Стихотворения
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 5, 2004
.
Это так из яичницы желтый глаз вытекает на сковороде. Это просто конфорочный вспыхнул газ. В умывальнике, в ржавой воде две руки отразились и мыла запас. Умолкает в прихожей, и в тишь, как в паз, попадает замочный щелчок. Это мама выходит из темноты, в коридорно-квартирном аду жмется к стенке с эстампом гогеновским: "Ты хочешь, чтоб я ушла - я уйду." Это чувств пятерней в промежутке одном шарит время, в дому, где нас нет, гаснет свет. И чернеет к весне за окном хрусткой яблочной мякотью снег, будто скоро займет этот номер пустой кто-то новый, с двери сняв печать, и начнется с постскриптума рифмы простой все, что поздно сначала начать..
Я впишусь в эту осень, к стене прислонившись спиной. Это время - река, где непарных ботинок галеры по теченью плывут. И слышны из ближайшей пивной фортепьянные опусы в темпе домашней аллегры. Я впишусь в этот рыжий кирпич и с изнанки моста меловые графити, чумных басквиатов творенья, и в общагу, где будка консьержки уж год, как пуста, но жильцы до сих пор предъявляют удостоверенья. Здесь на койке больничной кончается некто, и свет упрощается в нем, перевернутым кажется днищем. И работают все службы быта. И в желтой листве сокращенное солнце восходит над парковым нищим. Я в графе распишусь. С белой койки мертвец поглядит в поднесенное зеркальце, и заведут хоровую та консьержка пропавшая и этот нищий, к груди прижимающий мокрого пса, точно грелку живую..
Так давай же делить пополам с двух сторон непрерывной витрины эту ночь, эту речь, этот хлам, даже этот горох под периной; даже ценник, каким манекен щегольнет, как нагрудной медалью; даже если не выдумать, с кем разделить этот воздух миндальный. И ни рая, ни ада в конце моциона по улице длинной. Только музыка - сольный концерт для мобильника. Только былинный пересказ: как весна далека, как в снега первопуток протоптан. Как расходится небо с лотка: с детства - в розницу, к зрелости - оптом..
Не рабочий пост мой, а тот старинный лазарет, о коем не мне судить. И войдет в палату главврач стерильный и предложит койку освободить. Но больной выписываться не хочет, госпитальный выхлопотав покой. Пусть еще подержат меня, бормочет, на пожарный случай денек-другой. Как в арбузной горнице нет вакансий, за скупой ночлег квартирант в долгу; для иных пустот на вселенской карте свято место жительства берегут. Назови хоть ангельской голытьбою этих постояльцев за два гроша, но не меньше выпало нам с тобою дармовых гостинцев, моя душа, в комнате, прохваченной сквозняками, в доме, где лифтер этажей кроссворд день и ночь гадает по вертикали и мечтает выселить всех лендлорд. И зимуя здесь, что внизу - Адонис, не разбудишь спящего, а живых до весны не сыщещь ни на одном из полушарий этих вот мозговых..
Третируй меня Станиславским, развешивай ружья повсюду, без лишнего шарма и ласки разбей или вымой посуду. Не нужно большого таланта, а нужен лишь край авансцены, мерцание кухонной лампы, фарфор, в черепках или целый. И, в общем, неясно, что нужно, поскольку ненужно все это, ни пробы для фильмы чернушной, ни взгляд, или как там, поэта. Сядь ближе. Так быстро стихает зал зрительный многоэтажный. И свет сам собой потухает с тех пор, как в отлучке монтажник. КОЛЫБЕЛЬНАЯ И, как от роду в пять лет (от горшков до мисок), тело прикрывает плед, волос же не высох. В теплой ванне полежав, полежи в кровати. Трус ли, глад ли, мор, пожар - не резон вставати. Спят усопшие (авось, сны увидят в почве). Спи и ты, мой свет, - инвойс не придет по почте. Если долго спать, не встать, смерть перехитривши, вывезут тебя подстать падишаху в рикше на какой-нибудь проспект, повезут в предместья. Что тогда им твой успех в области бессмертья? Спи, покуда с ветряной оспой да в зеленке есть кому твой лик земной забирать с продленки..
Здесь лет десять назад я возник, на борьбу с одиночеством поднят; здесь глядел, как неряха-двойник в зону жизни вступает в исподнем. Ползарплаты за ящик тряпья отдала, чтоб ходил, как все дети, школьной осенью мама моя, моя лучшая мама на свете. Я осваивал стиля азы, выделялся на фоне неброском, подростковый пиит, чей язык раздвоился змеиным отростком. Класс распустят - придумай бродить по окраинам в порванной джинсе, и такой паровоз городить, растекашеся рифмой по жизни. А потом лечь на землю ничком в пустоте, где не воют койоты, а сигналят в пространстве ночном воспаленные фары "Тойоты"..
Пассажир в потертом кашне, променявший скаляр на вектор, мы с тобой посидим в кафе, прикорнем - воробьи на ветках. Дует ветер прочь от реки, и, куда он дует, разведав, светофоры, точно буйки, на волнах городских рассветов все качаются. С рюкзаком человек бредет по Бродвею. Где-то хлопнула дверь. По ком там звонит телефон за дверью? Не хочу ни о чем грустить, устаканится все, что будет. Если надо воду мутить, нам ее забесплатно мутят. Мы в кафе посидим с тобой, и в "собачий мешок" объедков наберем, увезем с собой сувенирную часть объектов, когда завтра придет, когда просветлеет под небесами, и не будет, моя звезда, об ушедшем от нас навсегда лучшей памяти, чем мы сами. ДАЧНОЕ Как самолет грассирует поверх барьера звукового, как сверкают патрульным светом окна. День померк. Нелетную погоду предрекают. Сверни с пути и угол заверни в таком пейзаже, где вплотную дачи стоят, и так расставлены они, квадрат и куб из ряда Фибонначи, что не определить по номерам, где возрастанье до родного дома и кто гуляет там по вечерам, привычным одиночеством ведомый. Он добредет до телеграфных вех, за квасом побредет к пустой цистерне, вздохнет под нос: "Вот так и человек", - но за калиткой нет ни звезд, ни терний, а есть лишь то, что есть не навсегда в другом пейзаже, в день, когда мой папа, взявший отгул, чтобы успеть сюда к концу дождя, к началу листопада, меня в грибные приведет места и ждет вполоборота, сам, как ножка грибная, встав под шляпкою зонта. Да, я сейчас, постой еще немножко..
Без песен, ибо музыка сильнее поэзии и упраздняет слог, я подпишусь под этой ахинеей, без красных строчек сочиню пролог. Задумал эпос нации отсталой, но вместо "Калевалы" за окном лишь талый снег прочелся, сумрак талый, подчеркнутый дорожным полотном. И физкультурник, что бежит под плеер с такою верой в жизнь и правоту, как будто лейкопластырем заклеил навеки ахиллесову пяту. Забудь припев, смени наличье смысла на распорядок слов, бег вдоль шоссе - на тренажер, чтоб никуда не смылся главный герой, холерик подшофе. Ибо, куда ни двинь, одна дорога бежит, покуда сам бежишь по ней в обратном направленье от порога, от детских дней и от недетских дней.