало случаев изощренных расправ над священниками. Похоже, протестанты испытывали особую ненависть к священникам, монахам и вообще ко всем церковникам именно за то, что те подстрекали рядовых католиков оказывать сопротивление сторонникам нового учения, препятствовали обращению народа к истинной вере.
Таким образом, Варфоломеевская ночь стала апогеем той бессмысленной борьбы, которую буквально каждодневно вели жители королевства, как организованно, так и спонтанно, полагая, что в результате этой борьбы одна из конфессий может одержать верх, полностью устранить противника с религиозного, а заодно и с политического поля. Ответственность за резню в ночь накануне праздника святого Варфоломея во многом ложится на Екатерину Медичи, которую нередко называли Макиавелли в юбке. Отличаясь неслыханным лицемерием (ей не желали верить даже тогда, когда она говорила правду), она достаточно равнодушно относилась к религии и крайне неравнодушно — к власти. Желая сочетать браком свою дочь Марго с протестантом Генрихом Наваррским, она, как утверждают, пошла на подлог и сфабриковала письмо от своего посланника при папском дворе. В этом подложном письме его святейшество давал разрешение на вышеуказанный брак.
Окружившая себя итальянцами, Екатерина1 боялась утратить влияние на своего сына-короля, который незадолго до событий Варфоломеевской ночи приблизил к себе Гаспара де Колиньи, склонявшего короля объявить войну Испании. Если бы король принял план адмирала, политическая карьера королевы-матери была бы окончена и ей, скорее всего, пришлось бы покинуть двор. Поэтому устранение Колиньи, являвшегося вождем гугенотской партии, было задумано ею давно.
1Участие Екатерины Медичи и приближенных к ней итальянцев (Бирага, Гонди, Гонзага) в управлении королевством парижане оценивали крайне отрицательно, студенты нередко затевали драки с проживавшими в Париже итальянцами.
Свадьба Маргариты Валуа и Генриха Наваррского привлекла в Париж , город, население которого в подавляющем большинстве своем было католическим, множество провинциальных аристократов-гугенотов, вызывавших неприязнь у парижан как своим поведением, так и вероисповеданием. Тем более, что ненависть парижских ремесленников и буржуа к еретикам давно подогревалась проповедниками, среди которых было немало великолепных ораторов. К тому же в Париже существовало хорошо организованное городское ополчение, которое можно было собрать буквально в считанные часы. Шестнадцать парижских кварталов, во главе которых стояли квартальные командиры, были разбиты на десять округов каждый, округ включал в себя примерно пятьдесят улиц, и у каждой улицы был свой старшина, в обязанности которого входило не только созвать людей, но и расставить их по местам. Когда обстановка после свадьбы Генриха и Маргариты накалилась до чрезвычайности, квартальные по собственной инициативе стали составлять списки гугенотов, проживавших в подотчетных им кварталах. Нет полной уверенности, помечали ли действительно дома гугенотов крестом, но в том, что королевский двор всего лишь поднес спичку к уже наполненной порохом бочке, все историки сходятся единодушно. Король оказался бессильным предотвратить трагические события Варфоломеевской ночи, и, подталкиваемый королевой-матерью, дал сигнал парижанам, давно готовым наброситься на ненавистных еретиков.
Трагедия Варфоломеевской ночи произвела на современников огромное впечатление. По случаю победы над еретиками папа римский устроил настоящие торжества. Говорили, что, получив известия из Парижа, его католическое величество, испанский король Филипп II впервые засмеялся. Однако Екатерина Медичи уже была озабочена тем, чтобы убедить протестантских государей, что во Франции истребляли вовсе не их единоверцев, а заговорщиков, покушавшихся на жизнь короля. Уничтожив в лице Колиньи и его приверженцев своих политических соперников, она начинала выстраивать новую политику. Тем более, что гугеноты, несмотря на причиненный им урон, никуда не исчезли и исчезать не намеревались, а, наоборот, активизировались. Начался второй период религиозных войн, для которого характерны антидинастические выступления — как католиков, так и гугенотов.
Появилось множество памфлетов, авторы которых, будучи гугенотами, не затрагивали проблемы конфессиональные, а критиковали монархическую власть, расплодившую всевозможные бюрократические учреждения (суды парламентские, суды президиальные) и массу крючкотворов — судебных и прочих чиновников, разорявших все сословия без исключения. Король позабыл об исконных вольностях и привилегиях своих подданных, уничтожил местное самоуправление, перестав тем самым быть народным избранником, а стал тираном. Подобные настроения тревожили Екатерину Медичи, тем более, что в 1574 году на престол после смерти Карла IX под именем Генриха III вступил ее любимый сын, и королева-мать стала делать все, чтобы восстановить в королевстве мир и спокойствие. После нескольких военных кампаний было заключено мирное соглашение в Болье, полностью подготовленное королевой-матерью. На основании этого соглашения гугенотам было предоставлено право свободного вероисповедания на всей территории Франции, кроме Парижа, а при судах создавались смешанные палаты, где заседали представители как католиков, так и гугенотов. Король признал резню Варфоломеевской ночи преступлением, реабилитировал погибших гугенотов и их вождей и возвратил их семьям конфискованное имущество, а также согласился признать существовавшие политические организации гугенотов. И хотя положения соглашения в основном остались на бумаге, они вызвали недовольство католической партии, и недовольство это распространилось также и на короля.
Еще на первом этапе религиозных войн в городах и селениях католики, напуганные присутствием протестантов, стали создавать группы защиты. Атмосфера страха породила первые лиги, члены которых брали на себя обязательство "жить согласно заповедям католической веры, предупреждать друг друга о мятежах, затеваемых протестантами, дабы иметь возможность подавлять их". Люди, входившие в подобного рода объединения, обычно бывали хорошо вооружены и имели довольно четкую организационную структуру. Постепенно во многих умах начала зарождаться идея о необходимости объединить эти группы самозащиты в союз. Отличительным знаком члены лиг во многих городах сделали крест, который прикалывали к шляпам или нашивали на одежду. Понимая, сколь велика сила подобных союзов и опасаясь, что главой всеобщей лиги могут выбрать Генриха Гиза, в 1576 году Генрих III решил сам объединить эти движения, чтобы использовать накопленный ими потенциал с пользой для себя. Для этого он официально заявил, что мир в Болье был ему навязан, и разослал свое заявление по всей Франции.
14 мая 1577 года дворянство и духовенство с подачи короля отменили принятый в Болье эдикт. Под давлением ряда представителей третьего сословия, и прежде всего судейских и магистратов, во главе которых стояли парижане, была принята декларация об объявлении военных действий против протестантов. Против этой инициативы выступил знаменитый Жан Боден1, считавший, что пропагандировать католическую религию следует путем милосердия и любви. Ему удалось убедить не принимать закон о введении специального налога, деньги от которого должны были пойти на возобновление военных действий. После короткой военной кампании 25 сентября 1577 года в Бержераке монарх подписал новое мирное соглашение, аннулировавшее все статьи соглашения, принятого в Болье, и выступил в защиту всевозможных "лиг, сообществ и братств", ликвидируя тем самым оппозицию, представленную непримиримыми католиками.
1Жан Боден (1530-1596), законовед, гуманист, сторонник абсолютной монархии, автор политического трактата "Республика" (1576).
А опасаться этой оппозиции у короля были основания. Так как у Капетингов-Валуа не было законных наследников, корона должна была перейти к другой ветви Капетингов, а именно к Бурбонам, главой которых был Генрих Наваррский, возглавлявший протестантскую партию. Однако население страны не допустило бы восшествие на престол короля-гугенота. Поэтому Генрих III предложил компромисс: Генрих Наваррский должен был перейти в католичество. Но король Наваррский не спешил принимать решение, справедливо полагая, что его сторонники не простят ему измены, а у короля еще может родиться наследник. Генриха III такая выжидательная политика вполне устраивала.
Но выжидание не устраивало ни клан Гизов, лелеявших надежды самим взойти на престол, ни парижан, помнивших Варфоломеевскую ночь и опасавшихся мести со стороны короля-протестанта. Таким образом вновь созданная Лига сложилась как бы из двух частей — дворянской, представлявшей собой традиционный дворянский заговор, и парижской, отражавшей народное движение, структурно оформившееся в городах. Во главе обеих организаций встал харизматический вождь, глава Лотарингского дома герцог Генрих Гиз.
Инициаторами и членами парижской Лиги, образованной в конце 1584 года, стали парижская буржуазия, возмущенная королевскими поборами, фанатично настроенные католические низы населения и — наиболее деятельные группы — судейские и торговцы. Благодаря своей организационной структуре, Лига стала на пути стихийных беспорядков. На смену спонтанным действиям пришла организованная пропаганда. На столичных перекрестках агитаторы собирали толпы любопытных и разъясняли им картинки, где были изображены английские католики, которых мучает королева Елизавета. Нетрудно представить, какое впечатление производили такие картинки на парижан, пребывавших в страхе, что королевский трон может быть занят королем-кальвинистом. Лигисты вменяли множество преступлений и самому королю: пропагандисты Лиги сделали его козлом отпущения за все несчастья своего времени. Его обвиняли в том, что он послал две тысячи экю королю Наварры для ведения войны с католиками, подозревали в сговоре с королевой Англии, наградившей его орденом Подвязки, и прочих смертных грехах. Говорили даже, что он покровительствует десяти тысячам гугенотов, которые скрываются в предместье Сен-Жермен, чтобы в удобный момент устроить Варфоломеевскую ночь католикам. Подобного рода выступления активно настраивали Генриха III против некоронованного короля Парижа Генриха Гиза. Видя шаткое положение монарха, губернаторы провинций пытались захватить себе столько власти, сколько удавалось, — в ущерб центральной власти. Реально оценивая свое положение, Генрих III стал бояться поражения протестантов, ибо только партия гугенотов могла выступать в качестве противовеса Лиги; остаться в полной изоляции перед Лигой он не хотел.
Тем временем лигисты открыто поговаривали о необходимости избавиться от Генриха III; они хотели либо похитить его, либо заточить в монастырь. Бывший благодаря своим шпионам в курсе всех заговоров, король стянул к Парижу войска и усилил охрану Лувра, где он проживал постоянно. В ночь с 11 на 12 мая 1588 года, чтобы сдержать готовившееся наступление лигистов, он, воспользовавшись темнотой, ввел в Париж полк швейцарской гвардии, занявшей посты возле ключевых точек столицы. А утром все население Парижа единодушно выступило против короля, осмелившегося нарушить "привилегию" , которой парижане очень дорожили, а именно право выставлять собственную охрану, иначе говоря не впускать в город военные гарнизоны. Народ поднялся весь как один: цепями перегородили улицы, а из песка, опрокинутых телег, старых ворот и бочек воздвигли баррикады. Войска лишились возможности передвигаться по городу, а следовательно, исполнять свою роль. Понимая, что эту партию он проиграл, король спешно покинул Лувр.
Едва король выехал из столицы, как горожане, воспользовавшись одержанной на баррикадах победой, выбрали новый муниципалитет. А Екатерина Медичи спешно принялась искать пути примирения своего сына Генриха III с герцогом Гизом, ибо понимала, что только Гиз может успокоить парижан и перебороть их недоверие к королю. Народ давно перестал понимать своего короля, то выступавшего в амплуа кающегося, то ударявшегося в безудержный разгул. К тому же из опустевшей государственной казны нельзя было черпать деньги на продолжение войны с еретиками. А крайне непопулярный налог на ведение войны королю ввести так и не удалось, несмотря на то, что в этом вопросе его поддерживали Гизы. Но даже престиж герцога Гиза не смог изменить позицию депутатов от третьего сословия: ни один кредит на ведение войны с гугенотами через парламент1 не прошел. В отличие от парижан, провинциальные парламентарии были настроены гораздо менее воинственно.
1Функции парламента исполняли Генеральные Штаты, выборный орган, созываемый королем и принимавший решения от имени трех сословий (дворянства, духовенства и третьего сословия).
Несмотря на то, что в вопросах налогообложения Гизы были союзниками существующей власти, король понимал, что благодаря своей популярности, подкрепленной недавними победами в сражениях с протестантами, Генрих Гиз неуклонно отодвигает его на второй план, что именно Гизу выгодно продолжение гражданской войны. Поэтому король решил устранить Гиза, полагая, что, оставшись без своей главы, Лига быстро распадется. И 23 декабря 1588 года, на рассвете, в Блуасском замке, где до сих пор демонстрируют "кабинет ядов" Екатерины Медичи, герцог Генрих Гиз и его брат были заколоты дворянами из окружения короля. Тень убиенных Гизов еще долго витала в покоях замка, превратившегося из любимой королевской резиденции в место ссылки опальных членов королевской семьи.
Расчеты короля не оправдались. Хотя убийство Гиза повергло парижан в растерянность, Лига продолжала существовать, а руководство ее сумело обратить себе на пользу буйное негодование парижской толпы. Проповедники заставили верующих поклясться отомстить за коварное убийство своего любимца, и те, возбужденные, стали срывать геральдические знаки своего монарха. 7 января 1589 года в Париж пришло известие о кончине Екатерины Медичи, но так как лигисты не видели в ней врага, то проповедники обратились к пастве с призывом молиться за усопшую.
С 1 января в парижских церквях началась мобилизация, сопровождаемая коллективными богослужениями, поклонением святым Дарам, торжественными мессами и непрерывными шествиями. Параллельно с обожествлением Гиза, личность Генриха III подвергалась десакрализации, его обращения к подданным публично сжигали, а на лубочных картинках безымянные художники изображали, как он корчится в пламени костра, и лицо у него черное, словно у демона. Попадались даже рисунки-предостережения — изображения короля с отрубленной головой. Парижане впали в религиозную экзальтацию, начало поста знаменовало вереницу бесконечных процессий. Не обращая внимания ни на холод, ни на снег, их участники ходили босиком, в колонне по двое, с восковыми свечами в руках, распевая гимны и молитвы. Они ходили от одной церкви к другой, в зависимости от предложенного им маршрута, старательно разработанного заранее организаторами. Сорбонна издала декрет, освобождавший всех от присяги королю. Власти Парижа, которых к тому моменту оказалось довольно много (парламент, совет Лиги, купеческий старшина, начальники кварталов, совет 16-ти), провели в своих рядах чистку, дабы освободиться от сторонников короля.
Примеру Парижа последовали другие города, Лига становилась своеобразным центром антимонархического движения. Повсюду образовывались независимые республики, королевские войска были разбиты лигистами. Изгнанный из столицы и фактически отстраненный от власти, Генрих III заключил союз с Ген-рихом Наваррским, и тот двинул свои войска на Париж. Парижские проповедники призвали паству покарать убийцу Гиза. Нашелся фанатик, монах-доминиканец Жак Клеман, который, пробравшись в лагерь к королю, заколол его кинжалом. Законным наследником престола стал Генрих Наваррский, будущий король Франции Генрих IV.
Долгий марш Генриха Наваррского к завоеванию трона Франции напоминал рыцарскую авантюру, во время которой ему пришлось пройти все, без исключения, испытания. Его ободряющая манера общения, стремление всегда быть великодушным, его мужество в бою способствовали тому, что многие лигисты и те, кто занимал выжидательную позицию, присоединились к нему совершенно добровольно. Полководческий дар Генриха и его победы на полях сражений были поистине знамениями свыше для людей, живших в постоянном ожидании чуда. Однако Лига все еще была сильна и, запершись в прочных городских стенах, выставляла на поле боя закаленных в сражениях солдат. Генриху IV приходилось, вооружившись терпением, заключать соглашения с каждым городом и с каждым знатным родом в отдельности. Города стремились к автономии, а некоторые даже к полной независимости. Дворяне хотели, чтобы их не забыли при дележе должностей и пенсий. Многие из них разорились за время религиозных войн, и теперь им был нужен король, который смог бы возместить им ущерб. Генрих IV это понимал и с определенной долей цинизма обещал удовлетворить их стремления. Тем же, кто упрекал его за то, что каждый новоявленный союзник обходится казне слишком дорого, он отвечал, что воевать с ним обойдется государству еще дороже.
Вступая в переговоры с каждым городом, он восстанавливал политическую ткань королевства, подписывал соглашения, где за городами сохранялись особые права и привилегии, принимал условия, поставленные ему горожанами. Генрих IV сумел восстановил сеть личных связей, которые король, желавший гражданского мира, обязан был поддерживать со своими дворянами. Создаваемая Генрихом в королевстве новая социально-политическая обстановка возвращала французам надежду, утраченную ими с начала религиозных войн. Объявленное 25 июля 1593 года обращение Генриха IV в католическую веру было встречено парижским населением как чудо, убедившее последних сомневающихся. 27 февраля 1594 года король был помазан в Шартре, а 22 марта того же года въехал в Париж. В этот же день главари Лиги вместе с наемными войсками покинули город и отправились в изгнание.
Затянувшийся почти на сорок лет религиозный конфликт завершился Нантским эдиктом, принятым королем Генрихом IV в 1598 году. Согласно этому эдикту, король, желая прекратить "смуту и распрю" между своими подданными, позволял исповедовать "так называемую реформированную религию" во "всех городах и местах королевства" "без преследований, притеснений и принуждений". Нантский эдикт, добровольное творение Генриха IV и первая в Европе попытка придать легальный статус религиозному меньшинству, явился трудным для общественного мнения компромиссом. Компромиссом, который с позиций наших дней выглядит как первый шаг к правам человека и свободе совести. Для своего времени подобного рода документ являлся поистине передовым, ибо, по словам Ж.-М. Констана, он впервые в европейской политике ставил на повестку дня понятие терпимости, "толерантности", хотя сам термин "толерантность" в его нынешнем понимании вошел в политический лексикон только в XVIII веке.