рассказ.
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 4, 2004
Перевод С. Бородицкий
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Американский писатель Дэниел Джаффе родился в Нью-Йорке в 1956 году, а вырос в штате Нью-Джерси. Там, в городке с поэтическим названием Черри Хилл (вишневый холм), и сейчас живут его родители.
Дэниел изучал право в Гарвардском университете, несколько лет проработал юристом в Бостоне, затем получил степень магистра искусств и окончательно “ушел в литературу”.
Несколько десятков рассказов, а также многочисленные эссе и критические статьи Д. Джаффе были опубликованы в “толстых” литературных журналах США, Канады, Великобритании, Японии и других стран. Осенью 2001 года в издательстве “Хейворт Пресс” вышел его роман “The Limits of Pleasure” (“Пределы наслаждения”).
Д. Джаффе ведет творческий семинар — так называемый класс писательского мастерства — в университете Калифорнии. Кроме того, он часто выступает в других университетах с лекциями по теории художественного перевода. Он хорошо знает и любит русскую литературу и много переводит с русского на английский, в основном современных прозаиков.
Рассказ “Каникулы с Евклидом” был опубликован в вашингтонском литературном альманахе “Фолио”.
Сергей БОРОДИЦКИЙ
Пот мелким бисером выступил у меня на лбу, когда папа прошлепал ко мне с берега.
— Пора! — крикнул он.
Я все еще стоял. Теплые волны Флориды поднимались к моим плечам. Январское солнце било прямо по макушке.
— Загнать Ленни в воду? — но я знал, что он не об этом.
Его высокий лоб порозовел от солнца, как и живот, распиравший темно-синие клетчатые плавки почти до предела. Он помотал головой.
— Уже полдень.
Я бултыхнулся лицом вниз, раскинулся и дал ему вытащить меня за руку на мелководье, где мое внимание не могли отвлечь попытки уворачиваться от волн.
На пять ярдов ближе к берегу мы остановились. Я стоял в полосе прибоя и протирал глаза от жгучей соли. Когда я открыл их, папа сунул руку в свои плавки и извлек оттуда неизбежное — учебные карточки по геометрии.
Папа гордо продемонстрировал пачку исписанных черным карточек — три на пять: перед отъездом из Нью-Джерси он запечатал их в пластик.
— Урок на предусмотрительность, — напомнил он уже в четвертый раз за неделю, указуя пальцем на небо, источник сей бесценной идеи.
Прямоугольники и правильные треугольники были еще ничего, но я почему-то не выносил окружностей.
— Может, позанимаемся параллельными прямыми, а, пап? Я в них здорово разбираюсь, — для убедительности я наглядно показал это руками.
Впустую.
— Ты ведь способный парень, — сказал он. — Мы еще даже не коснулись дна твоего интеллектуального резерва.
Где-то глубоко внутри, за шевелением моей досады, жило сознание того, что все это ради моего же блага. Папа хотел, чтобы я был так же силен в математике, как он, чтобы я тоже когда-нибудь стал профессором. После того, как Ленни перенес травму мозга, я остался папиной корзиной в камышах, единственным вместилищем для его бесконечных надежд и мечтаний.
Он показал первую карточку: “ПЛОЩАДЬ КРУГА”?
— Пи-эр-квадрат, где эр означает радиус, — ответил я, перетирая песок пальцами ноги.
Папа перевернул карточку и показал мне ответ: я был прав.
Следующая карточка: “ТОЧНЕЕ”.
— 3,1416-эр-квадрат. — Пальцы моей правой ноги обхватили что-то скользкое.
Опять оборотная сторона карточки. Я снова прав.
Следующая карточка: “ПЛОЩАДЬ КРУГА, ВЫРАЖЕННАЯ ЧЕРЕЗ ДИАМЕТР ВМЕСТО РАДИУСА”?
— 0,7854-д-квадрат, где Д означает диаметр.
Опять верно. Три попадания подряд означали досрочное окончание урока, что для меня было самым главным правилом.
Пальцы моей ноги захватили спутанный пучок водорослей, я приподнял его над водой и показал отцу. Он взглянул на него и направился к берегу.
— Для чего надо понимать разные варианты одной и той же задачи? — спросил он. Не считая учебных карточек, папа мог задавать мне вопросы когда угодно, даже после трех правильных ответов подряд. Это было главным правилом для него.
Я опустился на колени, чтобы успокаивающая вода доставала хотя бы до груди, и посмотрел на женщин в купальниках, выбирая одну, чью фигуру я мог бы запечатлеть в памяти и взять с собой в Нью-Джерси после каникул. Потом заковылял на коленках возле папы.
— Понимать разные варианты одной и той же задачи, — повторил я, — надо потому, что мы никогда не можем предсказать, с какой ее формой жизнь сведет нас в следующий раз.
— А почему математика так важна в жизни?
Он как-то сказал мне, что, если глядишь на девушку и кое-что лишнее начинает непроизвольно выпячиваться, надо думать о математике. Уже вполне достаточно, чтобы знать по-настоящему. Но не этого ответа сейчас ждал от меня папа.
— Математика важна, поскольку ее принципы, в отличие от окружающей нас жизни, постоянны, — сказал я.
Мне эти философствования были, в общем-то, понятны, хотя и неясно, к чему он клонит. Я продолжил:
— После ряда математических построений количество возможных исходов очередной проблемы ограничивается логикой, и сами результаты становятся, таким образом, предсказуемыми. Математика — вечное убежище.
Мы присоединились к остальной части нашего маленького семейства на многолюдном пляже. Ленни лежал на зеленом полотенце с выгоревшими желтыми ромашками, разрисовывая здоровенные, во всю страницу, цифры в своей книжке-раскраске. Его коленки были согнуты, и покрытые песком ноги покачивались в воздухе, то пересекаясь, то сталкиваясь и просыпая искорки песка на спину его белой футболки и заднюю часть красных плавок.
Рядом с ним, так близко, что ее прикрытое сарафаном бедро касалось его колена, мама занималась вышиванием по канве. Ее темные очки в роговой оправе соскользнули на кончик курносого носа, и она поправила их согнутым пальцем, измазавшись комочком белого, пахнущего кокосом лосьона для загара. Мама любила рукоделие, когда у нее была инструкция или образец. Она коротко подстригала ногти и никогда их не красила, потому что лак “все время облезает”. А свои вечно воспаленные заусенцы списывала на сухость и шелушение.
Она заметила тень отца, упавшую на ее салфетку с узором по канве в виде субботних свечей.
— Уже все? — спросила она.
— Джефф правильно ответил три раза подряд.
— Как здорово. — Мама улыбнулась, ее щеки приподнялись, показав две ямочки по сторонам растянутого рта. Даже после случая с Ленни мама выглядела как кукла с выражением счастья на лице.
— Спасибо тебе, что ты такой умный. Теперь мы можем отправиться на обед.
— Обед! — Ленни приподнялся.
Когда мы уходили с пляжа, мимо нас прошла длинноволосая брюнетка в тугом черном купальнике. Я остановился и посмотрел, как она раскладывает свое полотенце на нашем месте. Она была по крайней мере на два года старше меня, лет пятнадцати уж точно, с такими волнистыми бедрами, что я бы не прочь измерять их объем в поцелуях весь остаток каникул. Да! Она и есть та, чей образ я заберу с собой и буду обнимать в постели всю зиму.
— Идем, Джеффи! — позвал Ленни.
Он знал, что я должен сидеть рядом с ним в ресторане, завязывать ему слюнявчик и кормить с ложечки овсянкой. Некоторые обязанности по уходу за Ленни всегда были на мне. Когда он заговорил, я первым разбирал его лепет. Несколько месяцев я был семейным переводчиком. Я мог считать его своей собственностью, потому что его кроватка стояла в моей комнате, и мне, в общем-то, нравилось быть первой линией обороны, останавливавшей ночью его плач. Обычно мягкое убаюкивание вроде “Ленни-Ленни, баю-бай” вновь погружало его в сон. Если это не срабатывало, я растягивал рот средними пальцами, высовывал язык и болтал им из стороны в сторону. И только в тех редких случаях, когда клоунская рожа не могла его утихомирить, я шел в соседнюю комнату будить маму.
Удивительно, что даже после того несчастного случая Ленни по-прежнему нравилось, чтобы я за ним ухаживал. Когда это произошло, мне было пять, а ему два годика. Мама готовила к обеду салат из креветок. Ленни был голодный, ныл и никак не мог угомониться. Мама не хотела, чтобы он стал досаждать отцу, который вот-вот должен был вернуться из библиотеки, где работал над очередной статьей для математического журнала. Так что мне впервые, как взрослому, было поручено накормить Ленни самостоятельно.
Мама вынесла в коридор его высокий стул, чтобы мы не путались под ногами в маленькой кухне, усадила на него Ленни, застегнула лямки на его плечах и поставила на поднос зеленую пластиковую миску морковного пюре. Подставкой для меня был толстенный справочник “Желтые страницы”.
— Когда закончишь, скажи мне, я сниму его со стула — сказала она. — Спасибо, мой маленький помощник .
Она поцеловала меня в лоб и вернулась на кухню чистить в раковине креветки.
Я тщательно подвязал ему заляпанный шпинатом махровый слюнявчик. Съев полмиски, он сжал губы, запрокинул голову и оттолкнул мою руку, так что морковь шлепнулась на поднос. Он захихикал.
— Не хочешь больше?
Он помотал головой, натянул плечевые лямки, удерживавшие его на стуле, и начал качаться — сперва из стороны в сторону, потом взад-вперед. А мне хотелось показать маме, какой я хороший помощник, и я нагнулся над подносом и сам расстегнул лямки. Я встал на цыпочки на “Желтых страницах”, ухватил его подмышки и помог ему встать. И когда я потянул его к себе, телефонный справочник сдвинулся, выскользнул у меня из-под ног и мы рухнули.
Я был оглушен. Ленни лежал рядом, его ноги застряли в упавшем стуле. Сначала мне показалось, что он не пострадал, потому что он не плакал, вообще не издавал ни звука.
Ленни больше никогда не ел моркови. Мама больше никогда не разрешала мне кормить его, если ее не было рядом для присмотра.
Меня не наказали. В конце концов, это был несчастный случай. Мама говорила, чтобы я не винил себя, но использовала этот случай как пример: ее инструкциям всегда надо следовать точно. Разве она не поручила мне позвать ее, чтобы снять Ленни со стула?
Папа перенес его колыбельку в их спальню.
Я отделался ушибами головы и плеч. Ленни наложили гипс, и сломанная правая голень срослась. Но врачи предупредили, что травма мозга, вызванная сотрясением, скорее всего затормозит его эмоциональное и умственное развитие. Один из них сказал маме, что в некоторых культурах люди, чей мозг функционировал “не как у всех”, считались священными, особо отмеченными Богом.
Мама с папой были более-менее равнодушны к религии до случившейся катастрофы, но потом они записались в вечернюю школу при синагоге Хар Сион, чтобы научиться тем правилам, которые мы раньше игнорировали. Они сказали мне, что травма Ленни, ставшего объектом особого внимания Бога, видимо, была наказанием за нашу вялость в вопросах веры. Если папа будет удерживаться в шаббат от работы над журнальными статьями и вместо этого пройдет со мной сорок минут до синагоги, даже по зимней слякоти Нью-Джерси, Господь дарует нам прощение. Может быть, однажды он чудесным образом улучшит состояние Ленни. И уж во всяком случае никогда не позволит чему-нибудь такому произойти с нами вновь.
Вот что они мне сказали. Они выкинули свиные отбивные и бекон, которые хранились у нас в морозилке, купили новую посуду и столовое серебро, установили новую раковину и посудомоечную машину, чтоб все было строго кошерным.
После ланча, обычного для наших каникул — Ленни кормили овсянкой, а остальные ели рыбные сэндвичи — мы отправились в парк, поглазеть на знаменитые болота. Мы видели аллигатора с открытой пастью, и он очень испугал Ленни. Пришлось вернуться раньше времени, и вечер мы провели “по-семейному” (мамин ярлычок) в нашем гостиничном номере, играя в дурака и поддаваясь Ленни.
Утром я хотел поспать подольше.
— Еда входит в стоимость проживания, — напомнил папа, растолкав меня. — А если ты пропустишь завтрак и оставишь желудок пустым, ты заболеешь. Можешь найти аналогию в математике?
Я застонал, повернулся на скрипящей койке лицом к нему и стал протирать глаза, пытаясь что-нибудь придумать.
— Ну же, проведи параллель, — сказал он, тряся меня за плечо.
Я открыл глаза. Папа стоял надо мной в пижаме небесно-голубого цвета с темно-синей каймой на воротнике и манжетах — не в той, с красной отделкой, которую он надевал по выходным.
Ощущая на вкус всю горечь пробуждения, я произвел аналогию:
— Если опустошить пространство внутри шара, внешняя часть обрушится вовнутрь.
— Можешь развить идею?
Да чего он от меня хочет в 6.30? Я сказал:
— Если мама с утра не поест своих черничных оладий, ее пухлая физиономия провалится внутрь себя .
Папа нахмурился и пробурчал:
— Пора разнообразить нашу учебу.
Я знал, что будет дальше.
— Как звучит Пятая Заповедь? — спросил он.
— Почитай отца твоего и мать твою, — отбарабанил я.
— И братика! — добавил Ленни с другого конца комнаты.
Мама захлопала в ладоши. Папа улыбнулся, отодвинул три стула горчичного цвета, отгораживавшие кровать Ленни, и обнял его. Мама с папой думали, он сам не понял, что сказал. Но я знал, что он все понимает, каким-то чутьем — как ребенок, которого баловали, когда он кашлял, знает: если притворно покашлять, получишь больше внимания.
— Ты отвечаешь за то, чтобы сводить своего брата в туалет, — сказал папа, как будто мне нужно было это объяснять.
Со времени того несчастного случая мама с папой разрешали мне быть наедине с Ленни, только когда он сидел на толчке (да и то если один из них был в соседней комнате). Он отказывался облегчать желудок, если кто-то, кроме меня, был с ним в туалете. Великая честь!
В согретом, парном от душа воздухе я намылил живот тонким белым прямоугольником мыла и стал привычно рассматривать изменения в своем теле. Сидя на унитазе, Ленни дернул занавеску в сторону.
— Промокнешь, — усмехнулся я и брызнул несколькими капельками ему в лицо. Он захихикал и отдернул руку.
Я повысил голос, чтобы заглушить душ:
— Смотри, как бы тебя аллигатор за попу не цапнул.
— Чего-чего?
— Помнишь аллигатора, что мы вчера в заповеднике видели? С такими острыми зубами? — Я услышал, как Ленни захныкал, и просунул голову с краю занавески. — Бывает, аллигаторы водятся в унитазах.
Ленни спрыгнул с сиденья и долго вглядывался в желтую воду.
— Ну как, все спокойно? — спросил я наконец, не желая отвечать перед мамой и папой, если он не сделает свои дела.
Он кивнул и уселся опять, наклонившись вперед так далеко, как только мог, чтобы не потерять равновесие. Он закашлялся от пара.
— Хочу купаться, — заявил он.
— Мама искупает тебя, когда я закончу.
Я задернул занавеску, он распахнул ее:
— А у тебя волосы вокруг пиписьки!
Я сложил ладони чашкой, подставил их под душ, плеснул ему в рожу и опять закрылся занавеской. Секунда тишины, потом вопль. Раз, два — дверная ручка в ванной щелкнула, потом ударилась о стену снаружи. Занавеска заколебалась от холодного воздуха. Три, четыре — мама сильно шлепнула меня по заду через занавеску. Удивительно, какая она меткая — даже когда меня не видит.
— Так напугать бедняжку Ленни! Да как ты мог? Мы тебе доверяли, а ты безответственный тип — и точка!
Мама увела хнычущего Ленни в спальню.
Точка, напомнил я себе, имеет только одно свойство — координаты. У нее нет ни длины, ни ширины.
Потом, когда мама сама принимала душ, папа, Ленни и я гуськом ретировались в коридор, чтобы она могла “заняться своим туалетом” (что-то в этом слышалось неприличное!) и спокойно одеться. Наконец она вышла: в розовом пляжном костюме, темных очках и соломенной шляпе.
— Ну, как я смотрюсь? — спросила она, будто выглядела не точно так же, как вчера.
— Зря я тебе позволяю разгуливать так перед мужчинами, — подмигнул папа.
— Почему? — удивился Ленни.
— Вырастешь — поймешь, — ответил я и тут же понял свою ошибку.
— Определение тупого угла? — сухо спросил отец.
Поев на завтрак оладий и песочного печенья, мы опять по- шли на пляж, на то же место. В такую рань берег был практически пустой. Рубашки долой, мажемся лосьоном для загара.
— Хочешь сегодня окунуться? — стал подъезжать папа.
Но Ленни помотал головой.
— Пойду, что ли, с тобой, пап, — вызвался я.
— Видишь, Джефф со мной собрался, — сказал он. — Ленни, ты только попробуй! Джефф, возьми брата за руку.
Ленни сжал руки в кулачки и спрятал их под подбородком.
— Если он не хочет, не заставляй, — вмешалась мама.
— Помнишь, что нам в синагоге говорили? — спросил ее отец. — Согласно Талмуду, долг отца — научить сына плавать.
— Это же просто метафора.
— Он вполне дорос до того, чтобы научиться.
— Не дави на него, — мама уперлась кулаками в бедра.
— Не делай из него младенца, — в ответ погрозил пальцем папа.
— Но он и есть младенец.
Ленни топнул ногой:
— Я не младенец!
Он схватил меня за правую руку, папу за левую и потащил нас к воде.
Как только он почувствовал ногами холодную с утра воду, он оцепенел и попятился назад.
— Не боись, — сказал я, довольный его нерешительностью и стыдясь этого.
Мы с папой проволокли его пару шагов вперед, но Ленни уперся пятками в песок и сел.
— Не-е-ет! — завизжал он.
Отец и я одновременно оглянулись на маму. Она сидела очень прямо, скрестив ноги, и левой рукой теребила подол сарафана, а правую выставила козырьком над солнечными очками, чтобы лучше нас видеть. Лучше видеть Ленни.
— Да чего ты боишься? — спросил папа.
Ленни заплакал.
Я отпустил его руку и пробежал пару ярдов вперед, пока вода не стала мне по щиколотку, стараясь искупить свой утренний проступок. Не его вина, что у него мозг поврежден.
— Видишь, Ленни, я в воде — и ничего!
Ленни оглянулся на маму, махавшую рукой. Я повернул к берегу, взял его за руку. Он сделал шаг по мелководью, потом другой — и вдруг прыгнул на меня и обхватил ногами. Из того, что он шептал мне на ухо, я понял: он боится, что земля совсем уйдет под воду и ему опять придется падать, падать без конца.
Я всегда спрашивал себя — что же он все-таки помнит?
— Ему неохота мокнуть, — вот и все, что я сказал папе.
— Отнеси его обратно на пляж, — папа досадливо наморщил лоб.
Бедный папа.
— Хочешь, позанимаемся геометрией? Я сейчас принесу карточки, только отведу Ленни к маме.
— Рано еще. Учебные карточки — в полдень. Лучше составь своему брату компанию. — Папа вошел в океан.
Я повел Ленни туда, где мы накануне строили замок. От него не осталось и следа. Вечерний прилив сровнял его с землей.
Я зарылся пальцами в песок, маленькие блестящие камешки больно кололись под ногтями.
— Куда прикажете сгружать, мистер королевский архитектор? — вопросил я, и Ленни ткнул пальцем возле своих коленок. Опрокинув горсть, я зачерпнул другую.
— Нет! — заартачился Ленни. — Ты сначала первую разровняй.
— Без разницы, — сказал я и взгромоздил вторую на первую.
— Нет! — взвизгнул он, как будто я его ущипнул.
Я взглянул на маму. Конечно же, она наблюдала за нами — как и вчерашняя брюнетка, лежавшая на красном полотенце справа, в трех шагах от нее. Она смотрела, как я играю со своим братишкой. Чудесно. Я смахнул вторую горсть песка и разровнял края первой.
Ленни кивнул.
Мы возвели стену и кое-как замкнули круг. Несколько раз я бросал взгляды на загоравшую брюнетку, но потом, по настоянию Ленни, втянулся в окончательную отделку замка. Когда я снова поднял голову, ее полотенце было пусто.
Я уже собирался поискать ее взглядом, когда горсть песка чиркнула по моему колену: она только что вышла из воды. Подкинула ногой песок — неужели нарочно, чтоб привлечь мое внимание? Ее мокрые волосы свисали по спине, стрелкой указуя на пуговицу лифчика. Обернувшись, она улыбнулась и по-шла к своему полотенцу.
Мои мысли заполнились формулами площадей эллипсов и циклоид, объемами округленных конусов и полушарий. Она снова улыбнулась и отклонилась назад, упираясь локтями, отражая солнце мокрым животом, грудью, бедрами.
Я улыбнулся, и она поманила меня взмахом указательного пальца.
Мама тоже видела этот разговор без слов. Ее пластиковая улыбка растаяла, брови сдвинулись.
Я встал, соединив ладони перед плавками.
— Джеффи.
— Не сейчас, Ленни. Сделаем пока перерыв. Я скоро вернусь.
Может, она пригласит меня посидеть рядом с ней на полотенце. Или хочет, чтобы кто-то смазал ей спину лосьоном для загара? Вот уж будет чем вспомнить Флориду!
— Джеффи! — Он ударил кулаком по песку.
Я старался не глядеть на маму, удерживать взгляд на первой красивой девушке, посмотревшей в мою сторону и улыбнувшейся мне.
— Джеффи, ты должен мне помогать!
— Потом. — Я сделал несколько шагов.
— Джеффри! Джеффри Розен! — крикнула мама.
Я оглянулся.
— Ты ведь не собираешься бросить своего младшего брата?
Брюнетка наблюдала.
— Семейные обязанности, Джеффри!
Я сделал еще несколько шагов туда, куда указывал мой живой компас. Брюнетка отвернулась.
— Джеффри! — рявкнул сзади отец.
Я обернулся. Он гладил по голове моего хнычущего брата, и вода с его плавок капала на наш замок.
Мы никогда не можем предсказать, с какой формой одной и той же задачи жизнь сведет нас в следующий раз.
Я оглянулся на брюнетку — она свернула свое полотенце и пошла дальше по пляжу, не оборачиваясь.
Параллельные прямые существуют в одной плоскости, но никогда не пересекаются.
Я вернулся к Ленни.
— Надо еще сухого песка, — распорядился он.
После ряда математических построений количество возможных исходов очередной проблемы ограничивается логикой, и сами результаты становятся, таким образом, предсказуемыми. Как я раньше не понимал этой простой истины?
Отец сел на полотенце рядом с мамой.
Я принялся копать.
— Ты острый уголок, — пробормотал я наконец в сторону Ленни.
— Чего это?
— Угол меньше 90 градусов. Ущербный, которому необходим смежный угол, чтобы сгладить разницу.
— Как ты это назвал?
— Острый уголок.
Ленни бросился к маме с папой, вопя:
— Джефф говорит, я просто ангелок! Просто ангелок!
Мама улыбнулась мне. Папа подмигнул и кивнул с одобрением.
Перевод с английского Сергея Бородицкого.