стихотворения. Публикация и предисловие Виктора Леонидова
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2004
Лидия Леонидовна Пастернак-Слейтер побывала в России спустя тридцать девять лет после своего отъезда из Москвы. Тогда Россия была еще советской, и дело происходило в страшные июньские дни 1960-го, когда в Переделкино умер ее брат, которого после отказа от Нобелевской премии уже знал весь мир. Перед смертью была послана телеграмма в Оксфорд — там жили сестры, Лидия и Жозефина. Поэт хотел проститься с близкими, но все метания Лидии перед воротами советского консульства были напрасны. Визу ей дали только через два дня после похорон.
А она любила свою страну всей душой. Хранила наследие отца, замечательного художника и любимого иллюстратора Льва Толстого,
Леонида Осиповича Пастернака, переводила на английский стихи брата Бориса, Ахматовой, Евтушенко, устраивала вечера, посвященные молодым поэтам СССР, часто выступала в Пушкинском клубе в Лондоне, в различных Университетах Англии. А в 1979-м, к открытию грандиозной выставки отца в Третьяковке, привезла для наших музеев целую коллекцию его работ.
Лидия Леонидовна Пастернак-Слейтер (1902—1989) родилась в Москве. Любой, кто хоть чуть-чуть знаком с биографией Бориса Леонидовича Пастернака, поймет, в атмосфере какой высокой культуры и интеллигентности прошли ее детство и юность. В 1921-м она вместе с родителями и сестрой Жозефиной выехала в Берлин, как тогда казалось, совсем ненадолго.
Там она закончила биохимический факультет Берлинского университета, работала в Мюнхенском институте психиатрии, затем в Институте Кайзера Вильгельма в Берлине. К слову, там она оказалась в одной лаборатории с нашим великим ученым Николаем Васильевичем Тимофеевым-Ресовским. Там же она встретила английского ученого Элиота Слейтера, с которым и соединила свою жизнь.
В 1935-м, когда в Германии уже победил нацизм, они с мужем уехали в Оксфорд, где Элиот получил от родителей большой дом. К тому времени у них уже родились два сына, впоследствии в Великобритании появились на свет две дочери.
Лидия Леонидовна смогла перевезти на Британские острова и родителей, и сестру с семьей. Человек удивительной доброты, она делала все, чтобы облегчить жизнь не только своим близким, к которым относилась с нежностью, но и всем, кому хоть чем-то могла помочь, — беженцам из Восточной Европы, своим соотечественникам. Она прекрасно понимала, что означает творчество брата и отца, и во многом благодаря ее труду англоязычный мир смог узнать поэзию Бориса Леонидовича, а мы получили возможность любоваться полотнами блистательного русского импрессиониста Леонида Пастернака.
Между тем, своей поэзии Лидия Леонидовна уделяла намного меньше внимания. А ведь она писала стихи — интересные, глубокие. Впрочем, лучше прочитайте их сами.
Тексты печатаются по книге Лидии Пастернак-Слейтер «Вспышки магния», изданной в Женеве в 1974 году.
Виктор ЛЕОНИДОВ,
зав. архивом-библиотекой
Российского Фонда культуры.
ЛИДИЯ ПАСТЕРНАК-СЛЕЙТЕР
ЖЕСТОКОСТЬ БЫТИЯ НЕОТРАЗИМА…
?
Лишь в панцире душа неуязвима,
Но я на свет явилась без щита.
Жестокость бытия неотразима;
Жить больно, жить почти невыносимо,
Бессмысленна нагая нищета, —
И с детства я плачу своею кровью
За сердце, обнаженное любовью.
Порой, бывало, рана рубцевалась;
Но вновь рубцы душа моя рвала:
Она под ними словно задыхалась,
И — дикая — на волю вырывалась,
И счастлива мгновением была,
Чтоб тут же, вспыхнув, наново сраженной
Упасть и биться, насмерть обожженной…
О, сколько раз со мною это было!
Да, мой удел лишь видеть и давать,
Быть нянею, кормить и утешать,
Сносить с улыбкой подлость и обманы,
Зализывать душой чужие раны,
Но для своих — целения не ждать.
Ошиблась. Виновата. Позабыла.
Вся боль прошедших лет терзает снова,
И ноет сердце, — больно так сосет…
Но чудятся замолкнувшие зовы.
Ужель освобождающее Слово,
Ужель, как встарь, оно меня спасет?..
Приди, раздайся, благостное, звонко,
И дай мне снова голову поднять!
Расти, расти, целительная пленка,
Быть может, сердце выживет опять.
По пути домой
Из письма в Москву (Поезд, потом пароход.)
Густой туман Голландию окутал.
Хоть поутру и сладостно дремать,
Но ближе, ближе с каждою минутой
Я чую море; полно обнимать
Подушку мне! Ведь я уже одета,
Умыта, сложена; и съедена морковь,
И выпит чай в стакане русском этом,
И переплакано прощанье наше вновь.
Обведены квадратами каналов
Луга, сады, усадьбы и стада,
Как если бы не создала — сломала
Простор земли искусственно вода!..
А ведь она — помощница природы,
И без каналов не было бы тут
Ни сочных трав, ни скромных огородов,
Ни мельниц, ни коров: они живут
Каналов аккуратностью чертежной;
Блестит в ином холодная вода,
В других —воды заметить невозможно:
Лилово-красной ряскою тогда
Они покрыты плотно, как дорожки
Под красным гравием; (площадки для игры
Такими же бывают) и немножко
Не верится, что плотность эта — тряска,
Что это лишь вода, и сверху ряска,
Что топка эта — видимость коры!
Густой туман сгущался; к пароходу
Направлен был светящийся маяк.
Как мало слезло с поезда народа!
Как быстро все прошли к мосткам, и как
Все просто было, тихо, незаметно,
И сколько места всем везде!..
Вот мы отплыли. Побродивши тщетно
По палубе, привет морской воде
Послав (такой холодной и свинцовой),
Сошла я вниз; в уютнейшей столовой,
И видя, что свидетелей тут нет,
Я съела недозволенный обед;
Он состоял из сочно-мягкой глыбы
Прожареннейшей, вкусной, жирной рыбы
С салатом и горою из «помфрит», —
Но до сих пор печенка не болит!..
Тем временем туман редел; и вскоре
Залились светом темных туч края,
И засверкали полосы на море,
Тогда на воздух выбежала я;
Закутавшись тепло, сижу я в кресле
На палубе, и вы теперь — со мной;
Безоблачно сейчас и дивно! Если
Все так останется, то к вечеру домой,
Пробыв на воле с вами неотлучно,
Бог даст, я доберусь благополучно.
Закат
(Из окна поезда)
Внизу —расплавленным кармином,
По-зимнему зловещ и жгуч,
Горит закат неукротимо.
Клубок лилово-серых туч
Повыше, он измазал, шалый,
Толченым, жарким кирпичом,
Который еще с час, пожалуй,
Пылать в Геенне обречен.
А там, где над курчавой ватой
Прорвался —холоден и чист —
Небес отрезок, там заката
Тон розовато-золотист.
Путевые заметки
(Конец путешествия)
…На нижней палубе канатной,
Где ветер режет не сполна,
Чуть влево — красный шар закатный,
А сзади — бледная луна.
Там дрожь и стук машины слитны
С разрядом волн из-под винтов,
И в сборном этом шуме — ритмы
Еще не сложенных стихов.
Ушли в ничто трех дней волненья,
Границы, люди, поезда…
В морской пустыне на мгновенье
Зажглась далекая звезда.
И вновь потухла. И явилась
Немного дальше. И опять
Исчезла. Сбоку засветилась
Другая; и пошли мигать,
Мерцать и гаснуть обещанья —
Огни далеких маяков
И выступали очертанья
Почти невидимых судов.
Тогда внезапно ночь спустилась,
И яркой сделалась луна;
За пароходом заискрилась
Каскадом блещущим волна.
С портовой бранью сотни чаек —
Откуда ни возьмись — кружат
Над палубой теперь; их стаи
Своим присутствием твердят
(Как голубь Ветхого Завета) —
«Земля». Уж с двух сторон вдали
Огни, огни, и корабли,
И — полосою — силуэты
Желанной, призрачной земли.
Но — холодно стоять недвижно,
Хоть и с восторгом, на ветру.
Вернусь-ка лучше я в жару
Прокуренной столовой нижней!..
Тут все спешат: из всех углов
Несут, несут багаж матросы,
Снимают скатерти, подносы,
Сметают пепел со столов,
И неохотно на вопросы
Из все одних и тех же слов
Дают неточные ответы.
Как надоело им все это!
Но, видно, жребий их таков.
А море сузилось; и ближе
Сверкает кружево огней,
И фары алчно небо лижут,
Смещая ребусы теней.
И, вырастая из тумана,
Высокий, строгий волнорез
Подводит к нам столбы и краны.
Таща мешки и чемоданы,
Народ на палубу полез.
Летят канаты; чьи-то руки
Их ловко ловят; стоп. Причал.
В порту — гудки, ночные звуки,
Налет какой-то серой скуки,
(А может — грусти и разлуки)
И кран прерывно зажужжал.
И вдруг, глядим, — вагон товарный
Над головами поднялся!
Смешно и странно: чудеса
Из чертовщины легендарной!…
Автомобиль, не долго думав,
Взлетел: без крыльев — самолет…
Так краниграючи из трюма
Бирюльки эти достает.
Все новый груз из преисподней
Легко по воздуху плывет.
Но вот уже спустили сходни,
И снова тронулся народ.
Нестойко, путаясь руками,
Как овцы, мелкими шажками
По сходням движутся вперед;
И вот уж берег под ногами!
(Но с непривычки ли —Бог весть —
Качает будто больше —здесь!)
Представив паспорт, осторожно
Все направляются в таможню.
Потеют, сердятся и ждут.
Но крестик, мелом начерченный
На чемодане, — тут как тут,
И, улыбаясь облегченно,
Счастливцы к поезду бегут.
Плюх — на сиденье. Наконец!..
На час волнениям конец.
Английский чай и бутерброды
Венчают выстраданный путь;
Забыв недавние невзгоды,
Все собираются вздремнуть.
Вот поезд тронулся. Качает
Слегка; и — мягко, и — светло.
Согретая горячим чаем,
Гляжу в холодное стекло.
За ним — темно; лишь отраженья
Купе, и моего лица
И черной дали.
И черной дали.
И черной дали —
Без конца…
(Так что ж сегодня? Воскресенье?
Не знаю. Может быть, и — да.
Нет, впрочем, кажется, — среда?)
Обрывки мыслей, выраженья,
И цифры треплются в мозгу,
Но осознать их,
Остановить их,
Или понять их
Я не могу.
Качаясь, думаю уютно
Все вновь о тех, кого люблю,
И, просыпаясь поминутно,
Я без конца, но чутко сплю,
Как спят собаки, спят стада…
А в черной дали —
А в черной дали —
А в черной дали —
Города…
Жаровое
Мне б хотелось Вас закутать
В полушалок нежности;
В санках с Вами, в первопуток,
Мчаться белоснежностью;
Чтоб мороз и ветер щеки
Наши жег безжалостно;
Чтоб родным, а не далеким,
Все вокруг казалось нам.
Запах сбруи, потной кожи,
Лошадиный зад…
Чтоб нам вместе быть моложе
Лет на пятьдесят…
Я больна. В глазах мерцают
Словно нервов ганглии;
Скупо снег гриппозный тает
В мокрой зимней Англии.
Тут нужны ли оправданья?
Жар — так делать нечего!
Вам спасибо за вниманье.
Сладко мне играть в мечтанья
Темным тихим вечером.
Старшей ДоЧке
Как я хотела жить — и не жила,
Кем я хотела стать — и кем не стала,
Мои мечты, надежды и дела
Ты за меня на деле оправдала.
В тебе есть много, чего нет во мне;
В тебе нет многого, что в жизни мне мешает.
Бесплодно не трепещешь ты в огне,
И дел твоих другие не решают.
Храни тебя, родная детка, Бог!
Любовь тебе, и мир, и легкокрылость!
Быть может, грустный опыт мой помог
Тебе сложиться так, как ты сложилась.
Обещанье
Нам незачем просроченным обетом
Друг друга связывать и связывать себя.
Лишь ложь и ревность выросли б на этом,
Живое чувство верности губя.
Но клятвенно тебе я обещаю:
В других и впредь влюбляться буду я
По-прежнему, тебя не предавая.
Ты — мой один, как я — одна твоя.
Спустя полвека
О, как зверинец изменился —
Не в год, не в два…
Барашек в тигра превратился,
А слон —во льва.
А рысь, пленившая полмира
(Ей все к лицу), —
В почтенную голубку мира
Или в овцу…
Тебе б овечкой быть, дурашка,
Мой бедный друг,
Пока доверчивым барашком
Был твой супруг!
Теперь ему не ты — царица
Средь местных дев, —
Теперь ему, быть может, снится
Косматый лев…