стихотворения
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 2, 2004
Кирилл Дмитриевич Померанцев (1907–1991) был удивительно благородной натурой. Сын председателя орловского окружного суда, он до последних дней сохранял какой-то облик старой, уходящей дворянской России. Автор одной из лучших книг воспоминаний о русской литературной эмиграции первой волны “Сквозь смерть”, он почти два последних десятилетия своей жизни работал в парижской газете “Русская мысль”, где публиковал политические обзоры. Еще он писал стихи и любил путешествовать.
Его судьба мало чем отличалась от жребия, выпавшего его сверстникам в России. Повезло, что он все-таки уцелел в годы Гражданской, а потом в годы Второй мировой, когда, уже в Лионе, принимал участие в Сопротивлении.
Ему было всего тринадцать лет, когда он вместе с тысячами других эмигрантов оказался в Константинополе. Там окончил среднюю школу, а затем в жизнь Кирилла Дмитриевича навсегда вошел Париж.
“Двадцати лет переехал в Париж, где до войны работал на заводах, участвовал в велосипедных гонках (чудесное занятие), любителем и вольнослушателем посещал курсы философии, богословия, литературы и прочих мудрствований”, — писал он в автобиографии в 1965 году.
Ну, а после войны была непрекращающаяся работа в лучших русских литературных изданиях — “Мосты”, “Возрождение” и, конечно, “Русская мысль”, одним из символов которой он был.
Его стихи сейчас почти забыты, и, наверное, это не совсем справедливо. Ведь их ценили очень многие, в том числе, к примеру, Георгий Иванов.
Сам Померанцев был о своих поэтических опытах не слишком высокого мнения. Впрочем, лучше судите сами. Мы предлагаем вашему вниманию стихотворения, которые сам Кирилл Дмитриевич отобрал для антологии поэзии русского зарубежья “Содружество”, увидевшей свет в Вашингтоне в 1966 году.
Виктор ЛЕОНИДОВ,
зав. архивом-библиотекой
Российского Фонда культуры.
Кирилл Померанцев Мне бы горсточку радости...
Возвращение Солнце, море, мечты и дороги... Гулкий сумрак резных кампанил: счастье было совсем на пороге, в дверь стучалось, Но я не пустил. Мимо! Мимо! Мелькают пейзажи, задыхается мотоциклет. Ветер вскинется, грудью наляжет, отшвырнет фиолетовый след. И невольно глаза закрывая: сто, сто двадцать, сто сорок! А вдруг?... Над Венецией ночь кружевная начертила серебряный круг. Захлебнулась неоновым блеском, провалилась сквозь тысячи лет и наутро проснулась на Невском, поджидая февральский рассвет, Чтоб из завтра взглянуть на Флоренцию, на сравнявшийся с небом рассвет, На полеты, бунты, конференции наших кибернетических лет. ...Мне не спится. Мечты колобродят, за окном все забито весной: там огромное солнце восходит над моей легендарной страной! На дорогах Италии Опять на дорогах Италии: порывисто дышит мотор. Флоренция, Рим и так далее, Неаполь, миланский Собор.... Блаженствует вечер каштановый, над Лидо в полнеба закат, - совсем, как в стихах у Иванова, - сгорает и рвется назад. Но мне ли теперь до Венеции, до кружев ее базилик, когда, оборвавшись с трапеции в бессмыслицу, в старость, в тупик, я вижу: в конце траектории, на стыке дорог и орбит, - огромное небо Истории последним закатом горит. На этапе Если лопнет передняя шина, или тормоз на спуске горит, и слепая стальная машина в побежденное время влетит, - пусть застынут в легчайшем виденье луг зеленый и синяя твердь, потому что последним мгновеньем побеждаются время и смерть. Рим На площади, перед Собором, июльский зной не растворим, - ложится медленным узором на горизонт вечерний Рим. Не так ли святотканной сетью, перегоняя ночь и день, ложилась на тысячелетья его апостольская сень? Теперь же в бронзовом закате лишь тени зыбкие дрожат, и о другом апостолате пророчит медленный закат: О том, что сумраком незримым горящий Запад озарён, и Первый Рим пред Третьим Римом в священном трепете склонен. Флоренция Мне бессонится, мне не лежится. Канителятся мысли гурьбой. Израсходовав все заграницы, я не знаю, что делать с собой. За окном флорентийское небо и на нем петербургский рассвет... Мне бы горсточку радости, мне бы двухцилиндровый мотоциклет! Чтоб в бессоницу, в небо, в Италию в Петербург, в Петроград, в Ленинград, и так далее, и так далее... через дождь, через снег, через град - прокатить бы по шпалам Истории, по тому, что еще впереди: по ее винтовой траектории в побежденное завтра войти. Неаполь Над блоковскими ресторанами, над джазом в радужном порту, ночь кувыркается рекламами, играет в звёздную лапту. Куда деваться от Италии?! Вот если б только да кабы - уйти, сбежать от вакханалии своей же собственной судьбы... А я мечтаю о Неаполе, кочую от кафе к кафе, стараюсь разобрать каракули неоновых аутодафе. Так явь становится безумием, спиралью, радугой, витком над треугольником Везувия в похладном воздухе морском. Так, под нервную дробь ундервуда возникают былые года, появляются из ниоткуда, и, срываясь, летят в никуда, исчезая кривым силуэтом за мазками оранжевых крыш. Под косым электрическим светом вижу стрелку и надпись: ПАРИЖ.